Степное хрючево

-Нет, простите, - пытается не мямлить Саша. – Не хочу.
На тарелке, размером напоминающей кастрюлю, лежало блюдо, поражающее воображение. Оно похоже на дерьмо, пахнет как дерьмо, на вкус же, наверное, будет похоже на жирное дерьмо. Оленька готовила мясо, как она сама гордо заявила.
-Буду мясо готовить, у, у, - согнув руки в локтях по-ельцынски, задвигала она ими. - абьиденья!
-Спасибо, - говорил несколько часов назад добрый мальчик Саша. - но я скоро пойду уже..
-Да куда, куда ты, куда, - засуетилась соседка. - Не принимаю! Оскорбишь!
Саша на мгновение стал нерешительной бабой. Ну как стал. Продолжил.
-В общем, я тебе оставлю в любой случай, поедите, - отмахнулась Ольга.
Саше не помогла прогулка и отчаянные поиски дел в своей калмыцкой степи, которая со времен ига обросла асфальтом, светофорами и девками, что научились передвигаться в жару без белья, спасибо тебе, Господи. Он понуро вернулся в свою юдоль, гастрономический Шарантон, где Ольга де Сад спустя какое-то время гордо выдала ему кастрюлю с мясом, так отчаянно напоминавшем дерьмо.
-Ешь!
-Я, - все еще пытался не потерять достоинства Саша. - недавно поел..
Соседка грозно двинулась на него.
-Как, - ее лицо нахмурилось. - как ты успел? И где?
Сцена продолжалась так долго, как требовалось для унижения доброго мальчика Саши. В итоге он сдался. Кастрюля стояла у него на табуретке, а из соседней комнаты слышалось постукивание вилки о тарелку. Саше было дурно. Он размышлял, что Витя Цой был, конечно, прав, и крепость руки отлично помогает на берегу, чтобы плыть, но слабо подходит для того, чтобы уметь отказать в такой ситуации. Больших трудов стоило пересилить себя и бесшумно пробраться к унитазу с тарелкой в руках.
Бог был милостив — содержимое тарелки смылось с первого раза, а обратный путь до комнаты с тарелкой в руках не был замечен соседкой. Саша устало лег на кровать и посмотрел на белый потолок. За стеной Ольга де Сад чокнулась с бутылкой. Заиграла песня «Разлучница». На дворе стоял апрель.
Вся жизнь Саши была хэмингуэевской борьбой с кулинарией, которую он не понимал. Кости речных рыб застревали у него в горле. Арбузы задорно вылетали изо рта, так и не успев перевариться. Дыни искали другого выхода и, к сожалению, находили в неподходящий момент. Рыба, арбузы и дыни — три столпа, на которых держалась агропромышленность его степного городка, не нашли в Саше своего верного последователя. С самого детства мир говорил ему — ты особенный, поэтому ешь что-то еще. Саша пытался утолить свой голод в экзотике, но ему упорно подсовывали то, что ему не нравится.
Сегодня, когда Саша дорос до своих двадцати с хвостищем, ему грех жаловаться — мир принимает его потребность жрать любую чушь и даже немного ей потворствует. Но это не значит, что так было всегда. Особенно остро это проявилось во время его жизни в двух коммуналках, где две такие разные женщины так по-разному сформировали его культуру готовки и поглощения пищи.
Иногда Саша приходил в гости к друзьям и удивлялся тому, что у них есть дома настоящая кухня, на которой можно сидеть и есть. Кухня, как и дом, понятие метафизическое. Дом — там, куда ты хочешь возвращаться, где ты разжигаешь огни, чтобы отпугнуть хищника. Кухня — там, где ты набиваешь брюхо. Или где можно безнаказанно курить. Будучи ребенком, он знал несколько кухонь, но не успел их запомнить — переезды случались чаще, чем кризисы детской личности (а они бывают довольно часто!). После этого на долгое время он переехал в место, где кухня не была предусмотрена в принципе — технически это был коридор. После расширения дома из кухнедора можно было попасть аж в три комнаты вместо двух, а стол вечно был заставлен чем угодно. Потом была еще квартира с кухней, но Саша уже от нее отвык. Принятие пищи стало чем-то вроде водопоя в дикой природе — ешь там, где источник. Саша безумно долго учился есть как человек.
В коммуналке попахивало. Жарили какую-то рыбу. Саша очень хотел раздеть свою половинку, но очень сложно любить человека со сморщенным лицом. Особенно если этот человек вполне уважает жареную рыбу и пускает слюни не на тебя.
-Ничего, ничего, - гладил ее по ноге Саша. - мы скоро уедем и это все закончится.. Заживём!
-Да, - с жаром подхватила она. - я уже не могу ждать!
-А можно, - улыбнулся Саша. - я тебя съем?
-Можно!
Но он не съел. У Саши всегда были проблемы с едой. Особенно с мясом. Отчим любил приготовить венгерский гуляш, который знавал дни величия и дни упадка. Иногда это блюдо было гениальным, как Стив Джобс или Мартин Иден. Иногда — плохим, как новый альбом твоей любимой группы. Чаще же — как секс после слов «я тебя сейчас покажу, как я соскучился!». Много жира, лука. Подлива, которую всегда норовили плеснуть на гарнир и тем самым его испортить. Баранина. Пшенка, которую ничем уже не исправить...
В любви то же самое — ты воротишь в детстве нос, а потом скучаешь, находишь что-то притягательное, ведь ты вырос, поменялся вкус. И в среду ты просыпаешься с мыслью, что сегодня хочется пожирнее! Или же — нужно меньше жрать. Или же — подсыпать перцу...
За Сашей всегда доедали лук. Он не любил его никогда. Для него он был мерзким, склизким, он не ел его в первых блюдах. Пройдут годы — и он утонченно будет варить французский суп, тот самый, в котором хлеб превращается в крутон и нужно вино. Потому что жизнь русского человека — это хэмингуэевская борьба со своим желудком и поиском человека, который будет готовить тебе домашнюю еду (даже если этот человек — ты сам). Вот и вся философская концепция. И картошенька с лучком как о себе напомнит!
А соседка, кажется, все еще жива. Её не убил холестерин, потому что она хорошенько так полировала свою жизнь этаноловой палитрой. А с такой диетой, как известно, и на заборе МАНЕ написано.