2. Малость для счастья

Бочкарёв Анатолий. «Наплыв». Повесть

Содержание: Глава 1. Боевая ничья   Глава 2.  Малость для счастья  Глава 3.  Исполнение желаний  Глава 4. Подвиг механизатора   Глава 5. Спасение колхоза «Правды»     Глава 6. Начало операции «Сливки»     Глава 7. Покаяние правофлангового     Глава 8. Мафия наносит ответный удар    Глава 9. Сливки удирали по грозе   Глава 10. Конец подпольного синдиката   Глава 11. Себестоимость намолота тщеславий   Глава 12. Гроза капитализма над кучугурами   Глава 13. Крокодильи слёзы Генералова   Глава 14. Прибавочный центнер чистого социализма   Глава 15. Схватка в камышах   Глава 16. Конец исполнителя желаний


Глава 2.  Малость для счастья

НАЗАВТРА в редакцию мы с Лёнькой пришли первыми. Как-то так получилось - порознь шли, вместе пришли. Что значит - хорошо и сходу  налаженный производственный контакт! И боевая ничья! Установилась она по-видимому надолго.
На ступеньках я естественно опять вежливо попридержал шаг. Ваш ход, дорогой товарищ. Лёнька дёрнул дверь, заперто. Странно. Должна была автоматически раскрыться перед таким начальством. Где ключ?!
- Люсь-ка-а! - Во всё горло заорал он, повернувшись в сторону типографии, размещённой в соседнем деревянном доме.
Оттуда тотчас же доверчивым колобком выкатилась плотная милашка с мокрой тряпкой в руках. Увидев нас, она с улыбкой одёрнула юбку, как будто раньше трудно было сообразить сделать это, выбегая на требовательный мужской зов. Нет, надо обязательно на глазах - вот, мол, какая я аккуратистка, смотрите. Симпатичная и в этих местах и в тех, но вообще-то реально и повсюду бдительная, а никто не ценит. Короче, одёрнула и правильно сделала. Первое правило блондинки, а также брюнетки с шатенкой. Поправить тесёмку на сокровищах и улыбнуться. Ладно, проехали.

Так вот, побежала она вся такая из себя да по выложенной кирпичом дорожке! Словно девочка из страны чудес. По идее бы догнать, если конечно чисто формально. Но она же к нам бежала, можно сказать, мчалась! Так что сказки побоку. В такой ситуации главное ни в коем случае не спешить. Тут никогда не знаешь, чем всё кончится и когда. Это как в том анекдоте - хотел сказать, что люблю, но вовремя подавился. Будем считать, что ком в горле застрял. От восхищения.
- Несу! Несу! - Это она всё-таки о ключе наверно.
Забрав его, Лёнька ловко хлопнул красотку пониже спины и тут же получил от не менее расторопной и чутко ожидавшей этого Люси ответную плюху примерно в такое же место. Как вот такую было бы догонять?!
- Ого-го! Зачем же так больно?! Этак ты всех женихов от себя отпугнёшь! - Лёнька явно поглупел, причём, на глазах.
- А мне всех не надо! - И Люська стрельнула в меня косящими глазами. Класс! Хотя и мимо.
- Ладно, этот  вопрос мы ещё уточним. Давай, спеши на свой производственный участок!
- Даю. - И опять побежала. Это называется «дала»! Лично я отвернулся.

Около восьми к нам заглянул Матвей Иванович, заведующий отделом писем. Сразу и не поймёшь, какой он. Некто обыденный, стёртой формы, деловой. Чиновник, настоящий. Из таких редакторы и вообще начальники иногда получаются. Или не получаются. И вот тогда-то они ходят по отделам и мотают людям душу. Самореализуются хоть так.
- Привет, строкогоны! - Это он обозвал.
- Наше вашим. - Бодро откликнулся Лёнька. - Ох, Матюша, влип ты, старче, по самые уши.
- Чего это? - Насторожился Матвей Иванович.
- Того это. Звонили вчера из «Зари», какой это псих, спрашивают, получил у вас в среднем от несушки по шестнадцать поросят? Шеф уже приказ заготовил на втык.
- Врёшь! - Матвей Иванович, побледнев, ринулся в свой кабинет, к подшивке, а Лёнька, ухмыляясь до ушей, подмигнул мне:
- Потеха!
Теперь ясно, почему Матюша не стал и никогда не станет редактором. Разве можно верить людям?!

Ровно в восемь, с началом шестого сигнала, под окнами редакции прошагал, напевая марш коммунистических бригад, заместитель редактора Иванов-Бусиловский - крупный, с пузом тяжеловеса на пенсии и большими добрейшими глазами человечище. Причём, напевала эта громадина нежным-нежным тенором, искренне, да ещё нисколько не фальшивила. При таких-то словах в таком-то марше! Ни нотки в сторону. Вот что и поразило прежде всего. И это было только начало.
- Здравствуйте, мальчики! - Крикнул он с порога. - Вечером все ко мне! Сегодня ставлю пузырёк!
Лёнька округлил глаза и моментально бросил самописку.
- Вы что-то сказали, Илья Михайлович?!
Иванов-Бусиловский, отдуваясь и вытирая толстую шею огромным, мокрым и измятым платком, вошёл в сельхозотдел и осторожно опустился на робко и подобострастно пискнувший под его тяжестью стул.
- Матюша! - Стукнул он кулаком в стенку. - Иди же сюда! У меня такая радость!
- Не тревожьте вы его, - сделал скорбную мину Лёнька. - Он занят, высиживает семнадцатого поросёнка.
- Брось, Лёша, - отдышавшись, засмеялся зам. - Ты всё шутишь, а тут, брат, такие дела! Вот, в альманахе мои стихи. В аль-ма-на-хе, понимаешь? Это тебе не шуточки.

Тут он не поленился, встал со стула, вышел на середину комнаты и, вытянув перед собой руку с журналом и запрокинув голову, начал с вполне литературным подвывом, всё тем же, музыкальным, сильно искренним и точным тенором:
- За рекой игривою Под густою веткою С девушкой красивою Целовался крепко я…
Лёнька фыркнул, закашлялся и, показывая настороженно умолкнувшему поэту на своё горло, мол, захлебнулся от восторга, схватился за стакан с водой, а потом за сигареты. Иванов же Бусиловский, ещё выше подняв голову, продолжал в сладкой, глухариной истоме:
- Думалось, что нежная Встретилась мне надолго, Что любовь безбрежная Свяжет дружбой натуго.

Стихи для Иванова-Бусиловского – оказывается, половина жизни, если не бОльшая, то лучшая - точно. Впоследствии мне приходилось не раз убеждаться в непреложности сего прискорбного для редакции факта. Бусиловский заводился ещё на пороге, приходил со стихами, с ними же уходил. С ними или в них наверно спал. Даже сидя за статьёй, он то и дело отвлекался и начинал комбинировать рифмы и ритмы. Как рассказал Лёнька, из-за недостатка комнат в маленьком, хоть и двухэтажном здании редакции к нашему заму одно время подселили отдел писем в лице Матюши Кравченко, с которым в молодости самому как-то так случилось написать документальный роман о прогрессивной колхозной жизни.
Такое соседство сугубо камерной поэзии и передовой публицистической прозы сразу же выбило из колеи весь творческий коллектив газеты, привлекло внимание типографского взвода обеспечения и соседнего, в этом же здании располагавшегося, райфинотдела, по роду деятельности всегда подозрительного и склонного к дотошному анализу любого обнаруженного факта.

Бой начинался прямо с утра. Иванов-Бусиловский, а тенорище у него по децибелам бывает, дай боже! - с классическим, тончайшим взвоем читал сначала свои новые, ещё тёплые, только выпеченные стихи. Тут же переключался на Пушкина и Есенина, бесстрашно сравнивая их произведения и образы со своими и убеждая публициста Матюшу в том, что современная поэзия более проникновенна, демократична и, в то же время, если хотите, куда более лирична. Не имея такой прекрасной дикции, как у Бусиловского, публицист начинал орать. Притом, басом. Это на тенора-то!.. Вроде как рявкать.  Вообще Матюша был истинно народным интеллигентом, то есть, не только понимал тонкие намёки, но и вполне мог дать за них в глаз. Поэтому Илья Михайлович его всё же остерегался, хотя и сам был точно таким же.

Матюша не оставлял камня на камне от современных поэтов, называя их жалкими попугаями, не способными самостоятельно мыслить, а тем более по-человечески, не извращённо, чувствовать прекрасное. Илья Михайлович тонко намекал на номер древнейшей профессии, которой в совершенстве владел соперник, впрочем, как и он сам. Обе воюющие стороны не замечали, что и в дверях их кабинета и под окнами собирались слушатели, изредка раздавались аплодисменты, делали встревоженные перебежки милиционеры и фининспекторы. С короткими перерывами для срочной работы и на обед жаркий диспут продолжался до позднего вечера. И так бывало - чуть ли не каждый день.
Редактор, которому надоели эти встречные затяжные бои на подведомственной ему территории, вынужден был через неделю отсадить своего зама из отдела писем. Так мэтры и не успели дать в глаз друг другу. Каждому не позволил сделать это равномощный потенциал соперника. Паритет способностей дать в глаз или во рту покарябать вообще великая вещь. Даже на уровне держав, не говоря уже о народных интеллигентах. Конфликт перешёл в стадию затяжной холодной войны, теперь на автономных, можно сказать суверенных территориях.

Публицистика осталась на своей новой, отвоёванной территории. Поэзия же перешла в отдельный, освободившийся у финансистов, кабинет по соседству с секретариатом, представленным очень тощим, высоким и тоскливым Григорием Евдокимовичем Красниковым, в довершение ко всему, пугающе, то есть, как бы по-городскому интеллигентным - этот умел слушать. Да ещё и молчать! При этом не предпринимать ни малейшей попытки дать в глаз! Такие в среде пишущей провинциальной братии - действительно, крайне редки, буквально, как кометы. Но и столь же, в случае чего, опасны. Таким людям не верят по определению. Поскольку чуть что - сносят эти гады любого прямо на корню. Что им какой-то глаз, когда можно сразу зарубить строк двести, а то и триста! И что интересно – почти всегда словно бы за дело. Как потом выясняется. И при этом пожаловаться на него некому! Даже милиция молчит себе и всё тут!

Сегодня ответственный секретарь немного запоздал, но как только он появился в дверях редакции, Иванов-Бусиловский немедленно потребовал его к себе, тоненько закричал, едва тот обнаружился на ближней дистанции:
- Гриша! Я же говорил тебе, что напечатают! Вот, смотри!
- Что это? - Красников не спеша взял журнальчик. - Ага. А что, недурно, совсем недурно. И я говорил, что это у тебя неплохая вещь. Даже заголовок оставили. Что ж, я рад. От всей души поздравляю.
Иванов-Бусиловский благодарно обнял деликатного Красникова и, вожделенно попискивая, буквально унёс его к своему кабинету. И оттуда тотчас же поплыли по всему зданию на редкость дивные рифмованные строки. То была очередная «неплохая вещь», пока ожидающая выхода в свет.

Летучка прошла судя по всему достаточно быстро и гладко, если не считать прозвучавшей в самом начале возмущённой речи заведующего отделом писем.
- Этому пора положить конец! - Матюша, брызжа слюной, не глядел в сторону могучего каратиста Лёньки. - Всему есть какой-то предел. И я не намерен больше терпеть издевательства, этот предел настал. Как хотите. - Но в глаз не дал. Постеснялся.
- В чём дело? - Сухо прервал редактор. – Конкретнее.
- Или я или он! - Матюша уткнул дрожащий перст в Лёньку, тот невинно сморгнул белыми ресницами.
Узнав, в чём суть конфликта, редактор размеренно откашлялся, строго глянул поверх Ленькиной головы на портрет потупившегося товарища Есенина.
- Нехорошо, Леонид Васильевич. Должен вам сказать, шутить никому не возбраняется, но надо и меру знать. А этими своими поросятами вы с самого утра по-свински испортили человеку настроение.
- А время? - Заёрзал на стуле Матюша. - Вы знаете, сколько я его потерял, пока копался в подшивке? Пол-репортажа можно написать. Вон в Японии за полчаса простоя не по вине производства выгоняют с работы, а я почти час потерял.
Взгляд редактора говорил - я б вас, япона мать, обоих выгнал, да некем заменить.
Лёнька встал и, раскаянно жмурясь, принёс свои глубочайшие извинения за дружеский розыгрыш. Матюша наконец отдышался. А потом вдруг заалел, может быть стыдно стало за свой про-японский выпад. Не до конца обоснованный и идеологически не совсем выдержанный. Но - делать нечего - всё сказано. Проехали. Может и не посадят.

Обзор газеты за неделю делал Иванов-Бусиловский. Он мягко прошёлся по всем отделам, похвалил коллег за своевременное освещение подготовки к уборке урожая, отметил фельетон Матюши «Мокрое дело» о торговле подмоченным сахаром в районном гастрономе и, пожелав чаще печатать произведения членов литературной группы, осел на скрипучий стул, словно пригвоздив его к полу. Редактор, Владимир Николаевич Белошапка - высокий крепыш, солидную лысину которого ветхим венцом обрамляли редкие, выцветшие волосы, - слушал своего зама, понимающе кивая головой, и посматривал в окно, в окружающую действительность - там ходили суровые люди и весёлые гуси. Как-то вот так. В таком раскладе.
Счастливый Иванов-Бусиловский сегодня не мог никого критиковать. Когда он сел, редактор вопросительно оглядел всех и убедился в окончательном молчании каждого. Значит, пора говорить самому. Редактор вздохнул и насуровил брови.
- Илья Михайлович нынче не в настроении. Вернее, должен вам сказать, слишком в настроении.
- Почему же?! - Улыбаясь и широко, по-былинному разводя руками, возразил соловьиным голосом Бусиловский.
- И не спорьте, Илья Михайлович. У нас, должен вам сказать, далеко не всё так благополучно, как это выглядит с ваших слов. Сельхозотдел, действительно, вовремя начал предуборочную кампанию, но материалы на эту тему представлены пока что лишь информациями. Вчера на бюро райкома, должен вам сообщить, был обобщён опыт колхоза «Колос», где собираются применить на жатве много нового. А мы дали об этом всего десятистрочную информацию. В «Заре» и «Большереченском» прошли взаимопроверки, о которых мы вообще ничего не сказали.
- Сказали! - Вскинулся Лёнька.
Белошапка нетерпеливо поднял руку, очень вежливо предлагая сидеть и не выскакивать, когда не просят. Вообще порядки тут действительно вольные, и это ещё если мягко выразиться. Никто никого особо не строит. Глазками только зыркают друг на друга, стульями скрипят, да ручки поднимают вверх. Чисто номинально, конечно. Сплошная ламбада.

- Дали информацию с сообщением о взаимопроверках, но не о фактах, которые при этом были вскрыты. Это совсем другое дело, и не такой информации ждёт от нас райком. Не будем терять времени. Сегодня выезжайте в «Колос» и давайте оттуда глубокий материал. Ясно-понятно?!
- Так точно! – По-сержантски откозырял бесшабашный Лёнька. - А на чём?! - И ресницами своими белыми-невинными - морг-морг.
- На полуторке. А завтра двигаетесь так: один в «Зарю», другой в «Большереченский». Оттуда организуете выступления участников рейдов взаимопроверки. Ясно-понятно?!
- Но завтра-то как с транспортом? - деловито осведомлялся настырный Куделин.
- И завтра машина развезёт, и послезавтра, - принципиально отрезал редактор и приласкал моего непосредственного шефа Лёню холодными серыми глазами. - Мотоцикл, Лёня, как я сказал, ты больше не получишь. О твоём сальто говорят по всему району, должен я тебе сказать.
Лёнька нахохлился и пожал плечами:
- Это дело случая. И с вами могло быть такое.
- Не могло и не может. Я вперегонки с «волгами» не езжу, знаю дистанцию.
- Да-да, у вас работа такая. А мне не даёте, пускай Виктор ездит, -  не сдавался Лёнька. - У него права есть.
- Как?! Права?! - Поразилась летучка. - Журналист - и с правами?! Кто дал?!
Воцарилась неловкая тишина. Я даже не знал, куда глаза девать от скромности.
- Кхм, - деликатно кашлянул Иванов-Бусиловский и потупился, ему больше всех за меня неудобно стало. И вправду добрейший человек.
- Права? -  Повернулся ко мне редактор. - Правда?! Хм… Как же это вас? Ладно, это другой разговор. Однако… Ладно, проверим и документально и  визуально. М-м. Хотя, должен вам сказать, что это одно и то же. - И совершенно сбитый с толку редактор самокритично улыбнулся. - Тогда мотоцикл будет ваш, согласен. Потом. Закрепляю.
- Ага, который раз! - пробурчал вольнолюбивый Куделин.
- Все свободны. А вас, Бусиловский, я попрошу остаться!

ОСТАЛСЯ позади заливаемый соловьиными трелями редакторский кабинет. В нашем отделе, разыскивая затерявшийся в ворохе бумаг на столе блокнот, Лёнька, раздражённо щурясь, сделал краткое сообщение, о каком сальто говорил редактор. Погнавшись как-то за «волгой», лихой завсельхозотделом, несмотря на завесу поднятой ею пыли, вслепую пошёл на обгон и чуть не врезался во встречную машину. Только чудом ему удалось уйти от крепкого поцелуя с нею влево и на полной скорости подобно каскадёру перелететь через залитый водой кюветище, целый противотанковый ров.
- Полёт вышел поистине мастерский, как на планере. И обошлось бы всё нормально, да в «волге» секретарь райкома сидел, а он в спорте совсем не понимает. Вот и раздули теперь кадило - факел на всю округу, как от попутных газов, ты понял, конечно, каких. Но не лишать же человека руля из-за такой ерунды!
Отыскав, наконец, блокнот, Лёнька, по-прежнему злясь, сорвал с вешалки потрёпанную кожаную куртку и мы пошли к гаражу. Там пчёлкой хлопотал, жужжал Сашка Волков - шоферюга из шоферюг, изгнанный из автобазы, как он сам говорил, за нарушение спортивного режима. Фрукт ещё тот, как выяснилось впоследствии. Это вообще, а в частности, водила он, конечно, от бога. И немножко от чёрта. Короче, когда как - поэтому наш человек.
- Саня, заводи свой кадиллак, - скомандовал Лёнька и полез в кабину, начальник всё ж, хоть и лишённый руля.
- Рад стараться, вашбродь, - хрипло откликнулся Саня, продолжая ковыряться в моторе. - Только он, сука нехорошая, не заводится!
- Ты брось эти шуточки! - Продолжал мелочиться задетый за живое Куделин.
- Может в бензин что попало? - Предположил я.
- Не исключаю такой возможности. - И Саня ехидно добавил: - Должен вам сказать. Но всё дело в искре, я-то уж знаю, хотя и беспартийный.
- Дай-ка заводилку! - Лёнька вылез. - Я тебе покажу, как искры добываются. Потеть надо, дорогуша, потеть. Витёк, жми педаль!

Полуторка - древняя. Наверно, ещё на фронт снаряды возила. Старый, проржавевший до дыр, капот, сколоченная из досок и фанеры кабина, крылья фордовского фасона образца тридцатых годов, готовые отвалиться над каждой колдобиной, но всё же не отваливающиеся, и, наконец, грохочущий и подпрыгивающий на малейшей кочке деревянный кузов - таков внешний вид нашего кадиллака, а в чём-то может и роллс-ройса. Но! Но внешность его обманчива. Неприглядная надстройка прочно стояла на новой раме, под проржавленным капотом билось, правда, иногда и с перебоями, мощное сердце современного «газона», не менее могучий карданный вал приводил в действие местами сверкающий ещё заводской краской задний мост.
Слишком длинная для полуторки рама вынудила Александра Волкова, главного конструктора этого автометиса, для правильного распределения центра тяжести отнести кузов несколько назад, благодаря чему между ним и кабиной образовался почти метровый просвет. Сверхоригинальная, допотопная конструкция, ярко-зелёный цвет чудо-грузовика, на борту которого Санька большими белыми буквами вывел любимые лозунги-девизы автоинспекторов: бодрый, предостерегающий «Не уверен -  не обгоняй!» и сентиментальный «Тебя ждут дома!» - приводили в восторженное умиление всех шоферов в районе - за его пределы выезд кадиллаку был категорически запрещён. Они давали его водителю блестящие возможности часто воспроизводить в действии знаменитый эпизод из ремарковских «Трёх товарищей».
Выглядывая из кабины для лучшей ориентировки, Сашка корчил уморительно-скорбные рожи, всем своим видом наглядно демонстрируя унизительные переживания молодого шофёра, только что получившего права 3-го класса и волею закономерного поэтому случая попавшего на ископаемую рухлядь. Этим он ещё больше прибавлял веселья на дороге и окончательно усыплял бдительность дорожных асов, наконец получивших шанс самоутвердиться. Кто же у нас упустит возможность над кем-нибудь безнаказанно поизмываться?!

Сегодня сразу за околицей к нам в хвост пристроился новенький небесно-голубой «Зил». Наверняка тоже издеваться будет. Что ж, чему быть - того не миновать! Чубатый шофёр «Зила», сразу по достоинству оценив начертанный на заднем борту сентиментальный призыв подумать о родных, о доме, прежде чем решаться на обгон, чуть ли не по пояс высунулся из своей комфортабельной кабины и выкрикивал что-то совершенно смущённому, робко оглядывающемуся назад Саньке. Поравнявшись с нами, чубатый заорал уже совершенно отчётливо:
- Эй, на гробе! Придержи маленько!
Санька выставил из кабины голову, застенчиво улыбнулся, чем породил у обгонщика взрыв торжествующего хохота, и помахал рукой вперёд, скромно уступая дорогу.
Тут и началась хохма. «Зилок» лихо рванулся на обгон. Но чубастик, собираясь последний раз поржать над допотопной полуторкой, вдруг с изумлением обнаружил, что она по-прежнему, подпрыгивая и громыхая всеми костями, как ни в чём не бывало, бежит рядом. Не веря глазам своим, он постучал по спидометру - всё правильно. «Зил» увеличил скорость по меньшей мере на 20 километров, но это совершенно не отразилось на местоположении гробовидного транспорта.

Мне через заднее стекло было видно, как ликующе подпрыгивал в кабине Лёнька. Представляю, как изысканно проявлял он свои чувства. «Зил» меж тем взвыл дурным голосом и буквально полетел вперёд, ясно, что сейчас уж изо всех сил. Теперь тот, с чубчиком, наверное, не сомневался, что заколдованная полуторка наконец осталась позади и её двуличный негодяй-водитель наконец вволю и поделом наглотается пыли. Бедного хватил столбняк, когда, скосив глаза вправо, он всё на том же месте и расстоянии опять увидел ядовито-зелёную уродливую кабину, из которой скалились две торжествующие рожи. В кузове ещё вполне прилично хохотал и я сам.
- Утри носик, крошка! Чао, бамбино! Не кашляй, урод! - Долетало, как орал чубастику Лёнька, наконец-то у него поправилось настроение.
- Сделай дяде ручкой! - Вопил Санька.
- До свиданья, друг мой, до свиданья! - Кричал даже я, поддавшись всеобщему накалу страстей.

На глазах у впавшего в транс водителя «Зила» полуторка превратилась в ревущего зверя, рванулась вперёд и закрыла всю дорогу густой завесой пыли. Всё было кончено. Один чубчик мы уже напудрили. Закучерявили. Не измывайтесь - и над вами тогда не будут, может быть! По-моему что-то такое всё же где-то есть в моральном нашем кодексе. Или было. Пока не сплыло.
Чистый ветер бил в лицо. И почему-то так хорошо стало на душе. Вот странно, почему-то всегда, когда кого-то обставишь, именно так и становится. Даже когда совсем чуть-чуть обойдёшь. А уже словно бабочки внутри взлетают. Как же мало для счастья надо!