Еще из Мишеля Лериса

*

Великолепие света после грозы: двигатель, отменно смазанный дождем, каждую вещь доставляет на должное место — без рывка или скрипа.  Какую безмерную радость (хотя причина может быть и скромной) дарует зрелище, неизменное, но столь теплого цвета, что можно вообразить грядущий взрыв всего, что врезано в освещенные зазубрины!

*

Задумывал это таким образом Эдуар Мане или нет, его Олимпия составлена подобно стеблям роскошного букета плотской любви, помещеным вместе в тесной комнате, предоставившей обстановку:
 объект желания (Олимпия, чья лента и аксессуары лишь подчеркивают её наготу);
 призыв ко страстям, чуждым обычной, обыденной жизни (темнокожая горничная, одетая не по климату);
 мрак тайны, что дозволяет прикасаться к себе, но не может быть принижена лаской (черная кошка).

*

 — Назовим меня своим ирокезом, своим вандалом, своим гунном, своим вестготом, своим остготом...
 — Замолкни, мародер!
 — Как скажешь... ты всегда будешь моим бюро путешествий.

*

Звезда с ветвями, слишком остроконечными, чтобы лицезреть безопасно.
Голубое небо, в котором можно утонуть.
Ночь, чей рассвет изо всех сил пытается очиститься.
Солнце, что видимо только тогда, когда кто-то болен.
Луна, тарелка пустая или гонг в молчаньи.

*

У кровати, где Дездемона только что была казнена мужем, которому Яго внушил мысль, что сбежавшая к нему со скандалом юная дворянка другого сословия и другой расы, рано или поздно должна будет его предать, — стул с высокой спинкой.  Высокий и могучий тенор, игравший Отелло в тот вечер в Парижской опере (я мог бы указать точную дату, но для этого мне пришлось бы рыться в захламленном кабинете с личными архивами, дабы найти хранимую программу среди программ всех спектаклей, что я посещал, если только они не были слегка интересными — труд вряд ли пропорциональный незначительной важности этой хронологической детали), вагнерианский тенор Ханс Байрер, которого я уже слушал и ценил в других ролях, впирает обе руки в спинку стула.  Стул рушится под тяжестью, и на мгновение кажется, что Отелло вот-вот упадет.  Но певец устоял, и происшествие, которое, случись падение, внезапно бросило бы драму в заросли бурлеска, оказывается, напротив, счастливой случайностью.  Никакой расчет в сценической постановке не в силах убедительнее показать геркулесову силу мавра и его сбитое с толку состояние.

*

Рапс, желтизна которого раздражает зубы — больше лимон, чем масло...  Бесчисленное множество вещей, которые не похожи на то, что они на самом деле (например, лист, в котором ничто не выдает легкого, самолет, который, возможно, слишком тяжел, чтобы подражать птице, вычислительная машина, которая не оказывается мозгом) и  многочисленны те, у кого обманчива сама внешность (медведь, что кажется кротким, змея, свернувшаяся на земле, рыба, чьи жабры это не уши, лунный диск, подвешенный высоко, призрачное дерево, спящий мертвец).  Не мутить воду, а резать по живому, не ходить вокруг да около, а хватать двусмысленность за рога или разрубать её, как гордиев узел, — вот, пожалуй, азбука поэзии.