Минута безмолвия

     Старенький всеактовый зал был освещен тускло. Как в узкое отверстие улья втискивалась в него гудящая толпа нарядно одетых женщин, влетали суетливые ребятишки, неспешно ступали строго одетые подвыпившие мужчины.

     Ожидался праздник!

     Заглушая самих себя, где-то за сценой динамики прокашливались старыми маршами. С хорошо отрепетированной деловой озабоченностью переходили с места на место школьные учителя; чёткими движениями вокзальных картёжников рассовывая в непослушные детские ладошки листочки со словами стихов и песенок. Перетасовывая, пересаживая, следуя нерушимому порядку выступления.
    
     Ожидался праздник!

     По краям кулис, надутые прокуренным дыханием подсобных рабочих, мелко дрожали разноцветные безвоздушные шарики. Под ними, словно ещё живые, скручивались и вяли от духоты и влаги лепестки бумажных гвоздик. Длинный черный провод микрофона по-змеиному извивался, шипел, хватая прохожих за штаны и ботинки. То здесь, то там со стеклянным звоном бились друг об друга,  разлетаясь осколками смеха, озорные взгляды детей и родителей.

     Ожидался праздник!

     Время шло. Вот уже вползали в зал тягость и скука, выдавливая на лестницы желающих покурить и оправиться. Хозяйки всё чаще затевали между собой дуэли рецептами салатов. А ручки малышей перемещались со стихов и песен в карманы и носы. Как положено, в этот переломный исторический момент явилось руководство.

     Ожидание окончилось!

     Грянуло!

     Из задних динамиков прошлись по рядам хлёсткие подзатыльники первых аккордов… И смолкли, ужаснувшись содеянного. Влекомые степенью причастности к проступку завертелись глаза, головы, торсы, кто-то истерично побежал за кулисы возобновить поперхнувшееся действо.

     Полугрянуло!

     Постановка – разбавленная диетическая сметана. Однородная. Безвкусная. Сюжет - унылый застиранный больничный халат. Накрахмалено и стерильно –утверждено и одобрено. Грохочущим товарняком прокатились победные песни. Повыстреливали хлопушки речей под бенгальское тление аплодисментов.
Танец. Дети, рожденные природой только для любви и игр, традиционно не выказывали сцене ни того, ни другого. В несоразмерных масках серьезной взрослости выкатился их смешливый клубок. Скручиваясь отдельными узелками, перескакивая, путаясь и заплетаясь, он с последними нотами танца вдруг замер  вмерзшей в лёд лягушкой.

     Поклонились. Пошли. Побежали. Разбежались.

     Детство страшно и мило непосредственностью.
В зале – вспышки оваций, умилений, телефонов. Понаблюдайте, в счастливейшие моменты предпочитаем мы смотреть на детей чужими телефонными окулярами. А ведь, им неловко видеть со сцены вместо подбадривающих родительских лиц тысячепиксельное глянцевое месиво.

     Букеты вручены. Подарки розданы. После продолжительной, но обязательной кинохроники ожидается непродолжительный, но праздничный отдых. В зале возбужденное нетерпение. Всем известно, что приходить надо до, а уходить после тех, кому положено. Но что это? Не предусмотренное сценарием выступление? И распорядительница спешит в первый ряд, чтоб объяснить задержку. На забеленных морщинах её лица, горит болезненно-красное клеймо радушной улыбки. Оказывается, поднимающаяся к микрофону девятиклассница хочет прочесть выученный к празднику стих. Стих? Ну что же, стих – кладка кирпичная. Положи булыжник-слово; раствором поэтическим густо мазни и, не давая просохнуть, крепи поверх рифму-кирпич глубиной в полтора до искомых высот.

     Вышла стеснительно. Вынесла и поставила перед собой большой чистый прозрачный голос. Зазвенели хрусталём первые строчки. Вдруг, как от влетевшего в стекло камня, всё растрескалось, осыпалось. Исказились в кривом отражении губы, брови, изломались пальцы. Пойманные сеткой микрофона затрепыхались вырывающиеся рыдания.

     Растерянная девочка последним усилием пыталась продолжить, так в агонии тужатся встать смертельно загнанные кони. Тщетно! Слёзы! Порез глубок и с паром из него на землю вывалились – сжеванные всхлипами обрубки слов, обрубки рук, обрубки ног, обрубки жизней «Навеки 19-тилетних». И не в кино, а вот, перед тобой лежит ботинок детский обожженный, с распустившимся шнурочком. Добрый учитель, рассказывает добрую сказку перед сном, в газовой камере. В безводных пустошах Аджимушкайских каменоломен и казематов Бреста лижут влажные стены еще не победившие, но уже не побеждённые. Взрыв мины, и осколки сочно зачавкали телом. От теплоты ударной волны вспотели ладони и глаза оглушенных присутствующих. Сиреной тревоги, заводскими гудками, воем деревенских баб по кормильцу, тихонько заплакали первоклашки. Отколовшись от люстр замер в падении свет над утихшей полутьмой рядов…
   
      Не по сценарию наступила минута безмолвия…(У гримёрки, так и не сбросившая клейма, распорядительница отчитывала разволновавшуюся девочку за срыв выступления).

     Конец праздника!