Солнечное окно

В своё первое в жизни путешествие я отправился вместе с любимой бабушкой.
Было лето и длиннющие каникулы. Баба Катя предложила взять меня с собой в поездку, о которой раздумывала давно. Ехать одна как-то не решалась, а с родным внучком Сашенькой – с огромным удовольствием.
– Как ты, Сашок? Хочешь отправиться в путешествие?
– Да, баба Катя, хочу.
Она засмеялась. Действительно, мальчик готов ехать туда, не зная куда. Как сказочный герой. Ну а что? Не сидеть же все лето дома, бесцельно протирая штаны!
– Мы поедем на поезде, выйдем на одной маленькой станции, – стала разъяснять бабушка. – И там поживём, у моей двоюродной сестры. Хорошая она, добрая, работящая. Сколько лет не виделись! У неё свой домик, сад, огород. Неподалёку – большая река. Подышим воздухом, порыбачим…
Теперь рассмеялся я:
– А ты умеешь ловить рыбу?!
– А как же, Сашок! В юности мы с братом любили сидеть на берегу с удочками. Клёв был хороший. Карася ловили, судака, жереха…  А уж радости-то сколько!  Теперь оно, конечно, ни зрения прежнего, ни сноровки. Но тебе понравится.
Через несколько дней мы были готовы к отъезду. Пожитки наши были нехитрые, июльская погода звала вдаль, к рекам и морям, в экзотические страны и тихие деревеньки, утопающие в зелени. 
На вокзале царили пассажиры и торговцы. На лотках и столиках красовались огромные медного цвета рыбины с открытыми зубастыми пастями, папиросы и спички, пиво и раки, всевозможные выпечки и пирожки с разнообразнейшей начинкой.
А на перроне было настоящее пекло, усугубляемое дымом, окликами, криками, крепкими словечками, толкотнёй. Пожалуй, точнее назвать всё это столпотворением. Но чего ещё было ожидать! Лето, тысячи отдыхающих, отъезжающих, приезжающих.   
Вагон мы взяли штурмом. Точнее, нас внесли туда буквально на руках те, что давили сзади. Ох! А в вагоне пришлось ехать всю дорогу сидя. Места в плацкартном вагоне были забиты до отказа, и люди сидели, как крепко вбитые гвозди, сдавленные соседскими локтями и коленями. Было адски душно и жарко. Толстый мужчина справа от меня потел не на шутку, так что я стискивал зубы от отвращения и едва сдерживаемого отчаяния. Напротив нас молодая женщина с младенцем никак не могла уснуть, потому что малыш то и дело начинал у неё на руках ворочаться и хныкать. Поглядывая на бабу Катю, я видел грусть в её глазах и ангельское терпение. Она, конечно, ругала себя за то, что взяла меня в эту тяжёлую поездку.
Даже проводник, задумавший было пройтись по вагону с проверкой, остановился перед неодолимой преградой. Проверить билеты не было ни малейшей возможности, как не было её и для того, чтобы продвинуться по коридорчику, заваленному мешками, сумками, пассажирами, сидящими прямо на полу, на корточках и на своих толстых баулах. Выражение лица у проводника было кислым, как лимон, да и цвет лица был под стать лимону.
– Арон! – окликнул его кто-то. Наверно, другой проводник. В проёме двери показалась рыжая голова. – Арон, брось ты эту затею! Пошли уже чай пить!   
О счастье! Через несколько часов нам удалось нечеловеческими усилиями выбраться из поезда. Мы вышли на нашей станции и двинулись в дальнейший путь. Нельзя сказать, что мы вздохнули с облегчением после нескольких часов, проведенных в поезде-душегубке: на воздухе тоже не чувствовалось воздуха. Было безветренно и от этого особенно знойно. Дорогу покрывала пыль, да таким слоем, какого я в жизни не видал. Казалось, это снежные сугробы. Толстый чёрный кот, завидев нас, остановился, деловито сел в пыль прямо посреди улицы и явно поджидал нас.
– У, чертяка! – поморщилась бабушка и взмахом руки попыталась отогнать зверя. Тот слегка вздрогнул, потом лениво поднялся на все четыре лапы и перешёл на несколько метров в сторону, исполненный достоинства   
– Вот она, Щорса! Нам сюда! – обрадовалась, наконец, баба Катя, увидев табличку с названием улицы. Обрадовался, в общем-то, и я, хотя на душе было немного тревожно. Как встретит нас двоюродная сестра бабушки?
К счастью, тётя Ксеня (так я решил её называть: не «бабулей» же, потому что бабуля у меня одна) оказалась удивительно доброй и гостеприимной женщиной. Чего только не делала для нас с бабушкой! И пирожки пекла, и домашним соком угощала, и книжки мне всякие приносила, чтобы я не сидел сиднем, а развивался. Книжки она брала в библиотеке, где работала заведующей.
Несколько дней на этой забытой Богом станции я вкушал все обещанные мне прелести деревенской жизни. Играл с собачонкой, ел яблоки и малину, пил квас, вкушал соленья и варенья тёти Ксени. А однажды мы с бабулей и соседским мальчишкой Василём пошли на рыбалку. Я с помощью Василя умудрился поймать пару-тройку карасей, а старый опытный рыболов баба Катя сидела чуть поодаль и задумчиво глядела вдаль. Время от времени я взглядывал на неё, улыбался, и она улыбалась в ответ. Это была спонтанная игра, понимающая и немного лукавая.
Так продолжалось несколько дней. А однажды утром бабуля осторожно поинтересовалась:
– Внучок, тебе здесь как? Еще не надоело?
– Нет, буся! – бодро ответствовал я. Тем более что чувствовал искреннюю озабоченность бабы Кати. Да и потом: мы же для того и приехали на станцию к тёте Ксене, чтобы провести тут пару недель.
Или не для того?
Или, быть может, самой бабе Кате здесь поднадоело?
Так или иначе, бабуля предложила мне новое развлечение. А именно – поехать с ней ещё дальше.
– А куда? – с интересом и тревогой спросил я бабу Катю.
 – Недалеко, в Терен. В соседнюю деревню. 
И, чуть споткнувшись, уточнила:
– В усадьбу.
И добавила извиняющимся тоном, словно пытаясь оправдать нелепую идею:
– Прокатимся? Там красиво…
Я согласился с готовностью. Надо же! «Усадьба»! Какое дореволюционное слово. Неужто усадьбы до сих пор существуют?
Буся договорилась с местным дехканином Ермеком («Герр Мекк», так я воспринял это имя). Ему было по пути, и он легко согласился взять нас с собой.
Телегу нашего возницы устилали толстые кошмы, какие-то мешки и дерюга. Мы с бабой Катей взгромоздились по обе стороны шаткой деревенской кареты на мягкие кошмы, так что сидеть было почти удобно.
– Лучше, чем в давешнем поезде, – шепнула мне баба Катя.
И мы отправились на северо-запад.
Дорога была хорошая, грунтовая, довольно ровная. Телега двигалась, поскрипывая и покачиваясь, как на малых волнах.
– У тебя там кто, в Терене? – спросил герр Мекк бабулю.
– Сейчас никого. Но я жила здесь когда-то. В детстве, в доме над излучиной. Не знаю, сохранился ли он.
– Знай, знай! – радостно закивал возница. – Дом ест. Мой братишка дом рядом.
«Вон оно что!.. Бабуля там жила», – подумалось мне, но мысли ворочались медленно, пока совсем не спутались. Не противясь мерному ходу лошадки, я впал в сладкую полудрёму. Сквозь сонное сознание до меня доносились отдельные слова Ермека и бабы Кати, слегка заглушаемые то цоканьем копыт, то стуком колёс, когда те съезжали с глинистой дороги на каменистую. Слова были как вырванные из контекста, без связи со смыслом фраз: «отец», «невеста»,  «Пильщиковы» (или «Чистильщиковы»), «Ахмет», а может, «рахмет». Иногда я, правда, слышал и целые фразы, но они проходили мимо моего дремлющего ума. «В Ташкенте могилка», «учился в Кургане», «утонул»… Кто утонул, кто учился, чья могилка – мне было неведомо. Наверное, речь шла о родных моей бабушки, потому что слова эти произносила именно она. Ермек, тот больше слушал, покряхтывал, издавал одобрительные или сочувствующие звуки, а на некоторых участках пути покрикивал на лошадку, и я от неожиданности просыпался.
Просыпался и смотрел по сторонам с интересом первопроходца. Мы проезжали мимо сухих речных русел и высохших солёных озёр, по правобережью встречались возвышенности, участки песков и неглубокие котловины с солончаками. Впереди виднелись массивы бугристых песков, а с другой стороны света – на юго-востоке – отроги высокого горного хребта.
А вот и река, всё та же великая река, которая пряталась за посадками тополей и за жёлтыми холмами бескрайней степи. Извилистое русло, с множеством протоков, рукавов, заболоченной дельтой, как будто резвилось и играло – мне на радость.
Дорога тоже петляла. И вот уже река снова исчезла из виду, появились пески, почти лишённые растительности. Полынь да саксаул, а близ мутных неподвижных водоёмов – ива и тростник. Зрелище навевало лёгкую грусть, подобную той, которая возникает при виде одинокого пешехода, бредущего под дождём без зонта.
Но вот снова появились дома. Точнее, домишки. Они с хитрым прищуром выглядывали из густой зелени садов, словно намекали: «Знаем-знаем – вы приблизились к месту назначения». И правда: ведь не в солончаковую же степь везла меня бабушка. Похоже, мы и вправду достигли заветной цели (сколько уж их было у нас, этих целей: и поезд, и Станция, и активный отдых).
Вместе с домами показалась и всяческая живность. Куры и гуси, утка со своим выводком. Не говоря уж о рыжей кошке, застывшей под старым дубом в созерцании нашей повозки, и о собаках, носившихся вдали за взлетевшей стайкой воробьёв. По правой стороне дороги шёл вперевалку индюк, цветастый, как платок цыганки. «Райская птица», – подумалось мне почему-то, хотя для рая птица была явно не предназначена. Индюк был темноват, да и розовая борода не делала его красивым. А райской птицей он показался мне, вероятно, оттого, что по далёкой таксономической ассоциации напомнил мне павлина. 
– Посёлок Терен, – проговорила бабушка тихо, как бы самой себе.
Телега остановилась подле красивой усадьбы в два этажа. Дом был старинный, похожий на экспонат этнографического музея. Вокруг дома был небольшой, но пышный зелёный сад.
Мы с бусей прошли под его уютные древесные своды. Бабушка погладила огромный старый дуб, прикоснулась к его коре ладонями. Мы постояли у этого древа, помолчали. Я чувствовал в моей бабуле какое-то томительное благоговение, застывшую в душе печаль, смешанную со счастьем.
Наконец, бабуля словно очнулась, и мы прошли немного дальше.
Ковш на гвоздике. Колодец. Яблони.
У крыльца нас встретил седовласый старик с ясными глазами. Звали его, как мне помнится теперь, Савватей или Савватий. Что-то древнее звучало в этом имени. Покуда бабушка негромко объясняла хозяину цель нашего визита, к нам подошла и дочь старика Савватия.
– Ангелина, – представилась она, улыбнувшись. Приветливо кивнув бабуле и пожав мне руку, она ещё раз улыбнулась нам и извинилась: ей нужно было вернуться к прерванной стирке и к висевшему на верёвке свежевыстиранному белью.
Как зачарованный, смотрел я вокруг, вдыхая тихий ветер, слушая гудение шмеля и любуясь полётом пёстрой бабочки.
– Вот мы и пришли, – сказала бабушка куда-то в пространство. Потом повернулась ко мне: – Сюда я и хотела тебя привезти, Сашок. Это – дом моего отца. Тут жила вся наша семья: мама, сестрёнка, брат Семён…
Она замолчала.
– А где они теперь? – спросил я осторожно, потому что, кажется, понимал деликатность темы.
– Теперь… Никого, – сказала бабушка. – Разлетелись, как птенчики из гнезда. Давным-давно… Гнезда и не стало. А раньше… Мы с братом и сестрой резвились тут, играли в прятки… Но пойдём в дом.
Мы вошли во внутренние покои усадьбы в сопровождении хозяина. Он показывал нам путь, хотя баба Катя прекрасно ориентировалось и без этого.
– Вот тут, Сашенька, жил мой брат Сёма... – сказала баб Катя, когда мы вошли в небольшую светлую комнату, при виде которой мне вспомнилось сказочное слово «светёлка».
– А это – комнатка Майи… – тихо поговорила баба Катя. – Маленькая, уютная. Как и сама Майечка.
В голосе бабули послышались сдавленные слёзы.
– Но пойдём, Сашенька, пойдём…
Свернув налево, мы очутились перед дверью ещё одной комнаты.
– Здесь жила я, – сказала бабушка, открывая дверь. Приостановилась, умолкла, грустно оглядывая комнату. – Всё уже не так, как было тогда.
– Понятное дело, – усмехнулся  старик-хозяин. – Вы жили здесь, наверно, полвека назад? Всё и поменялось: мебель, шторы, удобства комфорта. Не печка уже, а газ; не лучина, понимаешь, а электричество…
– А там, наверху?.. – робко спросила бабушка.
– Да вы поднимитесь, увидите. Вон, по лестнице. А я –  в сад, самовар поставлю. 
На верхний этаж вела широкая деревянная лестница, её перила были увенчаны шарами-набалдашниками. А войдя в большую, просторную комнату, зажмурились от яркого солнечного света. Он заполнял собой всю комнату, потому что окно в ней было во всю стену.
Бабуля подошла к панорамному окну и остановилась на его фоне, глядя  вдаль, на юго-восток, туда, где раскинулись фруктовые сады. Я стоял чуть поодаль, как будто понимал: бабуле надо побыть наедине с воспоминаниями. Которых я с ней разделить не мог.
Шли минуты, бабушка словно застыла, стала живым изваянием. Я даже встревожился.
– Баба Катя! Буся! – тихо позвал я её.
Она не ответила. Как будто слушала что-то иное. В области солнца.
– Я нашла вас, мои дорогие, – вдруг тихо-тихо произнесла она или, скорее, прошептала.
А может, мне показалось?
Бабушка постояла ещё немного, потом отвернулась от окна, подошла ко мне, погладила по голове. Я успел заметить, что глаза у неё блестят. Она плакала? Почему? Что так опечалило мою бусю? Я хотел было спросить её об этом, но постеснялся.
Баба Катя взяла меня за руку и сказала:
– Пойдём, Сашенька. Надо возвращаться.
– Да, – откликнулся я послушно.
И мы, на попутной машине с фермы, возвратились на нашу Станцию.
Хотя… Я так и остался стоять у панорамного окна, на фоне которого бабушка моя казалась призрачной тенью. Который год я стою с бабой Катей в том доме. Она – у окна, глядя на юго-восток, а я – чуть сзади, за ней, всё ещё маленький, но уже идущий в ту залитую послеполуденным солнцем сторону, где раскинулись яблоневые сады, где птицы щебечут свои песни, наслаждаясь летом так, словно оно – вечность.