Нос

1.
Под нещадно палящим солнцем прерии, собравшееся племя издавало гул, похожий на отдалённый рой диких пчёл.
Капли пота стекали по лбам оттенка грязной меди.
—Все мы знаем, зачем здесь— произнёс вождь Грохочущий Гром и его слова пророкотали, подобно камнепаду.
Ты, Длиннорогий Олень, обвиняешь свою жену, Маленькую Крольчиху в измене.
А также воина по имени Крысиный Хвост, который нарушил обычаи племени и украл ваши оргазмы.
По первым рядам прокатился выдох от услышанного.
—Закон всем известен— продолжил вождь.
—Прощаешь ли ты свою жену, Длиннорогий Олень?
Кожа на лице женщины натянулась до предела, казалось, она перестала дышать.
—Я прощаю её— ответил я, ощущая как сводит скулы.
Рой диких пчёл загудел во всю мощь, шайенны гулко перешёптывались, многие, сжав кулаки.
Веки Маленькой Крольчихи дрогнули, ресницы затрепетали.
Итак— молвил Грохочущий Гром,— если бы прощение не было получено, изменнице надлежало отрубить голову томагавком, вложенным в руку любовника.
В случае прощения, наши отцы и отцы наших отцов завещали нам иной выход.
—Ты знаешь, что делать— выплюнул фразу старый вождь.
Ревущего, как раненный гризли, Крысиного Хвоста и трепещущую Маленькую Крольчиху, связанных кожаными ремнями, поволокли четверо самых могучих воина прямо к Столбу Солнца, под испепеляющим взором Ваканды, Небесного Отца нашего и наших отцов.
Всё это время в спину им летели проклятья и плевки от окружающих.
—Остёр ли твой нож, земной повелитель мой? — громко, чтобы слышали все, спросила женщина с почерневшим лицом.
—Да — так же громко ответил я и быстро шепнул: не издавай ни звука и ни в коем случае не кричи!
Крысиный Хвост, привязанный к грубо обтёсанному столбу, испепелял меня немигающим взглядом, когда я доставал из чехла костяной клинок.
Толпа затихла и установилась мёртвая тишина, нарушавшаяся только жужжанием насекомых.
Я, не теряя времени, одной рукой поднял длинные космы волос соперника, а второй начал медленно отрезать ему ухо.
Медленно, продлевая муки, медленно, утоляя тёмную жажду мести, медленно, радуя Ваканду.
А потом так же медленно, второе.
Всё это время наказуемый молчал, стиснув зубы и не проронил ни звука, дабы не навлечь на свой род ещё больший и окончательно несмываемый позор.
Весь его лоб испещрили крохотные бисерины пота, а кожа побурела в мгновение ока.
Когда я закончил, стражники сняли его со столба и прижгли раскалёнными камнями кровоточащие раны под клокочущий звук из самого нутра человека, перенёсшего пытку.
Мой брат, Коготь Горного Льва, подошёл и дал Маленькой Крольчихе обструганный на скорую руку брусок.
Женщина не воин и ей разрешалось зажать в зубах обрубок доски.
Ей даже дозволено лить слёзы. Но не кричать и умолять о пощаде.
Взрослому шайенну негоже терять лицо.
—Не тряси головой и не дёргайся— бесстрастно сказал я.
Она моргнула. Брусок во рту сочился свежей смолой.
А может, это была её слюна, кто знает?
Когда стражники, связавшие ремни на руках за спиной изменщицы отошли, я подошёл и поднял к её лицу костяной нож.
Все собравшиеся перестали дышать.
Все, воины и калеки, женщины, дети и старики.
Нащи взгляды пересеклись и сцепились в воздухе, образуя единое целое.
Жертвы и палача.
Острый клинок приблизился к глазу, вильнул в сторону и врезался в плоть у третьего века.
Сильная рука повела его вниз под звук скрипящих хрящей.
И вновь вверх, описав овал.
Крови, хлынувшей ей на рубашку, было столько, что можно было умываться.
Она забрызгала мои голые руки по запястья.
Маленькая Крольчиха, всё это время скрежетавшая зубами, сумела не потерять сознания и по рядам пронёсся довольный гул.
Две старухи подхватили её под руки и приложили к месту кровавой раны лоскуты из оленьей кожи, смоченной в бизоньем молоке.
Я разжал кулак и бросил хищно облизывающимся псам, которых специально для этого подвели ко мне, два отрезанных мужских уха и женский нос, тут же проглоченные зверями.
—Справедливость восторжествовала —своим грохочущим рыком объявил вождь, — всё кончено.

2.
—Всё кончено, говорю— раздался знакомый мне женский голос и я начал открывать глаза, выходя из транса.
Меня хорошенько тряхнуло и я, как будто со стороны, услыхал собственный вопль.
—Ну, чо ты орёшь-то, а? Я тебя предупреждала, нет?
—Ну, что там, живой? Сам хотел знать, кем был в прошлой жизни.
—Да, блин, там такое!!!
—Так, стоп! Ничего не хочу слышать, замолчал немедленно!
Деньги заплачены, я на твои уговоры поддалась, ты получил, что хотел.
Иди домой. Успокоительного дать?
—Не, не надо.

Я вышел из подъезда и вдохнул в себя промозглую питерскую сырость.
Снежинки, кружившие надо мной, тут же окутали облаком, остывая и исчезая на коже лица.
Холод пробирал до костей. Ветер с Невы крючьями хватал прямо за альвиолы.
Полупустой ночной трамвай, шедший вдоль набережной, дотряс меня до привычного адреса.
Дома ждала жена, возившаяся на кухне.
—Явился Оленин, наконец-то! Всего-то в полпервого ночи!
С алкашами своим пил опять? Глаза вон стеклянные, волосы дыбом.
Есть будешь?
—Чот не хочется, маленькая моя.
—Что?
—Зайка, говорю.
Интересно, чего это её так часто начальник отдела подвозить до дома после работы стал?
Крыса.
И чего это зайка чулки и шпильки снова носить стала?
Для кого это?
Я взял лежащий на столе нож и осторожно провёл пальцем по лезвию.
Тупой. То ли нож, то ли я тупой.
А у неё ноздри красные от простуды— мелькнуло в голове.
—Чего ты там под нос бормочешь?
—Какая же ты у меня красивая,— говорю.
Прямо всё мне в тебе нравится.
Особенно нос.