Мертвец

     Во времена, похожие на «сейчас», я часто пребываю в состоянии, схожим с депрессией. Наверное, так, не разбираюсь, психологам, психиатрам да психотерапевтам виднее. И я снова в ней – в тягучей черной массе, из которой, кажется, не выбраться. Все вокруг серое и не имеет никакого смысла. Существуешь для того, чтобы существовать, не иначе.

     На детской площадке лучше всего думается. А что? Поздняя ночь, тишина, прерываемая изредка треском фонаря да разговорчивыми все еще не отошедшими ко сну птицами. Давно не сиделось просто так на качелях, не качалось беззаботно и легко. Впрочем, и в это пресловутое «сейчас» все не так просто – посетила шальную голову такая же шальная мысль. Жаль только разделить не с кем, солнце мое в кровати спит, мешать не хочется своими порывами, когда завтра рано вставать.

     Вспомнились мне моменты из далекого (или все же не совсем) прошлого. Медицинский университет, такой холодный и нелюбимый. Кто мог его любить и за что?.. Это отдельная тема, которая пока меня не волнует вовсе. Всплыл он, в общем-то, в памяти ненадолго, но воспоминание закрепилось в сознании прочно. На третьем курсе водили нас, юнцов, на вскрытие. Уж не помню всех подробностей, да и к чему они? Кровь, расколотый патологоанатомом череп, органы в едином комплексе – все это не имеет ни малейшего значения. Это был человек. Как я, как все вокруг. Он жил, любил, искал себя, во что-то верил и чего-то ждал. Но он был там, на секционном столе, похожий больше на восковую куклу, чем некогда существующего гражданина. Он был мертв.

     А был еще разок, когда мы сами напросились посмотреть на вскрытие после пар. Удивительная возможность нам выпала – увидеть труп маленького ребенка. Он был недоношен, прожил дней десять от силы, множественные пороки не дали ему сполна вдохнуть мир вокруг. Из его глаз, носа, рта струйками стекала кровь, когда преподаватель вытаскивала его язык через глотку. Зрелище не для слабонервных, но мы справились. Тот младенец был мертв.

     Мы все когда-нибудь умрем, такова природа вещей. Но мысль моя совсем не в том.

     Что делало тех бедолаг живыми? Бегущая по сосудам кровь? Бившееся в грудной клетке сердце? Или желание жить и кипучая борьба за… Жизнь? Теперь не спросишь, не узнаешь. Им не посидеть рядом на качелях и не рассказать, что они делали, о чем могли мечтать. Что придавало сущности понятию «живой». И в чем же был мой вопрос… Чем принципиально отличается человек в депрессии от мертвеца, кроме того, что он дышит и знает, что еще жив? 

     Как много слов о том, что нам присуще. Наверное, я преувеличиваю. Покачаюсь еще пару минут, приду домой, выпью безвкусного чаю и лягу спать.

     Пока еще могу.