Смотрины

За праздным чаепитием, которое устроила моя матушка, напросив соседок и знакомых с дочерьми, мне было ясно, что за всем этим стоит очередная попытка женить меня.
Маман желала внуков и «сыночка» пристроить.
Бесило меня это.
Давно у меня была и своя работа, и квартира отдельная. Но тридцать пять — ой, ах, — причитала матушка. И вслух ей говорить об этом не надо было — на лбу и так написано: страдает твоя маман. Вот тебе уже за тридцать, а всё холостой.

Но дело в том, что жениться мне было не знакомо.
Не то, что я никогда и ни с кем не встречался, но дальше пары наискучнейших свиданий, на которых я украдкой поглядывал на часы, не заходило.

Вот и сейчас. Ну кто здесь присутствует?

Наташка Галкина, из соседнего двора.
Простушка, не злая, не добрая. Не рыба, не мясо, как говорят. О чём мне с ней вообще говорить?
Как-то пытался, но, кроме как ушат местных сплетен на меня, никакой интеллектуальной беседы не вылилось.

Когда она томно закатывает свои глаза, косясь на меня, я всегда обжигаюсь горячим чаем. Или хлопаю рюмку, прямо глядя на неё.
Это мой способ сказать: видишь, алкаша, что ли, хочешь? Во время второй рюмахи я даже подмигиваю ей, продолжая думать своё.

Маман закатывает глаза, зная мой театр. Ведь я малопьющий.

Наоборот, всегда расхваливает меня: Денисушка наш — ей-Богу, мне же не пять! — не пьющий, не курящий, работа, машина, квартира!
И это всё, когда я сижу за столом, как предмет или колесо обозрения.

Ах, некурящий. Даже пачку какой-то ерунды приобрёл с картинкой чёрных лёгких. Кайф!
Демонстративно достаю сигарету и, не вдыхая дым, пускаю его в лицо следующей потенциальной невесте.

Светланы Рожкиной. Чопорная, тощая девица с выкрашенными зачем-то в жёлтый цвет волосами. Видимо, хотела стать блондинкой.
Пардон, с ней, да, можно и о книгах, и о живописи поговорить, но и внешне-то человек должен нравиться, как женщина.
Да и снобизм её мне на нервы действовал. И постоянное желание говорить только о себе. Вести монологи, то бишь, не обращая внимания, что за столом и другие присутствуют.
Наверняка все знают таких людей. Могут часами — даже если всем видом показываешь, что неинтересно: позёвываешь, уходишь на кухню, возвращаешься, слово вставить пытаешься — ничего их не берёт!

Иногда приходится ненароком ронять что-нибудь стеклянное на пол.
А что делать?
Кажется, и «заткнитесь, пожалуйста» тут не поможет.

А вот и следующая — просто Иришка. «Серая мышка», как я её про себя называл. Мне было её даже жаль. Полноватая, со всевозможными комплексами. Поддакивающая и тому, и другому, лишь бы кто-нибудь, что-нибудь ей «такого» не сказал. На всё — «Да и аминь!», как говорится.
Я уже представлял звуки Мендельсона, запиханную в темноватое платье Иришку — жёнушку мою будущую. Потом — куча орущих, сопливых отпрысков, её, крутящуюся по дому, разговоры о закрутках на зиму, нечёсанные волосы и постоянное желание угодить мне.
Фильм ужасов — и то милосерднее!

Там были ещё, наверное, две или три представительницы прекрасного пола. Но всё одно!

После того как эта пытка наконец закончилась и все разбрелись по домам, я кинул своей матушке:
— Ну что, маман, опять удалось заманить меня в западню? В этот женский монастырь? Больше я на твои: «Ой, сынок, приболела, подкупи мне то да сё», — не клюну!

Маман закатила глаза и начала причитать:
— Ой, горе мне с тобой! Генерал, что ли? Вон девок сколько, чего тебе надо, не пойму тебя?

— Любви, — коротко бросил я. Скомкал пачку сигарет, сперва разодрав раковые лёгкие, выпил ещё чекушку и ушёл.

Теперь мне под пятьдесят. А я всё ещё её не нашёл. Сбежал в деревню, подальше от Наташек, Ирин и Светочек-конфеточек.
И от маман, конечно.

А в деревне одни старики.

Когда менял метрополь на деревушку в глуши, матушка моя слёзно бегала за мной:
— Да куда ж ты, сынок? Господи. Ну скажи хоть.

Я сделал серьёзный вид, развернулся, взял маман крепко за плечи и, глядя ей в глаза, дрогнувшим голосом сказал:
— Дети в Африке гибнут! Я туда!.. Потом не выдержал и добавил: — Там наводнение! Вёдёрками буду воду из канав выгребать. Хоть какой-то толк от меня.