Отделение 11

Отделение №11

Коля Марков до призыва был ростовским  хулиганом. В стройбат он попал по двум причинам:имел судимость и не имел селезёнки. Судимостью и проблемами с законом  могли  «похвастать» многие участники военного строительства дальневосточных объектов. Но отсутствие жизненно важного органа, потерянного Марковым в результате проникающего ножевого ранения, делало его объектом контроля со стороны медчасти. Время от времени молодой лейтенант медицинской службы  Карасёв помещал Николая в лазарет для наблюдения за его состоянием.

Осенью я собирался на дембель. Потихоньку готовил форму – сапоги, шинель, шапку, и подумывал о замене. Командир батальона требовал найти человека, который взял бы на себя обязанности саниструктора. Вариант был один – мой земляк Юра Кубатко. Я вводил его в курс дела,  готовил к работе в санчасти – возил в окружной госпиталь на Серышева, знакомил со старостами отделений, обслугой морга, давал поручения, связанные с приобретением медикаментов. Боря Раджапов, шофер «таблетки», был расстроен моим скорым убытием на родину, но Юрка ему пришелся по душе. Боря, до призыва шоферивший в Ташкенте, был любителем быстрой езды – часто, включив мигалку и сирену, мы мчались с ним под светофоры по оживленным улицам Хабаровска, даже если в салоне не было экстренных больных.
В мои обязанности входило  выявление больных на утреннем приеме и дальнейшая работа с ними. Лёгкие больные помещались в лазарет при части на срок до семи суток, остальных везли в поликлинику госпиталя на приём к врачам. Ежедневно после приёма я собирал ходячих больных и отправлялся с ними через «поле чудес» к трамвайному депо. Маршрутным автобусом или трамваем мы добиралась до госпиталя. Некоторые солдаты после приема ложились в стационар и наша группа редела.
Вечерами я занимался перевязками и уколами прибывших с работ солдатам. Дальневосточный климат для наших товарищей из Средней Азии и якутов с Крайнего Севера  был суровым. Поэтому бывали вечера, когда приходилось использовать по полмешка бинтов, ваты, и расходовать различные мази – в ходу были мазь Вишневского и ихтиолка. Преобладал фурункулёз и «амурские розочки» - множественные нарывы от небольшой потёртости на ногах. Этим страдали практически все. Через много лет я увидел на ногах сына, отслужившего срочную в Забайкалье, тёмные пятна и понял, что его не миновала «забайкалка». Ходьба доставляла страдальцам сильную боль, но с нарывами не освобождали от несения службы.
Кроме этих обязанностей «лепила» - так называли у нас санинструктора - должен был контролировать столовую, хлеборезку, брать смывы, проводить медосмотр поваров.
Раз в полгода я ездил на медицинские склады и получал медикаменты по большому списку, хотя комбат считал, что от всех болезней можно давать таблетки из одной большой банки.
От зимней стужи в лазарете спасались земляки и друзья. Комбат не всегда верил мне на слово и с недоверием глядел на сытые лица обитателей лазарета. Я же заставил каждого выучить наизусть названия своего заболевания. Однажды, в свое очередное посещение комбат стал спрашивать диагнозы у лежащих на кроватях больных.
- Вот ты, рядовой, чем можешь болеть с такой рожей?- допытывался он у огромного бурята Эдика.
Тот, напрягшись, выдавал:
- У меня нейроциркуляторная дистония,- и, вспоминая, прибавлял,- кардиального или смешанного типа.
- Это ещё что за х….? – обернувшись ко мне, спрашивал комбат.
- Что – то с головой, товарищ подполковник,- отвечал я, показывая на свою голову и стараясь быть максимально серьезным.
-Лежи, лежи, сынок, отдыхай,-  поправляя на Эдике одеяло, говорил командир.
Бывало, он лично мерял  температуру всем, но я использовал свои приёмы, и жар неизменно оказывался у всех.
Комбат не рисковал отправлять на работы лежащих в лазарете, опасаясь последствий.
Но попытки закосить бывали и кроме лазарета. Как-то пришел ко мне боец, которому угрожала гауптвахта, с просьбой отмазать его по болезни. Белки его глаз были светло-желтыми, и мне пришлось идти к замполиту с докладом. Если на территории части произошла вспышка инфекции в виде вирусного гепатита, попросту болезни Боткина, то всему командованию несдобровать.
Положил заразного в инфекционное отделение, а через неделю он был выписан живым и здоровым. «Мастырка» заключалась в том, чтобы привязать кусочек старого сала к зубу на нитку и проглотить. Далее организм сам запускал процессы попадания кислот в кровь, отчего кожа человека желтела. Был целый ряд способов, позволяющих отправиться в госпиталь с плохими анализами, но там такой обман быстро обнаруживали при первичном осмотре.
Около полугода я был единственным медиком  в части, используя в качестве своего главного помощника двухтомник лекарственных средств Машковского. Наконец, прибыл мне в помощь  выпускник Омского мединститута, новоиспечённый лейтенант медицинской службы. Одного возраста со мной, он плохо представлял себе специфику службы офицера в стройбате. На первом приёме, вошедший в санчасть Лабанёв, совершенно игнорировал сидящего за столом офицера и обратился сразу ко мне. Лейтенант в гневе вскочил со стула и заорал, что он здесь старший по званию. Витёк спокойно повернулся ко мне и спросил:
-Серёга, это кто?- на его груди два зеркальных синих кота в шляпах и бантах весело смеялись вместе с ним.
Пришлось провести с лейтенантом инструктаж о правилах поведения с пациентами и неупотреблении обидных слов, за которые можно было ответить.
Случаи бывали тяжелые, но моя стажировка в госпитале не прошла даром – за время моей службы было лишь два случая со смертельным исходом.
На прудах, неподалеку от места строительства пограничного училища, случилось чрезвычайное происшествие  - в сильную жару солдатик из нашей части пошел туда купаться и утонул. Нас с Раджаповым  вызвали  для транспортировки тела в морг. На берегу небольшого, но глубокого пруда, стояли офицеры главка и тихо обсуждали ЧП. В тени растрёпанной ивы милицейский капитан допрашивал растерянных, до черноты загорелых, мальчишек. Командир роты безучастным взглядом смотрел в землю – особист уже поговорил с ним по поводу самовольно покинувшего расположение части.
На белом песке пляжа в неестественной позе лежало тело якута Петрова. Оно застыло  так, как было вытянуто из воды  школярами – с поднятыми вверх обеими руками. Петров лежал уже несколько часов под палящими лучами солнца, поэтому тело  стало неестественно коричневым и вздулось.
После проведения следственных действий нам приказали загрузить Петрова в наш УАЗ. Сделать это было сложно – руки не сгибались, пришлось везти на носилках как есть. В знакомой мне мастерской при морге ребятам пришлось помаяться, прежде чем «двухсотый» отправился в цинковом гробу на родину.
Никакой  ответственности за гибель солдата никто не понёс.
После весеннего призыва у нас появился крепыш из Омска Коля Улицкий. Я как-то сразу сблизился с этим весёлым и открытым для общения парнем. Место моего рождения располагалось всего в пятистах километрах от Омска, и мы считались земляками. Его не надо было брать под «крышу», защищая от «черпаков», он серьезно занимался каратэ и ломал ребром ладони кирпичи под удивленными взглядами нашей братвы. Вечерами, когда бригады съезжались в часть со всех концов города, Коля, усевшись на верхнюю шконку. мастерски играл на гитаре. Послушать его песни  тянулись со всей казармы.
Но с ним случилось несчастье. Как-то ко мне принесли травмированного бойца с распухшей ногой. Я заморозил ногу хлорэтилом и собирался везти его в госпиталь. В этот момент все, находящиеся в медчасти, услышали звук, похожий на тот, что издает при падении сброшенный мешок. В этот же миг раздался топот сапог - те, кто был в казарме, бросились  по лестнице вниз. На плацу, переломившись пополам, лежал Коля.
Он был жив, в его огромных от боли зрачках застыла мольба.
-Серёга, как же больно,- тихо проговорил он, увидев меня.
«Его нельзя никуда везти… Он весь переломан… Что делать?», - кувалдой били в мою голову мысли.
Промедол из шприц - тюбиков немного облегчил его мучения. Всю дорогу до госпиталя я держал пальцы на сонной артерии – пульс был, но слабый.  Последнее, что я услышал сквозь его затухающее сознание, были слова: «Глупо, как глупо всё…Скажи, чтобы маме не сообщали… Я один у неё». Коля потерял сознание уже на пороге приёмного отделения.
Я просидел в коридоре у дверей реанимации до утра. Мимо пробегали сестры, проходили санитары, на каталках возили оперированных. В душе была только пустота – я понимал, что шансов у Коли нет, но не мог поверить в это. Надежда остаётся с человеком до конца.
Коля умер на операционном столе. Остановилось сердце.
В части шло служебное расследование происшествия. Оказалось, что Николай пытался пролезть в форточку  каптёрки, расположенной на пятом этаже. Он собирался взять утюг, чтобы прогладить парадку. Электрики, работавшие на крыше, оставили провод, который не выдержал и оборвался.
Сопровождавшие груз «двести»,  вернулись из Омска подавленными и молчаливыми. Через месяц на часть пришла посылка с поминальными конфетами  и записка от матери, адресованная лично мне.
 «Дорогой Серёжа, Коля писал о тебе только хорошее, пусть Господь хранит тебя…».
…В эту ночь я выпил весь небольшой запас чистого медицинского спирта, хранившегося в опечатанном сейфе вместе с препаратами списка А…

Случались и массовые драки, и откровенная уголовщина с поножовщиной. Однажды, перед вечерней поверкой, меня срочно вызвали в расположение второй роты. В казарме было шумно –в этот час перед отбоем каждый занимался своим делом. Группа парней окружила шконку. На ней под шинелью лежал Сергей Мацкевич, призванный  из Якутии.
-Вот, заболел Серёга,- сказал глухим голосом, обращаясь ко мне, его товарищ. Не далее, как в обед я видел здоровяка Мацкевича веселым и здоровым и его теперешнее состояние удивило меня.
Присев на край кровати, осведомился у заболевшего о симптомах. Слабым движением руки он отвернул верх шинели и потянул на себя гимнастерку. В сумраке казармы я разглядел две небольшие раны – рядом с левым соском и ниже. Крови не было, из ран сочилась жидкость.
-Что случилось? Только не темните!- обратился я к парням. Из их сбивчивого рассказа стало ясно, что полчаса назад  Мацкевич получил два удара ножом.
Исследование глубины раны пуговчатым зондом показало, что ранение в брюшную полость проникающее, а сердце спасли ребра.
-Носилки, и срочно в госпиталь!- приказал я дневальному, но неожиданно наткнулся на сопротивление со стороны окружающих. Они заговорили в один голос, перебивая друг друга.
-В госпиталь нельзя! Мы сильно избили в драке тех троих, что порезали Серого… Нас приземлят на нары надолго с нашим судимостями..
-Тогда на вашего кореша наденут деревянный бушлат, вы этого хотите?- я перешел на феню, полагая, что блатную музыку, они поймут быстрее.- Я всего лишь лепила без медицинского образования, и не допущу, чтобы Серёга на этой шконке кони двинул.
Замолчали и помогли погрузить носилки в УАЗик. Доложить о случившимся комбату я передоверил дежурному по роте. И вновь, в который раз, началась гонка по ночному Хабаровску.
Несколько часов главный хирург делал операцию. За это время мы с Раджаповым ещё дважды летали в часть – привозили с различными травмами тех, кто уделал Мацкевича. Утром комбата вызвали в главк на ковёр. Участников драмы после излечения в госпитале "наказали" переводом в другую часть.
Сергея комиссовали, но руководство воинской части не спешило забирать его в расположение, резонно опасаясь  продолжения конфликта. Один из земляков Мацкевича оформил его выписку и они тут же отправились в аэропорт. Для легкого перелёта друзья взяли бутылку водки, которую не заметил патруль, и, разлив до краев её содержимое  в гранёные стаканы, выпили на «посошок».
Итогом хирургического вмешательства в брюшную полость Мацкевича стала «резекция 1.5 м тонкой кишки».

А что же Марков?
Как-то, вернувшись с медицинского склада, я удивился отсутствию Маркова в лазарете. Приехавший вечером лейтенант, на мой вопрос ответил, что лично положил Колю в госпиталь, ничего не сказав о диагнозе.
Утром меня ошарашила прочитанная в журнале приёма больных запись – в графе «диагноз» против фамилии Маркова рукой Карасёва было написано: «шизофрения».
Моей естественной реакцией был вопрос лейтенанту, какими такими симптомами проявилось  столь тяжелое психическое заболевание у адекватного до вчерашнего дня Маркова. Ответ меня глубоко потряс.
- Он накатал на меня телегу в главк и описал в  ней все недостатки медицинской службы в нашей части. Путем шантажа Марков собирался остаться санинструктором после твоего дембеля. Я предложил ему комиссоваться  через психиатрическое отделение госпиталя. Он согласился.
-Но вы же знаете, какие последствия на гражданке будет иметь такой диагноз? Из-за записи в военном билете Маркова не возьму работать даже дворником и поставят на учёт по месту жительства. Его переосвидетельствуют только через десять лет, - не унимался я.
_ Это не твоё дело, не лезь в него! – нервно ответил лейтенант и прекратил разговор.
На другой день я отправился в ОВГ с очередной партией больных.
11-е отделение располагалось в двухэтажном каменном здании с зарешёченными окнами. На первом этаже лечили алкоголиков, а второй этаж был предназначен для людей с психическими отклонениями. Каждый раз, ранее покидая это отделение я облегченно выдыхал.
 Попасть внутрь здания можно было лишь позвонив в дверь. Звонившего рассматривали в глазок и спрашивали о  цели посещения скорбного дома. В «предбаннике» посетитель чувствовал себя неуютно – летом и зимой в нём была страшная жара, то и дело лязгали решетки на дверях и звенели ключи у санитаров. Они носили связку ключей на поясе - по инструкции полагалось закрывать за собой каждую встречную дверь.
Моя задача была трудновыполнимой – я намеревался встретиться с Марковым и узнать подробности его заключения от него самого. Санитар повел меня к начальнику отделения подполковнику Пегову. Его кабинет отличался от тюремной камеры разве что наличием большого количества цветов.
-Для чего ты хотел встретиться с рядовым Марковым?- прищурился, спрашивая, офицер.
- Через месяц мне на дембель, а этот Марков куда-то подевал мои новые сапоги, что возьмёшь с больного. Хотел спросить об этом,- нахально соврал я, понимая, что здесь дураков не держат и чем искуснее ложь, тем меньше шансов, что в неё поверят.
-Тебе две минуты,- сказал подполковник,- отведи его на второй этаж. Последние слова были обращены к огромному санитару, более напоминавшего моего конвоира.
За нами захлопнулась очередная дверь и лязгнул замок. На лестничной площадке между этажами стоял стол и стул. Я сел на него и стал ждать. Санитар вывел Маркова и тот медленно спустился ко мне на площадку. В этот момент мимо пробежал вниз офицер и с мстительной интонацией в голосе сказал
- Ну вот, Марков, будешь знать, как офицеру хамить!
От того Коли, которого я знал пару дней назад, осталось совсем немного. Он несколько секунд вглядывался в мое лицо, будто видел впервые.
-Видишь, Серёга, что они со мной сделали,- говорил он медленно, вспоминая слова, лицо его при этом странно искажалось…
- Лейтенант обещал комиссовать.. по селезенке…Завёл сюда… оставил…больше я его не видел. Потом амбалы меня скрутили и уколы ставят…Я уже ничего не соображаю…
Выбравшись из душной атмосферы отделения на воздух, я начал размышлять о спасении Маркова. Мне не по душе был его откровенный шантаж, но ломать через колено дальнейшую судьбу человека из-за места в иерархии ВСО показалось мне верхом цинизма.
Случаев выздоровления и возвращения в часть после лечения в этом отделения я не знал. Обычно всех, кто покидал его, комиссовывали и отправляли домой. Одного такого действительно больного я увозил летом в солнечный Узбекистан. Ещё нескольких спасённых после попыток суицида повезли в разные уголки Союза мои товарищи.
 Решение пришло неожиданно. Я вспомнил о капитане Маслове, с которым познакомился в новосибирском аэропорту Толмачёво  летом 1984 года и даже побывал с ним в ресторане, переодевшись в гражданскую одежду . Маслов летел с юга вместе с семьей и был рад общению со мной, зависнув на неделю в духоте толмачёвской "ямы". По прилёту он дал мне свой адрес и велел заходить в гости в любое время суток. Капитан Маслов работал в 11-м отделении психиатром.
В небольшой уютной квартире, выходящей окнами на  Амурский бульвар, я и рассказал ему историю заключения Коли Маркова. Маслов ничуть не удивился моему сбивчивому рассказу – с его слов получалось, что подобные истории не редкость. Капитан обещал отменить с завтрашнего дня назначенные уколы и применять только витамины.
Через месяц Марков вернулся в часть отдохнувшим и посвежевшим, но ни я, ни лейтенант Карасёв этому уже не порадовались – я был дома, а Карасёва перевели в другую часть.

Шизофрения у ростовского хулигана и скандалиста Коли Маркова не подтвердилась...

Корр. Татьяна Потапова / instagram  marrs_green
Некоторые фамилии изменены автором.