Военно-половой романс

*       *       *

"Ты сердцу - как напев соловья,
грусть и радость моя"...
Песня*.
_____________________________________


Пока двигалась по шоссе  растянувшаяся колонна, враг молчал за каменистыми холмами. Потому что мы гвоздили по нему из всего оружия, какое имелось в части. Военные грузовики и автобусы с гражданскими проезжали под арками трассирующих следов наших мин. Как только последний «66-й» скрылся за поворотом, наступила удивительная тишина. Было радостно всем: мы выполнили боевую задачу, и без потерь…
В южном направлении перед серой стеной моря громоздился в дымке заката большой портовый город Ф - а,  ставший городом-призраком.
"Духи" на гребнях холмов отдохнули и взялись постреливать. В наших  рядах раздался вскрик. Второй наш упал и вовсе беззвучно.  Это работали снайперы. Мы сворачивались, не обращая внимания на выбывших. С мертвыми возились санитары.
Потом, когда уехали и  «уазики», на маленький взвод прикрытия разом обрушилось небо. Это садили с высот вражеские минометы. Нас никто не прикрывал. Мы были последние.
Чудовищной силы удар хватил меня в спину. «Перерезан!» - мелькнуло в тающем сознании. Свет померк в моих глазах, будто кто-то торопливо задернул передо мной серую грязную штору. И то, как волокли меня на хлюпающей от крови плащ-палатке Шура, Егор и Мишка, я уже не вспомню.
Мое брошенное в кунг тело долго тряслось на рытвинах дороги. Потом был прилет «вертушки», которая нескольких подобных мне, собранных "до кучи", по небезопасному небу докинула до военного аэродрома. А дальше тех, кому повезло не умереть в пути, отправили очередным бортом в центральный госпиталь группы войск. Для многих война на том и закончилась. А для меня…  только начиналась.

Ее склоненное надо мной лицо… Лицо любимой… Ее синие нежные глаза… Ее душистые волосы… Прикосновения ласковых рук… Она разглядывала меня и была озабочена увиденным. Потом, заметив мое возвращение, всплеснула руками, закричала:
- Девочки! Солдатик-то оживает!
И ее лицо тут же растаяло. На смену ей набежал целый взвод девушек в белых халатах и шапочках. Они напоминали ангелов, что кружили надо мной, приглашая в мир дольний.

Грета... Она была похожа на старшеклассницу. Или на девушку, недавно окончившую медучилище. А между тем, как выяснилось в ехидно-смешливых мужских разговорах, "Гретик" (так ее называли "за глаза"), тысячу лет уже была замужем, даже успела овдоветь, одна воспитывала дочь, и дочка  училась в восьмом классе.
Был утренний обход. Грета проходила по палате в медленной толпе врачей и медсестер и отчего-то обернулась и пристально посмотрела в мою сторону - мне в глаза. Так, будто это было не случайно, а намеренно. Потом отвернулась. Но между нами (или между нашими душами) успела натянуться некая незримая нить...
Грета всегда была немного грустная, даже когда смеялась. Вне всякого сомнения она была самой красивой среди сотрудниц госпиталя. Ее расположения не добивался разве только ленивый. А чо? Девка-то свободная, мужа нет... Хотя последнее обстоятельство (муж) никого особенно не смущало.
Солдаты в палате без конца травили анекдоты, и все на самую душещипательную тему...
- Что, скажите мне, означает обручальное кольцо  у мужчины на пальце правой руки для женщин? - вопрошал талантливый рассказчик Сеня Абрамов, сержант с перебитой осколком ключицей. И сам же ответил приутихшей, навострившей уши публике:
- Кольцо на пальце правой руки мужчины говорит женщинам: "Осторожно, он - женатый!"
-А когда колечко на правой руке у женщины? - спросил ефрейтор Вася.
-Вам интересно, что означает кольцо на правой руке у милых дам, - переформулировал Семен. - Что оно означает для нас, мужчин...
-Осторожно, у нее есть муж, который может дать тебе в лыч, - отозвался Витя из Томска.
-Муж, который тэбя зарэжэт, как барашка! - воскликнул Арсен.
-Ответ неверный, - сказал Семен. - Колечко на правой руке у женщины означает для нас, мужчин, только одно: "Будь смелее - она замужем!"
Палату сотряс взрыв хохота. А мне стало как-то не по себе. Отчего? Не знаю. Сколько себя помню, мне было как-то немного жаль женщин, девушек, девочек... Наверное, потому что я был воспитан в верующей семье, мне представлялось, что грешно кого-либо обижать, особенно тех, кто слабее или вовсе беззащитен...

Грету взялся  охмурять одноногий десантник Игорь. Передвигался он на костылях. Почти квадратный, плотного телосложения, со щеткой (ежиком) жестких, как проволока, волос, с накачанным торсом этот Игорь Максимов не давал симпатичной медсестре проходу. Лез с конфетами, шоколадками и цветами - все, якобы, из благодарности за лечение. И улыбался довольно себе в усы, изрядные, как сапожная щетка. У нас поговаривали, что Игорь - успешный ловелас, дока по части женщин. Примечательная наколочка имелась у сержанта на мохнатой его груди - тюремная (был один "заход" по малолетке). Прям-таки картина, графика: на переднем плане лежащая обнаженная женщина; все при ней, особенно хороши полные груди; женщина лежит на боку, лицом к зрителям; к ней сзади пристроился черт - довольный, усмехающийся; женщина страстно выдвинула к нему свой зад; черт слегка обнимает ее за талию волосатой рукой; на лице женщины изображен оргазм; головы любовников покоятся на подушках с детально прорисованными наволочками; и тут же примечательный афоризм, не лишенный глубины: "КАЖДАЯ ЛЮБИТ СВОЮ СТРАСТЬ".
Игорь был не из нашей палаты. Но у нас тоже бывал часто - как и всюду. Общительный парень. И голос у него командирский. И камуфляжный комплект одежды на нем - как-то умудрился отстоять свое право на ношение формы, хотя все прочие здесь - в пижамах...
Игорь сидит в нашей палате и городит приятелям, усмехаясь в усы:
- Если женщина говорит тебе "нет", это еще не значит, что, и правда, нет. Сегодня "нет", а завтра - "да". Не слушай ее шелест - тарань...(...)
-А если "буравчик" того... слабоватый? - с усмешкой тонких губ спросил у мастера начинающий подмастерьее Вовик Иванов.
- Ну, тогда тебе остается трендеть ей про луну, про звезды, про цветы, про то, как любишь ее ты... И она будет слушать тебя, не понимая по неопытности, что зря проводит с тобой драгоценное время жизни. Ее по-своему тоже гипнотизируют всякие там красивые слова, обещания... Она может и замуж выскочить за тебя... Но потом... Потом все же непременно встретит такого парня, как я, и он своим могучим тараном совратит ее на истинный путь.
-Брат, ты оговорился. Ты хотел сказать: "С истинного пути"... - заметил другой собеседник Леша Макаров.
-Сказал как сказал, - ответил "просветитель". - Для женщины стать на истинный путь - это значит связаться с таким, как я, с мачо. И этот настоящий мужчина... (...) Надо им только это - для полного счастья. Это говорю вам я, старший сержант Максимов Игорь Владимирович, знаток девушек и женщин, включая и дам бальзаковских возрастов!

- Ну что, брат, втирал женщине про платоническую любовь? - посмеялся мне в лицо инвалид, отловив меня в туалете.
- Ничего я не втирал.
- Не твоя она, не твоя, - пропел Макс, - зря ты, паря, её целуешь.
В глазах сержанта горели волчьи огоньки - готов на всё...
- Так это ей решать, - сказал я, - пусть сама выбирает.
Макс рассмеялся.
- Она бы точно выбрала меня, паря. Если б не одно "но" - отсутствие у меня левой нижней конечности. Ты в выигрыше, паря. У тебя веское преимущество. А главное: она ещё не поняла, кто ты, и кто я, и какая между нами разница.
- Это ей решать, - сказал я. - Выберет тебя, я ревновать не стану.
- Ещё бы! - хохотнул Макс. - Кто ты в сравнении со мной! Вот когда она поймёт, какая между нами ра-азница... тогда и сделает кульбит в мою сторону.
- А мне по фиг, - культурно сказал я.
- А ты знаешь, брат, какая между нами ра-азница? - не унимался поддатый Макс. - Щас я тебе скажу-у... (...)
Макс попыхтел сигаретой и вальяжно предоставил мне выход в коридор, убрав костыль, поставленный им как шлагбаум.
- Ладно, рядовой, живи... Пока... Только учти: девка - моя. Для тебя лучше оставить её подобру, поздорову. Заруби это себе на носу, Шу-урик. Я дважды не повторяю.
Я пошёл по коридору, стараясь не шататься. А штормило. Как при мозжечковом расстройстве. Накрутил нервы Макс. Ведь мы чуть было не сцепились - и не на жизнь, а насмерть. Он уж собирался мне вмазать, это он умеет. Ему бы и отсутствие ноги не сильно помешало... Но что-то его удержало в этот раз...

Я зашёл в её чистенький, такой прозрачно-светлый кабинетик. У неё сидела повариха Тамара, и я, решив ретироваться, сказал в дверях:
- Я потом, в другой раз...
Но красивая медсестра, увидев меня, так оживилась лицом, что её собеседница тут же встала и вышла.
- А вы куда, клиент? Или пациент... Вам ведь назначено у доктора, - строгим голосом сказала она. - Процедуры нельзя пропускать.
Лицо её при этом сияло. Это она говорила громко, чтобы слышала медленно уходящая по коридору повариха.
А когда она прикрыла за мной, робко втиснувшимся, белую дверь, посмотрела мне прямо в глаза, вся сияющая, брызжущая радостью:
- Ты что, и правда мог бы пройти мимо?
- У тебя посетительница...
- Да это Томка зашла поболтать.
Она быстро вставила в личину ключ и провернула на два оборота. Подошла к окну и закрыла его. Запахнула тонкую тюлевую штору. Посмотрела на меня прямо, в упор, как смотрят только желающие женщины. Я смутился, спросил:
- Мне раздеваться?
- А может лучше мне раздеваться? - пошутила она.
Мы оба рассмеялись.
- Хорошая шутка, - сказал я.
- Шутка состоит в том, что я не шучу, - сказала она, улыбаясь.
И подошла вплотную, обняла меня с радостью любящей женщины. Я ответил на её объятия, не сжимая, совсем вежливо. Она замерла, прижавшись ко мне, потом коснулась тонкими, но такими горячими губками моего рта...
Потом отстранилась (т. к. с моей стороны реакции не было) и посмотрела мне в глаза - прямо... и вдруг стрельнула глазищами - ну сущей ведьмой показалась на миг! И спросила:
- А? Или ты меня не желаешь?
- Грета, я ведь пришёл на массаж...
- А вам какой? Расслабляющий, лечебный... или интимный?
- Можно и никакого.
- А доктор-то вам прописал... Значит, надо исполнять. Ложитесь, больной... Буду вас лечить.
Я снял пижаму и скромненько прилёг на кушетку. Мне бы сейчас радоваться, ликовать: ко мне пылает чувствами красавица Грета, которую жаждет весь госпиталь. Если бы ребята подслушали этот наш диалог, то, как я ломался под напором всеобщей любимицы госпиталя, меня бы тапками закидали, и больше мне никто бы руки не подал - как "пидору".

- А штаны нужно спустить, молодой человек. Массажи делают на голое тело.
Я исполнил приказ.
- Ой, какой у тебя шрамчик! Чем так?
- Осколком мины зацепило немного, - буркнул я.
- Ничего себе "немного". Странно, что ты ещё встал... на ноги.

Она выдавила крем себе на ладошку и начала поглаживать меня по спине. Руки у неё были и нежные, и сильные одновременно. Я от её монотонных движений поплыл куда-то, в нирвану...
Она просто ласкала меня, ласкала на креме, а я лежал и ловил кайф.
- Ну расскажи, какие у тебя были девочки... Много у тебя их было?
- Нет, как-то не очень.
- Любил одну?
- Да, была одна девушка... Сначала я влюбился в неё, и она ответила мне любовью на любовь. Потом...
- Потом ты разлюбил её, а она, бедняжка, стала от этого любить ещё сильнее. Потому что мы, женщины, любим только тех, кто от нас ускользает - из наших рук...
- Грета, ты сейчас глаголишь, аки пророк... Ты такая умная, оказывается.
- Я за всю жизнь не прочитала ни одной книжки, - рассмеялась она.
- А тебе этого и не надо. Вообще настоящие женщины не читают книг, как я заметил.
- А у тебя были такие? - сразу подхватила тему она.
- Ну-у... - я хотел было ляпнуть... но что-то удержало меня.
- Понятно, сказала она. - Значит, я буду первой, настоящей!

Она отласкала меня, потом стала отбивать. Колотила она меня страстно, от души, даже вспотела, сказала "уфф!". И скомандовала:
- А теперь ложись на спину!
Я рассмеялся.
- А зачем, позвольте узнать?
- А ты не хочешь продолжения?
- Может быть сначала обсудим?
- Ну давай.
- Грета... я ведь могу тебя сильно разочаровать в твоих ожиданиях, - говорил я замедленно, подбирая слова - будто выпутывался из сетей. - И тогда, знаешь, от любви до ненависти... один шаг.
- Ты неуверен в себе, - сказала она. - Только ты не понимаешь одного: я - любящая женщина, мне с тобой всё хорошо. Даже просто дотрагиваться до тебя, говорить с тобой, слышать твой голос... Для меня всё это - счастье. А когда ты уходишь - от меня будто вырывают часть моего тела. Я хотела бы лежать с тобой, обнимать тебя, чувствовать на себе твои руки...
- Грета... - выговорил я, поднимаясь и натягивая штаны, - я так думаю, что я тебе не давал повода к такого рода мечтам.
- Что? Не давал... повода? - она просто опешила.Похоже я ввернул такие слова, которые повергли её, как женщину, в шок, уязвили в самое больное место.
- Ну да, - сказал я, натягивая пижаму.
- Ну и убирайся, - сказала она и отомкнула дверь. - И больше не приходи ко мне. Никогда! Пусть тебя другие лечат. Прощай.
Она стояла сама не своя, готовая разреветься. На лице её я прочитал отчаяние. Но женскую гордость она не хотела терять. И давила в себе любовь...
- Спасибо тебе, Грета. Массаж был незабываемый... Думаю, за всю мою жизнь у меня подобного не было и не будет.
- Уходи, сказала она.
Глаза её были темны. Как я мог так её обидеть?
- Я бы не хотел с тобой расставаться, - выдавил я.
- Уходи, - она была неумолима.
 И я ушёл, почти с лёгким сердцем. Потому что я не любил её. И мне было почти, а точнее, совсем всё равно: страдает она или радуется.
Как просто мы, однако, общаемся с теми, кого не любим (или разлюбили). Как ни выказывай она свою любовь ко мне, это всё, грубо говоря, мне "до лампочки". Её большое сильное чувство доходит до меня, как до глухого звуки симфонии. Доходит..., но не трогает невозмутимую душу. Как ни старайся она, всё будет зря, ничто не разбудит любви в душе моей - зря надеется Грета, лучше бы ей, и правда, меня забыть...

Недели через две мы с нею примирились: мне была необходима она, правда не в том смысле, как я ей. С удивлением я заметил, что мне её не хватает, и причём - остро! Может быть я влюблён в неё, просто не даю себе в этом отчёта? Скрываю сам от себя... Разве такое возможно?...

Учуяв во мне соперника, Макс развязал против меня настоящую гибридную войну, в которой все средства хороши.
Вот иду я из столовой, Макс поджидает в фойе напару с безногим Сан-Санычем, который на коляске... Оба зубоскалят, Макс зычно поёт:
"Но блаженства не доставишь
Мне ты всё равно"...
Я краснею, проходя мимо, а сержанты - оба - усиленно хохочут, и проходящие мимо ребята, ставшие невольными свидетелями моего конфуза, тоже улыбаются.
Или вот ещё эпизод. Грета в кабинете, прикрыв дверь, делает мне лёгкий, а вернее - ласковый или, точнее - ласкающий массаж спины (от которого я улетаю!), а враг мой из коридора кричит:
- Сань, Сань, а что ты с ней будешь делать? Когда вы останетесь вдвоём в постели!
И мы с Гретой оба красные, как варёные раки, молча пытаемся представить дело так, будто нас это не касается. Но у нас это плохо выходит, и я начинаю избегать её взгляда...
А Макс уже собрал публику и потешается дальше.
- Сань, ты это... Когда с Гретой будешь воздыхать, призови меня, старого волка - я окажу помощь, по братски. Покажу, как женщину надо любить! Я её так полюблю, что зазвенит, как новый колокол!
Макс всегда был осведомлён, когда мне назначено на процедуры в сестринский каб, и, когда я приходил, он был уже тут как тут, стоял с самым невинным видом, и при нём - небольшая свора желающих поразвлечься парней. Как только я переступал гретин порожек, закрывал за собой дверь (или это делала она, при этом грозно глянув на свору или показав им язык), парни под руководством Макса начинали потеху, точнее травлю... Их голоса были отлично слышны сквозь тонкую дверь.
Сегодня я пришёл как обычно. Грета встретила меня нежной улыбкой и вороватым поцелуем (вдруг кто-то откроет дверь). Парни в коридоре были все в сборе, изготовились потешаться, дирижёр Макс уже занёс над "оркестром" свои цепкие руки... Грета посмотрела мне в глаза...
- Надо это как-то прекратить, пресечь.
- Как? - спросил я. - Выйти и надавать им по мордасам?
- А вечером в палате тебе устроят "тёмную". Может, изуродуют.
- Нет, - сказал я. - Просто добьют. При моём позвоночнике... Макс знает, куда долбануть.
- Но ты ведь мужчина, придумай что-нибудь! - сказала она почти в отчаянии. - Хочешь, я выйду к ним... И сама разгоню эту кодлу!
- Любое наше действие вызовет с их стороны ещё большее...
- Стой! - судя по её вспыхнувшим глазам, её осенило.
- Возьми меня! - прошептала она. - Прямо здесь. А я буду... стонать.
Я увидел себя в круглом чистом зеркале: моё отражение криво усмехалось.
- Ты смеёшься надо мной?
- Нет, над собой.
- Ну ты дурак, Саш, - посмеялась она. - Ты просто поцелуй меня. Можешь?
 Я ответил ей лёгким поверхностным прикосновением. Она застонала - так примерно, как стонут женщины в порнофильмах...
За дверью стало тихо.(...)
Ах, как она стонала!  Я целовал её всё сильнее, уже по-настоящему... (...) Увы, проза бессильна передать любовные ощущения...
И сам я не заметил, как у меня, в самом центре тела, будто железобетон окаменел...(...)
Делая это, она издавала ни с чем не сравнимые звуки. Это была самая красивая ария ( Мария Калас отдыхает!) из всех, какие мне только довелось за свои 18 лет слышать...
А ей хотелось ещё большего... (...) И, вся вспыхнувшая, сошедшая от своего счастья с ума... она простонала так, что слышал, наверное, госпиталь на всех этажах!
- Всё, Грета, попрощайся с работой, - подумалось мне остатком мыслительной способности, разлохмаченной, как диск "болгарки" после лихой резки.
В моём несчастном теле всё ликовало (...)
Грета робко повернула ключ и осторожно приоткрыла дверь. Мы ожидали увидеть насмешливые солдатские рожи. А за дверью, в коридоре, зияла космическая пустота...
Она прикоснулась ласковыми, как летний дождик, губами к моей небритой щеке, шепнула:
- Всё, иди.
И я пошёл, чуть пошатываясь - в сторону своей палаты.
И когда я в неё зашёл, со всех коек мои сослуживцы вдруг зааплодировали, выдав бурю оваций (как на концерте). А я, сначала растерявшись, тут же собрал свою волю в кулак и сумел не заулыбаться. И, когда всё стихло, сказал, как мне казалось, уместно:
- Не завидуйте, братцы. Женщину ублажить - это тяжёлая работа.
- И ты, пацан, похоже, с боевой задачей справился, - сказал Максимов. Он торчал в дверях и как-то не слишком весело усмехался. Потом подошёл на костылях к моей койке и протянул мне свою сильную руку. Я пожал его ладонь.
- О-о, - удивился Макс, - а хватка-то крепкая. А я думал, ты - интеллигент несчастный...
- А то, - сказал я, глядя прямо в его испытующие густо синие глаза. - Но подробностей не будет.
- Ну, это понятно, - усмехнулся в усы сержант. - Ты всё ж таки это... Словом, ты - мужик.
Так окончилась моя война с Максом и теми, кто к нему примкнул, чтобы развлечься от скуки.

Грета ходила с потемневшими глазами, как-то всё мимо меня, и мы с ней не встретились ни на следующий день, ни послезавтра... Сменная медсестричка Мира, тоже интереснейшая молодая женщина (с короткой причёской и какой-то неуловимой загадочной печатью на лице и во всём облике...) сказала мне строго, но как-то не особо серьёзно:
- На массаж вам назначено с сегодняшнего дня в массажный кабинет, а на уколы - в процедурный. Ясно?
- Так точно.
Я решил не дразнить собак и подождать, пока всё уляжется... Больше не буду искать встреч с Гретой. Если я ей буду нужен, она сама всё устроит. Ведь общеизвестно: чего хочет женщина - того хочет бог.

Прошла неделя. Грета ни разу не попалась мне. Даже на глаза. Ушла в отпуск? Нет - мелькнула как-то в глубине коридора с лотком для лекарств - шла так легко, я бы сказал, беспечно; похоже, была весёлой. Или счастливой... Я стоял у стены, глядя на неё. Ну не может она не почувствовать мой взгляд! Но она не обернулась. Так и исчезла за углом.
Однажды, точно зная, что сегодня её день, я решился, подошёл к её кабинету и открыл дверь... Ту самую белую... А в кабинете - битком набито смеющимися медсёстрами: сидят на кушетке, на всех стульях и смеются промеж собой - что-то вроде весёлого собрания у них. Впечатление такое, будто в женскую баню вломился ненароком. И Грета среди них - вдалеке у окна. На меня посмотрела так же, как все - насмешливо. И  ничего в ней не промелькнуло, не вспыхнуло.
Пожилая блондинка Галина Павловна спросила с некоторой долей ехидства:
- А вам чего, молодой человек?
- Ему - кого... - уточнила Лена-пилоточка (неизменная белая пилотка у неё, как всегда на голове).
Я замялся, так как не был готов к такому обороту. А женщины в белых халатах дружно засмеялись. Мне - хоть дверь закрой и беги. Но тут я нашёлся, ввернул:
- Хотел спросить, сколько времени...
- А мы думали, хотел спросить, как пройти в библиотеку, - подколола всё тем же невозмутимым голосочком Лена.
И они опять засмеялись.
Мира  сказала:
- Пациент, а часы-то у вас на руке, посмотрели бы...
Тут я сообразил, что надо было скрыть рукавом "котлы". Извинившись, я прикрыл дверь, за которой бурно грянул их дружный смех.

Я пошёл побродить по территории. У центрального подъезда под каштанами на скамейках сидели выздоравливающие, почти все знакомые, трепались, молчали, просто смотрели, просто дышали. Было так спокойно, как бывает только в госпиталях и больницах - особая атмосфера...
А моё безмятежное прежде спокойствие коробило что-то вроде обиды. Да, есть такие женщины, типа царицы Тамары, вспомнилось мне, которые "после того" сразу и охладевают...
"Вот же сволочь, - подумалось. - А говорила... Вот и верь женщинам".
- О-о-о, а на ловца и зверь... - раздался из беседки до боли знакомый голос. В этом строении, скрытом разросшейся черешней, сидели Макс и К0.
- Ну, подваливай, коли смелый.
- А что там у вас? - спросил я, присаживаясь к столу.
- Что, что... сто. Но за так не наливаем.
На деревянном столе стояла уполовиненная 3-хлитровая банка, в ней плавали пара-тройка помидоров.
- Самогон, - сказал я.
- Закамуфлированный. Через границу в таком виде перебрался. Погранцы не въехали.
-А кто контрабандист?
Рыжий веснушчатый паренёк слегка усмехнулся.
- В отпуск ездил, в Псков, - выдал за него Макс. - Там добрую продукцию варганят. По тысячелетним рецептам.
- Не-е, больше, - серьёзно сказал "рыжик". -  Пскову 5 тысяч лет, и всё это время скобари водку гнали.
- И не спились, - добавил Вовик Иванов, косой и острый какой-то, как обломок косы.
Я достал бумажник и отстегнул  "портянку" (большую размером здешнюю купюру).
- Многовато... - Макс плеснул мне на дно стакана.
Я перехватил его руку и наполнил стакан "всклянь".
- Ты что?!
Я спокойно выпил и поставил стаканчик.
- А ты меня второй раз удивил, - типа как похвалил сержант.
- Мы тоже так могём, - завёлся Вовик.
- Нет, ребятушки... - усмехнулся Максимов. - Вам далеко пока. Вы пробку нюхнёте - и уж в отрубе. А этот парень - кремень тот ещё: по нём и три стаканА не заметишь. Да, друг?
Я промолчал.
-Ну рассказывай, - поставил забытую пластинку сержант. - Как там трудовые успехи? Ты её каждый день, как я понимаю.
Ребята заухмылялись.
Я решил применить против давнего недруга наконец-таки ядерный арсенал, сказал членораздельно:
- А ты всё под человека косишь, господин Треч? Развращаешь незащищённый народ...
Макс и усом не повёл. И вдруг громко щёлкнул пальцами. Два гаврика рядом с ним тут же вырубились. Их головы повисли, как у дохлых птиц.
- Господин Треч, значит, говоришь?
- Ты, я думаю, не ослышался.
- А ты раскусил...
- Нетрудно.
- В третий раз, Сань, ты меня удивляешь. Вот знаешь, до этой вот наколки у него на груди... - оборотень постучал по чужому телу, - он был чел как чел. Ну а как накололи (ему или его), тут я и перебрался сюда со всеми причендалами. Теперь тут обитаю. Старый жилец раньше высовывался не надолго. А теперь давненько уже не слыхать.
- Угу, - только и выдавил я.
- Но, знаешь ли, уважаемый, - "пел" свою мефистофелеву арию Макс, - в одноногом теле маяться веселухи мало. Мне б в такого, как ты, молодого красавца перескочить, которому девки сами на шею вешаются - вот это бы дело...
- Ну со мной у вас этот номер не прокатит, - сказал я, поднимаясь. - Хороша, однако, псковская.
- Посмотрим, посмотрим, - многообещающе процедил Макс.

Алкоголь мне забыть её не помог. Мысли катились и катились, набегали, как волны. Кто я для неё? Очередная марочка в коллекции. Вспомнит, как я ломался да и посмеётся. И подругам растрезвонит. Не надо мной ли они хохочут сейчас?
Я ходил по дорожкам, обсаженным фруктовыми деревьями, вдыхал нежный аромат наступающей южной весны. И хотел о ней не думать, но не мог. Всё же зацепила она меня. Привязался я к ней... как собака. Привык к её любви, обожанию... И возомнил себе, что это - с её стороны - на веки вечные. Что ж, дурак он и в армии дурак.
На отшибе - между пищеблоком и прачечной с котельной на фоне чёрных египетских пирамид угля на простой скамейке сидела группа солдат, таких же, как я, подранков; звучали две гитары и глуховатый не певческий голос. Худой паренёк с перебинтованной головушкой пел под три дворовых аккорда какую-то мне незнакомую песенку, которая меня сразу как-то взяла за душу, а потом и вовсе пленила. Песня была не для мужского исполнения, её должна бы женщина петь, не парень... Я присел на свободный чурбан, послушал...

Лучший мой...
Лучший из лучших...
Солнце моё,
я так счастлива тем,
что ты мой.
Бесаме,
бесаме мучо...
Первый, единственный
и бесконечно родной!

Мне от тебя
ничего и не надо ведь -
Только бы видеть тебя!
Счастлива я
день и ночь
тебя радовать,
всю отдавая себя.

Бесаме,
бесаме мучо**...
Как же с тобою легко мне -
лечу в облаках!
Таю я
радугой в тучах.
Таю я вся
в твоих сильных
надёжных руках.

Женская
нежная лю-бовь...
Хрупкий цветок сей мужчины
Спешат обломать.
И, смеясь,
чуть поиграв им,
Выбросят на тротуар,
Чтобы не вспоминать.

Лучший мой,
ты - не другие:
(Ах, благородство твоё
впору бы королю...)
Не предашь
и не покинешь;
И потому я тебя
каждой клеточкой тела
Люблю!!!

Я показал слабинУ - чуть не расплакался. И скрывая слёзы, поскорее ушёл. Бывают же такие песни и стихи, которые написаны аккурат для тебя... Но песня мне чем-то, однако же, помогла: тучи на душе рассеялсь. Правда, солнце не просияло. Но я как будто обрёл спокойствие.

Был день поминовения наших воинов, погибших за эту страну. Мероприятие обязательное для всех. Кто имел возможность самостоятельно передвигаться, собрались после завтрака на площадке перед главным входом. Погодя подъехали три зелёных военных автобуса, и все стали заходить в них.
Были и медсёстры. А её не было. Я уже решил, что сегодня её опять не увижу, как всегда...
Она прибежала последней, в лёгком плащике, глаза сильно накрашены... Ей бы поискать меня взглядом... Но она и не подумала. Болтала с коллегами, а я стоял совсем близко. И - ни одного взгляда. Ясен пень... Произошёл полный обрыв той незримой живой ниточки, которая нас связывала когда-то...
Мы долго стояли, построившись в колонну, под моросящим дождиком. Она была у меня за спиной. Расторопный майор, организатор нашей толпы, вручил мне большой флаг ("Вот и флаг тебе в руки!"). С этим флагом надо было идти в первом ряду. Тут было ещё четыре мужика. А она в шаге от меня, но позади. Несколько раз я оборачивался и мельком взглядывал на неё, но встречал только её опущенные ресницы и блестящие позолотой веки. Она ни разу не взглянула в мою сторону!
Пришлось и мне хранить протокольную мину на лице. Зазвучал в исполнении военного оркестра волнующий марш Агапкина, и все мы тронулись, обходя по периметру ту часть старого просторного кладбища, в центре которого покоятся наши погибшие герои. Наше движение было, собственно, завершающим. До этого был короткий митинг, возложение венков и салют из автоматов. Главную скрипку сыграли солдаты, которые, жутко разбрызгивая лужи, прошли строем с высоким подниманием ноги...
Моросящий дождь перешёл в радостный весенний ливень. Народ набивался в автобусы. Только солдаты (в том числе и музвзвод с их медными трубами, барабаном и литаврами), за которыми транспорт, похоже, опаздывал, стояли под ливнем, как железные, даже не сутулились, не делали попыток укрыться, а вода с небес, хлещущая, как из ведра, делала их налипшую форму всё темнее и темнее...
Внутри автобуса было туманно, как в лесу, шумно, тесно. Неожиданно людская волна прибила её прямо ко мне - как гвоздями приколотила. Забыв все свои серые и чёрные мысли, я посмотрел ей в глаза. А глаза её просияли каким-то тёплым ласкающим золотым светом... Нет, слов мне не подобрать, нечего и пытаться. Она, прижатая ко мне вплотную, тихо спросила:
- У тебя нету дырок на спине?
- Откуда? А ты о чём? - не понял так сразу я.
- Я ведь прожигала взглядом тебя... А ты ни разу, ни разочку не посмотрел на меня!
Мне не пришлось и рта раскрыть в своё оправдание. К ней протолкнулась коллега-медичка и они зачирикали о своём. А в мою душу будто прибой радостно хлынул после отлива, будто сама жизнь возвращалась.
Военный водитель заскочил с улицы в свой застеклённый отсек, бодро спросил: "Все в сборе?" и, напялив тёмные очки (для понта, ведь дождик стебал вовсю) врубил... нет, не мотор, а транзистор марки "ВЭФ - 202", и тот сквозь шипение и свирбение помех выдал нам из далёкого Союза итальянскую песенку "Воларэ, кантарэ...", правда, на русском языке - вот под неё мы и поехали, не спеша, сквозь заливающий, как из ведра, все стёкла ливень по тесным улочкам чужой столицы...

Я помню
всегда
о том, что
ты любишь меня!
И лечу я, лечу я,
лечу я,
лечу я на крыльях любви!
Лечу я,
лечу и пою,
люблю я -
и на краю!

И куда бы
ни шёл я,
ни ехал,
в какой бы я ни был дали,
по тебе моё сердце
в разлуке с тобою
болит.
Но верю:
встретимся вновь!
Прекрасна
наша любовь!

И лечу я,
лечу я, лечу я
по жизни
на крыльях любви -
оттого, что ты где-то,
ты ждёшь
и мне светишь
звездою вдали...

Не меркнет
эта звезда.
Тебя я
помню всегда.
Потому мне легко
и покой
облаками из радости свит,
и лечу я, лечу я,
лечу я
на крыльях любви!

На крыльях любви,
на крыльях
нашей любви...


2018 - 2019 г.

Примечания.

* В качестве эпиграфа взяты строки популярной и любимой во всех краях СССР "Песни первой любви" (1958 г.) на стихи Гарольда Регистана, музыка Арно Бабаджаняна.

** Песня "Бесаме мучо" (Целуй меня долго), написанная в 1940 году мексиканкой Консуэло Веласкес (1916 - 2005), стала известнейшей и любимой песней на всей планете.

Сюжет автор почерпнул в далёком 1975 году из устного рассказа сослуживца и друга А. Превира. В этой связи см. "Белая черёмуха".