Домой...

– Федька, Феденька, слышишь, вставай! Вставай, сынок... – глухой, едва слышный голос матери заставил артиллериста Фёдора Потапова собрать последние силы и выползти из образовавшейся после очередного взрыва воронки.
Он шёл, еле переставляя трясущиеся ноги, ничего не видя перед собой. Дым застилал глаза. Вокруг грохотало и ухало, клочья земли с дерновыми травяными кореньями поднимались вверх и падали плашмя. Одна такая лепёшка накрыла его, и он уже было приготовился встретиться с убитыми два дня назад товарищами, такими же юными, как он сам. И у командира на щеках вместо щетины ещё был пушок. Их было пятьдесят, а остался только Федька...
Последними словами его были:
– Помоги мне, Господи…
Фёдор Потапов произнёс их, глядя на пробивающуюся сквозь густой дым синеву. Он увидел её через сомкнутые веки. И больше ничего не помнил...
Временами Федька приходил в себя и тогда слышал монотонный перестук вагонных колёс. Много дней и ночей поезд вёз его подальше от этой страшной войны: «Ту-ду, ту-ду, ту-ду...»
В его больном огненном воображении всплывали неясные образы... лица... которые он хотел, но не мог вспомнить. От напряжения раскалывалась голова.
И вдруг в полночь словно кто-то положил руку на его воспалённый лоб. И от этого прикосновения он пришёл в себя.
– Федя, сынок! Возвращайся... – слышится далёкий голос.
И он следует за этим голосом...
...Мать прижимает его взъерошенную голову к груди, потом отрезает ломоть горячего хлеба и наливает парного молока, от которого губы сладковатые... Батя слюнявит крючок и насаживает сопротивляющегося червяка... Брат Ванька прячет маленького блохастого котёнка за пазуху, а тот мяучит, выдавая себя... Мать заплетает сестрице Марусе тонкие, как верёвочки, белёсые коски... Ей в первый класс... Она долго ждала этого дня, донашивая за братьями штаны и рубахи и мечтая о школьном платье с белым кружевным воротничком.
Шумит резными листьями старый клён, баюкает солдата: «Тиш-ш-ш-ш-е... ти-и-и-и-ше...»
Наташкины кудряшки щекочут Федькины припухшие губы... Ромашковое поле почему-то пахнет яблоками…
– Наташка, Наташка, погадай мне на ромашке… – шепчет Федька и целует её в веснушчатый нос.
Наташка отрывает от цветков лепестки, и они кружатся на ветру, как белые пёрышки неизвестной маленькой птички. Только «любит-не любит» почему-то не слышно.
– Обещай, что вернёшься с войны… – Наташка поднимает на Федьку глаза с застывшими лужицами слёз.
– Какой войны? – Федька хмурит выцветшие брови.
– Не знаю… – Наташка мотает русой головой, словно отгоняет назойливую мысль, – показалось… – и прижимается к нему всем телом.
***
– Миленький, а куда это ты собрался? Тебе нельзя вставать... – санитарка в белом халате и платке гладит его по руке и почему-то плачет.
– Домой... – иссохшими губами отвечает Федька.
– До-мой, до-мой... до-мой... – стучат колёса.