Жизнь российская Книга-1, Часть-1, Гл-139

Глава 139

"Сомнения вселенского масштаба"
Чай… или пикченье… Вот в чём вопрос…



Наши сомнения – это наши предатели.
(Уильям Шекспир. «Мера за меру»)

Он во всём сомневается и всего опасается.
(Русская пословица)



Уже совсем темно было, когда выздоровевший, по мнению докторицы Антоновой Ольги Олеговны, пациент Кульков Василий Никанорович с тяжёлыми думами в кипящей голове плёлся к себе домой по заснеженному тротуару, еле-еле переставляя уставшие, натруженные за прошедший суматошный день ноги.

Его только что с больничного выписали на работу, да ещё сказали радостно, что он уже здоров! Как бык! Как космонавт! Как лётчик-истребитель! Да. Так сказали. Именно.

Ум за разум у Василия заходил: неужели он и вправду уже здоров… неужели он уже завтра на работу пойдёт… на службу свою…

С одной стороны – это хорошо, даже очень хорошо: истосковался он по своей работе, по своей службе… да и заждались его там друзья-коллеги.

А с другой – сплошные вопросы ко всему произошедшему… и сомнения…

Они, эти сомнения, его донимали: неужели и правда, что выздоровел… неужели здоров он, как лётчик или космонавт… неужели у него ничего не болит…

Он этого не чувствовал. Он был, как и в предыдущие дни: кашлял, голову ломило, в ушах стреляло, из носа капало, дыхалка не работала, сердце отчаянно колотилось.

Да ещё окружающая обстановка не давала сосредоточится.
Тёмный вечер говорил сам за себя. Без слов, но говорил… Понятно было.

Вокруг него всё чёрным отливом размазано и растушёвано. Да так, что сливалось всё воедино. Глаз ни на чём не задерживался. Картина мрачная и даже зловещая. Бррр…

Сумерки уже настоящие спустились на землю с небес божьих.

Угрюмый, обескураженный и безутешный Василий свет Никанорович Кульков, вобрав в себя плечи и поджавшись весь до предела, одной рукой поддерживая бурлящий с чего-то вдруг живот, а второй крепко держа пакет с пирожками, брёл к себе домой.

Тащился он до дома до хаты, с трудом дышал, тяжело шагал, едва перебирая негнущимися ногами; уныло шаркая стоптанными подошвами башмаков; не видя ничего перед собой и не слыша никого.

На автопилоте он двигался. Сам собой. По какому-то наитию. На людей особо внимания не обращал.

На кой они ему, черти эти полосатые, которые помочь ничем не могут страдальцу.
Или не хотят, или специально так делают, во вред.

Они все, эти встречные и поперечные, только жить мешают, подножки ставят, цепляются за руки да за одежду, чтобы, чтобы, чтобы спросить, попросить, а то и отнять, раздеть, разуть, ограбить, снасильничать, убить…

Кульков старался на них на всех внимания не обращать. Чтобы не цеплялись они, чтобы не липли к нему… эти черти болотные.

Так… иногда только Василий Никанорович глянет по сторонам… – «рублём» одарит… словами классика выражаясь… матом обложит втихаря трёхэтажным, кулаком тайно помашет да погрозит едва. Я, мол, вот вам… плуты, проходимцы и прохиндеи.

Зол он был. На всех. И на себя самого. За что? А бог его знает. Зол. И всё тут.
Да и людей-то на улице… никого… Так… единицы… Раз-два… и обчёлся…

Тихо вокруг… Безмолвно…

Ночь уже почти всё себе захватила. Темно. Глаз хоть коли. Ни зги не видно.

Улицы пустынны. Аптеки только открыты, лекарствами они торгуют втридорога, фальсификата полно по стране бродит. Фонари тускло светят. Того и гляди споткнёшься, шмякнешься, колено поранишь, лоб расшибёшь, нос расквасишь…

Мрак. Бессмыслица. Абракадабра. Нонсенс. Бред сивой кобылы. Страх. Ужас. Жуть, жуть, жуть…

И опять же улицы… улицы… улицы… снова аптеки, аптеки, аптеки… и опять фонари… фонари… фонари… Всё как по Блоку. По Александру. Точно он сказал в своё время. Как в воду глядел… провидец наш…

Таджиков, узбеков и киргизов, густо и смачно заполонивших Москву в последнее время, что-то не видать… не видно их, – подевались куда-то, черти полосатые.

Прохожие горожане (местные, московские, российские) также редко попадались.

Москва, столица многомиллионная, как опустела.

Да и не в самом центре он жил. Далече от него.

Это там, в серёдке, всё кишмя кишит… не разминуться на тротуаре. Того и гляди, столкнёшься с кем-либо лоб в лоб, грудь в грудь, нос в нос, пузо в пузо.
Да-с… Частенько такое случается.

Одни только и мысли – как бы… с кем бы… не «поцеловаться взасос», как бы… не задеть кого-нибудь за что-нибудь. А то… обзовут какими-либо неприличными гадкими словами, матом трёхэтажным обложат. А могут и ударить. В морду дать! В рожу! В харю! В лицо… если говорить культурными словами. Запросто! К маме не ходи.

А здесь – просторно. Здесь – тишина. Здесь – безмолвие. Иди… – и думай о своём. О главном. О вечном. О жизни своей печальной и безрадостной.

Василий шёл и думал о тёте Глаше, о чае, о «пикченьице», о разговоре по душам. Излил он ей свою душу сегодня. Всю излил – без остатка.

А она сидела… слушала… вникала… переживала… плакала… слезами уливалась. Только успевала глаза платочком своим ветхим вытирать.

Славная она тётенька. Приятная. Душевная. Ласковая. Долгих лет ей. И здоровья хорошего. И зарплату ей чтоб прибавили изверги начальники. Пусть поживёт старушка всласть. Много чего худого она в жизни испытала. Да… хлебнула мурцовки по полной. Видно это по ней. Морщины глубокие. Волосы седые. Нос горбинкой. Глаза мрачные. Щёки впалые. Зубов нет вовсе… Что это за жизнь? Непонятно…

А он, чертяка, сытый и довольный, поговорил с ней по душам. Всё высказал. И про плохое. И про хорошее. И про среднее, которое так себе… не значит ничего…

И покушал он от души. Почти всё слопал.

Пряников Вася целый тазик слупил. Как будто с голодного края прибыл. Как будто лет десять или пятнадцать ничего не ел, не пробовал даже.

Чаю стаканов шесть-семь выпил. Не выпил, а выдул. Не выдул, а выглотал, чертяка забайкальский.

Вот водохлёб! Вот обжора! Вот прохиндей. Вот хлыщ… Вот жадина-говядина восточно-сибирская. Поискать таких надо по округе.

Теперь вот мается. Живот распух. В пузе бурчит глухо и отчаянно, назад просится, дышать невозможно. Но это пережить можно. Не такое бывало…

Зато сытно! Дня на два, на три нажрался. Хорошо ему теперь. Накушался впрок. Наелся Вася-Василёк от души и всласть.

Глаза закрыты от счастья. Уши заложило, чтоб не слышать посторонние шорохи.
Сыт! Пьян! И нос в табаке. Так говорят в таких случаях.

Удачно он у бабушки перекусил. Досыта. Желудок полный.
Хорошо! Даже отлично!

Вот только в сон кидануло. От чего?

Неужели от чая?.. Или от пряников? От пикченья? Или… или… или…

Вопросов много. Предположений тоже. Ответов нет. Ни одного.

Странно… всё как-то это… и непонятно.

И опять сомнения… сомнения… сомнения…

Да-да! Они! Сомнения! Будь они неладны…

Что ж… надо разбираться… анализировать… сопоставлять…

А вот и дом. Быстро Кульков добрался. Даже не заметил… как…
Вошёл в подъезд. На свой этаж на лифте поднялся.

Да! На лифте! Устал он очень. Кто бы знал.
Не хотелось ему пешком по лестнице крутой шлёпать.
Не желал Вася по ступенькам щербатым шкандыбать.
 
Да и утомился-уморился. Живот полный. И настроение нулевое…
Да-с. Так-с. Ноль настроения! Нуль круглый! И без палочки.
Ниже плинтуса оно, настроение это грешное. Так в подобных случаях говорят.

– Васенька! Ты чего это долго так сегодня. Что-то случилось?
– Да там, в полуклинике, опять одна сплошная заваруха. Чёрт-те что творится… Потом расскажу, Тонечка. Потом… Устал я… Измаялся… Извёлся весь…

– А что в пакете?
– А-а… Это… На-ка вот, держи. Тётя Глаша печенье своё тебе передала. Говорит, отомстить хочу твоей жене за пирожки.

– Не поняла… Как это – отомстить?.. И за какие такие пирожки? Не пойму я.
– Ну-у-у… в смысле отблагодарить. А пирожки… Я же тебе говорил про них. Ну, что Ашоту Карфагенычу я сперва забыл передать. А потом он и сам куда-то подевался. Вот я и вручил их прелестной бабушке, тёте Глаше. Не тащить же их назад. Ты чего? Забыла? Я же об этом тебе докладывал. В тот ещё раз.

– Ого! Даже так… Не помню. То ли говорил, то ли я запамятовала. Ладно, спасибо ей. И здоровья хорошего. И долгих лет… Ты раздевайся, умывайся, ужинать будем.
– Да я, милая… вроде бы наевшись…

– Как это наевшись? Ничего не знаю! Садись! Кушать будем. Ужинать…
– Хорошо, дорогая… Хорошо… Как скажешь… Я сейчас… Я быстро…

Василий с Тонечкой сидели за столом. На кухне. Беседовали. Всё как всегда.

Он разглагольствовал про очередные заморочки, происходящие в «полуклинике». Про медицинскую реформу. Язви её… в каталажку… Про долгие приёмы пациентов, про такие же разные продолжительные отлучки врачей – то на выезд… то на чаепитие… то на бесконечные «конхверенкции», то просто так. Про охранников, про гардеробщиков, про уборщиков… тоже вспомнил. Тоже досталось им по первое число. Обо всём муж жене поведал. Ничего не утаил. Все секреты раскрыл. В том числе и тайны мадридского двора.

Супруга слушала внимательно, не перебивала.

Всё он ей рассказал, обо всём, до каждой мелочи доложил. Без утайки.

Антонина была рада-радёшенька. Хорошо ей с Васильком. Но в то же время жена озадачена и удручена: муж сердит на всех, даже зол очень. Как бы… чего бы… не вышло.

А тот всё молотил и молотил без отдыха, без продыха, без передыха. Словно язык без костей у него был… Как разговорчивая, крикливая, разбитная баба на базаре.

И про дремоту свою, вдруг ни с того, ни с сего напавшую там на него, супруг тоже вымолвил, не скрыл, что вздремнул он там немного. Сказал ещё, что грешит на странный по вкусу чай; из-за него, дескать, в сон кинуло, мол, что-то туда подсыпано было. Или подлито… Или подмешано… Или ещё чёрт знает… что… Не отрава ли там была?..

– Ну ты что, бог с тобой, Васенька. Какая такая ещё отрава… Скажешь тоже…

– Почему тогда так со мной случилось? Поясни!

– Я не знаю. Не могу ничего сказать.

– Но так же иногда бывает. И в кино про это показывают. И в книгах. И в жизни…

– Ну-у... Вася… Слов у меня нет. Не могу объяснить, что это было. Ну Василёк… милый мой… ну не могла же твоя любимая тётя Глаша на здоровье твоё драгоценное покуситься… Какой резон ей?.. И за что? Ты же сам мне раз сто уже говорил, что она добрейшей души человек. Что она ласковая. Что она такая… что она этакая… что она…

– Конечно не могла. Спору нет. А почему тогда в сон бросило. И сразу после того, как чаю попил с её «пикчением». Ясно дело, что в чае что-то инородное присутствовало… Постороннее… Трава какая-нибудь… Или ещё что. Как пить дать. Зелье какое-то…

– Может, мята?..
– Нет!! Мяту бы я сразу учуял… Мяту я знаю. Там добавлено что-то другое…
 
– Бергамот ещё присовокупляют. Чабрец… Да чего только не кладут в него…
– Бергамот я тоже знаю. Не люблю я с ним.

– А может, это и не чай вовсе… А что-нибудь иное. Отвар… Настой… Или…
– Что иное? Какой ещё отвар? или настой… Не было такого. Кроме чая я и не пил там ничего. Да! Так и было. И печенюшки ещё ел, – твёрдо возразил супруг.

– Ну вот… Приехали…
– Ага. На это похоже. Приехали…

– Подожди-ка… Печенюшки… Пикченьице… Стоп! Конечно! Это печенье! Как же я сразу не догадалась? Это печенье такое!! Они же, печенюшки эти, с маком!! Вот от него тебя и бросило в сон. Мак-то – сонный!! Эх, ты… нюня-матюня… раскис… как этот…

– Ага! Точно… Я почему-то не допёр до этого. А то чай… чай… И на тётю Глашу грешил. Напраслину чуть не навёл на неё. Надо извиниться перед ней. Да. При случае. И это… Тоня. После нашего с ней разговора в подсобке она сказала мне: «Василь свет Никанорович! Табе к батюшке надыть сходить, причаститься…» Что бы это значило?
– Н-не знаю… милый… Как-то всё стрёмно… Не разбери-поймёшь…

– А ты лучше подумай. Головой! Сомнения наши всегда хуже смерти.
– Ну, Вася… Зачем ты так… Не надо про смерть… Она ужасна…

– Думай, Тоня! Думай!! Шибче думай! Голову напряги!
– Но… как же… Я то откуда это знаю? Мне сие неизвестно. Вовсе.

– Думай, Федя, думай!.. Не увиливай.
– Как это… Федя… Какая я тебе Федя…

– Тонюсик! Прости! Извини… подвинься…
– Стоп! Как это подвинься… То Федя… То подвинься… Ты чего??

– Ну, это оборот речи такой. Для связки слов. Не обижайся на меня. Мне и так тошно и непонятно… Лучше скажи мне, из-за чего это всё со мной случилось…
– Ладно. Бог с тобой, Василёк. Скажу. Могу предположить кое-что. Но оно…

– Что? Оно?? Говори! Я слушаю. Весь внимание.
– Ой, не оно… а она. Тоже заговариваться стала. Голова уже раскалывается. Она, тётенька эта твоя из поликлиники, подруга твоя лучшая… однако, хочет, чтобы у тебя всё переменилось в лучшую сторону… – прошептала Антонина, с любовью заглядывая мужу в глаза. – Мне кажется, что это так. Поэтому и советует сходить к священнику…

– Точно! Это так и есть! Истинно! А это хорошо! Дюже хорошо. Даже отлично! Это же классно! Здорово! Конечно, поп есть поп! Поп он и в Африке поп. А ещё что??
– Кто ж это знает… Вася! Ещё мне кажется…

– Что?? Что тебе кажется… Говори скорее… Терпежу уже нет никакого.
– Ну…

– Что ну… Не понял. Не нукай. Не запрягла. Ясней выражайся.
– А может, это и не мак вовсе был. Может, просто ты спать захотел… Да ещё и чаёчку горяченького хлебнул. Пригрелся. Размяк душой и телом. Отстранился от жизни реальной. Вот тебя и разморило, – очередное предположение тихо промолвила жена.

– Ого! Да уж. Вот это да… Философия сплошная… Диалектика. Кстати! Такая гипотеза тоже имеет право на существование. А ты, Тонечка, как доктор Ватсон…
– Да ладно тебе… Ишь чего выдумал. Ватсон…

– Вернее, не Ватсон, а Уотсон! Так правильнее будет. Грамотнее!
– Хорошо. Пусть будет так. Спорить не стану.

– Ясен пень. Тут не поспоришь… Орфография! Морфология! Наука целая!!
– Ну всё, Вася. Хватит балаболить попусту.

– Чиво??..
– Воду, говорю, хватит дуршлагом черпать. Дурью хватит заниматься. Всё!! Конец!
 
– Ладно. Как скажешь, генерал ты мой самый умный…
– Не чирикай. Не подлизывайся.

– Тонюсик! А… может… ещё поговорим? С тобой посидеть рядышком хочу и о жизни поговорить. Жизнь – штука сложная…

– Хорошо, Василёк. Давай ещё поговорим. Я с тобой хоть на край света полечу. Помани только. Лишь позови. Да и без клика твоего зовущего… сорвусь с места и за тобой… мой дорогой… помчусь… хоть на край света…

– И я… тоже хоть куда с тобой… милая моя… драгоценная…




Продолжение: http://proza.ru/2023/06/16/334

Предыдущее: http://proza.ru/2023/06/07/615

Начало: http://proza.ru/2022/09/02/1023