Глава тринадцатая. В поисках цапли

Мальчик одиннадцати лет шел по длинной улице, петляющей между частными домами и огородными участками. Он был раздражен. Улочка выводила к реке, куда он и направлялся. Мальчика звали Миша Цепкин, и он злился на своих друзей. Свернув на перекрестке влево, он сошел с дороги, чтобы зайти в небольшой магазинчик. Там он купил банку газировки и продолжил свой путь.
Вчера Миша договорился встретиться с друзьями в парке, том самом, где убили девочку, но они так и не появились. С утра он сидел на тех же качелях, где сидела Катя Митрошкина перед смертью, и думал о том, какая странная штука жизнь. Ей свойственно продолжаться во что бы то ни стало.
Солнце не перестаёт светить, облака все так же лениво плывут по небу, ветер шумит в кронах деревьев, а дети играют на детской площадке, на которой было совершено убийство.
Миша опустил взгляд на небольшое бурое пятно, которое осталось от несчастной девочки. Пятно было едва заметно на вытертой ногами земле под качелями.
Он не знал Катю, видел несколько раз в школьном коридоре, но никогда не разговаривал с ней. Она была на два года старше, и это просто немыслимо: заговорить с кем-то настолько взрослым! А теперь её похоронили на городском кладбище, и всё, что от неё осталось — это пятно, которое тоже исчезнет после ближайшего дождя.
Миша представил, что бы было, если бы вместо неё убили его. Родители наверняка бы огорчились, сестра скорее всего погоревала бы дня два, а потом обрадовалась, что вся комната теперь принадлежит ей, бабушка с дедушкой были бы потрясены больше всех.
Дедушку Миша любил. Когда он был маленьким, дед часто брал его с собой на работу в редакцию местной газеты «М-Медиа». Это было подвальное помещение в обычном жилом доме, а дедушкин кабинет — небольшая комнатушка, заваленная стопками газет, журналов, книг. Дед сажал его за свой стол и позволял читать все, что он мог найти вокруг. Так Миша и рос, среди светских хроник, новостей, запаха типографской краски и нескончаемых букв, строчек, газетных листов и канцелярских предметов.
Вот и все. Всех, кто почувствовал бы хоть что-то после его смерти, можно было пересчитать по пальцам одной руки. И в это число явно не входили его так называемые друзья.
Миша не ходил в детский сад, потому что имел слабое здоровье. Родители постоянно работали, и он оставался с бабушкой. Бабушка была женщиной строгой, ценившей своё личное пространство, свято верующая в то, что дети должны занимать себя сами. Миша неплохо рисовал, рано выучился читать, нашел в книгах утешение от одиночества своего детства. Особенно любил романы Жюля Верна, и как-то однажды даже собрался разыскивать Таинственный остров. Правда, дальше побережья реки не ушел, Мрассу утопала в кедровых лесах, куда ему ходить запрещали.
С появлением в его жизни школы, ничего не изменилось. Одноклассники не обращали на него никакого внимания. Учитывая, что некоторым ученикам доставались все «прелести» школьной жизни, Миша считал, что хорошо отделался. Он никого не трогал, и никто не трогал его.  До пятого класса мальчик ездил в школу с утра на велосипеде, возвращался домой, посещал городскую библиотеку и иногда летом слонялся по улицам.
— Хорошо ли ты погулял, сынок? — спрашивала обычно бабушка, когда он приходил домой.
— Да, бабуль, — отвечал он, размышляя про себя, что ничего хорошего в бесцельном хождении по улицам нет.
Но с октября пятого класса все изменилось. Он внезапно подружился с двумя одноклассниками — Сережей и Ильёй. Они вместе участвовали в соревнованиях по пионерболу. Мальчики стали звать его гулять, и теперь одинокое блуждание по городским улицам превратилось в блуждание втроём.
У них было правило: каждый день по очереди кто-то один покупал угощение для всех. Пачку печенья, чипсов или шоколадные батончики. Миша исправно следовал этому правилу, даже несмотря на то, что его друзья частенько забывали: сегодня их очередь. Однажды Миша показал им свои рисунки, когда Сережа и Илья вдруг поинтересовались, есть ли у него тайна. Не то чтобы рисунки были тайными, просто никто никогда не интересовался, что он там мазюкает у себя в комнате по вечерам.
— А почему они такие странные? — спросил Илья, повертев плотный листок бумаги в руках, — здесь же неясно, где верх, где низ. И что нарисовано тоже.
— Они нарисованы в стиле импрессионизм, — пояснил Миша, и прежде, чем смог продолжить, Сережа перебил:
— Писюнизм? — переспросил он, по-дурацки ухмыляясь, и Илья заржал.
Миша тоже улыбнулся, хоть ему было и не смешно.
— Художники-импрессионисты пишут отдельными мазками, так, чтобы вблизи картина казалось неясной, а издали изображение складывалось, как мозаика. Смотрите. — Он забрал рисунок из рук Ильи и отошел с ним на два шага, — здесь нарисована собака. Вы видите?
Секунду они действительно смотрели на картину, потом Сережа сказал:
— Как по мне, мазня мазнёй. Тебе делать что ли нечего?
— Мы просили тайну, — обиделся Илья, — а ты нам картинки показываешь.
И тогда Миша открыл тайну. Он знал, как можно быстро потерять сознание. Это настолько взбудоражило его друзей, что они тут же попросили продемонстрировать. Миша глубоко вздохнул несколько раз, резко выдыхая, а потом задержал дыхание и запрокинул голову назад. В глазах тут же потемнело, и он на несколько секунд потерял ориентацию в пространстве, в ушах зашумело, ноги ослабли. Через несколько минут, когда он полностью пришел в себя, Сережа воскликнул:
— Круто! Давай еще раз.
— Часто нельзя, — возразил Миша, но друзья так его упрашивали, что он согласился.
Позже он часто соглашался продемонстрировать обморок разным знакомым его друзей, дошло до того, что в школе его начали называть Коматозником. Но это было неважно, потому что Миша впервые чувствовал себя «в теме», «на одной волне» с крутыми парнями. И если для этого надо было доводить себя до кислородного голодания, то так тому и быть.
Миша спрятал свои краски и кисти на шкаф, где они пылились, все чаще пропадал с Сережей и Ильёй на улице, карманные деньги его стремительно заканчивались, потому что «тебе же не жалко на корешей, так, приятель?». Миша стал вытаскивать мелочь из кошелька матери, потом стал таскать купюры покрупнее, пока отец не застукал его за этим делом и не устроил выволочку.
Друзья огорчились, когда узнали, что шиковать больше не выйдет, и правило «угощение для всех» быстро исчезло с повестки дня. Был еще неприятный инцидент с разбитым окном в кабинете истории. Именно тогда Миша стал задумываться о том, что друзья ведут себя с ним не по-дружески.
Камень кинул Илья, в шутку, конечно, не со зла, просто потому что это забавно: кидаться камнями на спор. Красная четвертинка кирпича, способная проломить череп, пролетела мимо головы Миши и попала в окно Бориса Алексеевича, учителя истории. Стекло разлетелось мгновенно, с ужасающим грохотом. Звон еще не смолк, а ни Сережи, ни Ильи во дворе уже не было. Остался только Миша, которому устроили часовую лекцию по порче школьного имущества в кабинете директора и вызвали родителей. Миша так и не сказал, что камень бросил не он.
— Ты сам виноват, дружище, — сказал Илья, когда Миша встретился с ним на следующий день на улице, — у нас был уговор: не уворачиваться. Но то, что ты не сдал меня — респект!
— Вот так и поступают настоящие друзья. — Добавил Сережа.
Мише после этих слов стало стыдно за свои сомнения по поводу их дружбы, и он виновато улыбнулся.
Но сейчас, уныло шагая по улице Связистов и сжимая банку Спрайт в руке, Миша думал иначе. Сережа и Илья почему-то находили забавным убегать от него, затевая игру, в которую он играть не хотел, прятаться, чтобы он подолгу искал их везде. Он часто догадывался, что над ним шутят, хотя друзья этого не признавали и тут же начинали его стыдить за эти догадки. Вот и сегодня, прождав их два часа на детской площадке, Миша решил пойти к Илье и узнать, в чем дело.
Дверь ему открыла мама друга. Она очень удивилась, что Миша появился на пороге.
— Они ушли в кино, я думала, что вы пошли все вместе. А разве мальчики тебя не звали, Миша?
— Нет, — сказал он, попрощался и ушел.
Впереди показалась серо-желтая полоска пляжа, запахло водой, зашумел камыш. Миша миновал последний жилой дом, стоявший почти на берегу, и вышел к реке. Он любил набережную Мрассу, любил теплый песок, то ощущение, с которым он утекал сквозь пальцы, если набрать его в пригоршни.
Миша сел на поваленное бревно возле черного пятна кострища. Здесь часто жгли костры, отчего горожане почти не загорали на этом берегу. Не очень-то приятно лежать среди золы, пепла и обугленных палок. Он открыл банку с газировкой, отхлебнул и грустно посмотрел на реку.
Мрассу разливалась здесь широко. Сама речка была горной, резвой, бурлящей, но возле города мельчала, успокаивалась, образовывала неглубокие заливы. В одном из них в начале мая купались Артём, Стёпа, Костя, Антон и Майя. Но Миша этого не знал, он сидел на бревне, печально размышлял о сложном понятии «дружба» и смотрел на реку. Густо-коричневые початки камышей мягко стукались друг о друга и издавали приятное шуршание.
Ему хотелось нарисовать этот пейзаж. Сейчас, когда он был без Ильи и Сережи, занятие рисованием в стиле импрессионизм не казалось таким глупым. Миша даже знал, какие оттенки нужно смешать, чтобы передать бликующую на солнце воду, и серебрящийся на ветру камыш…
Вдруг он сморщился. Ветер резко сменил направление, донеся до него сладковатый, тошнотворный запах тухлятины. Мальчик посмотрел в сторону зарослей камышей, уходящей прямо в воду. Возможно, там утонуло какое-то животное. А еще чуть дальше по берегу, совсем рядом отсюда, когда-то жила настоящая цапля. Мише рассказывал отец, он часто ездил на рыбалку с друзьями, но сколько мальчик не просился, никогда его не брал. Миша не знал, почему. А ему так хотелось увидеть цаплю.
Ему хотелось нарисовать большую серую птицу. Он бы сделал её серебристой, а кое-где расцветил бы перышки белым. Она бы стояла на одной ноге, с опущенной изящной головой, увенчанной хохолком, и длинным острым клювом, в ожидании лягушки.
Миша встал на ноги. Желание поискать цаплю в камышах было таким сильным, что противиться было невозможно. Может, она все еще где-то здесь, и ему удастся её увидеть?
Он обошел старую перевернутую лодку, под которой месяц назад от Малашина пряталась Майя, и направился в камыши. Миша заметил, что кое-где заросли были неравномерными, толстые стебли сломлены или согнуты, а потом он понял, что идет по проложенной кем-то тропинке. Здесь явно ходили раньше, и в этом не было ничего удивительного. Местные дети, скучающие без дела в летние каникулы, излазили весь берег. Миша и сам знал тут каждую кочку.
Снова пахнуло падалью. Должно быть, несчастное животное умерло где-то здесь и теперь разлагалось на жарком солнце. «Цапли не питаются падалью, — подумал Миша, внимательно смотря под ноги». Ему не хотелось случайно наступить на дохлую кошку, или еще на что-то малоприятное.
Чем дальше в камыши заходил Миша, тем запах становился острее. Ноги его стали утопать в мокром илистом песке. Здесь камыш рос очень плотно, и тропа выделялась еще больше. Мальчик свернул вправо, туда, где было суше. Стебли выросли такими высокими, что он скрылся в них с головой. Запах стал и вовсе невыносимым, Миша уже подумал повернуть назад, а еще ему пришло в голову, что умершее животное, вероятно, было больше кошки. Он взглянул вниз и увидел след.
След был странный, похожий на те, которые оставляют на снегу голуби: четырехпалый, когтистый, крестообразный. Только голубь, чтобы оставить такой след, должен быть раз в сто больше. Миша присел на корточки. Отпечаток в вязком иле оставила огромная птица, не цапля. Мальчик огляделся и увидел неподалеку еще один такой же след. И еще. Расстояние между ними было в полтора метра, и Миша представил себе птицу с такими ногами.
Ветер слегка качнул камыш, и впереди меж стеблей что-то белело. Оттянув ворот футболки и нацепив его на нос, чтобы хоть как-то защититься от ужасного смрада, Миша пробирался вперед. Он сделал два шага и вдруг остановился. Внезапная мысль, мелькнувшая в голове, напугала его: «Не ходи туда!»
Откуда она взялась и почему вдруг возникла, мальчик не знал, но, как обычно бывает, проигнорировал дурное предчувствие. Миша раздвинул стебли еще пару раз и увидел, что впереди наметился просвет. Значит, он почти вышел на другой пляж, которых на побережье было огромное количество. От запаха уже слезились глаза. Он почти вслепую раздвинул последний ряд камышей и вышел на свободное пространство.
То, что Миша увидел, повергло его в леденящий ужас. Камыш вокруг был аккуратно выстрижен, будто его бережно срезали ножом, сохраняя длину стеблей так, чтобы все оставшиеся пенечки были одинаковые. Срезанные стебли старательно сложили один к одному, а по краям переплели между собой. Образовавшийся пятачок был круглым, в диаметре не превышал двух метров, а в середине него лежало мертвое человеческое тело. Маленькое, белое, с запрокинутой головой. Рот был раскрыт в немом крике ужаса, глаза выпучены. Оно лежало в позе «Витрувианского человека» Леонардо Да Винчи, с раскинутыми конечностями. Даже пальцы на руках были расправлены и выпрямлены.
«Это гнездо! — в панике подумал Миша, — гнездо огромной птицы, которая принесла добычу своим огромным птенцам!»
Вокруг мертвеца камыш и почва были бурыми от крови. Миша разглядел глубокие резанные раны на запястьях и лодыжках. Он даже мог видеть коричневые засохшие потеки, по которым кровь стекала с кожи в землю. На груди у покойника лежало что-то напоминающее рисунок, а вокруг головы были разложены камни с выжженными символами.
Миша попятился, споткнулся о стебли камыша, упал, пополз назад, обдирая ладони об острые кромки листьев. Горло сжалось до размеров коктейльной трубочки, и вместо того, чтобы закричать от ужаса, Миша издал высокий писк. Его взгляд метнулся от подсохшей кровавой лужи вокруг тела к мутным широко раскрытым глазам, страх захлестнул его удушающей волной. Мальчик вскочил на ноги и что было духу, оскальзываясь и спотыкаясь, рванул назад, прочь из камышей. Гибкие стебли хватали его за ноги, били по рукам и телу, один раз он чуть не остался без глаз — острый край стрелообразного листа камыша хлестнул по лицу, оставив косую красную линию.
Мальчик вывалился на пляж, споткнулся о перевернутую лодку, неуклюже выровнялся и припустил к ближайшему дому.
Из головы у него не шли птичьи огромные следы и мертвые глаза.
***
Когда в кабинете ближе к полудню 14 июня зазвонил массивный мобильный телефон, я отложил документы и взял трубку. А ещё через полчаса уже стоял в камышах на берегу городского пляжа. Передо мной лежало смердящее мертвое тело.
— Убийство произошло около двух суток назад, — сказал Алексей. Он прибыл на место преступления первым. — Тело пролежало на жаре весь вчерашний день, а сегодня его нашел малец, прогуливающийся по пляжу.
Я осмотрел густые заросли камышей, илистую влажную почву под ногами и поморщился. Солнце палило с раннего утра так, будто вознамерилось выжечь всё живое. Пришлось снять фуражку, пот заливал лицо.
— Странное место для прогулок.
— Мальчик сказал, что искал цаплю. — Алексей в отличии от меня не придерживался строгости в форме.
«А нашел кое-что поинтереснее».
— Когда оцепили местность?
—  Сорок минут назад, как только поступил звонок.
— Кто сообщил об убийстве?
— Женщина, которая живет в крайнем доме. Мальчишка сразу побежал к ней, постучался и сообщил о том, что нашел тело в камышах. Она позвонила в милицию.
Асанаев кивнул.
— С ними говорили?
— Еще нет. Мы сдерживали журналистов. Эти падальщики прознали откуда-то раньше нас. Чуть не затоптали все улики.
Я кивком отпустил оперуполномоченного. Осторожно пройдясь по краю круга, в котором лежало тело, я осмотрел стебли. Они были аккуратно, педантично срезаны острым ножом, на одинаковой высоте, а сами камыши переплетены друг с другом, как переплетают одуванчики в венках.  Я нахмурился. Круг был идеально ровный, камыши образовывали нечто вроде гнезда, с кошмарным подношением в центре.
Тело лежало в той же позе, в какой нашли девочку, с ореолом камней вокруг головы и теми же выжженными символами на них. Я дотронулся до темных знаков на камнях пальцем, слегка потёр и поднёс к носу. «Порох». Возле темечка жертвы между пеньками стеблей была клякса расплавленного воска. Там же обнаружился и обгоревший фитиль.
«Днём тут всегда полно народу, значит, ребенка убили ночью. Возможно, кто-то из ближних домов видел огонек этой свечи».
Поднявшись на ноги, я заметил еще одну вещь: там, где ступала моя нога, оставались помятые следы, которые были хорошо видны меж срезанных стеблей. Но, когда я прибыл на место преступления, никаких следов вокруг не было, кроме тех, что вели к тропинке. Их оставил мальчик, который нашёл труп. Пенёчки камыша были идеально ровные.
Я присел над телом на корточки и оглядел ребёнка. Причина смерти угадывалась сразу, она была такая же, как и в первом убийстве — три глубокие идентичные колотые раны в груди. Имелся рисунок, приколотый булавкой к одежде. На листе черным карандашом была грубо нарисована обнаженная женская фигура, держащая на руках кокон, из которого вылезал паук. Рисунок был настолько мерзким, что его хотелось немедленно смять и закинуть в кусты, но трогать его было нельзя. Лист ещё не был проверен на отпечатки пальцев.
Я резко выдохнул, взглянув перед собой. Голова ребёнка была запрокинута, глаза невидяще уставились в небо, шейка мальчика была такой тонкой, а кожа на ней такой нежной… Волна тупой боли прокатилась по телу. «Совсем маленький!» — пронеслось в мыслях. Я закрыл глаза, потер лоб сухой, горячей ладонью и попытался отогнать ненужные эмоции.
Когда-то в прошлой жизни, на заре моей карьеры, был у нас опытный следователь в отделе. Так вот он всегда говорил, что к трупу нужно подходить с холодной головой. «Сначала всем тяжело, но потом привыкнете. Это работа такая, ничего более». Но я так и не смог. Да и смог ли кто-нибудь привыкнуть?
Встав на ноги, я вышел из круга, чтобы осмотреть местность вокруг места преступления.
— Сфотографируйте здесь все. — Фотограф как раз показался в зарослях камыша и слегка вздрогнул, когда я к нему обратился, — фотографии мне нужны как можно скорее.
Пробираясь по камышам, я нашёл кое-что ещё. Меж стеблей четко виднелся один след, глубоко отпечатавшийся в иле и песке — птичий.
«Был бы птичий, если бы у нас водились гигантские страусы» — подумал в недоумении я.
След был четкий, четырехпалый, явно птичий, но слишком большой. А рядом нашелся еще один такой же, на расстоянии двух метров от первого. Стебли камыша тут были слегка примяты и косили на сторону, но не сломаны.
— Что за… — я осторожно осмотрелся еще, но следа было только два. Вспоминая сплетенное из срезанных камышей гнездо, я нахмурился. Очевидные улики были слишком фантастичными, чтобы в них можно было поверить.
Излазив в течении часа весь берег и так ничего больше не найдя, я встретился с Мишей, который всё это время оставался в крайнем доме, прямо возле пляжа. Мальчик, весь бледный, но уже пришедший в себя от испуга, сидел на продавленном диване. Его держала за руку мать, еще более испуганная, чем он сам. Рядом неловко топталась хозяйка дома: щуплая, высокая, пожилая женщина в зеленом домашнем платье и с пучком седых волос на голове. Она суетливо сбегала на кухню за стульями, когда мы с Алексеем вошли в комнату.
— Итак, Миша, меня зовут Георгий Алексеевич, я — следователь, и я здесь, чтобы задать тебе несколько вопросов. — Я сел на стул напротив мальчика. Его мать, сидевшая поодаль, напряженно выпрямилась. — Итак, расскажи мне все по порядку. Что ты делал и где ты был с самого утра.
Миша рассказал все с самого начала. Когда пришло время говорить о странных следах, мальчик замолчал и несколько раз сглотнул. У него из головы не шли гигантские голубиные следы, заполненные водой.
— Ему нужно немного отдышаться. — Тут же встряла мать. — Ему страшно!
— Простите, уважаемая, но мальчик должен рассказать все, что может, — строго проговорил я, — я не тороплю, приятель, — пришлось обратиться к ребенку мягче, — мне можно говорить всё. Любое твое слово может помочь следствию, ты понимаешь?
— Да. — Тихо вымолвил Миша, — но, боюсь, вы мне не поверите.
— Уверяю тебя, я приму к сведению любую информацию.
Миша с сомнением взглянул на меня. Должно быть, я казался ему слишком старым, угрюмым и отталкивающим, но мальчик вздохнул и произнес:
— Там были следы. Они… да нет, это глупости, должно быть, мне показалось…
Я перестал опираться локтями на колени, подался назад, откинулся на спинку стула и проницательно взглянул на мальчишку.
— Ты о птичьих следах?
Глаза Миши распахнулись от изумления.
— Вы их нашли? — я кивнул, — но ведь таких больших птиц не бывает… Ведь не бывает?
— Не бывает, — нельзя было не согласиться.
***
 «Город шокировала еще одна страшная находка. Два дня назад был похищен Алексей Новиков. Мальчику было всего восемь лет, он только что закончил первый класс средней школы номер четыре. Его мать обратилась в милицию утром 12 июня. По её словам, Леша играл во дворе, а сама она развешивала белье на улице. Она ненадолго зашла в дом, и, вернувшись, не увидела сына. Семья искала мальчика всю ночь, к утру они обратились в милицию, и через сутки тело Леши было найдено возле русла реки, в камышах. На мальчика случайно наткнулся ученик пятого класса Михаил Цепкин. Следствие по-прежнему не имеет никаких зацепок…»
Я сложил газету, небрежно отодвинул её и тяжело навалился на столешницу. Передо мной лежало ещё одно заключение судмедэкспертизы, которое я подробно изучил часом ранее. На этот раз документ составили быстрее. Не прошло и недели, как похоронили Новикова, а заключение уже было у меня на руках.
Газеты в последнее время резвились вовсю. Журналисты всерьез рассматривали самые абсурдные версии убийств, смакуя подробности и нагоняя панику все больше и больше. Любимой темой было «тотальное бездействие следственного комитета и абсолютное безразличие к судьбам детей со стороны властей». «М-Медиа» выпустила статью на целый разворот о сектантах-идолопоклонниках, запугав жителей еще больше. На горячую линию следственного управления поступало множество звонков от встревоженных горожан, некоторые из которых были откровенно ненавистническими.
Уже перевалило за полночь, на столе горела белая лампа, слева угрюмо высился черный книжный шкаф с папками. За моей спиной чернел квадрат окна, в который заглядывала бледная, расплывчатая луна, на подоконнике слабо дымилась переполненная пепельница.
Два мертвых ребенка меньше, чем за месяц, и ничего, кроме мистических догадок прессы. Ни отпечатков пальцев, ни свидетелей, ни мотивов. Зато улик хоть отбавляй, но что-то мне подсказывало, что все они были для отвода глаз. Намёк на оккультизм был слишком явным, в нём отсутствовала какая-либо логика. Все эти атрибуты, символы, рисунки только путали и сбивали с толку. Но больше зацепиться было не за что.
Чашка с кофе давно остыла. Я поморщился и отставил её на край стола. Внимательно всматриваясь в символы на фотографиях, те, что были выжжены с помощью пороха на плоских камнях, я пытался увидеть в них какой-то смысл, но так и не смог. Символы от первого убийства ко второму не поменялись. Ответ из университета лингвистики тоже не утешил. Как я и ожидал, там сказали, что это сущая околесица.
А вот рисунок, вложенный в руки первой жертвы, был другим. На листе бумаги тем же черным карандашом и в той же грубой манере была нарисована женщина в черной широкой накидке, а из живота у неё вылезала еще одна женщина — точная её копия. Особенно мерзкими были их белые, змееподобные руки с длинными острыми ногтями. Рисунок был такой же отвратительный, как и второй, с пауком, выполненный в похожей манере, и отвратность его была не в содержании, а в том, кем он был нарисован.
— Очевидно, мы имеем дело с серийным убийцей, — мне всё же пришлось сказать кое-что журналистам сегодня днём. Меня буквально поймали на крыльце отделения милиции. — Следствие не исключает пока никаких версий и делает все возможное, чтобы найти преступника.
— Значит ли это, что в деле по-прежнему нет никаких зацепок и подозреваемых? — сунулась вперед молоденькая журналистка со вздёрнутым носом, как у крысы.
«Это точно, — подумал я про себя, — кроме абсурдных догадок — никаких».
Резкий противный звук телефонного звонка заставил вздрогнуть — так громко он прозвучал в пустом, полутемном кабинете. Как же я ненавидел телефонные звонки и телефоны, но трубку взять пришлось.
— Старший следователь Аса…
— Георгий Алексеевич, — проговорил стальной голос Алексея на том конце провода, — у нас еще одно убийство. На этот раз тело найдено в реке Кийзак, возле улицы Безымянной.