Воспоминания о маме и немного о Лескове

Праздничный гусь, или вкус воспоминаний.

На каждый большой праздник — будь то Новый год, Пасха или чей-то юбилей — мама, помимо прочих закусок, непременно запекала гуся с гречневой кашей. Этот ритуал был незыблем. Гуся она выбирала тщательно, с особым знанием дела, и заказывала загодя — всегда у «своих». Обычно у родственников в деревне. К примеру, у дяди Вани, своего двоюродного брата. У него испокон веков велось большое хозяйство: корова, козы, разная птица, кролики и своя пасека. И мед оттуда помнится до сих пор: исключительный на вкус, густой, как липовый свет, и пахнущий то ли воском, то ли самой летней травой.

И вот наступал праздничный вечер. Запечённый гусь восседал в огромной блюде-гусятнице посредине стола, словно император на троне, а вокруг теснились его «придворные» — всевозможные салаты, селёдка под шубой и маринованные грибы. Золотистая, почти лакированная корочка переливалась и играла жаркими отблесками под светом большой хрустальной люстры. Налитые бока лоснились аппетитным жирком, соблазняя едоков поскорее отделить сочное бедро и вонзить в него зубы. Всё остальное — и рыба, приготовленная тремя разными способами, и разносолы — было в тот момент лишь почтительным, скромным дополнением к главному действующему лицу. Мама очень любила шампанское, и потому оно лилось в бокалы непременно, звонко и щедро, добавляя общей картине ощущение настоящего пира.

Эти воспоминания о мамином столе невольно возвращают меня к русской литературе, к тому особому, «съедобному» и плотному миру, который так щедро описал Николай Лесков. Его проза вся пронизана запахами хлеба, воска, дегтя и праздничной ветчины. И раз уж в эти дни я о нём вспоминаю, — как не привести ещё один отрывок, уже из его собственных воспоминаний, где еда становится таким же стержнем семейного уклада:

«По строго установленному моим отцом образцу, все прогулки завершались покупкой в попутных лавчонках печёных яиц, особо любимых им кругленьких румяных саек, выпеченных на прилипшей к ним соломе, широченной, крепко прокопчённой углицкой колбасы, яблок и тому подобного. Всё это поедалось на неторопливом марше к дому и в вновь попадавшемся по дороге ларьке запивалось различными квасами, вплоть до знаменитых в своё время «кислых щей» — три копейки бутылка...»

Читаешь это — и чувствуешь ту же безошибочную ноту. Это не просто список продуктов. Это — формула счастья. Формула, в которой сплавлены воедино предвкушение, ритуал, совместное вкушение и простая, грубоватая, но такая честная телесная радость. У Лескова — сайки на соломе и «кислые щи» из ларька; у нас в семье — гусь от дяди Вани и обязательно шампанское. Разный масштаб, разный достаток, но одинаковая суть: праздник — это когда устанавливается глубокая, почти мистическая связь между родными людьми, едой с историей (от «своих» рук) и ощущением изобилия, пусть даже и локального, домашнего.

И теперь я понимаю, что мама, сама того не ведая, следовала той самой лесковской традиции. Её гусь был не просто блюдом. Это был акт любви и памяти, собиравший за столом всё самое важное: связь с землёй (через деревенскую родню), уважение к труду (отбор лучшего) и щедрость, превращающая ужин в пир. Съесть такого гуся — значило причаститься к чему-то большему, чем просто утоление голода. Причаститься к традиции, где в золотистой корочке запечённой птицы таится весь тёплый, надёжный и такой вкусный смысл дома.