Азбучная Кысь

После смерти Довлатова Татьяна Толстая остаётся лучшей русской писательницей в жанре короткого рассказа. В каком-то смысле она похожа на Исаака Бабеля: количественно оба написали немного, но на их известности это никак не отразилось. Рассказы Толстой включены в программу курсов литературы как в России, так и за её пределами.

Татьяна Толстая по одной линии - внучка Алексея Толстого, по другой - Михаила Лозинского, переводчика Данте, Шекспира, Сервантеса, Мольера. Её отец был необычайно популярным среди студентов профессором физики. Петербуржцам хорошо известен её брат Михаил, депутат Законодательного собрания. Сестра Наталья - доцент кафедры скандинавской филологии СПбГУ; брат Иван - сотрудник радио "Свобода", специалист по творчеству Владимира Набокова.

Татьяна Никитична родом из Петербурга. Она закончила классическое отделение Университета. Вслед за мужем-москвичём перебралась в столицу. Затем много лет жила в США, профессорствовала в различных университетах, преподавала литературу и художественное письмо.

В последнее время Татьяна Толстая активно занимается политикой и стала известна всем и каждому не только как замечательная писательница, но и как остроумный журналист (газеты "Московские новости", "Русский телеграф").

Татьяна Толстая пользуется ИНТЕРНЕТом. Она читает газеты, новостную ленту, обычно Ленту.ру, иногда Полит.ру. Её любимые журналы “Знамя”, “Новый мир” и “Новое литературное обозрение”.

Толстая - замечательный писатель, известный ещё с конца 80-х своими увлекательными рассказами. Уже первая её публикация нескольких новелл в "Новом Мире" вызвала отклик по всему диапазону критики: от "почвенников" до "западников". И вот, те и другие уже давно почили в бозе, а Толстая тут как тут, живее всех живых, написала первый свой роман.

Роман “Кысь” - событие во всей русскоязычной словесности, а уж фантастики, каковой он является, бо - по сюжету типичная посткатастрофа, и тем более, поскольку, как ни крути, у нас такого уровня книги встречаются нечасто. "Заходите в гости, мышь свежайшая", - цитируют все подряд, а что Толстую не цитировать, если её язык - просто праздник какой-то. Вот читаешь и радуешься - уж больно веселы все эти лингвистические изыски, безо всякой отпугивающей любителей жанра "зауми". Впрочем и "элитарный" читатель найдёт множество любимых лабиринтов и флажков. Нашлись знатоки, назвавшие "Кысь" "лингвистической фантастикой", но сюжет на откуп форме (в отличие от хорошо написанных, но скууушных и часто политически ангажированных романов Лукина) вовсе не пошёл, а наоборот очень даже есть, с "маралью", всё как положено. Вот тут-то как раз, в "марали", может и единственный недостаток романа. Книжка-то про людей и искусство, про то, что люди без искусства - недолюди, а люди, живущие лишь искусством - ничем, собственно, не лучше. Уж очень явственно Татьяна Никитична проталкивает сию нехитрую мудрость особенно в самом финале романа, что несколько раздражает. Но не суть это главное, а главное, что "Кысь", литературнее, веселее, интереснее, содержательнее 99-ти процентов всей русскоязычной фантастики прошлого года. То, что на конах она пока не получила ни единой награды, а в рейтинг ФИДО даже и не вошла - позор нашего фэндома и околофантастической критики.

Тело текста “Кыси” составляет азбука, представляющая собой логоцентричную систему. Главный персонаж – добрый работник, с помощью книг становящийся невротиком, импульсивно борется с ней. Макрокосм романа подразделяется на две противоположные части, которые можно назвать азбучная реальность и измененная реальность. Азбучный дискурс, несмторя на ужасы, прекрасен и желанен, а измененная реальность – отвратительна и безобразна. Азбучный дискурс указывает герою правильный, азбучный (логоцентричный) путь, построенный на наивности, простоте и естественности. “Аз” – Бенедикт изначально посвящен жить как все в раю, сочиненном Федором Кузьмичом. Можно догадаться, что и азбучный логос воссоздан им же. Единственного, что не хватает на этом пути – славы и бессмертия.

Почему азбука? Азбука является началом истории любого народа. Только овладев азбукой, научившись воплощать мысль в слове, создавать летописания и распространять грамоту, люди обрели возможность активно совершенствовать и укреплять нравственные устои. Толстая увидела в насаждении русской классики универсальное средство, способное ухудшить нравы с утратой национальной самобытности. Азбука – это сама жизнь Федор-Кузьмичска: Бенедикт, природа и т.д. “Буковки тоже: поначалу скользят, прыгают, как мураши, а опосля ровными такими рядками ложатся, черненькие, шепчут. Которые открытые, али сказать, распахнутые, будто бы приглашают: заходи! Вот буква "он", окошко круглое, словно бы смотришь через него с чердака на гулкий весенний лес, - далеко видать, ручьи видишь и поляны, а повезет если, глаз если настроишь, то и Птицу Белую, малую, далекую, как белая соринка. Вот "покой", - так это ж дверь, проем дверной! А что там за ним? - незнамо, может, жизнь новая, неслыханная! Какой еще не бывало! А вот "хер", али "живете" - те, наоборот, загораживают путь, не пускают, крест-накрест проход заколачивают: сюды не пущу. Неча! "Ци" и "ща" - с хвостами, как Бенедикт до свадьбы. Червь" - как стуло перевернутое. "Глаголь" - вроде крюка. Вот если сигнал истинный, то все это вместе: и бумага, и буквы, и картины, что через буквы видать, и шепоты перебегающие, и гул какой-то, и ветер, что от листаемых страниц подымается, - пыльноватый, тепловатый, - все это вместе сгустится, предстанет, нахлынет, воздушной какой-то волной обольет, и тогда знаешь: да! Оно! Иду!”.

Жизнь в романе начинается со смерти матушки героя в феврале. Перед нами город Москва (Федор-Кузмичск, Сергей-Сергеичск, Южные Склады, Иван-Порфирьичск). В этом мире обитает кысь и злые чеченцы. АЗ – это Единство. Уже здесь Толстая отмечает идеал этого мира, который обозначается как “кысь”. “В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! - а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервет, и весь разум из человека и выйдет. Вернется такой назад, а он уж не тот, и глаза не те, и идет не разбирая дороги, как бывает, к примеру, когда люди ходят во сне под луной, вытянувши руки, и пальцами шевелят: сами спят, а сами ходят. Поймают его и ведут в избу, а иной раз для смеху поставят ему миску пустую, ложку в руку вторнут: ешь; он будто и ест, из пустой-то миски, и зачерпывает, и в рот несет, и жует, а после словно хлебом посудину обтирает, а хлеба-то в руке и нет; ну, родня, ясно, со смеху давится. Такой сам ничего делать не может, даже оправиться не умеет: каждый раз ему заново показывай. Ну, если жене или там матери его жалко, она его с собой в поганый чулан водит; а ежели за ним приглядеть некому, то он, считай, не жилец: как пузырь лопнет, так он и помирает. Вот чего кысь-то делает”.

В Азе обитает Буки – Бенедикт, лучший, превосходный работник, Никита Иваныч – Главный Истопник и Набольший Мурза, поэт – Федор Кузьмич. “Сызмальства Бенедикт ко всякой работе отцом приучен. Каменный топор изготовить, - шутка ли. А он может. Избу срубить - срубит, хочешь - в угол, хочешь - в лапу, по всякому. Печь сложить умеет. Баньку спроворить… Умеет Бенедикт скорняжить, сыромятные ремешки из зайца резать, шапку сшить - ему все с руки”. Все они славные существа.

Никита Иваныч – ведун, знающий человек (ВЕДИ). Он создает тотальное текстовое пространство (надписи, памятник Пушкину и другое). “Никита Иваныч, Главный Истопник. Матушки, покойницы, старинный приятель. Тоже из Прежних. Лет ему, наверно, триста, а то и больше, кто знает…Этот Никита Иваныч с матушкой водился. В избу придет, ноги вытрет, - "разрешите?" - на тубаретку плюхнется и давай заводить разговоры про Прежнее. Росту Никита Иваныч небольшого, телом щуплый, бороденка паршивая, глазки махонькие, как у курицы, а на голове волосищ - ужасти. Он в Прежнее Время, до Взрыва, совсем стариком был, кашлял, помирать собирался”. В ГЛАГОЛи вместо разумной речи преобладают визги, крики и песни. Контекст: Рабочая изба – топоним невротического дискурса измененного мира. Здесь персонажи нарушают законы азбучного уза. ДОБРО - топоним азбучного дискурса. Благом является еда и работа. Перерожденцы – нормальная часть этого мира. Глава “ЕСТЬ” утверждает временность и стихийность этой жизни. Уж такая она есть: с ворами, болезнями и смертями. “ЖИВИТЕ” утверждает скуку, Безмолвие и кичливую красоту Птицы Паулин. Все строго в соответствии с азбучной эволюцией. Логос здесь утверждается через философию персонажей. ЗЕЛО означает высшую степень напряженности. Толстая показывает зело (очень, весьма) богатых людей – мурз: Варсонофия Силыча - Большого Мурзу., Федора Кузьмича. ИЖЕ усиливает и закрепляет глубинную сущность: зависть Бенедикта к истопнику, размышления о свободе. В главе “И краткое” происходит встреча Бенедикта с новой реальностью, построенной невротическим дискурсом, где живет Варвара Лукинична и Оленька, связанные концептом со старопечатными книгами. На особенность этой главы указывает и праздник, назначенный указом – Новый год. Торговым гулом и стуком денег наполнено “И десятиричное”. КАКО означает сравнение, уподобление и приобщение к другому виду. С героем же происходит противоположное закону азбучной жизни: лихорадка, нерадостный Новый год, гулянки, секс. Пространство в главе “ЛЮДИ” тоже относится к изменненому миру. Бенедикт в ужасе его покидает. Он пока здесь чужой. Положительные персонажи с которыми отождествляет себя Толстая появляются в главе “МЫСЛИТЕ”. Это прежние. Они находятся вне азбучного пространства, так как жили еще до него и смогли сохранить свой менталитет. Вскоре Бенедикт осознает свою непохожесть на других – не-НАШесть. У него длинные волосы на теле и хвост. Никита Иваныч – другой чужак азбучного мира задумывает создать памятник Пушкину. На пути главного персонажа появляется ОН – выдающийся человек, Кудеяр Кудеярыч – Главный Санитар. Все в городе боялись санитаров, этих бесов-опричников. “И тогда Красные Сани приедут. И в санях - санитары, не к ночи будь помянуты. Скачут они в Красных Санях, - тьфу, тьфу, тьфу, - в красных балахонах, на месте глаз – прорези сделаны, и лиц не видать, тьфу, тьфу, тьфу. Потому что они забирают и лечат, и люди после того лечения не возвращаются. Никто еще не вернулся. И страшно об этом подумать. А по улице идешь, и вдруг посвист и гиканье: Красные Сани несутся, а в них шестерка перерожденцев запряжена”. “Росту Кудеяр Кудеярыч большого, али сказать, длинного. И шея у него длинная, а головка маленькая. Поверху головка вроде лысоватая, а окрай плеши - волос венчиком, бледный такой волос, светленький. А бороды нет, один рот длинный, как палочка, и углы у него вроде как книзу загибаются. И он этот рот то приоткроет, то призакроет, будто ему дышать непривычно, дак он по-всякому пробует. А глаза у него круглые и желтые, как огнецы, и на дне глаз вроде как свет светится”. Бенедикт бросает работу и решается ампутировать хвост. Наступает своеобразный ПОКОЙ души. РЦЫ – речь. Тесть и главный персонаж разговаривают и играют в карты. Глава “СЛОВО” является топосом измененного мира. Азбучный дискурс требует пламенных речей, духовных разговоров, а вместо этого скука и сны. Не подчиняется его требованию только персонаж из прежних – Лев Львович. Тесть Бенедикта ТВЕРДО стоит на своем, упорно отстаивая книжную мудрость. УК – указ, уклад. Бенедикт постепенно формирует новый, книжный уклад.

ФЕРТ венчает эволюцию главного персонажа. Это золотая середина произведения. ФЕРТ – ВЕРТ, вертикаль, обелиск. Прежний Бенедикт умер, а новый одержим старопечатными книгами, которые относятся к внеазбучной (духовной) реальности. В результате он стал ХЕРувимом, ангелом, который одержим книгами. ХЕРальдика – родоначальный, родовой знак, герб рода. Наблюдается процесс импринта – формирования идентичности под влиянием Другого – старопечатных книг. Создается новый род Кыси. В главах “ЩА” и “ЦИ” Бенедикт читает сказки, плачет, так как убил голубчика, сжигающего книгу. Книга для него стала сокровищем, средством связи с измененным миром. Глава “ЧЕРВЬ” вызывает аллюзии с романом Д. Фаулза. Возвышенное смешивается с низким, благодаря диалогу Никиты Иваныча с Прежним - Львом Львовичем и испитию ржави. ША – это болтовня, пустомелие. Все происходит в соответствии с азбучным дискурсом. Плохая погода. Объявили високосный год. Варвара Лукинишна болеет. Столкновение с измененным миром оказалось для нее смертельным. Бенедикт ищет книги. Теперь это его пища. В измененном мире все происходит наоборот, герой стал путевым; он не бестолочь. Персонаж, согласно азбучному дискурсу, должен стать ЕРЫгой – драчуном, вместо этого он скучает и читает надписи на улице. Для него мир стал текстом. ЕРЬ – ересь. Род Бенедикта крепчает. Бенедикт болеет. Азбучный дискурс борется за его текстовое тело. Бенедикта обуревает гнев. Вместе с тестем они готовят государственный переворот. ЯТЬ – имать, ловить. Ятие – ловля. Бенедикт с тестем проходят по его коридорам и ловят Федора Кузьмича. Бенедикт убивает Набольшего Мурзу, а потом читает книгу. Революционеры пишут свои указы. Город переименовали в Кудеяр-Кудеярычск. Кудеяр Кудеярыч стал Генеральным Санитаром. В главе “ФИТА” отменяют високосный год. Везде идут реформы. Бенедикт забросил государственные дела, читает книги. В семье Бенедикта раздоры. Тесть хочет казнить Никиту Иваныча. Бенедикт называет его Кысью, а тот утверждает, что кысь – это Бенедикт. Читатель наблюдает визуальную драму субъективности Бенедикта – разрыв между тем, чем Бенедикт является, и тем, как он визуально репрезентирован. “Минуточку. Хвост. Был же хвост. Был, блин, хвост. А у людей вроде не должно... Так что же?..

Опять стошнило, опять канарейками. Нет, я не кысь. Нет!!!

...Нет, ты кысь. Нет! ...Вспомни-ка. Я только книгу хотел, - ничего больше, - только книгу, только слово, всегда только слово, - дайте мне его, нет его у меня! Вот, смотри, нет его у меня!.. Вот, смотри, голый, разутый, стою перед тобой, - ни в портянке не завалялось, ни под рубахой не таю! Не спрятал подмышкой! Не запуталось в бороде! Внутри, - смотри - и внутри нет его, - уж всего вывернуло наизнанку, нет там ничего! Кишки одни! Голодно мне! Мука мне!”.

Бенедикт олицетворяет собой и мышь. “Мыши - наша опора"…Мышь - она тварь глупая, ей самой интересно: что там за удавочка болтается? - вот она голову-то в петлю и сунь, а мы: тяфф! - и выдернем”. Судьба кидает ему приманку в виде власти. ИЖИЦА – казнь. Никита Иваныч должен гореть на столбе “Никитские ворота”. ИЖИЦА – это и восресение Прежних. Мир Азбуки разрушен и раздроблен. Бенедикт – Благое Слово посыпан пеплом, как преданный Господа Шивы. Он сделал благое дело. Вместе с ним в этот мир Азбуки пришла смерть, которая уничтожила старый быт “москвичей” и указала на новый, о котором еще ничего нельзя сказать.

- Кончена жизнь, Никита Иваныч, - сказал Бенедикт не своим голосом.

Слова отдавались в голове, как в пустом каменном ведре, как в колодце.

- Кончена, - начнем другую, - ворчливо отозвался старик. - Оторви хоть
рубахи клок, срам прикрыть. Не видишь, - я голый. Что за молодежь пошла.

На пепелище, вцепившись обеими руками в кудлатые волосы, бродил Лев Львович, из диссидентов, разыскивая что-то в траве, которой не было.

- Левушка! Подите сюда. Так на чем мы остановились? - Никита Иваныч обматывал себе чресла Бенедиктовой жилеткой. - Прищепку бы бельевую... До чего народ ленивый... Прищепок не заведут...

- Английскую булавку! - с укором подбежал Лев Львович. - Я всегда говорил: английскую булавку! Прекрасное, цивилизованное изобретение.

- Англии нет, голубчик. Сами должны. Нашу, липовую, деревянную.

- А вот это душок! - закричал Лев Львович - Это попахивает газетой

"Завтра"! Душок! Не в первый раз замечаю! Попахивает!

- Слушайте, Левушка, бросьте все это, а давайте отрешимся, давайте воспарим?

- Давайте!

Прежние согнули коленки, взялись за руки и стали подниматься в воздух.

Оба смеялись, - Лев Львович немного повизгивал, как будто боялся купаться в холодном, а Никита Иваныч посмеивался басом: хо-хо-хо. Никита Иваныч обтряхивал с ног золу, - ступня об ступню, быстро-быстро, - и немножко запорошил Бенедикту глаза.

- Э-э-э, вы чего?! - крикнул Бенедикт, утираясь.

- А ничего! - отвечали сверху.

- Вы чего не сгорели-то?

- А неохота! Не-о-хо-та-а!..

- Так вы не умерли, что ли? А?.. Или умерли?..

- А понимай как знаешь!..

О миг безрадостный, безбольный!

Взлетает дух, и нищ, и светел,

И гонит ветер своевольный

Вослед ему остывший пепел.

Толстая относится к Прежним, которые жили еще до литературного Взрыва. Она не видит себя в пространстве современной российской литературы, где господствует новояз, мракобесие и азиатщина. Толстая уверена, что воскреснет как прежние и воспарит над суетой. Ее текстовое тело управляется не телесными регулятивными нормами и практиками, но нетелесными механизмами воли Азбуки (языка), желания и воображаемого чтения. Прежние совсем другие. “Двести тридцать лет и три года прожила матушка на белом свете. И не состарилась. Как была румяной да черноволосой, такой ей и глаза закрыли”. “Прежние - они с виду как мы. Мужики, бабы, молодые, старые, - всякие. Больше пожилых. Но они другие. У них такое Последствие чтоб не стариться. А больше никаких. И живут себе, и не помирают, от старости-то. От других причин - это да, это они помирают. Их совсем мало осталось, Прежних. Они по избам своим сидят, а то на работу ходят, а какой и в начальство выбился, - все у них как у нас. Только разговор другой. Повстречается тебе на улице незнакомый голубчик, - нипочем не догадаешься, наш он или из Прежних. А бывает, кто из них помрет, - ну, тогда они его хоронят, Прежние-то. И тоже не по-нашему. Камушки на глаза не кладут. Внутренностев не вынимают, ржавью не набивают. Руки с ногами веревкой не связывают, коленок не подгибают. С покойником в гроб ни свечки, ни мышки, ни посудины какой, ни горшков, ни ложек не кладут, лук-стрелы не кладут, фигурок малых из глины не лепят, ничего такого. Разве из щепочек крестик свяжут, в руки своему покойнику сунут, а то идола на бересте нарисуют и тоже в руки-то ему засовывают, как портрет какой. А которые и того не делают”. Толстая уверена в бессмертии своего текстового тела.

Запад ее также не привлекает. “На запад тоже не ходи. Там даже вроде бы и дорога есть - невидная, вроде тропочки. Идешь-идешь, вот уж и городок из глаз скрылся, с полей сладким ветерком повевает, все-то хорошо, все-то ладно, и вдруг, говорят, как встанешь. И стоишь. И думаешь: куда же это я иду-то? Чего мне там надо? Чего я там не видел? Нешто там лучше? И так себя жалко станет!”.

Тексты Татьяны Толстой – это не женские тексты. Они мужские по стилю. Здесь нет освобождения новых значений текста с точки зрения женского опыта, а также нет права выбора характеристики текста, наиболее значимых для женщины – читательницы. Женская субъективность в “Кыси” не реализуется. Это текст написанный женщиной, но не для женщин, а для всех. Толстая откровенно издевается над 2бабами”. “Смотришь на людей, - на мужиков, на баб, - словно впервые видишь, словно ты другой породы, али только что из лесу вышел, али наоборот в лес вошел. И все тебе в диковинку, в скучную диковинку. Вот, думаешь, баба: ну зачем она, баба? Щеки, живот, глазами мыргает, говорит себе чего-то. Головой вертит, губами шлепает, а внутри у ей что? Темнота мясная, кости скрипучие, кишки колечком, а больше и нет ничего. Смеется, пужается, брови хмурит, - а есть ли у ей и вправду чувства какие? Мысли? А ну как она притворяется бабой, а сама оборотень болотный? Вроде тех, что по кустам гукают, в старой листве шуршат, скрипят ветвями, а себя не покажут? А вот ежели встать, подойти да проверить: пальцы рогулькой расставить да ей в глаза-то тыкнуть?”. Издевательски звучит в романе официальное поздравление с 8 марта: “Желаю вам Жена и Мать и Бабушка и Племянница или другая какая Пигалица малая счастья в жизне успехов в работе мирного неба над головой”.