Сердце аристократа. Часть 26

В ожидании и неизвестности прошла ещё целая неделя. Майяр больше не появлялся. С одной стороны, для Ламбертины это стало определенным облегчением. Ей совсем не хотелось видеть его и слышать издевательский тон бывшего любовника. А с другой, Майяр всё-таки был некой ниточкой, связывающей ее с внешним миром. Больше к ней никто не приходил, за исключением охранника, приносившего раз в день скудную еду. В этот раз он принес немного тыквенной каши, маленький кусок засохшей ржаной лепешки и плеснул в ее кружку воды из кувшина.

- Благодарю, - кивнула Ламбертина и, взяв ложку, начала медленно есть.
Охранник задержался около стола, и она вопросительно подняла на него глаза.
- Завтра днем тебя переводят в Консьержери, гражданка, так что будь готова, - проговорил он.
Ей показалось, или в его голосе действительно прозвучала малая нотка какого-то сочувствия?
- Хорошо, - ответила молодая женщина. - Сколько сейчас времени?
- Три часа дня, - ответствовал охранник. Повернувшись, он вышел из камеры. Заскрежетал закрываемый снаружи засов.

Перевод в Консьержери означал, что в этот же день или на следующий, обвиняемый оказывался перед трибуналом, заседание которого проходило в том же здании тюрьмы, расположенной на острове Ситэ.
«Вот и всё, - с горечью подумала Ламбертина, ковыряя ложкой в остывшей каше. - Трибунал заседает обычно с утра. Если меня переведут завтра днем, то судить будут уже на следующий день. У меня осталось еще полтора дня... полтора дня жизни»

Доев кашу, она перебралась на кровать, легла, свернувшись калачиком и устало закрыла глаза. Попыталась успокоиться, но получалось это плохо. Слёзы опять появились на глазах. Почему-то стало невыносимо холодно, и она закуталась в тонкое шерстяное одеяло, но тело всё равно била дрожь.

«Что я буду говорить в трибунале? - подумала она. - Да и имеет ли это для них вообще какое-либо значение - то, что я скажу в свое оправдание.  А уж Майяр постарается, чтобы все мои слова истолковали так, как будет выгодно только ему. Как же он хочет моей смерти. И за что… я ведь ему ничего плохого не сделала.  Неужели власть настолько меняет людей… Впрочем, насчёт Станиса я никогда не питала иллюзий. Но и не думала, что он настолько жесток. Да, он служит революции… он обожает революцию, как любимую женщину… как сам часто любит повторять. Но разве должна революция становиться лишь орудием злобы, жестокости и мести? Разве не должна она быть и по-возможности справедливой и милосердной? Иначе для чего тогда это всё делается… и ради чего?»

- Ради чего тогда всё? – тихо повторила свой вопрос Ламбертина, проведя ладонью по стене в трещинах сырой штукатурки.

От Майяра её мысли перешли к своей маленькой типографии и двум парням – наборщике и печатнике, работавших там.
«Газету, конечно, закроют.  Уже закрыли. А что станет с Рене и Филиппом… Неужели с ними тоже расправятся?»
Она знала от Майяра, что пока парни не были арестованы. Но что с ними будет потом - после того, как её осудит трибунал, официально признав «врагом революции» и «иностранной шпионкой»? Скорее всего, обвинят в соучастии.
Мысли путались и метались. Ламбертина закашлялась, встала, подошла к столу и сделала небольшой глоток из кружки, где оставалось еще немного воды. Воду приходилось очень экономить, давали её здесь мало и лишь раз в день.
Немного походив по камере, молодая женщина опять легла на кровать. Мысли всё также путались в голове, тяжелые и тревожные. Постепенно, на смену им пришла апатия и безразличие…
 - Будь что будет… - прошептала Ламбертина, закрыв глаза. Через некоторое время она провалилась в сон, темный и глубокий, словно зев могилы.

 ***

Пробуждение наступило внезапно от скрежета ключа в замке, лязга открываемой двери и разговора двух мужских голосов. Разговаривали двое. В одном из них Ламбертина узнала голос санкюлота, приносившего ей все эти дни еду. Другой голос был чуть ниже и показался ей странно знакомым.
-  Вот здесь она и находится, Ламбертина Мертенс, - проговорил охранник с неким даже подобострастием обращаясь к неожиданному визитеру.
Из чего она заключила, что тот пользуется определенным уважением. Возможно, занимает какую-то хорошую должность.

Они разговаривали, всё ещё стоя еще на пороге, и Ламбертина, с тревогой севшая на кровати, не видела их лиц. Впрочем, в камере все равно было темно. Вероятно, наступил уже поздний вечер.
- Благодарю, гражданин, - ответил посетитель, входя в камеру. – Теперь оставь нас на полчаса.

Мужчина вошел, и камера осветилась двумя горящими свечами. Аккуратно поставив подсвечник на стол, он молча сел на табурет и, оперевшись одной рукой на колено, а другую положив на поверхность стола, спокойно и внимательно разглядывал Ламбертину. Та в свою очередь с удивлением и некоторым страхом смотрела на него.  На вид ему было лет тридцать. Одет не богато, но довольно аккуратно. К камзолу была приколота трехцветная республиканская кокарда, длинные темные волосы завязаны сзади в хвост. Черты лица, освещаемого пламенем свечи, были немного резковатыми, но довольно симпатичными и почему-то… необычайно знакомыми.  Посетитель, выдержав минутную паузу, произнес слова, от которых Ламбертина ахнула и растерянно поднялась с кровати.
- Ну здравствуй Ламбер, - сказал её брат Мартин.  -  Вижу, ты меня не узнала.
Сколько же мы не виделись… лет девять, наверное?

Продолжение: http://proza.ru/2023/06/21/103