Поляна яхонтовых встреч

Лес. Вековые деревья, сети осенней путины, снайперски точно находящей лицо, как бы оно не уворачивалось, утомлённые птицы, неохотно переговаривающиеся, белки закапывающие клады, чтобы тут же забыть о них навсегда.
Перекошенное от паники лицо. Да где же ты, Оленька… Я же только на секунду отвернулась… Я не злюсь, только если на себя, уже не злюсь, сначала злилась, но это уже прошло, только найдись, только найдись,, только найдись… Может ты не поняла ещё, что случилось, может ты ещё… Чего боятся в шесть лет… Побежала за… Белкой, и… О, найдись раньше, чем испугаешься… Я тоже терялась в… Ну, шесть или семь или пять, и я успела испугаться, но ты же лучше меня, правда…
Деревья тупы, деревья бездушны и безразличны, Анна готова просить их, лешего, Бога… Знать бы кого, знать бы кого просить, и знать бы как, только пусть всё будет хорошо, пусть обойдётся, глаз не спущу… Успокою, вытру слёзы, обниму… Если не успела испугаться, я тоже сделаю вид, что ничего и не было… Нет, надо же сказать, что так нельзя… О, найдись, найдись, найдись же….
Если бы Женя была с нами, ничего бы не случилось, Женя такая молодец, учится на юриста, работает репетитором, играет в группе… Серьёзная, деловая, всегда такой была… А когда я родила — боже… Врачи сказали… Нет, обошлось же, выходили, вырвали из крюк, ну пьёт лекарства — так никто не знает… Наверное Рома её знает, но Роме можно и нужно если у них серьёзно…. А чтобы у Жени не серьёзно…
О чём ты, женщина, девка, баба, сосредоточься, Оленька…
Она не отдаёт себе отчёт что плачет, что зовёт, что кричит. Она зверёк, ищущий потерянное лето в стоге сена, и это сено — ржавые иглы одноразовых шприцов… Вот поэтому с Женей получилась, как Юра мог скрывать это всё, что за человек такой, за что я только его полюбила… Приползал, просил, обещал — а как понял, что всё, ни кровати, ни стола, так пропал — Жене нужны были деньги, приставы не нашли, где работает… А он работает — я его видела тогда из автобуса с какой-то…
Женщина, девка, дура, растяпа, сосредоточься же, Оленька, найдись, ну Оленька, ну найдись, Олюшка…
Деревья смеются дуплами, деревья устроились поудобнее и злорадно нависают, их чужая, нечеловеческая жизнь не учила их ценить близость родства, для них это как кинуть червя в муравейник, или привязать к кошачьему хвосту банку, или поджечь тополиный пух… Белки многозначительно трещат, и это тоже смех, злорадный смех — белки умеют терять, и хотят чтобы потеряла ты.
Тропинки петляют, но она не пытается идти по тропинкам, она ныряет в любые кусты, подходящие по размеру, она не идёт по прямой, она всё время крутится вокруг своей оси, её лицо бледно — как будто она всегда была бледной, как чистый лист, на котором засохшей кровью накарябана гримаса отчаяния. Её голос отдельно от неё — он не вызывает эха, в нём сплетены рыдание и угольки надежды, слова почти не похожи на слова, этой вой раненной волчицы, умирающей слишком рано, чтобы поставить волчат на ноги. Волчица смотрит на их обречённые мордочки, и пытается встать, но уже не помнит, что такое — встать. Волчица чёрная, и чернота выходит из неё, и заполняет мир. Волчата плачут по ней, а надо плакать о себе.
Нет, ну так не бывает, я же всего на секундочку, всего на миг, я же не собиралась упускать её из виду — непоседу, балагурную… Нет-нет, просто нет, просто не бывает такого, просто такого не может случиться, просто не может, с кем-то когда-то где-то может и может, но не с нами и не сейчас… 
Гене… Позвонить Гене… 
Гудки — и вот на том конце появилась спасительная тишина — но Гена как обычно перепутал кнопки, и взял трубку чтобы тут же отключиться. Она поняла это, но всё равно заскулила в телефон - на автомате, надеясь докричаться сквозь бездушные сотовые сети:
- Твоя дочь, наша Оленька, Геночка, Геночка, Геночка, сюда, сюда, — слов не разобрать, она разучилась собирать слова. 
Перезвонить, ещё раз, ещё раз, ещё раз, ну ещё раз…
Телефон выпал. Деревья одобрительно загудели, птицы спели злорадную павану, паук ползал в волосах, и ещё один и ещё. Телефон выпал, она не поняла, и сделала ещё три шага, и хотела наплевать на телефон — но нет, нет-нет, ты что, а вдруг надо вызвать скорую, мчс, полицию…. Заставила себя вернуться — телефона нет, осталось только сесть и заплакать, потом лечь и забиться в истерике, но нельзя — нельзя, нет, Оленька, нет, я найду тебя, но нужно найти телефон, вдруг он нам нужен, мне плевать на телефон, я продам его и куплю тебе все конфеты и куклы, какие увижу, но он может нам пригодиться, доча, доченька… Но его нет, почему его нет, белки, верните, деревья, отдайте… Ангелы, боги, Бог, дьявол, кто-нибудь, просто кто-нибудь… Что-нибудь… Заберите всё, всё заберите…
Растерянно она отошла от места падения телефона, и тут нашла его — боже, я просто перепутала, в лесу человек не умеет ходить прямо, Гена… Женя… Позвонить Жене… 
Звонок. О, на беззвучном, у неё же занятия…
Деревья брезгливо смотрят на лицо в соплях и слезах, в кровоподтёках — несколько веток с размаху врезали ей по лицу, но она не заметила — эй, деревья, да ей же можно глаз выколоть — не заметит, кто ближе? Давай-давай, чё её жалеть, посмеёмся безмсясным нутрянным смехом, чтобы смола наружу...
Так, женщина, дура, овца, дрянь, соберись. Куда она могла пойти, куда могла, куда могла и куда не могла. Что там интересного было…
Да не знаю я, да я не знаю, да не знаю я.
Овца, дрянь, б***ина сука, вещь, соберись, Оленька напугана, ей плохо, распустёха, мразь, дебилка, а ты ноешь, ты родила её так легко, она вышла попой вперёд, но в остальном всё прошло невероятно гладко, было почти и не больно, ты смогла дать ей жизнь, она почти не болела, ты привела её сюда, соберись, просто начни думать.
Да я не могу, ну не могу, ну мне страшно, ну так не должно быть просто не должно никогда, с кем угодно, со всеми сразу, с соседкой, с коллегой, с богоматерью, но не с нами же, ну что же это вечно такое.
Дебилка, плакса, шалавшовка, соберись.
Дала себе пощёчину, размазав паука — сопутствующий ущерб, его внезапно переставшая плоть осталась на щеке, увязнув в поте, начал моросить дождь. Пощёчина бы помогла, но дождь...
Дождь… Простынет… Восполнение лёгких...  Не было туч, и в прогнозе не было, я что совсем дура, вести ребёнка в дождь в лес… Найдись, найдись, найдись, найдись-найдись-найдись. Найдисьнайдисьнайдисьнай
А рука всё тыкает то в Женю, то в Гену… Гена взял трубку и что-то прокричал на матерном наречии, даже не заметила, палец механически тыкал в экран, батарея разряжалась, телефон был не у уха — он был где-то бесконечно внизу, зачем-то прижат к бедру — она ведь знала, знала что Гена не придёт, а Женя не возьмёт трубку. 
Полиция… Что же ты, овца, овечка, овчарка, мразь, сопля, бездарь — чего тянешь, полиция, мчс….
Деревья хитро перемигнулись, птицы исчезли, белки заскучали и ушли восвояси.
....
 Дождь набирал силу, и вдруг снова срывался в еле заметную утомительную морось.
....
Она увидела поляну.
Она не видит, что поляна не правильная, и таких полян не бывает. Нет, не так - они бывают, бывают, да - они бывают и даже слишком часто, но их не должно быть — понимающие люди, хорошие люди, умные люди, правильные люди, неверно понятые люди, завидев такую поляну любой ценой учиняют лесной пожар, потому что не надо нам таких полян, потому что не наши это поляны. Всё там как везде, но всё понарошку, всё фальшивое, всё неубедительное, всё переигрывает, силясь изобразить обычную такую себе поляну, ничего особенного — или не доигрывает, тоже бывает.
 Трава похожа на траву, но слишком сильно. Вот травинка поняла, что на неё смотрят и принялась просчитывать колыхание на ветру, но разве она не опережает ветер на несколько крохотных мгновений? А что она будет делать, если перестать на неё смотреть - беречь энергию, наверное. Ты как будто слеплена кривыми детьми из песка, вот, почти видны лопатка и ведро. Кого, ну кого ты пытаешься обмануть...
 Земля похожа на землю, но недостаточно. Гуашевая, пластиковая, надуманная - статист массовки, который уже не надеется, что его заметят и примут в первую лигу. Недоспелая земля, и никогда она не доспеет... Тебе не хватает артистизма, чтобы изобразить землю.  Да кто тебе поверит...
 Ветер - фальшивый ветер сломанного вентилятора, завывающий в низком битрейде, если долго простоять здесь - услышишь, что звуки в точности повторяются через ровные периоды времени. А если нет, то - ветру не хватает навыка импровизации, и он скатывается в кромешный бред. Волокна и жили ветра не сплетены в тугую связку, а брошены примерно рядом порядком вещей. Между молекулами ветра можно просунуть руку - только страшно, конечно.
 И звуки все эти - где-то далеко ревут машины, но ведь машины ревут не так. Откуда-то берутся и исчезают птицы, но как будто звук никогда не слышал настоящих птиц, а додумывает, как это должно быть - мечтающий о близости запоздалый девственник. Симфонии досаждающих насекомых никак не попадут в нужный уровень навязчивости - то слишком деликатно и между делом, то - совсем уже как отчаявшийся коммивояжёр сетевого маркетинга.
 И всё это - как коммивояжёр, доставший тебя из пыльной телефонной книге по завету великих своих богов - вот он, рассказывает тебе какая у них зелёная трава, и насколько ветер ветреннее иных ветров - но он уже всё про себя понял, и спектакль идёт ни для кого.
 И вся поляна вместе взятая - умелая, но никчёмная картина ремесленника, рисующего лишь затем, что выучился рисовать - лишь потому, что умеет - без искры, вдыхающей жизни в живое. 
 Всё мимо, каждая краска, каждый жест, каждый вдох. Каждая точка каждой буквы каждого слова.
 Чушь, чушь, чушь, кого ты обманешь… Кроме… 
 Кроме матери...
 Кроме матери, в самой гуще истерики безутешно потерявшей кровиночку, готовую поверить чему угодно, лишь бы… 
Готовую, лишь бы только...
Поверить...
Лишь бы...
И...
Она готова...
...
Она не знает, что давление так подскочило, что инсульт в двух клеточках — тетрадных клеточках, с каракулями неровных чужих, нездешних чисел. В двух шагах — предательских шагах не туда. В двух гудках забытого всеми, страдающего никуда телефона-автомата - так болит застрявшая монета, и похабные росписи болят.. Ещё чуть-чуть и некому будет искать дочу — младшенькую из двух, за которых на любую дыбу, которых — да, ругала, и шлёпала, и ремнём и рукой, и ставила в угол, а потом плакала и злилась на себя... Но ведь это не со зла, это чтобы поняли, только самые важные вещи, это все так, и соседи и кто дальше живёт, и до неё и после, нельзя так, а как можно никто не придумал. Без отца ведь — на двух работах, и всё равно готовит, всё равно гуляет с ними, слушает их, читает на ночь Оленьке, только вот на Женин концерт не смогла прийти — но ведь платили вдове за смену, ведь не себе же, ведь им же всё…. И Оленьке купили платье, и Жене эту юбку дурацкую, я бы в такой не пошла, но — молодёжь, нравы, мода… Она и так переживала, в школе, что позже всех стала расти, дурёха, увеличивать просила, ругалась, запиралась, кричала что не люблю — это Женя-то, деловая, серьёзная Женя, это ж как её дразнили, наверное, девочки такие злые, хуже мальчиков — мальчики — ну побьют, подерутся, помирятся, а… Фея, ну куда спешить, ну и как потом за хорошела — зато за тобой не бегали эти липкие, эти гадкие, ведомые гормонами, это им льстило, дурам, а ты за хорошела, и случился Рома, и по Роме видно — никогда, и как за стеной, и всё для тебя…
Что? Женщина, что ты опять, куда ты опять, о чём ты, что ты такое вообще, что ты за человек…
Но мысли же путаются, это лабиринт, я же ищу выход, правда, но его как будто и нет вовсе…
Разуй глаза, глаза свои тупые разуй, разуй свои земки поросячьи, сука, дрянь, коза, сдохнуть бы тебе, да нельзя, как земля носит такую тупую…
Силуэт. Безмятежный детский силуэт. Силуэт… Это же… Он? 
Мальчик увидел её, и бросился к ней.
- Мама, мамочка, мама, я так напугался, я тебя везде искал, мамочка, не уходи так больше, мамочка, я никогда не буду, мамочка, мама, мамочка, я испугался, и холодно — дождь, мама, мамочка, мама…
Деревья деревянно замерли. Деревья и деревья, что с них взять…
Она улыбнулась, собралась — не плакать, не показывать эмоции, ночью плакать будешь — и тихо-тихо, тихо-тихо будешь плакать, тихо-тихо. 
Взяла мальчика за руку.
- Испугался, хороший… Сына, Олег, ну ты забыл — мультик, про дом и гнома? Сына, если потерялся, стой на месте, если, конечно, ничего не угрожает, — как всегда после плача, хотелось заикаться, но ты должна быть сильной, всё позади, ты должна показать, что всё хорошо, вот ты, вот кровинушка, и всё хорошо, и он защищён, и он в безопасности. 
- Я испугался… 
- Конечно, сладкий, я понимаю, 
- А вдруг волк, медведь…
- Ну какие у нас волки, ну ты что, хороший, я здесь, я нашла тебя.
Олег вцепился в руку, перебирая пальцы — это он воображал, что держит меч — за три пальца держит и два по краям. 
- Я… За тебя… Вообще-то испугался.
- Конечно, рыцарь, а как же иначе, но видишь — ты нашёл меня. Но больше так не делай. Если в лесу — жди, и слушай, кричу я или нет, и мы обязательно найдёмся. А если там на рынке, то надо найти, как это…. 
В глазах потемнело. Нет груза хуже облегчения — ноги ватные, руки опускаются. Овца, дура, нельзя, фу! Ты сильная, ты мать, ты должна, ты обязана. Потом — всё потом. Все слабости бабьи - потом. Потом, когда никто не узнает.
- Я дома расскажу, пирожки сделаю тебе, и расскажу. Только ты потом напишешь это по памяти, и мы тебе сделаем бумажку с адресом и телефоном. 
- Хорошо. Я люблю тебя.
- Я люблю, тебя сына. Ты помнишь наш адрес?
Он назвал — ей хотелось сказать, что неправильно, но потом дошло, что правильно — наверное ослышалась, или переволновалась — конечно переволновалась.
Анна сняла с себя куртку, накинула на него — дождик моросил очень нехороший, холодная осень выдалась. Кто-то звонил, она рассеянно посмотрела —  Гена. Злорадно сбросила — потом расскажу, расскажу в деталях, я так тебе расскажу…. Но потом. Папаша. Как тебя твоя курица подобрала — что ты за влияние на нас, дур оказываешь… 
Да, ладно — при чём тут Гена. Ну при чём тут Гена, дура, овца, идиотка — они вышли из леса и пошли на остановку — у Гены жизнь, сама выгнала. Правильно выгнала, но выгнала же, чего теперь. А вот следить за твоим единственным ребёнком — должна ты, и только ты.
Деревья остались позади.
Всё хорошо.
Как будто ничего и не случилось