Энгельс в трудах о сельских общинах

     В такой стране, как Германия, где еще добрая половина населения живет земледельческим трудом, сельский и промышленный пролетариат непременно должны познакомиться с тем, как возникла современная крупная и мелкая земельная собственность.
 
     Нынешней нищете подёнщиков и нынешней долговой кабале мелких крестьян необходимо противопоставить древнюю общую собственность всех граждан общины, которая охватывала всё, что для них тогда действительно являлось «отечеством», те есть унаследованным свободным общим владением. Поэтому здесь дано краткое историческое описание того древнейшего земельного строя германцев, который сохранился до наших дней в виде жалких остатков того строя, который на протяжении всего средневековья служил основой и образцом устройства всякого общественного труда, который пронизывал всю общественную жизнь не только Германии, но и Северной Франции, Англии и Скандинавии. И все же он был столь основательно забыт, что лишь в последнее время Г. Л. Мауреру пришлось снова открывать его действительное значение.

     Два стихийно возникших факта господствуют в первобытной истории всех или почти всех народов – разделение народа по признаку родства и общая собственность на землю. Так было и у германцев. Деление на племена, родовые группы и роды, принесенные ими из Азии, деление, по которому еще в римскую эпоху их боевые отряды строились так, что всегда плечом к плечу стояли ближайшие родичи, — это же деление определяло у них порядок овладения новым районом к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Каждое племя оседало на новом месте не по прихоти и не в силу случайных обстоятельств, а в соответствии с родственной близостью соплеменников.
 
     Более близким по родству крупным группам доставалась определенная область, в пределах которой опять-таки отдельные роды, включавшие определенное число семей, селились вместе, образуя отдельные села. Несколько родственных сел образовывали «сотню», а несколько сотен образовывали округ и совокупность этих округов составляла самый народ. Земля, на которую не притязало село, оставалась в распоряжении сотни, а то, что не попадало в надел сотни, оставалось в ведении всего округа.  Оказывавшаяся и после этого неподелённой земля — большей частью очень значительная площадь — находилась в непосредственном владении всего народа. Так, в Швеции мы встречаем все эти различные ступени общинного владения рядом друг с другом. Каждое село имело сельскую общинную землю и наряду с этим существовала общинная земля сотни, округа и, наконец, общинные земли, на которые претендовал король, как представитель всего народа в целом и поэтому в данном случае носившие название королевской альменды.  Однако все эти земли без различия, даже и королевская, назывались альмендами, общинными землями.

     Если в Германии и существовала когда-либо эта форма старошведского земельного общинного строя, относящегося со своими точно определёнными подразделениями во всяком случае к более поздней ступени развития, то она быстро исчезла. На весьма обширной площади земли, которая предоставлена была вначале каждому отдельному селу,  быстро увеличивающееся население основывало ряд дочерних сел, которые вместе с материнским селом в качестве равноправных или не вполне равноправных участников образовывали теперь единую общину. Поэтому, насколько источники позволяют проникнуть в прошлое, мы находим повсюду в Германии большее или меньшее число сел, соединенных в одну общину.

     Однако над этими союзами, по крайней мере в первое время, стояли еще более обширные общинные союзы, которые охватывали сотни или округа, и, наконец, весь народ первоначально составлял единую большую общину для распоряжения землей, остававшейся в непосредственном владении народа.

     Вплоть до того времени, когда Франкское государство подчинило себе германские земли на восточном берегу Рейна, центр тяжести общины, по-видимому, находился в округе, а округ, собственно говоря, и охватывал все общинные земли. Ибо только этим и объясняется, что при возникновении административного деления Франкского государства так много старых крупных общин снова появляется в качестве судебных округов. Но уже вскоре после этого началось раздробление старых крупных общин,которые включали от шести до двенадцати сёл.

      Во времена Цезаря по крайней мере значительная часть германцев, — а именно племя свевов, еще не перешедшее к прочной оседлости, — обрабатывала пашню сообща. Происходило это, как можно предполагать по аналогии с другими народами, следующим образом: отдельные роды, включавшие в себя по нескольку связанных узами близкого родства семей, обрабатывали сообща предоставленную им землю, которая из года в год подвергалась переделу, продукты же распределялись между семьями по общинным законам.

     Мы и теперь еще можем видеть на Мозеле и в Хохвальде, в так называемых подворных общинах, как это происходило. Вся пахотная земля, поля и луга — правда, уже не ежегодно, но все же через каждые 3, 6, 9 или 12 лет —там соединяются в один общий массив и делятся на некоторое число «конов» в зависимости от расположения и качества почвы. Каждый кон в свою очередь делится на столько равных частей в виде длинных узких полос, сколько правомочных членов имеется в общине; эти части распределяются между ними по жребию, так что каждый член общины получает первоначально равную долю в каждом коне, т. е. от каждого участка, отличающегося своим расположением и качеством почвы. В настоящее время наделы стали неравными в результате дробления при наследовании, вследствие продажи и т. д., но старый полный надел все еще составляет ту единицу, по которой определяются размеры половины, четверти, восьмой и прочих долей надела. Необработанная земля, леса и пастбища остаются общинным владением для совместного пользования.

     Та же самая древняя система удерживалась вплоть до начала нашего столетия в баварском Рейнском Пфальце в виде так называемых жеребьевых участков, пахотная земля которых впоследствии перешла в частную собственность отдельных членов общины. И подворные общины находят для себя все более выгодным прекращать переделы и превращать владение, переходящее от одного к другому, в частную собственность. Таким образом, большинство из них, а местами даже и все они в течение последних сорока лет отмерли и превратились в обыкновенные села мелких крестьянских хозяйств, которые, как правило, вынуждены были продавать свою рабочую силу более богатым собственникам, чтобы выжить, при сохранении общинного пользования лесами и пастбищами.

     Первым земельным участком, перешедшим в частную собственность отдельного лица, была земля, на которой стоял дом.  Неприкосновенность жилища — эта основа всякой личной свободы — была перенесена с кибитки кочевника на бревенчатый дом оседлого крестьянина и постепенно превратилась в полное право собственности на усадьбу. Это произошло уже во времена Тацита. Усадьба свободного германца, должно быть, уже тогда выделилась из общины и, став тем самым недоступной для должностных лиц общины, явилась надежным убежищем для беглецов, как это описывается в позднейших уставах общины и отчасти уже в «Правдах» V—VIII столетий.  Ибо святость неприкосновенности жилища была не следствием, а причиной превращения его в частную собственность.

     Спустя четыре-пять столетии после Тацита мы встречаем в «Правдах» также и пахотную землю в качестве наследственного, хотя и не безусловно свободного владения отдельных крестьян, которые имели право распоряжаться ею путем продажи или иной формы отчуждения. Для объяснения причин этого превращения мы имеем два основания.

     Во-первых, с самого начала в самой Германии наряду с уже описанными замкнутыми селами с полной общностью полей существовали и такие села, где кроме приусадебных участков также и поля были выделены из общины и переданы отдельным крестьянам в наследственное пользование. Но это бывало лишь там, где к этому, так сказать, вынуждал характер местности: в тесных долинах, как в Бергском округе, или на узких плоских возвышенностях между болотами, как в Вестфалии.

     Позднее так было в Оденвальде и почти во всех альпийских долинах. Здесь село, как и сейчас еще, состояло из разбросанных одиночных дворов, вокруг каждого из которых были расположены принадлежащие ему поля. Передел здесь осуществить было нелегко, и, таким образом, в распоряжении марки оставалась только окружающая невозделанная земля. Когда же впоследствии приобрело значение право распоряжения усадьбой путем передачи ее третьим лицам, то у таких владельцев дворов оказалось выгодное преимущество. Стремление добиться такого же преимущества могло и в некоторых селах с общинным владением полями привести к постепенному прекращению обычных переделов, а тем самым и к превращению отдельных наделов общинников в наследственные и отчуждаемые.

      Новые завоевания привели германцев на римскую территорию, где много столетий земля была частной собственностью (и притом римской, неограниченной) и где завоеватели при своей малочисленности никак не могли совершенно устранить столь глубоко укоренившуюся форму владения. Подтверждением связи между наследственной частной собственностью на поля и луга с римским правом — по крайней мере на прежней римской территории — служит также то обстоятельство, что сохранившиеся до нашего времени остатки общинной собственности на возделанную землю встречаются именно на левом берегу Рейна, т. е. хотя и в завоеванной, но совершенно германизированной области.

     Когда франки поселились здесь в V столетии, у них еще должна была существовать общность полей — иначе мы не смогли бы обнаружить там теперь подворные общины и жеребьевые участки. Но и сюда вскоре неудержимо проникло частное владение, ибо только о нем находим мы упоминания в «Рипуарской правде» VI века, когда речь идет о возделанной земле. И во внутренней Германии пахотная земля, как сказано выше, также вскоре перешла в частное владение.

     Если, однако, германские завоеватели и перешли к частному владению полями и лугами, т. е. при первом распределении земли или вскоре после него отказались от новых переделов (в этом только и состоял переход), то, с другой стороны, они всюду ввели свой германский общинный строй с общим владением лесами и пастбищами и с верховной властью марки также и над поделенной землей. Это было проделано не только франками в Северной Франции и англосаксами в Англии, но и бургундами в Восточной Франции, вестготами в Южной Франции и Испании, остготами и лангобардами в Италии. Впрочем, в этих последних странах, насколько известно, следы существования общин сохранились до настоящего времени только в высокогорных местностях.

     В результате отказа от новых переделов пахотной земли общинный строй принимает теперь ту форму, в какой он выступает перед нами не только в старых «Правдах» V—VIII веков, но также в английских и скандинавских средневековых судебниках, в многочисленных германских Общинных Уставах от XIII до XVII столетия и в обычном праве Северной Франции.

     Община, отказавшись от права периодического передела пахотной земли и лугов между отдельными своими членами, из всех прочих своих прав на эти земли не уступила ни одного. А эти права были весьма значительны. Община передала свои земли отдельным лицам только с целью использования их в качестве пашен и лугов, но не для какой-либо другой цели. На то, что выходило за эти пределы, частный владелец не имел никакого права. Найденные в земле сокровища, залегавшие глубже, чем достает сошник, первоначально принадлежали поэтому не владельцу, а общине; то же относится к праву добывать руду и т. д. Все эти права впоследствии были узурпированы феодалами и князьями и обращены ими в свою пользу.

     Но и пользование полем и лугом было подчинено контролю и регулированию со стороны общины, что осуществлялось следующим образом. Там, где господствовало трехполье, — а это было почти везде, — вся пахотная земля села делилась на три одинаковых по размеру поля; каждое из них попеременно предназначалось один год для озимых посевов, второй год для яровых, третий год шло под пар. Таким образом, село каждый год имело свое озимое, яровое и паровое поле. При распределении земли заботились о том, чтобы каждый член общины получал одинаковую долю во всех трех полях и мог бы, таким образом, без ущерба подчиняться принудительному севообороту общины; в соответствии с этим озимые он должен был сеять только на своем участке озимого поля и т. д.

     Что же касается парового поля, то, пока оно находилось под паром, оно всякий раз снова переходило в общее владение и использовалось всей общиной в качестве пастбища. А как только кончалась уборка урожая на двух других полях, они также снова возвращались в общее владение до нового посева и использовались в качестве общинного выгона. То же самое относится к лугам после осеннего сенокоса. На всех полях, где должен был пастись скот, владелец обязан был удалить изгороди. Этот так называемый принудительный выпас естественно требовал, чтобы время посева, как и жатвы, не зависело от воли отдельного лица, а было для всех общим и устанавливалось общиной или обычаем.

      Вся остальная земля, т. е. все, что не входило в усадьбу и в пахотный надел: лес, пастбища, пустоши, болота, реки, пруды, озера, дороги, места охоты и рыбной ловли, — оставалась, как и в старину, общинной собственностью, предназначенной для совместного пользования. Подобно тому как доля каждого члена общины в поделенной пахотной земле была первоначально для всех одинаковой, так же одинакова была и доля его в пользовании «общими угодьями общины». Способ этого пользования определялся всеми членами общины; таким же образом устанавливался способ наделения, когда уже возделанной земли больше не хватало и от общих угодий марки отрезывался участок для возделывания.

     Общие угодья общины использовались главным образом для выпаса скота и откармливания свиней желудями; кроме того, леса доставляли строительный материал и дрова, листья для подстилки, ягоды и грибы, а болота, если они имелись, — торф и ягоды. Постановления о пастбищах, об использовании леса и т. д. составляют главное содержание многочисленных, сохранившихся от различнейших периодов развития Общинных Уставов как единого закона для всех общинников. Они были записаны в те времена, когда старое неписанное обычное право начинало оспариваться.
 
     Сохранившиеся еще общинные леса являются жалким остатком этих древних неподелённых общих угодий. Другим пережитком, по крайней мере в Западной и Южной Германии, является глубоко коренящееся в народном сознании представление, что лес есть общее достояние и каждый может собирать в лесу цветы, ягоды, грибы, буковые орешки и т. д. и вообще имеет право делать все, что ему угодно, пока и поскольку он не причиняет вреда. Но и здесь Бисмарк позаботился о том, чтобы своим знаменитым законом о сборе ягод установить в западных провинциях старопрусские юнкерские порядки. 

     Наряду с одинаковыми земельными наделами и равными правами в пользовании общими угодьями члены общины имели первоначально одинаковую доступность к участию в законодательстве, управлении и судопроизводстве в пределах общины. В определенные сроки — а если нужно было, то и чаще — собирались они под открытым небом для обсуждения общих дел общины, а также для судебного разбирательства нарушений её обычаев и для разрешения разных тяжб.

     Древнее германское народное собрание в небольшом масштабе являлось не чем иным, как собранием членов общины, где вырабатывались законы, правда, только в редких, самых необходимых случаях. Так же избирались должностные лица, проверялась их служебная деятельность, главным же образом так творился суд. Председатель должен был только ставить вопросы, приговор же выносился общим решением всех присутствующих.

     В древние времена строй общины был почти единственным общественным устройством тех германских племен, у которых не было королей. Старая родовая знать, которая пришла в упадок во время переселения народов или вскоре после него, легко приспособилась к этому строю, как и все стихийно возникшее вместе с ним, точно так же как кельтская клановая знать еще в XVII веке уживалась с ирландской земельной общиной.

     И древнегерманская сельская община пустила столь глубокие корни во всей жизни германцев, что мы обнаруживаем ее следы на каждом шагу в истории развития германского народа. В древности вся публичная власть в мирное время была исключительно судебной властью и находилась в руках народных собраний, округов, наконец, всего племени.

     Но народный суд был только народным судом общины, действовавшим в случаях, которые касались не только дел общины, но и входили в сферу публичной власти. Даже когда с образованием административного окружного устройства государственные окружные суды были отделены от общины, то и тогда судебная власть оставалась в руках народа. Только когда древние народные вольности уже пришли в сильный упадок и исполнение судебных обязанностей, наряду с военной службой, стало тяжелым бременем для обедневшего свободного населения, только тогда Карл Великий мог в окружных судах большинства местностей заменить народные суды судами назначенных судей.

     Но это нисколько не коснулось судов общины. Напротив, они сами оставались еще образцом для судебных норм средневековья, в которых только сеньор ставил вопросы, приговор же выносили сами полноправные члены общины. Сельский строй являлся исключительно строем самостоятельной сельской общины и переходил в городской строй, как только село превращалось в город, т. е. укреплялось посредством рвов и стен.

     Из этого первоначального строя городской общины выросли все позднейшие городские устройства. И, наконец, по образцу общинного строя создавались уставы бесчисленных вольных товариществ средневековья, основанных на общности землевладения и производимой продукции, особенно в уставах вольных цехов. Предоставленное цеху исключительное право занятия определенным ремеслом рассматривалось совершенно так же, как общинное право. С таким же, как там, рвением и часто с помощью тех же самых средств цехи заботились о том, чтобы целиком или возможно точнее уравновесить как долю участия каждого своего члена в общем объекте пользования, так и в доле производимых средств для жизни, а также в доле их денежного дохода.

     Такую же изумительную приспособляемость, какую проявил общинный строй здесь в различнейших областях общественной жизни и перед лицом самых разнообразных потребностей, обнаруживает он и в дальнейшем ходе развития земледелия и в борьбе с растущей крупной земельной собственностью. Этот строй возник одновременно с поселением германских племен в Германии, — следовательно, в такое время, когда скотоводство было главным источником пропитания, а принесенное из Азии, но полузабытое земледелие только лишь начинало возрождаться.
 
     Принципы общины сохранялись на протяжении всего средневековья в тяжелой непрерывной борьбе общинников с землевладельческой знатью. Однако потребность в ней всегда была еще настолько велика, что повсюду, где знать присвоила себе крестьянскую землю, устройство сел, попавших в феодальную зависимость, оставалось общинным устройством, хотя и сильно урезанным в результате посягательств феодалов.
 
     Ниже будет приведён пример этого. Общинный строй приспосабливался к самым изменчивым отношениям владения возделанной землей, пока еще существовали общие угодья в рамках общины, а также к разнообразнейшим правам собственности на них, когда община перестала быть свободной от власти феодалов. Община погибла вследствие разграбления почти всей крестьянской земли, как поделённой, так и неподелённой, — разграбления, произведенного дворянством и духовенством при благосклонном содействии королевской власти. Но экономически она устарела, потеряв жизнеспособность в качестве формы земледельческого производства, фактически лишь с тех пор, как гигантский прогресс сельского хозяйства за последние сто лет превратил земледелие в науку и привел к появлению совершенно новых форм общественного производства.

     Основы общинного строя начали подрываться уже вскоре после переселения народов. В качестве представителей народа франкские короли завладели огромными земельными пространствами, принадлежавшими всему народу, в особенности лесами, чтобы затем расточать их в виде подарков своей придворной челяди, своим военачальникам, епископам и аббатам. Таким путем они заложили основу позднейшего крупного землевладения дворянства и церкви. Последняя еще задолго до Карла Великого владела доброй третью всех земель во Франции; несомненно, что такое соотношение в течение средних веков имело место почти во всей католической Западной Европе.

     Продолжавшиеся без конца внутренние и внешние войны, неизменным последствием которых были конфискации земель, разорили огромное число крестьян, так что уже во времена Меровингов имелось весьма большое количество свободных людей, лишенных земли. Беспрерывные войны Карла Великого сломили главную силу свободного крестьянства. Первоначально каждый свободный владелец земли был обязан служить в армии и должен был на свои средства не только вооружиться, по также и прокормить себя на военной службе в течение шести месяцев.
 
     Нет ничего удивительного в том, что уже во времена Карла на военную службу мог действительно быть взят едва лишь каждый пятый мужчина. Во время хаотического правления его преемников свобода крестьян еще быстрее сводилась на нет. С одной стороны, бедствия от набегов норманнов, вечные войны королей и междоусобицы знати вынуждали свободных крестьян, одного за другим, искать себе покровителя. С другой стороны, алчность той же знати и церкви ускоряла этот процесс; хитростью, обещаниями, угрозами, силой они подчиняли своей власти еще больше крестьян и крестьянских земель.

     Как в том, так и в другом случае крестьянская земля превращалась в господскую и, самое большее, вновь передавалась крестьянам в пользование за оброк и барщину. Крестьянин же из свободного землевладельца превращался в зависимого, обязанного платить оброк и отбывать барщину, или даже в крепостного. В Западнофранкском королевстве, и вообще к западу от Рейна, это было правилом. К востоку от Рейна, напротив, сохранилось еще сравнительно большое число свободных крестьян, преимущественно рассеянных в разных местах, реже соединенных в целые свободные села. Однако и здесь в Х—XII столетиях под нажимом всемогущих дворянства и церкви все большее количество крестьян попадало в крепостную кабалу.

     Когда феодал — духовный или светский — приобретал крестьянское владение, он вместе с тем приобретал и связанные с этим владением свои определённые права в общине. Таким образом, новые землевладельцы становились членами общины и первоначально пользовались в её пределах только равными правами наряду с остальными свободными и зависимыми общинниками, даже если это были их собственные крепостные. Но вскоре, несмотря на упорное сопротивление крестьян, они приобрели во многих местах свои феодальные привилегии в общине, а нередко им удавалось даже подчинить ее своей господской власти. И все же старая община продолжала существовать, хотя и под господской опекой.

     Насколько безусловно необходимо было тогда общинное устройство для земледелия, даже для крупного землевладения, убедительнейшим образом доказывает колонизация Бранден-бурга и Силезии фризскими, нидерландскими, саксонскими и рейнско-франконскими поселенцами. Начиная с XII столетия, их поселяли целыми деревнями на господской земле, и именно согласно германскому праву, т. е. древнему обычному общинному праву, поскольку оно сохранилось в господских поместьях. Каждый получал усадьбу, одинаковый для всех надел пахотной земли деревни, определяемый на древний лад жребием, а также право пользования лесом и пастбищем, большей частью в господском лесу, реже в особых лесных угодьях марки. Все это передавалось в наследственное пользование.

     Собственность на землю оставалась за господином, в пользу которого колонисты были обязаны из поколения в поколение платить определенные оброки и выполнять определенные работы. Но эти повинности были настолько умеренны, что крестьяне находились здесь в лучшем положении, чем где-либо в Германии. Поэтому они и остались спокойными, когда разразилась Крестьянская война. За это отступничество от своего собственного дела они, однако, жестоко поплатились.

     Вообще около середины XIII столетия в положении крестьян наступил решительный поворот к лучшему и подготовили его крестовые походы. Многие феодалы, отправляясь в поход, прямо отпускали крестьян на свободу. Другие умерли, погибли; сотни дворянских родов исчезли, и их крестьяне тоже часто добивались свободы. К тому же с ростом потребностей феодалов гораздо важнее для последних становилось право распоряжения повинностями крестьян, чем их личностью.

     Крепостное право раннего средневековья, сохранившее в себе еще много черт древнего рабства, предоставляло господину права, которые все больше и больше теряли свою ценность; постепенно оно стало ослабевать, и положение крепостных приблизилось к простой зависимости. Так как способ обработки земли оставался таким же, как и раньше, то увеличения доходов владельцам имений можно было добиться только поднятием целины, основанием новых деревень. Но это было достижимо только при помощи полюбовного соглашения с колонистами — все равно, принадлежали ли они к имению или пришли со стороны. Поэтому мы всюду видим в это время твердо установленные, большей частью умеренные крестьянские повинности и хорошее обращение с крестьянами, особенно во владениях духовенства.
 
     И, наконец, благоприятное положение вновь привлеченных колонистов оказывало со своей стороны влияние на условия жизни соседних зависимых крестьян, так что и они во всей Северной Германии, продолжая выполнять свои повинности в пользу помещиков, получили, однако, личную свободу. Только славянские и литовско-прусские крестьяне оставались несвободными. Однако все это не могло долго продолжаться.

     В XIV и XV столетиях происходит быстрый подъем городов и рост их богатств. Особенно отличались расцветом своей художественной промышленности и своей роскошью города в Южной Германии и на Рейне. Роскошная жизнь городских патрициев не давала покоя поместному дворянству, которое питалось грубой пищей, одевалось в грубую одежду и должно было довольствоваться неуклюжей мебелью. Но откуда взять красивые вещи? Разбой на большой дороге становился все опаснее и безуспешнее. Для покупки нужны были деньги, а ими мог обеспечивать только подневольный крестьянин. Отсюда — новый нажим на крестьян, увеличение оброков и барщины, возобновившееся и все растущее стремление превратить свободных крестьян в зависимых, зависимых в крепостных, а общую землю общины в господскую землю. В этом князьям и дворянам помогали юристы, изучившие римское право, которые своим применением норм римского права к германским отношениям, большей частью не понятым ими, сумели создать безграничную путаницу, и притом такую, что благодаря ей господин всегда был в выигрыше, а крестьянин постоянно в проигрыше.
 
     Духовные владыки поступали проще: они подделывали документы, в которых права крестьян урезывались, а обязанности увеличивались. На это хищничество князей, дворян и попов крестьяне стали с конца XV столетия отвечать частыми разрозненными восстаниями, пока в 1525 году Великая крестьянская война не охватила Швабию, Баварию, Франконию и не распространилась также на Эльзас, Пфальц, Рейнгау и Тюрингию. Крестьяне были побеждены после ожесточенной борьбы. С этого времени возобновляется всеобщее преобладание крепостной зависимости среди немецких крестьян. В тех местностях, где бушевала война, все сохранившиеся еще общинные права крестьян были теперь беззастенчиво попраны, их общинная земля была превращена в господскую, а сами они стали крепостными.
 
     А северогерманские крестьяне — в «награду» за то, что они, живя в лучших условиях, оставались спокойными — подверглись, хотя и не сразу, такому же гнету. Крепостное право для немецких крестьян в Восточной Пруссии, Померании, Бранденбурге, Силезии утвердилось с середины, а в Шлезвиг-Гольштейне — с конца XVI столетия и все больше приобретало характер всеобщего закабаления крестьян.

     Это новое насилие имело к тому же и экономическое основание. Из войн времен Реформации извлекли выгоду одни только немецкие территориальные князья, увеличившие свою власть. Благородное разбойничье ремесло дворянства уже изжило себя. Если дворянство не желало погибнуть, ему надо было выколачивать больше дохода из своих земельных владений. Единственным путем для этого было — по примеру более крупных феодальных господ и особенно монастырей — завести собственное хозяйство, по крайней мере на некоторой части своих владений. То, что до тех пор являлось исключением, стало теперь насущной потребностью.

     Но этой новой форме хозяйства служило препятствием то обстоятельство, что почти повсюду земля была роздана оброчным крестьянам. С превращением свободных или зависимых оброчных крестьян в крепостных господин помещик получал полную свободу действий. Часть крестьян была, как гласит технический термин, «согнана», т. е. либо изгнана с земли, либо низведена до положения безнадельных крестьян, владеющих только хижиной и клочком огородной земли; их наделы были слиты в одно большое господское имение, земли которого обрабатывались барщинным трудом новых безнадельных крестьян, а также тех крестьян, которые еще оставались на своих наделах. Таким образом, не только множество крестьян попросту сгонялось со своей земли, но и падавшие на оставшихся еще крестьян барщинные повинности значительно увеличивались, и чем дальше, тем больше. Таким образом феодальный порядок постепенно стал превращаться в капиталистический и он возвестил в деревне о своем пришествии как период крупного общественного сельскохозяйственного производства на основе сначала барщинного труда крепостных крестьян.

     Эти перемены вначале все же совершались еще довольно медленно. Но вот наступила Тридцатилетняя война. На протяжении жизни целого поколения по всей Германии хозяйничала самая разнузданная солдатня, какую только знает история. Повсюду налагались контрибуции, совершались грабежи, поджоги, насилия и убийства. Больше всего страдал крестьянин там, где в стороне от больших армий действовали на собственный страх и риск и по своему произволу мелкие вольные отряды, или, вернее, мародеры. Опустошение и обезлюдение были безграничны. Когда наступил мир, Германия оказалась поверженной, беспомощной, растоптанной, растерзанной, истекающей кровью и в самом бедственном положении был опять-таки крестьянин.

     Дворяне-землевладельцы стали теперь единственными хозяевами в деревне. Князья, уничтожившие как раз к этому времени политические права дворянства в сословных собраниях, предоставили ему зато полную свободу действий в отношении крестьян. А способность крестьян к сопротивлению была окончательно сломлена войной. Таким образом, дворянство могло установить все земельные отношения в таком виде, как это было всего выгоднее для восстановления его расстроенных финансов.

     Не только заброшенные крестьянские хозяйства были без всяких обиняков присоединены к господскому поместью, но именно теперь и начался в большом масштабе систематический сгон крестьян с земли. Чем крупнее было господское хозяйство, тем тяжелее были, разумеется, барщинные повинности крестьян. Снова наступило время неограниченных повинностей; господин помещик мог выгонять на работу крестьянина, его семью, его рабочий скот так часто и на такой срок, как ему было угодно. Крепостное состояние сделалось отныне всеобщим; свободный крестьянин стал теперь такой же редкостью, как белая ворона.

     А для того, чтобы господин помещик был в состоянии подавить в зародыше всякое, даже малейшее сопротивление крестьян, он получил от территориального князя право вотчинной юрисдикции, т. е. он был назначен единственным судьей по всем мелким проступкам и тяжбам крестьян, даже тогда, когда крестьянин имел тяжбу с ним самим, со своим господином. Таким образом, господин был судьей в своем собственном деле! С того времени в деревне стали господствовать палка и кнут. Как и вся Германия, немецкий крестьянин был доведен до крайней степени унижения. Как и вся Германия, крестьянин до того обессилел, что исчезла всякая возможность самопомощи, и спасение могло явиться только извне.

     И оно пришло. С французской революцией наступила и для Германии и для немецкого крестьянина заря лучших времен. Едва только армии революционной Франции заняли левый берег Рейна, как там, словно по мановению волшебного жезла, исчез весь старый хлам в виде барщины, оброка и всякого рода повинности в пользу господина помещика, а также и сам господин. Крестьянин на левом берегу Рейна стал тогда хозяином своего участка и это стало возможным именно в революционную эпоху.
 
     Кстати, Наполеоном это было только испорчено, он создал свод законов, приспособленный к его новому положению, — свод, который он мог не только понимать, но и с удобством носить с собой в кармане.

     Но на правом берегу Рейна крестьянину пришлось еще долго ждать. Правда, в Пруссии после вполне заслуженного поражения при Йене были отменены некоторые из самых гнусных дворянских привилегий и была установлена законом возможность так называемого освобождения посредством выкупа прочих крестьянских повинностей. Но всё это большей частью оставалось долгое время только на бумаге. В других же вотчинах Германии было сделано еще меньше. Понадобилась вторая французская революция в 1830 году, чтобы начал осуществляться выкуп повинностей, по крайней мере в Бадене и некоторых других мелких государствах, соседних с Францией. И даже когда третья французская революция в 1848 г. увлекла за собой наконец и Германию, в Пруссии выкуп далеко еще не закончился, а в Баварии еще совсем и не начинался! Теперь, впрочем, дело пошло живее; барщина, отбываемая крестьянами, настроение которых стало на этот раз совсем бунтарским, потеряла уже всякую ценность.

     В чем же заключалось это освобождение? Забирая у крестьянина определенную сумму денег или кусок его земли, помещик обязывался за это признавать впредь остававшуюся еще у крестьянина землю свободной, не обремененной повинностями собственностью последнего, — и это несмотря на то, что и все ранее принадлежавшие господину помещику земли являлись не чем иным, как землями, награбленными у крестьян! Но и этого было мало. При размежевании назначенные для этой цели чиновники, разумеется, почти всегда держали сторону господина помещика, у которого они жили и кутили, так что крестьян жестоко обделили, отобрав даже сверх того, что допускала буква закона.

     Итак, благодаря трем французским и одной германской революциям Германия пришла, наконец-таки, к тому, что у неё снова имеются свободные крестьяне. Но как далеко этому свободному крестьянину до свободного члена древнегерманской общины прежних времен! Ведь не пользуясь общинными угодьями, мелкий крестьянин не может содержать скот, а значит он не имеет удобрений, без удобрений невозможно рациональное земледелие.

     Сборщик налогов и угрожающая фигура судебного исполнителя, стоящая за ним, столь хорошо известные современному обществу, были незнакомы общиннику прежних времён, так же как и ростовщик, дающий ссуды под залог земли, в лапы которого один за другим попадают крестьянские дворы. Но самое замечательное заключается в том, что эти новые «свободные" крестьяне, у которых так сильно урезаны наделы и подрезаны крылья, появились в Германии, где все происходит слишком поздно, в такое время, когда не только научное ведение сельского хозяйства, но и новоизобретенные сельскохозяйственные машины все более и более превращают мелкое крестьянское хозяйство в устарелую, уже нежизнеспособную форму производства.
 
     Подобно тому как механические прялки и ткацкие станки вытеснили самопрялку и ручной ткацкий станок, так и эти новые методы сельскохозяйственного производства должны беспощадно уничтожить частное сельское хозяйство и заменить его крупными производствами новых собственников-капиталистов, если только им будет предоставлены для этого необходимые условия.

     Ибо уже сейчас всему европейскому земледелию, в том виде как оно ведется в настоящее время, угрожает могущественный соперник — американское массовое производство сельскохозяйственной продукции. С американской землёй, которую сама природа позаботилась сделать плодородной и удобренной на долгий ряд лет и которую можно приобрести за бесценок, не могут выдержать состязания ни наши обремененные долгами мелкие крестьяне, ни наши столь же запутавшиеся в долгах крупные землевладельцы. Весь европейский способ ведения сельского хозяйства терпит поражение от американской конкуренции. В Европе можно будет продолжать заниматься земледелием только в том случае, если оно будет вестись всем объединённым этой целью обществом.

     Таковы виды на будущее для наших крестьян. А восстановление хотя и горемычного, но свободного крестьянина имело ту хорошую сторону, что оно поставило крестьянина в положение, в котором он — при содействии своих естественных союзников — промышленных рабочих — может сам себе помочь, лишь только он захочет понять, как это можно сделать.

     Путем возрождения общины, но не в ее старой, отжившей уже своё, а в омоложенной форме путем обновления общинного производства в земледелии и в скотоводстве, при котором будет обеспечиваться для всех общинников все преимущества крупного хозяйства с применением различных машин и предоставит им возможность не только организовать наряду с земледелием также и крупную промышленность с использованием достижений науки и техники. Причём организовать свою жизнь без капиталистов для производства необходимых всем средств для жизни по достойным человека нормам от их общего производимого количества объединёнными в общину гражданами по количеству их труда и членов семьи силами самих членов товарищества по справедливым законам общинной жизни! Чтобы с правом трудиться на благо общества каждый имел необходимые блага для полноценной жизни своей семьи!

     Организовать крупное земледелие и применить сельскохозяйственные машины и означает другими словами – сделать излишним сельскохозяйственный труд большей части мелких крестьян, которые теперь сами сообща обрабатывают свои поля и все пользуются производимыми в обществе и необходимыми каждому плодами своего труда по его количеству и квалификации при сохранении рынка на производимое сверх норм необходимых для социально-бытового благополучия общества. А чтобы эти вытесненные из земледелия люди не оставались без работы или не были вынуждены скапливаться в городах, пополняя ряды нищих, для этого необходимо занять их промышленным трудом в самой общине, а это может быть с выгодой для всех организовано только в крупном масштабе, при помощи силы пара и воды, нефти и электричества. А подумать об устройстве такой жизни вам могут помочь социал-демократы.