На Свири. Повесть

Э П И Г Р А Ф :
- Поезд ушёл. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду?..
«Опять весна». Из книги стихов «На ранних поездах». Борис Пастернак.

В город пришла весна! Невский проспект, стоит сухой и чистенький, без привычного снега, грязи и льда.
Солнышко поднималось выше и выше и розовые закаты наплывая, опрокидывали небо где – то за «Кораблями» в море, в тишину вечера!
В такие дни так хочется выбраться из города, хотя бы ненадолго и всмотреться в перемены предвесенней природы.

Тут кстати, Лёша Сергеев забежал и уходя, предложил съездить на Свирь, подышать воздухом и посмотреть часовню, которую он начал рубить ещё прошлым летом - я этим очень заинтересовался.
Среди недели созвонились, чтобы поехать туда на субботу – воскресенье…
Лёша работает помощником депутата в Законодательном Собрании Питера. Мы с ним познакомились по нашим общим подростковым делам в моём районе, и всё это время, при встречах я ему рассказываю о сибирской тайге, о ночёвках у костра, а он мне об Алтае, где летом, в отпускное время, копается с университетскими археологами - ищет остатки древней жизни.
Наконец решили побывать на природе вместе – мне хотелось поговорить с ним долго, подробно и чтобы никто не мешал; поговорить с чувством настоящего сопереживания обо всём на свете, но прежде всего о том, почему он с утра до вечера в бегах и встречах, устраивает дела для других, а часто за других, а своими не занимается, к тому же он хороший собеседник, а потому и мне есть что рассказать. Рассказать о том, как сижу в своём подростковом клубе целыми днями, а по выходным провожу детские и юношеские соревнования, и доволен и даже помолодел за эти годы - ведь правильно говорят, с кем поведёшься – чтобы вы знали, я директор подросткового клуба…

Проснулся рано. Поставил чайник на электроплиту и начал собирать «разбитое» за последний переживательный год «лесное хозяйство». Год для меня был действительно один из самых тяжёлых в моей жизни. Я развёлся и переехал жить на съёмную квартиру. Но об этой поре моей жизни в другой раз!
Рюкзак нашел быстро, потому что именно в нём перевозил весь мой скарб на новое место жительства. Куртку, шапочку, котелки тоже нашел, а вот сапоги – «утратились», лежат где – то на антресолях в квартире бывшей жены. А наши отношения на сегодня таковы, что я и слышать о ней без внутреннего содрогания не могу.
Чертыхнулся. Посмотрел на свои зимние башмаки, купленные по случаю на распродаже и решил - ничего страшного не произойдет, если разочек в лес в них схожу. Тем более у костра не ночевать - Леша говорит, что домик там цивильный – свет, печка, радио. Даже телевизор есть…
Пил чай, слушал утреннюю программу ленинградского радио. Выступали политические комментаторы, с горькой усмешкой цитировали премьер – министра, а мне вспомнилось его довольное, круглое лицо: премьер ведет заседание правительства, потирает руки; «перебивка» – что – то строго и зычно повторяет (может быть свое знаменитое теперь: «Хотели как лучше – получилось как всегда…), «перебивка», льстиво улыбается Ельцину, глядя на «шефа» снизу вверх…
Ворчу про себя, допивая чай и дожевывая бутерброд.
Я живу один. Снимаю однокомнатную квартиру и не могу нарадоваться тишиной и одиночеством. Общением за неделю в клубе сыт по горло. Иногда, глядя на Лешу думаю - как он выдерживает. Ведь с утра до вечера в бегах и все с людьми, а люди то обижены жизнью и злятся даже на погоду!
Под вечер, иногда заскочит с рюкзачком ко мне в клуб, сядет в кабинете поудобней, ноги вытянет и согревшись, начинает дремать по ходу разговора. Рассказывает, что был по работе у старичков в совете ветеранов, потом у тренера, который учит девчонок волной борьбе, потом бежит в Законодательное Собрание писать афишу и размножать её – из Хакасии приехала знакомая, которая поёт горловым пением…
Где он только энергию берёт? Ведь «дома» у него нет, живёт за городом, на даче или ночует на работе, а ведь ещё пристроился через знакомых, где – то на окраине Питера, во дворце сторожем.
Денег у него никогда не бывает
Ещё родители старенькие - он к ним почти каждый день заезжает узнать, как здоровье, не надо ли продуктов прикупить. А ведь питерские концы немаленькие. А где-то ещё жена есть, тоже бывшая. Я подробности не знаю, не спрашивал…

Встретились на Ладожской. Лёша доехал со мной до Александра Невского, там пересадка. Попросил подождать и с рюкзачком за плечами, помчался наверх – у него неотложная встреча - передать надо что-то человеку. Я стоял, ждал…
Приехали в Купчино, минута в минуту до пересадки до следующей станции. Пока поднимались на платформу, услышали гул тронувшейся электрички. Выскочили наверх, а она только что ушла – я её и «почувствовал» где – то над головой.
Потоптались, решая, что делать? Нам ведь надо было ещё пересаживаться в Волхове. Посчитали по времени… Я предложил идти на шоссе и голосовать попутку. Идею эту по зрелому размышлению отвергли: по шоссе можно и до завтра не доехать. На автобусе конечно дорого, да и расписание не знаем. Лёша предложил разойтись и встретиться в четырнадцать тридцать, то есть пол третьего – подойдёт следующая электричка, а в Волхове часа три погуляем на «просторе» и потом уже уедем на Свирь.
Леша –фамилия у него Сергеев, ушёл по делам, а я поехал «домой» - хотя какой дом? Ведь только три месяца снимаю квартиру и бываю там по ночам. С соседями ещё не знаком.

Однако ходить по городу с рюкзаком тоже невесело и вернулся к себе.
Приехал, лёг, почитал Набокова - «Камера обскура», встал, поел, послушал радио. Пел любимец женщин, элегантного возраста красавчик Сергей Макаров. Вспомнилась его белозубая улыбка, голос приятный, густой, весело – насмешливый. Часто улыбается. Ласково благодарит поклонниц…
ППодошло время и поехал на Московский вокзал раньше времени, сидел на рюкзаке, ожидал около бюста Петра Первого. Милиционеры прогуливаясь поглядывали на меня. Я сидел тихо и они, наученные последними взрывами в городе, приглядывали за всеми. Вид у меня на сей раз был вполне цивильный и  потому не очень беспокоился.
Недавно возвращался с тренировки и на станции метро, уже на выходе, подошёл какой-то сержант и спросил документы. Я паспорт с собой ношу, показал ему. Он долго разглядывал и я спросил: - Похож?
Возвращая паспорт он поддержал шутку: - Очень!

Лёша, как всегда появился в последнюю минуту.
Почти бегом шли на платформу. Только сели и электричка тронулась.
Лёша вздыхая, рассказал, что был в архитектурном театре, слушал историю их скандальных дрязг. Грустно улыбался комментируя: - Разваливаются… Портфели делят, а хорошее дело вот – вот рухнет!
Я вспомнил, как на Играх Доброй Воли, где я случайно участвовал в качестве одного из организаторов смешного рекорда Гиннеса (об этом в другой раз) этот театр тоже участвовал - они ехали на грузовиках, везли макеты сделанные неинтересно.
Подумал: «Если разбегутся, то никто ничего не потеряет. Меньше причудливых нахлебников…»

Погода, с утра ветреная, к вечеру выправилась. Солнце светило легко и радостно. Пока Лёша после рассказа о архитектурном театре дремал, я смотрел в окно на проносившиеся мимо поля - чёрные на белом, дома, зелёные сосняки, грязные по весеннему платформы станций и снова летящие мимо кустарники, проталины, поросшие сосняками невысокие холмы, густые тёмные ельники подступающие иногда к самой железной дороге.
Машинист лениво и непонятно бубнил по радио названия станций. Представил кабину тепловоза, жёлтые лица машинистов зевающих от жёсткого встречного солнца; а тут ещё в микрофон надо болтать…

В Волхов приехали к шести часам вечера. Выгрузились, под ярким заходящим солнцем, оставили рюкзаки в камере хранения и сопровождаемые любопытными взглядами волховчанок, пошли гулять по посёлку. Здесь, рядом с вокзалом, чернел разрытой землёй, пополам со снегом, большой пустырь, а улицы были непривычно узкие и пустые…
Прошли по центральной, повернули направо. Ходьба разогрела. Разговорились…
В одном из киосков, (этого добра сегодня много) купили четвертинку – чекушку водки с иностранной этикеткой. Обсуждая этот торговый феномен, прошли дальше, до самой окраины - где – то справа, недалеко в лесу стояли однообразные пятиэтажки. А впереди, дорога в проталинах, уходящая вдаль, среди зарослей кустарников и одиноких молодых сосенок.
На полях, среди перелесков, под холодным низовым ветром лежал синеющий тенями снег.  На дорогах постепенно вытаивает, накопившийся за зиму мусор: обрывки газет, полиэтиленовые рваные пакеты, обломки кирпичей. На обочине торчит серая, запылённая прошлогодняя трава, ломкие пересушенные трубочки медвежьей дудки, бегут ручейки талой воды, «впадая» в мутные лужи посередине колеи...
Тихо. Так бывает тихо весной, накануне выходных, в небольших городках, когда работа закончена, все разошлись по домам – квартирам, сидят ужинают, смотрят телик, отдыхают после безрадостной скучной недели нудной работы. Впереди блаженный вечер, а потом по нарастающей нервное ожидание – суббота… Воскресенье… И снова неделя работы!
От таких мыслей меркнет солнечный свет, становится холодно и тоскливо.
Наконец возвратились на станцию Волхов. Здесь многолюдно. Солнце заходя на Западе светит розово на старое здание вокзала, на поблекшие за долгую зиму людские лица, тихо радующихся предстоящим выходным. Светит и в наши задумчивые лица - мы уже о многом успели поговорить в этой провинциальной тишине и обдумываем услышанное и сказанное…

Подошла электричка, мы небольшой толпой ввалились в вагон, уселись поудобнее и наконец тронулись к конечной точке нашего путешествия. Многие пассажиры вагона, хорошо знают друг друга - так часто бывает в небольших городках. Начались оживлённые разговоры. Я сидел слушал и смотрел. Лёша сосредоточившись, что – то чиркал в своей записной книжке и по сторонам не глядел.
За окном начались длинные весенние сумерки. Несколько раз, прорываясь острыми лучами сквозь лесные чащи, заходящее солнце заливало окна алым цветом, но силы в его лучах уже не было и в вагоне потемнело. Вскоре зажглись электрические лампочки и солнце исчезло до завтра
На подъезде к нашей станции мы заволновались, Лёша глядя в окно прикладывал руку козырьком чтобы справиться с отражением противоположной стены, всматривался не узнавая в редкие домики пробегающих мимо полустанков, с одним – двумя электрическими фонарями под крыше.
Наконец решительно сказал: – Наша следующая!

Высаживались в ночь, как в омут, тускло освещённый привокзальной лампой и похрустывая ледком подмерзающих луж, пошли куда – то вперёд и вправо.
Вскоре глаза привыкли к темноте и осторожно шагая по краешку дороги, мы начали вслух гадать - вскрылась ли Свирь, а если вскрылась, то прошёл ли ледоход.
Нас догнал какой-то мужичок с солдатским рюкзачком за плечами, и мы на ходу разговорились. Он шел в деревню, которая стояла километрах в пяти от реки. Мужичок успокоил нас, что река ещё и весны не почувствовала и ледокол пройдёт только недельки через две. Выяснилось, что ледокол каждый год колол лёд на Свири перед открытием навигации…
Я стал интересоваться волками и он рассказал, что прошлой зимой видел волков, но они очень осторожны в такое время, ходят ночами, а днями отлёживаются в чаще и совсем не слышно, чтобы чью-нибудь скотину задрали или кого-нибудь напугали. (Волки это мой «пунктик» на сегодня - я собираю материал для книги о волках и собаках).
Разговаривая вышли на асфальтированное шоссе и навстречу стали попадаться, слепя нас фарами большие грузовики – фургоны. Шли гуськом, по обочине - я отстал и захромал - разговор прекратился сам собой.
Вскоре мы попрощались с мужичком и перейдя шоссе, свернули на заснеженную, наезженную дорогу, по которой, как говорил Лёша, два раза в день, рано утром и часов в пять вечера, ходит автобус, но сейчас было темно, тихо и жутко.
Чёрная ночь, мерцающие, за лёгкими облачками, звёзды и испуганно злобный лай собаки, охраняющей этим лаем одинокие домики стоящие подле дороги, с тёмными окнами и раскачивающимся фонарём над крыльцом.
Ветер дует откуда – то справа, с заснеженных ещё полей, едва проглядывающих в черноте ночи, и только среди леса затихает, но сдержано и угрожающе шумит вершинами елей и сосен.
Лёша худой, высокий и длинноногий, я за ним едва поспеваю, идёт, смотрит вперёд и по сторонам и рассказывает, что приехал сюда впервые лет пять назад, с приятелем, у которого здесь, в деревне, родители живут летом на даче. Поправляя лямки рюкзака, Лёша говорит: - Летом здесь хорошо. Рыбалка, ягоды, тихо – народу немного, купаться можно – вода в Свири чистая.
У Алексея Петровича (видимо, отца приятеля) есть лодка…
- И вот, я слушая, как умерла его жена – продолжает рассказ Лёша после паузы - подумал, что хорошо было бы часовню срубить. Здесь места глухие, но православные с давних пор. Правда уже давно за Свирью нет ни одной церквушки и даже часовенки. А ведь люди живут, есть и старушки, которые хотели бы помолиться и у батюшки благословение попросить. А негде!
Лёша надолго замолчал, вспоминая…
- Ты знаешь, мы ведь начали её строить ещё прошлой весной. Но пока перевезли лес, пока ошкурили… А то дожди зарядили, то заболел приятель… Одному хорошо, но тяжело - брёвна тяжёлые, да и руки рукояткой топора сбил в кровь, ты сам видел…
Последовала длинная пауза, во время которой мы дошли до тупика, куда упиралась наша дорога, и где автобус разворачивался. Дальше была уже только покрытая снежными наддувами, замерзшая река.

Пошли по тропинке, набитой человеческими ногами. Ещё, видны следы лошадиных копыт и санных полозьев. Огоньки деревни на другой стороне реки   светят тускло и мерцают в ночной тьме.
Спустившись с высокого берега пошли напрямик к ближайшему огоньку на той стороне. Вправо и влево, смыкаясь с чернотой ночи расстилалось широкое белое пространство, посреди чернеющих лесами берегов. Ветер задул сильнее и слышно было как шуршит позёмка и скрипит под ногами смёрзшийся снег. Пошли по санному пути петляющему то влево, то вправо, обозначенному воткнутыми в снег, по бокам колеи, высокими ветками – вешками.
Лёша объяснил: - Вешки, чтобы не сбиваться с пути в темноте и в снежный буран. Иногда санный путь ветром за полдня заносит так, что ничего не разобрать; ветры весной частые и сильные, то вверх, то вниз по течению…
Тут Лёша стал рассказывать, как летом кричат переправу с берега на берег:
 - В ветер и дождь – ничего не слышно. Я один раз встречал знакомого: договорились на десять вечера. Дело было осенью, уже стемнело. Я думал, что он уже ждёт на переправе, взял в деревне лодку и поплыл. Перегрёб вон на тот мысок…
 Он повернулся к берегу, с которого мы ушли и показал рукой в ночь.
- Перегрёб, а его там нет. Я давай кричать. Ветер дует, деревья шумят. Темно. Дождь льёт. Ну думаю, если приехал – или заблудился или вернулся назад.
И тут же слышу издалека кто – то кричит. Вначале хотел идти туда по берегу, а потом сообразил, сел в лодку и спустился по течению…

Не прерывая разговора, поднялись на снежный бугор берега. Санная колея вывела на расчищенную трактором дорогу – улицу. Дома стояли только с одной дальней от берега стороны и были молчаливы и темны - в них жили летом. А сейчас, только редкие электрические фонари чуть обозначали небольшие домишки.
Вскоре подошли к дому с фонарём, во дворе которого, хриплым басом остервенело лаяла крупная собака. Мне стало неприятно – столько собачьей злости было в этом лае, и больше от страха перед неизвестным, чем от смелости. Захотелось побыстрее миновать этот дом и этот двор, и вновь окунуться в чёрную, холодную тишину…
 Лёша вполголоса объяснил, что здесь живёт его знакомый, отставной водолаз, который сейчас на пенсии и сторожит дом…
Наконец оставив позади злую собаку и спящего подводника, подошли к «нашему» дому. Видно, что здесь никого не было давным – давно -
сугробы с улицы намело вровень с заборчиком и шагая по насту, мы перешагнули через него - прошли «верхом».
Ткнули входные двери в сени - оказалось заперто. Ключ от первых дверей дома висел на гвоздике, в сарае, но ворота в сарай, который служил одновременно и гаражом для лодки и мотоцикла, были завалены промёрзшим и окостеневшим снегом. Попытались досками разгрести сугроб и конечно ничего не получилось. Стали думать, что делать дальше. Я пошарил рукой под крышей в тёмном закутке и нащупал лом…
 Лёша позёвывая и потирая озябшие руки, решительно сказал: - Будем ломать стены, проникнем в сени, а там висят ключи от вторых дверей. Я хмыкнул в ответ, оглядел темноту вокруг и согласно кивнул головой…
Ломать было неудобно – вывернутые с гвоздями доски не выходили из пазов – снизу мешал толстый слой смёрзшегося снега.
И всё – таки, минут через пятнадцать работы, освободили пролом в две доски, и протиснулись в сени. А дальше всё было просто: включили электрический рубильник, загорелась электрическая лампочка, мы нашли ключи, с замиранием сердца быстро открыли замок и вошли внутрь, откуда пахнуло на нас запахом старого влажного дерева и холодом покинутого человеческого жилья.

Пока Лёша разводил огонь в печке, я включил электрическую плитку, вышел во двор, отворив двери сеней изнутри, а точнее, уперевшись отогнул их и пролез наружу; набрал в ведро сплавленного морозом кристаллического снега. Вернулся в дом и переложив снег из ведра в чайник, поставил кипятить воду... Печка разгорелась, струйки тёплого воздуха, стали растекаться по просторным комнатам…
В первом помещении – кухня. Там стоял стол, стулья, шкаф для посуды и буфет, непременная деталь интерьеров деревенских домов. Всё было старое, давнее, изношенное, однако чем теплее становилось внутри, тем уютнее эти вещи смотрелись…
Начали распаковывать рюкзаки. Переоделись в спортивные костюмы и приступили готовить еду - мы устали и проголодались.
К ужину традиционный холостяцкий набор – сыр, колбаса, хлеб, луковицы, чай, сахар, конфеты. Всё Лёша аккуратно разложил и нарезал. Делал он это привычно и умело, как это делают самостоятельные одинокие мужчины, живущие независимо. Я следил за печкой. Из поленницы, принёс три охапки дров и подбросил во второй раз. Между делом, вели короткие разговоры, а точнее я спрашивал Лёшу «за жизнь», а он отвечал.
Наконец чай закипел. Я достал заварку в жестяной коробке и заварил покрепче.
Пододвинули стол поближе к печке и сели на стулья, покряхтывая от усталости и глотая голодную слюну. Всё выглядело чистенько и аппетитно: хрустящий лук нарезанный кружочками и залитый растительным маслом, полукопчёная колбаса, с белыми, на срезе внутри, кусочками жира, пластики жёлтого сыра, пушистый белый хлеб, купленный ещё тёплым в Волхове…
Заманчиво забулькала ледяная водочка налитая в старинные гранёные стаканы.
Подняли налитое и Лёша, поправив усы и бороду левой рукой, правой держа стакан, провозгласил: - За всё хорошее, что нас ожидает в жизни – сделал паузу примериваясь и поглядывая на содержимое стакана – и за тех, кому жаль, что они не с нами!
Закончив тост, он решительно опрокинул водочку в рот, одним махом проглотил, крякнул и понюхав хлеб, заел корочкой, ну совсем как мой старый дед из моего детства, сидя в деревенской избе пил самогон и благодарил Бога за прожитый день.
Плотно закусив, налили и выпили по второй. Четвертинка опустела и по телу разлилась теплота, мир сузился до размеров стола и разогревшейся до малиновых пятен печки…
А тут и чай подоспел: горячий до обжигания, коричнево – золотистый на проблеск сквозь стеклянные стенки стакана. Мы не сговариваясь вздыхали, приговаривая: - Эх, хорошо! Красота!.. Чай то, чай то – поддакивали друг другу.
Мы искренне радовались теплу, свету, вкусной еде, питью, приятному собеседнику…

Ночь, холод, далёкие звёзды, заснеженное поле реки, под крутым берегом – всё осталось позади, всё жило отдельно от нас и вместе – было частью декораций, которыми природа обставляла жизнь людей… Вспоминалось: «Жизнь – театр и люди в нём – актёры…»
Убрали со стола. После крепкого чая глаза у Лёши заблестели. Сидели у печки. Дрова потрескивали. Темнота за окнами больше не настораживала. Выпитая водка разогрела кровь, мышцы расслабились, язык развязался. Мир и жизнь обрели глубокое значение и смысл…
- Зачем ты это делаешь? – продолжил я наш нескончаемый разговор, ради чего мы ехали сюда, шли, проникали в мир холодной тишины, в промороженную за зиму избушку…
Лёша не спешил отвечать, открыл дверцу печки, помешал чёрной металлической кочергой пламенеющие угли, подбросил два полена, прикрыл, обжёгся немного, потёр пальцы о ладонь правой руки.
- Я не вижу здесь ничего особенного – замолчал словно ожидая наводящих вопросов.
Была моя очередь говорить.
- И всё таки, ты даже не такой как я …
Нужные слова находились с трудом…
 - Мне, понятно, больше делать нечего, кроме как жить для других. Я в этих других, смысл жизни вижу, потому что ни карьеры, ни родных, ни семьи у меня не осталось. Но смысл – то нужен!? И тебе наверное тоже!
Лёша помолчал, посмотрел на золой чай на просвет, улыбнулся: – Ну во первых, я это делаю не специально, не задаюсь целью работать помогая другим. Ведь у меня тоже жизнь выскочила из колеи и уже давно…
Он поднялся, взял эмалированный чайник с раскалённой плиты, налил, теперь уже темно – коричневого чаю в стакан, опустил кусочек сахару, долго мешал позванивая ложкой о стекло, потом отхлебнул большой глоток, устроился поудобней.
- Мне кажется я ничего не делал в жизни намеренно. Ещё когда учился в школе, собралась компания ребят, занимались в историческом кружке – Иван Грозный, террор, революция. Увлёкся эсерами: - Ну там Савинков, Созонов, Каляев…
Ведь всё это здесь было, в Питере… Мне это было интересно и никаких планов я не строил… Я просто жил здесь и сейчас…
Он обвёл рукой полукруг… Я не удивился.
- И совсем ещё недавно – продолжил Лёша, Савинков в пролёт лестницы бросился, в тюрьме. Каких-нибудь пятьдесят – шестьдесят лет назад…
Я террористов - эсеров понимал и сочувствовал. И потом, ведь революция   продолжается! Просто надо это чувствовать. Ведь эти застойные деятели, с лысинами и бровями, узурпировали власть, которая с такими жертвами, кровью, страхом, голодом – он подыскивая слова жестикулировал правой рукой – лишениями, завоёвана. А сейчас ведь многие хотят сделать, чтобы все эти жертвы были напрасными…
Он словно разговаривая с самим собой тихо повторял: – Нет, не воскресить. Нет!..
- Что, кого не воскресить? -  гадал я…
Разгоревшись Лёша поднялся и стал ходить из угла в угол, твёрдо ставя длинные худые ноги на скрипучие половицы…
- Уверяют, что не надо было делать Революцию, воевать с белыми, строить Союз, выполнять пятилетние планы. Договариваются до того, что винят большевиков в том, что Ленинград во время Отечественной войны не сдали немцам… Цифры приводят…
Помолчав, продолжил: - Идиоты! Думают, будто можно жизнь остановить. Глупо конечно, но когда людям постоянно капают на мозги день и ночь по телевизору, по радио и в газетах, то хочешь не хочешь, а поверишь…
И потому сейчас в России кризис не финансовый, не экономический, а нравственный. Настоящий кризис общественной совести. Люди сбитые с толку политическими провокаторами, вне и главное внутри страны, верят только в деньги. Они и религию заводят себе как автомобиль, для того, чтобы у боженьки просить помощи – большие деньги заработать!
Лёша надолго замолчал. Я допил чай, и стал слушать как ветер за стенами, порывами ударяет в крышу и надавливает на оконные стёкла, чуть тренькая состыкованными посередине краями…

- Я же тебе рассказывал, что организовали, мы, несколько десятков студентов и аспирантов, общество «Мемориал». И стали бороться с властями, тогда ещё советскими, чтобы они свои решения согласовывали со специалистами, с общественностью. Первые демонстрации провели…
Он остановился, сел, подбросил дровишек. Дождался пока они загудят разгоревшись.
Я перешёл на раскладушку, лёг поудобнее. В доме стало тепло. Ходики громко тикая показывали два часа ночи.
– Ну а потом, началась перестройка – продолжил Лёша и в августе девяносто первого, мы все пришли на площадь к Мариинскому дворцу, хотели защищать Горбачёва, хотя верить коммунякам уже не могли, и никому не верили на слова. Кроме Ельцина… Тот был обижен властью, почти изгнан и его все жалели…
… На меня напала зевота – день и в самом деле был длинный. И эта деревенская природная тишина, словно убаюкивала… Пока Лёша молчал, я первый раз заснул лёгким сном…
Открыл  глаза, когда Лёша продолжил рассказ: – Активисты «Мемориала», после Августа девяносто первого года пошли в гору. Но люди то хорошие. Саня Петров стал председателем жилищной комиссии в Законодательном, а жить  - жил в подвале. И когда узнал какие дела вытворяют в Москве «молодые демократы» – загулял. Говорит: - Не могу этого видеть и слышать!..
Мы с ним иногда встречаемся, хотя он сейчас в Москве и в Питер приезжает редко…
Лёша снова замолк и я тут же уснул и проснулся, только услышав Лёшино предложение: - Ну что, спать будем?.
Конечно я стал делать вид, что не сплю, но сам с удовольствием расстелил постель, влез в холодные простыни и мгновенно «вырубился».
Проснулся от порыва ветра, который задребезжал окном, зашуршал чем-то по чердаку…
Открыл глаза, увидел деревянный потолок, повернулся скрипя раскладушкой и укладываясь поудобней. Лёша тоже заворочался. В доме было совсем светло и потому я спросил в пустоту: - Ну что, встаём?
Посмотрел на ходики и увидел, что уже десять часов утра. Лёша поворочался, выпростал лохматую голову из под одеяла, заморгал глазами, глянул на светлый, зашторенный квадрат окна. Ветер вновь дунул, и в трубе что – то вздохнуло холодным воздухом.
- Да, надо вставать – промолвил он, рывком вылез из под одеяла, пригладил ладонями волосы, прочесал пальцами бороду.                -  Во сне Законодательное видел... Опять ругались на комиссии – он не уточнил на какой, сдёрнул ноги с кровати, всунул ступни в валенки с обрезанными голенищами, неловко встал, пошатнулся, выправился и быстро вышел, скрипнув дверями открывая на улицу...                Через некоторое время вернулся, постучал полешками в дровянике, вошёл с охапкой, бухнул их к печке. Подошёл к кровати одел суконные брюки поверх спортивных, в которых спал и начал растапливать печку. Пришлось и мне подниматься.
Оделся покряхтывая. Обул свои городские башмаки, схватил вёдра, ковшик, топор от печки и пошёл на реку за водой.
На улице дул холодный ветер и светило яркое солнце. Кругом, пушистой хвоей зеленели под солнцем сосны и ели, блестел поверхностными кристаллами, глубокий, лежащий причудливыми волнами сугробов, снег. Слеваи внизу, расстилалось снежно-ледяное широкое поле Свири.
«Большая река» – отметил я про себя и стараясь не поскользнуться, ступая во вчерашние глубокие следы, пошёл к реке.
Тишина стояла необыкновенная, непривычная, грустная - остро почувствовалось заброшенность и одиночество этого места.
Спустился под высокий берег по подобию тропинки, но воды не увидел – вчерашние проталины затянулись сероватым толстым льдом. Прошёл похрустывая снегом чуть вправо, вглядываясь в открывающийся за поворотом просторы замершей реки, протянувшиеся до горизонта!
Вернулся, нарубил льда топором, сгрёб его руками и ковшиком в ведро, поспешил назад, в избу. Деревенские деревянные дома, стоявшие по берегу реки длинной улицей молчали, вглядываясь в просторы реки фасадными окнами.
 
В доме печка уже разгорелась и Лёша мыл в большой закопчённой кастрюле рис. Делал это тщательно и закончив, поставил варить кашу.
Я невольно порадовался, что он такой неутомимо – активный, не считающий свою и чужую работу и сам взял веник и подмёл избу, наносил дров, разрубил пару чурок в дровянике, вспоминая свои одинокие походы по зимовьям в Прибайкалье, откуда я был родом.
«Хорошо с таким умелым и трудолюбивым напарником, физически легче и поговорить можно, когда захочешь» – думал я.
Чуть позже, в тёплом доме позавтракали рисовой кашей, попили чаю с мятными пряниками и к двенадцати были свободны.
Закрыв, выломанный ночью в сенях пролом теми же досками, пошли погулять, посмотреть заповедник –как оказалось, мы ночевали в Свирском заповеднике, куда я давно хотел попасть.
Вначале шли по дороге расчищенной от снега трактором, потом свернули на речную гладь, на лёд и увидели свежие человеческие следы.
Лёша прокомментировал: - Рыбак пошёл, Иван – подводник, сосед, у которого вчера ночью во дворе собака лаяла…
Пошли по следам. К полудню ветер стих, а золотое лёгкое солнце поднялось к зениту и снег отблескивая под его лучами, слепил глаза. Вскоре увидели вблизи от берега, на высоком берегу серый сруб, высотой венцов в семь, и рядом брёвна лежащие под снегом.
- Вот она, наша часовня – улыбаясь проговорил Лёша. – Конечно работы ещё много, но кто ищет – тот находит, кто работает - тот делает!
Он произнёс эту цитату голосом пророка и я невольно улыбнулся, а Лёша, подойдя к срубу погладил верхнее бревно.
А я был разочарован – думал, что увижу нечто монументальное, а тут простое зимовье, да ещё в самом начале строительства.
- А почему часовня не в деревне? – спросил я, чтобы заполнить неловкую паузу.   - А здесь раньше местное кладбище было. Вот и решили поближе к вечному покою – Лёша глянул на меня и улыбаясь продолжил: – Я понимаю, что это не «Спас на крови», однако всё начинается с малого!                - Но сколько времени и сил, я потратил, чтобы в Ладейном поле, в поселковом совете пробить все бумаги и разрешение на лес. Все заявки на бумагах Законодательного собрания писал. Вот здешние чиновники и не захотели связываться. И районного архитектора миновал... Повезло, подписал исполняющий обязанности. Сам - то в отпуск только ушёл. Я его больше всех боялся. Ну а дальше уже проще. Лес заготовили втроём с приятелями, а привезли трактором из заповедника.                - Ну я тут и дорвался до топора. В первые дни все ладони сбил в кровь и пальцы перестали сгибаться... Боль была адская. Думал, что так теперь и останется, но отошли.
Лёша весело смеялся и глядя на руки быстро шевелил пальцами…
«Может действительно всё получится – думал я.
– А крышу сделают с красивым коньком и внутри иконы поставят. Батюшка приедет из Ладейного, освятит, и будут люди приходить из округи молиться. А там, смотришь, приход сделают - уверенность Алёши передалась и мне.
А Лёша, словно продолжая мои мысли добавил: - Достроим, освятим и люди будут перед иконами свечки ставить за упокой души и молиться за тех кто ещё жив, Христа поминать и размышлять о добре и зле. Мы люди православные и в бога веруем,-  копируя кого – то закончил он, и скрывая довольную улыбку погладил бороду…

Во мне сидит дух противоречия, связанный каким - то образом с моим жизненным опытом. Я только что, сам об этом думал и чуть ли не этими же словами, однако вдруг не захотел с ним так просто согласиться. Во всяком случае, хотелось Лёше возразить, поколебать его уверенность, чтобы поддакиванием не сглазить такое хорошее дело.
И я нерешительно произнёс: - Лёша, сегодня времена другие начались, люди веруют всё меньше, а если верят, то эта вера отдалённо напоминает христианство. Скорее это язычество подправленное под христианство. А если верить «Повести временных лет», то князь Владимир, который был политиком и воином прежде всего, коварным и распутным, крестил Киевскую Русь предлагая всем явиться завтра на Днепр, а тем, кто не придёт – искать другую службу…
А то что в округе, в Киеве стали рубить и жечь деревянных идолов, так это великокняжеская «директива пришла на места»!
Времена тогда были круче чем в Революцию, вот и приняли христианство по приказу начальства…
Лёша слушал даже внешне не соглашаясь и не утерпев перебил меня: - Дмитрич! Ты кажется, неправ!
Он боялся обидеть меня резкими возражениями: - Ты видимо, как большинство неверующих, хотел бы видеть церковь чем - то идеальным. Но, как говорил мне один преподаватель духовной академии - бывший университетский биолог: Люди в церкви, и в Академии в том числе, разные. Одни умные, другие пессимисты, третьи жизненные неудачники и даже пьющие. Но все они веруют в Бога и это их объединяет, это в них главное»
Он прошёл несколько шагов молча и продолжил: - Вот и здесь люди разные. Простые люди в основном верующие и им эта часовня нужна. Бог ведь нужен людям в беде, а нищета и старость это разве не беда? И потом раньше, до революции, простые неграмотные люди действительно веровали в Илью Пророка, который разъезжает на колеснице по небу и когда гремит гром – это значит гремят колёса его повозки, на небесных дорогах!
Он улыбнулся: - Может быть не так конкретно и просто, но вера во многом была такой. Простые старушки веровали в Боженьку, который в длинной белой рубахе сидит на небе, на тёмном облаке и пишет нескончаемые дневники человеческих грехов. Ему ведь оттуда всё видно!
Сейчас, во времена космических экспедиций, самолётов и компьютеров всё уже сложнее…
- Одно хотелось бы подчеркнуть – Лёша внимательно посмотрел на меня, проверяя слушаю ли я его…                - Если сегодня церковь не сможет увеличить своё влияние, не сможет стать той силой, которая будет решать в Божьем государстве дела по божески, то «кесарево», то есть государственная тирания, приведёт Россию к внутреннему краху очень скоро!
Лёша замолчал…

Я об этом тоже много думал и потому сразу ответил: - Ты прав, будет плохо. Я согласен с тобой в одном, что если церкви не восстановятся, если деньги станут главной ценностью в нашей жизни – а они уже становятся, если не стали, - думаю, тут трудно что – то возразить, то Россия быстро превратиться в арену кровавой борьбы за деньги, за акции, за землю наконец. Земли в России много, а людей мало и тех кто согласен на этой земле работать совсем немного. Я уж не говорю о Сибири или о Севере. Тут и думать не хочется о будущем…
Но посмотри вокруг. Ведь и здесь на Свири, надо в первую очередь делать паром, раздавать людям землю, семена, трактора и сельскохозяйственные орудия, в аренду хотя бы или внаём, как угодно, лишь бы распахивать эти умершие колхозные пустыри, получать урожай, жить в достатке со смыслом и достоинством. Об этом писал Толстой сто лет назад…
А его, за критику Победоносцева и порабощённой государством церкви изгнали из храма. Это разве не кощунство? Самого верующего, как раньше протопопа Аввакума, - да на костёр. Самого мудрого – да вон из церкви...
И всё в угоду кесарям!
- Помнишь: «Кесарево – кесарю, а Божье – Богу». Так вот в народе, сейчас, иногда шутят перефразируя это так: «Кесарево – кесарю, а слесарево – слесарю» Как бы у нас с возрождением церкви так не получилось!..

Лёша глядел всё грустнее…
Долго шли молча…
Лёша наконец заговорил: - Вот я, Дмитрич, вижу, что надо помогать людям уверовать в какие – то христианские идеалы, а без церкви это невозможно… Всё летит, несётся с телевизионным гиканьем и фальшивыми аплодисментами, с песнями и свистом, в тартарары, то есть к Чёрту, в буквальном смысле. А так как я пока не могу здесь построить церкви, то я хочу построить часовню… Начнём с себя! – закончил он разговор и улыбнулся.
На ходу разогрелись. Солнце поднялось в тёмно-синем глубоком небе почти в зенит и нагрело весенний, ароматный воздух…
Дойдя до залитой солнцем речной косы, с которой весенние ветры сдули почти весь снег, остановились, постелили куртки на замороженную землю поросшую травой и чуть присыпанную ярко белым снегом. Под ясным, золотым солнцем, полежали с полчаса, закрыв глаза и слушая шуршание чуть веющего ветерка. Каждый вспоминал и думал о своём.
Но едва солнышко прикрыла тёмная тучка, похолодало и пришлось встать и куртки одеть.
Пошли дальше и свернув в небольшой заливчик, увидели впереди чёрную точку на белом – фигурку рыбака. Направились туда.
Подошли. На складном стульчике сидел рыбак - мужичок среднего роста, в армейской шапке и стёганке, в ватных штанах и в валенках, на которые были одеты калоши. Он улыбался нам, помахал рукой узнав Лёшу и когда мы подошли ближе, заговорил: - Я вчера ночью слышу Барсик лает, думаю кого там чёрт носит по темноте? На тебя и не подумал Алексей!
В ответ на мой вопрос – как ловится, показал на высверленную лунку и пояснил: - Я вчера поймал здесь прилично, а сегодня, то ли ветер не с той стороны, то ли что, но не клюет хоть убей – и посмотрел на солнце. Лицо у него было уже загорелое, кожа на носу облезала, седая щетина серебрила подбородок. Маленькие зелёные глазки смотрели весело и добродушно…
- Сегодня не клюёт - подтвердил он ещё раз. – Надо наверное домой идти…
Около лунки лежало несколько маленьких рыбок блестевших мелкой чешуей, с яркими красными плавниками на брюшке…
- Ну а вы что – посмотрел на меня быстрыми внимательными глазами.
– Когда домой? – Он показал рукой куда-то на Запад.
Лёша ответил: - Да вот Иван Петрович, завтра поутру хотим отчалить. Правда не помню во сколько ранняя электричка отходит.
- Я тоже не знаю – весело откликнулся Иван Петрович.
 – Я ведь уже два года дальше Ладейного Поля не выезжаю. Нет нужды…
Вдруг клюнуло – кончик удочки дрогнул. Иван Петрович ловко перехватил леску, быстро перебирая руками вытянул снасть и на лёд упала, изгибаясь и подскакивая от поверхности утрамбованного снега рыбка, плоско – широкая и блестящая. Я как человек впечатлительный, заохал, завосхищался; Иван Петрович подозрительно глянул мне в лицо, насмешки не увидел, успокоился, рыбку с крючка снял, бросил поодаль и проговорил: - Барсику на уху уже наловил…
Поколдовав с коробочками он сменил наживку и опустил снасть в лунку…
Поговорили о том, что весна поздняя, что прошлый год в эту пору уже ледокол прошёл и лёд поплыл, а нынче мороз, снег едва тронут теплом. Ещё недели три будет стоять.
Когда уходили, Иван Петрович пригласил нас к себе на уху…
(Продолжение следует)


               Октябрь. 1998 год. Лондон. Владимир Кабаков


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/   или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal


Рецензии