Дворник и голубь

Дворником и кочегаром Михалыч стал не по своей воле.
Лётчиком он был, во вторую мировую вражескую силу ещё как громил врага ненавистного. И горел, и с парашюта прыгать в последнюю минуту приходилось.
А тут здоровье зашалило- туберкулёз, и всё, ненужный никому стал.

Вот как мне, пилоту, теперь кочегарить? Улицы да подъезды мести.
Работы такой не гнушаюсь, но летать охота. А то, получается из князей да в грязь? По пословице нашей.
Не могу я не летать. Лётчик я сердцем, а не кочегар..

И сник он совсем, запил горькую,. Думал и сам: Раньше с военной выправкой, да в форме с медалями, а теперь, отдушину нашёл,- сокрушался он сам по поводу своих запоев. Скрюченый, рожа распухшая, люди шарахаются, вместо штурвала, метлу держу, да и той едва управляюсь,- ругал он себя.

Тяжёлая это работа, после ранений да ещё туберкулёза, когда здоровье и годы нещадно берут своё, в кочегарке, в жарище уголь в печь кидать.
А тут ещё и водка проклятая. Бывает на ногах еле стоишь, а гарью надышишься, да с лёгкими такими и ясно- жизнь под откос рванула , как перекати-поле.

К тому же одинок он был. Ни жены, ни детей "не нажил" , как говорится. Дом не построил, дерева не посадил. Писателем не был, чтобы мемуары о похождениях боевых своих на бумаге запечатлить.
Не смотря на медали и заслуги, выделили ему однокомнатную, да без душа даже. Вот и сиди после тяжкой работы, в конуре, с нищенским окладом, осознавай, что никому не нужен ты. Как тут не прикладываться?
В церковь не ходил, воспитали так, советские ж были времена. Но к Богу стал обращаться. Сидит, выпив одну, другую, да и начнает монолог о жизни своей неудавшейся.
Просить, ничего не просил.
Не знал даже что.
Лётчиком ему не быть, это уже пройденный этап и закрытая дверь.
Пьянство бросить? И как вечера коротать да боль душевную чем успокаивать?
Сам не знаю, Боженька,- так он его называл. Даже, если бы ты мне и помочь хотел, да желание какое исполнить, кроме как снова летать, ничего и не спасёт. А мы знаем, что списали меня, как старую кибитку, которая отслужила, откатала свой век.

Вздыхая, он наполнял стакан, а к полуночи заваливался в чём одет был на скрипучую старую кровать.

За это время от пилота, стройного и подтянутого, аккуратно подстриженного ничего и не осталось.

В зеркале Михалыч видел заросшего, мужика с опухшим лицом, в замызганом комбинезоне, почерневшем от работы в кочегарке.

Раз, подметая возле дома, погружённый в свои печали схватила его ещё и спина, видимо повернулся резко. Схватившись за бок, он еле докавылял до скамейки и с трудом, охая, опустился на неё.

Вдруг рядом приземлился голубок. Белый, а может голубка?- подумал Михалыч, потирая спину.

-Ну вот, теперь слягу ещё на неделю со спиной то,- сказал он, неожиданно для себя, белому голубю.

А тот, вовсе без боязни, поворачивая головку, как бы рассматривая Михалыча, приблизился к нему, вовсе без боязни.

-Ой, горемычные мы,- продолжал Михалыч. А у меня, родной, даже крошки хлеба с собой нет! Ничего, вот спина пройдёт, возьму с собой краюху.

Чудесным образом, лежал Михалыч не неделю с болью в спине, а всего два дня. И не пил, да дома итак шаром покати, никто не зайдёт, да за водкой некому сбегать для него.
Но, Михалычу, почему то и не нужно было.

А на третий день, встал он пободрее, да пошёл на улицу. Сразу в магазин, прикупил хлеба, картошки, да кефира. За водкой, было, потянулся, да оставил.

Подметая возле того же дома, присел в полудень на ту скамейку. Глянул, а белый голубок уже и там. Михалыч батона отщепнул да бросил голубку.
Тот заворковал, да клевать начал.
Так и повелось: каждый день садился на обед свой скудный Михалыч на лавку и голубь  тут как тут. Аж, повеселел Михалыч.

Наступила зима, да лютая. Голубку он гнездо на подокойнике сделал, как мог, да туда то хлебушка, то семечек положит. И белый голубь на самом деле прилетел и поселился в коробке, из которой Михалыч сварганил гнездо.

А потом весна пришла. Сирень расцвела, воздух прогрелся.

Михалыч к тому времени забросил пьянство, да побрился. Не то чтобы он был счастлив, но какое то умиротворение спустлось на сердце его.
Рядом с домом, был участок земли, заброшенный, весь покрытый репейником, да бурьяном.

И решил Михалыч садик там завести. Пару клумб, розочек, кому помешает? А людям, на радость. Да и он уанятие иметь будет.
Порешил-сделал. Сорняки вытащил, три клумбы разбил, да разноцветными цветами, что теперь на деньги вместо водки на рынке тратил, засадил. Любо смотреть было.

А голубок его уж так привык к Михалычу, что из рук его клевал, да за Михалычем разгуливал.

С Богом, он как и раньше разговаривал, как и с голубем, которому имя Благой, почему-то дал. Ходит, сад поливает и бормочет под нос, то Боженьке, то Благому своему.

Всё б было да получше, но всегда найдутся люди недобрые.
Пожаловался кто-то, что без разрешения тут клумбы высаживают. Ну и приехали к Михалычу, сказали, чтоб убрал клумбы свои- не положено!

Приуныл жутко Михалыч, жил он этим садом. Аж к бутылке опять потянуло. Благой, как бы понимая, ходил рхадом, да ворковал сердито.

Сел он на скамейку, аж слёзы навернулись. Ну вот, - думал он, только выкарабкался, смысл, хоть какой в жизни обрёл а тут..Эх..!

Тут из подъезда Марьяна вышла. Бойкая баба, из тех, что в горящии избы входит.

-Ты чё, Михалыч, слезу то льёшь? Мы вот радовались за тебя! Не пьёшь уж давно, а выглядишь, хоть в мужья бери,-она хохотнула. А клумбы твои- чудо, всех тут радуют!

Михалыч только рукой махнул. Думал, негоже перед женщиной нюни пускать. Но поведал ей о том, что случилось.

-Тааак,- сердито протянула Марьяны и упёрла руки в бока. Это мы ещё посмотрим. Когда убрать клумбы надобно?

-Да, неделю дали.

Но ничего так и не случилась. Марьяна весь дом на уши поставила, да ещё кой-кого...
И оставили Михалыча в покое.

А Марьяна с Николаем Михайловичем на лавочке вдвоём стали всё чаще посиживать.
Ведь стариком он и не был, всего пятьдесят три. А Марьяне чуть за сорок.

А Благой расхаживал возли них, и казалось по птичьи улыбался.