Дорогой мой читатель! Долге время живя в Абхазии, я знакомился с её литературой и поэзией,общался со многими современными писателями и поэтами. Самобытное их творчество всегда поражало меня. Сейчас предлагаю Вам ознакомиться с биографиями писателей и поэтов, с кем свела меня судьба. Начну с основоположника Абхазской Советской литературы и поэзии Дмитрия Иосифовича Гулиа, чья биография неотрывно связана с судьбой этой маленькой страны - Абхазии.
Предисловие: Абхазская поэзия, как и вся литература с начала XX века прошла сложный, порою трагический путь становления и развития. У истоков абхазской поэзии стояли патриархи абхазской литературы Д. И. Гулиа, С. Я. Чанба, И. А. Когониа, М. А. Лакрба и др. Они, прежде всего, опирались на богатейший национальный фольклор, а также на традиции других литератур, особенно русской классики.
Можно сказать, что до середины 20-х гг. поэзия развивалась в разных направлениях. Вместе с тем уже было заметно усиление идеологического компонента в поэтике произведений; постепенно начал превалировать социалистический взгляд на мир, прошлое и настоящее народа.
После насильственного включения в 1931 г. ССР Абхазия в состав Грузинской ССР на правах автономии и принятия новой Конституции Абхазской АССР в 1936 г. шовинистская политика ЦК Компартии Грузии (1931–1938 гг. его первым секретарем был Л. Берия) и правительства Грузии поставила абхазский народ и его культуру на грань исчезновения. Для достижения своих целей они по-своему использовали ситуацию, сложившуюся со второй половины 30-х гг.
Была репрессирована (расстреляна или сослана в лагеря) почти вся политическая элита Абхазии и цвет абхазской интеллигенции, в том числе поэты, писатели и ученые (С. Я. Чанба, Д. И. Аланиа, С. М. Ашхацава, С. П. Басариа, М. А. Лакрба, Л. Б. Лабахуа, Н. С. Патейпа, М. И. Тарнава, Ш. И. Хокерба, М. И. Чалмаз, А. И. Чукбар, А. К. Хашба, В. В. Агрба, Ш. Л. Цвижба и др.). В 1941–1945 гг. почти все мужчины призывного и среднего возраста оказались на фронтах Отечественной войны. С начала войны с оружием в руках воевали много писателей: А. Н. Джонуа, Ч. М. Джонуа, М. А. Лакрба и др. На разных фронтах героически погибли Л. Б. Квициниа, С. М. Кучбериа, молодые писатели — В. Чичериа, В. Капба, Ш. Ториа, С. Цабриа, П. Ануа, М. Д. Гочуа и др.
Вместе с тем, в эти тяжелые военные годы, грузинские власти выделяли огромные бюджетные деньги для выполнения «важной задачи» военного времени - массовое переселение грузин (вопреки их воли) из Западной и Восточной Грузии в Абхазию и строительство для них домов, а затем и заселение ими домов выселенных из Абхазии в 1949 году греков.
В конце 30-х – 40-х гг. репрессиям подверглась и национальная культура. В 1938 г. абхазский алфавит на латинской графической основе был переведен на грузинскую графику. Усиление искусственной ассимиляции, нажим на представителей абхазской национальности и т. д. приводили к тому, что даже термины «абхазская литература», «абхазские писатели» и другие начали исчезать из лексики, вместо них появились такие словосочетания, как «абхазский отряд грузинских писателей», «автономный участок грузинской литературы», «литература Западной Грузии» и т. д.
Положение не изменялось до смерти Сталина и расстрела Берии. Самое страшное событие (новое «махаджирство») ждало абхазский народ в 1949 г., когда в Абхазии были проведены все необходимые мероприятия (ко всем железнодорожным станциям было подогнано огромное количество товарных вагонов и грузовых автомобилей) для выселения абхазов куда-нибудь в Среднюю Азию, откуда уже никогда не возвратили бы, даже после разоблачения культа личности Сталина (как не были в конце 50-х гг. возвращены тысячи и тысячи греков, выселенных в 1949 г. из Абхазии), ибо национал-шовинистская политика грузинских властей, прикрытая лозунгом «дружбы народов» не прекращалась в течение почти всего XX в.
К чему привела эта политика, свидетельствуют кровавые события 1992 – 1993 годов, когда Грузия, в ответ на запрос об урегулировании конституционных отношений с Абхазией, начала с ней войну, закончившуюся полным поражением оккупационных войск. В таких сложных и трагических обстоятельствах выживала абхазская литература, в том числе поэзия.
ДМИТРИЙ ГУЛИА - АВТОБИОГРАФИЯ
Мои родители были простые абхазские крестьяне. Жили они в селе Уарча Гумистинского участка (Абхазия), примерно на том самом месте, где происходит действие горьковского рассказа «Рождение человека» (на правом берегу бурного Кодора). И до сих пор, проезжая мимо тех мест, я вижу остатки нашего очага.
Мы, уарчанские гулиевцы, если можно так выразиться, замыкали южный фланг абхазских гулиевцев, непрерывной цепью населявших воистину райский берег от села Эшера (северо-западнее Сухума) до Килашура и далее — до Гулрипша и Уарча.
Гулиевцы живут в селе Эшера и сейчас. Однако большая их часть была вынуждена выселиться в царские времена в Турецкую империю, и теперь их потомки рассеяны по Ближнему Востоку.
Вот я невольно и коснулся самого больного места истории абхазского народа. Как известно, проникновение русского царизма в глубину Кавказских гор особенно усилилось в прошлом веке. Наиболее дальновидные правители различных народов Кавказа добровольно присоединялись к России. Это избавляло их от смертельной опасности, исходившей со стороны Турции и Ирана. Такую политику проводил в конце своей Жизни и абхазский владетельный князь Келеш Чачба, убитый агентом турецкого султана Асланом Чачба — старшим сыном Келеша (1808).
Царское правительство проводило на Кавказе типичную колонизаторскую политику. Однако лучшие люди России сделали очень много для сближения культур России и Кавказа. Именно в тот период многие народы Кавказа впервые получили свою письменность, основателем которой был такой выдающийся ученый, как барон Услар. В Абхазии, как и в других горских княжествах, русский царизм открыто шел на сговор с местными князьями и дворянами и во всех случаях опирался на них.
Но некоторые земельные реформы, являвшиеся следствием общероссийской реформы 1861 года, вызвали недовольство большинства абхазских князей и дворян. В связи с этим во второй половине прошлого века туркофильские настроения значительно усилились. Все это привело к массовым выселениям горцев в Турцию. Они поддались прямому наущению местных князей и дворян. Выселение происходило подчас насильно, при попустительстве царских властей, желавших избавиться от «беспокойного» населения. Последнее выселение произошло во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Пришлось покинуть родное село и семье Урыса Гулиа — моего отца.
Некий дворянин Маан привел к нам во двор турецких аскеров - солдат. «Эти не желают выселяться», сказал он. Аскеры сожгли наш дом, а семью погнали к морю, где стоял на рейде турецкий пароход. Мне тогда было года четыре. Я нес в руке игрушечную фелюгу и держался за руку моей бабушки Фындык. Это событие с полной достоверностью описано мною в поэме «Мой очаг».
Словом, мы очутились на турецком берегу в ужасающем положении — без жилья, без еды. Абхазцы, которые прибыли в Турцию раньше нас и кое-как устроились, приютили махаджиров - переселенцев. Помогали нам и турецкие рыбаки. Чтобы быть поближе к Абхазии, мой отец решил переехать в Батум. Там умерли мои младшие брат и сестра. С каждым днем мы все больше тосковали по родным местам. Многие из махаджиров тайно возвращались в Абхазию. И отец тоже решил вернуться.
И снова помогли простые турецкие рыбаки. Они по бурному морю переправили нас в Абхазию. Когда мы подплывали к берегам Абхазии, пограничная стража открыла огонь, и мы едва спаслись. Дождавшись ночи — холодные и голодные — мы пристали к берегу недалеко от реки Ингур и распрощались с рыбаками. Отцу не разрешили поселиться на прежнем месте, и он выбрал участок на левом берегу Кодора, прямо против старого дома.
Мать моя Ребиа, урожденная Барганджиа, была кроткой, рассудительной женщиной, много возилась по хозяйству, и ей некогда было заниматься мной, ибо были дети и поменьше (моя сестра Екатерина и брат Иван). Воспитывала меня бабушка, которая жила с нами же. Это была крепкого здоровья, исключительно волевая женщина. Голос у нее был звонкий и властный. Но я ее не боялся. Куда она - туда и я. (Ей было более ста лет.)
Отец мой целиком доверил хозяйство жене и своим братьям. Это был речистый и остроумный человек. Очень часто его приглашали на третейские суды и всякие сходы, где он любил и умел держать речи. По тем временам и абхазским понятиям он был общественным деятелем. Но где бы он ни бывал, по возвращении домой на досуге собирал свою семью, сажал меня рядом с собою и обстоятельно рассказывал обо всем случившемся. Говорил он долго, ярко рисовал все подробности, смешил нас прибаутками и шутками. При этом он почему-то всегда обращался ко мне:
Слушай и не забывай, говорил отец.
Пришла пора идти в школу. Тогда мне минуло восемь лет (родился я в 1874 году, 21 февраля по новому стилю). После долгих пересудов отдали в учение местному священнику. Он меня выучил письму и чтению. Года через три отец настоял на том, чтобы я поступил в Сухумскую горскую школу, специально открытую для абхазских детей в 1863 году.
Три года подряд отец возил меня в Сухум. Смотритель школы находил всевозможные предлоги, и меня не принимали. Эти мытарства я описал в очерке «Три школы». Наконец я поступил в школу, которую и окончил (два класса и три подготовительных отделения). Учась в горской школе, я близко познакомился с новым смотрителем Давидом Мачавариани. Это был образованный, большой души человек. Между прочим, он и преподаватель Давид Аджамов записывали с моих слов абхазские сказки и сказки эти печатали, в «Материалах по описанию местностей и племен Кавказа».
Я был небольшого роста, хорошего, я бы даже сказал цветущего здоровья. Знавшие меня старики говорили, что был я необычайно подвижен и энергичен. Действительно, играя в «аймцакячара» - особая абхазская игра, разрешающая бить мяч ногой и брать его руками, я неизменно приносил победу своей команде. Очень легко перепрыгивал через каменную ограду, высотою почти в сажень. Приятно вспомнить об этом сейчас, когда мне трудно преодолеть препятствие даже в двадцать сантиметров...
Мне советовали продолжать учение. Но куда ехать? Было решено послать меня в Гори, в Закавказскую учительскую семинарию. Перед отъездом в семинарию смотритель снизил мне отметку по пению: вместо «пятерки» поставил «четыре». Я огорчился тому, что я не круглый «пятерочник». А оказалось, что смотритель поступил как опытный психолог.
Приехав в семинарию, я застал там множество подростков, среди которых встречались и усатые. В первый день отсеялась половина - по состоянию здоровья. Далее следовал экзамен по пению. Я отличался в церковном хоре, и это испытание не очень-то пугало меня. Когда я пропел «до-ре-мифа-соль-ля-си» и «си-ля-соль» и так далее, председатель комиссии, какой-то усатый дядя с орденами, покачал головой...Спой «Отче наш», сказал он.
Выслушав «Отче наш», он опять покачал головой, косясь на мои отметки. Потом он проговорил, обращаясь к остальным членам комиссии: Странная эта четверка. Гулиа достоин пяти с плюсом. Смотритель школы, как видно, слишком взыскательный. Думаю, что и no-остальным предметам этот юноша преуспевает не хуже, чем по пению.
Начало было ободряющим. Я действительно преуспел и по остальным предметам, и меня приняли в семинарию. Здесь я проучился четыре месяца, заболел тифом, и меня отчислили, как было сказано в приказе, ввиду того, что «местный климат явно не подходит для слушателя Дмитрия Гулиа». Моя школьная учеба закончилась. Моими учителями стали книги и жизнь.
Вскоре после этого умерла моя мать. Испанка унесла бабушку и отца. Я их похоронил на левом берегу Кодора под большим деревом и стал главой семейства: мне предстояло воспитать сестру и брата. Вернувшись в Сухум, я встретил сочувственное отношение к моей беде со стороны преподавателей горской школы и ее смотрителя, с которым, несмотря на большую разницу в возрасте, мы подружились.
Давид Мачавариани подал мне мысль составить абхазскую азбуку. Это было в 1890 году. Со своей стороны он обещал, помочь методическими советами (абхазского языка он не знал). Но прежде чем садиться за составление азбуки, надо было решить вопрос с алфавитом, ибо усларовский и бартоломеевский алфавиты были практически неприемлемы.
Азбуку мы закончили в 1891 году, а через год она вышла в свет. Вот с этой поры абхазцы и начали читать книги на родном языке. После выхода азбуки я работал то преподавателем в сельских школах, то переводчиком в Сухуме и Очамчирах. Сочинял разные стишки, которые не имели никакого общественного значения. Они безвозвратно погибли, и я не жалею об этом. Надо сказать, что писал я тогда, в общем, мало. Зато принимал участие в общественной жизни, путешествовал по стране, изучал быт и язык.
В то время я разъезжал на коне, одевался в черкеску, и был вооружен, что называется, до зубов, кинжал, шашка, револьвер и большое число зарядов, рассованных по карманам.Я не придерживался какой-нибудь определенной политической программы, но всем существом своим ненавидел князей и дворян, буквально грабивших народ.
Первое десятилетие нашего века я посвятил переводам, главным образом, церковных книг. Как член переводческой комиссии немало труда вложил в евангелие на абхазском языке. Стараясь по возможности быть точным, мы привлекли к своей работе тексты: греческие, древнеславянские, русские, грузинские. Мне кажется, что с точки зрения языка и точности текста перевод удался. Этот огромный труд, разумеется, не очень - то заметил абхазский народ, равнодушный к христианству - впрочем, так же как и к магометанству.
Моя настоящая литературная деятельность началась со второй половины первого десятилетия нашего века, когда я написал несколько стихотворений, получивших большой резонанс в народе. К ним я причисляю, в первую очередь, стихи, «Какое милое создание» и «Ходжан Большой». (Стихотворение «Ходжан Большой» вызвало подозрение властей, началось тайное следствие, которое, к счастью, окончилось для меня хорошо.) В 1912 году в Тифлисе вышел первый сборник стихов на абхазском языке, а в 1913 - второй.
Первая мировая война застала меня в Сухуме. Политическая жизнь Российской империи год от году все больше накалялась. Жить становилось все труднее. Я работал в нескольких школах, проверял до двухсот тетрадей за вечер и только после этого мог заниматься литературой и историей (я собирал материалы для будущей «Истории Абхазии»).
Я искал вокруг моральной поддержки и с трудом находил ее. Книги издавал на собственные деньги, к которым прибавлялись небольшие суммы, отпускаемые «Обществом распространения грамоты среди абзахцев». Книги раздавал бесплатно своим знакомым, и гостям. Со стороны властей я встречал каменное равнодушие или сугубую подозрительность.
В тот период я познакомился с академиком Н. Я. Марром. Он интересовался абхазским языком, и на этой почве, я бы сказал, мы с ним сдружились. Одно время в разговорах со мной он в известной мере разделял идею африканского (египетского) происхождения абхазцев. Затем увлекся языковыми связями абхазцев с испанскими басками. Спустя некоторое время развивал предположение относительно скифского (северного) происхождения абхазцев.
Это был увлекающийся, горячий, глубоко и разносторонне образованный человек. Предложенный им алфавит, принятый во многих республиках Кавказа, мной был категорически отвергнут. Это резко охладило наши взаимоотношения. Абхазское правительство ввело алфавит Марра. Однако жизнь показала, что в этом споре Марр был неправ — его алфавит просуществовал всего несколько лет и исчез...
Должен отметить, что довольно частая смена алфавитов в 30-х годах нанесла огромный ущерб абхазской культуре. Теперь этот вопрос решен окончательно. Мы вернулись к старому алфавиту на русской основе, имеющему большую традицию. Это произошло в 1954 году...
Октябрьскую революцию я встретил доброжелательно, хотя, пожалуй, не очень точно представлял себе ее цели. Мне очень нравилось правильное разрешение земельной проблемы, нравился удар по помещикам и ленинское решение национального вопроса, жгучего вопроса всех времен. В то время я написал несколько стихотворений, проникнутых верой в будущее (например, «Вперед»).
В 1918 году мне довелось побывать на Кубани, где пылала гражданская война. В качестве одного из представителей абхазского народа я просил хлеба для населения. В Абхазию было отгружено несколько вагонов, но сам я не скоро выбрался оттуда. С большим трудом при содействии кубанских большевиков я прибыл в Сухум, где встретил в чрезвычайно тяжелом положении детей и жену (был голод).
В Абхазии вплоть до 4 марта 1921 года господствовали меньшевики. В газете «Апсны» - первой абхазской газете, редактором которой я состоял, было напечатано немало статей и заметок, в которых, так или иначе, критиковалась политика меньшевиков в школьном вопросе. В 1918 году я написал рассказ «Под чужим небом», в котором описывалась несчастная судьба абхазского крестьянина. По - прежнему продолжая преподавать в нескольких школах, я по ночам писал «Историю Абхазии» и стихи.
В 1921 году, уже при советской власти, была организована первая абхазская театральная труппа, для которой я срочно перевел с русского и грузинского несколько водевилей и маленькую пьесу «Да здравствует свобода!» В работе мне помогала моя жена. К слову хотелось бы заметить, как важно для писателя иметь хорошую жену-друга. Я бы не написал и сотой доли, если бы не Елена Андреевна — женщина, готовая на самопожертвование, когда дело касалось литературы, искусства. Гастроли труппы в абхазских селах превращались в замечательные праздники.
Одним из первых абхазских литераторов был Самсон Чанба. О нем мне доводилось писать еще в газете «Апсны». Вслед за ним появился наш талантливый поэт Иуа Когониа и целый ряд молодых. При Сухумской учительской семинарии работал литературный кружок.
В советское время развитие литературы пошло бурно, и в настоящее время союз писателей Абхазии насчитывает до сорока членов, среди которых такие поэты, как Баграт Шинкуба, Алексей Ласуриа, Иван Тарба, Киршал Чачхалиа, А. и Ч. Джонуа, Кумф Ломиа и другие. Неплохой «урожай»! И я рад, что я уже не один на литературном поле. Я доволен также, что мне удалось привить любовь к литературе моему сыну Георгию и дочери Татьяне, избравшими литературную деятельность...
Вернемся, однако, к 20-м годам. В 1924 году я выехал с семьей в Тифлис, где преподавал абхазский язык в университете.
В 1925 году я издал первый том «Истории Абхазии», в которой доказывается египетское происхождение абхазцев. На этой теории я не настаиваю теперь, но уверен, что в книге немало полезных материалов по истории и этнографии Абхазии.
В 1926 году я возвращаюсь в Абхазию, где мне поручается работа по внедрению абхазского языка в местные учреждения (наравне с русским и грузинским). В 1929 году я возглавил абхазскую Академию языка и литературы. Академия, в частности, организовала запись абхазских песен и издание их в Москве.
Главная и замечательная заслуга в этом деле принадлежит композитору Константину Ковачу. Плодотворным было участие в музыкальных экспедициях Кондратия Дзидзариа. В 30-х годах расцветает абхазский театр. Вокруг него появляются драматурги. Растет численно и качественно абхазская интеллигенция. Я перехожу на работу в Научно-исследовательский институт абхазского языка, истории и литературы, где состою и по сей день.
Огромным испытанием для нашей страны была Отечественная война. Я потерял своего сына, Владимира, инженера, чьи способности возбуждали в его друзьях много надежд. Я не мог сражаться с автоматом в руках, но делал свое маленькое дело на литературном посту. Абхазская литература потеряла талантливого поэта Леварсу Квициниа, погибшего в Белоруссии. Поэт Киазым Агумаа сражался в Брянских лесах и умер от полученных травм после войны...
Я прожил немало лет. Когда пишутся эти строки, мне исполнилось восемьдесят четыре с половиной года (без одного месяца). В 1955 году я был принят в ряды коммунистической партии. За время литературной деятельности у меня были памятные встречи с А. Толстым, А. Фадеевым, А. Исаакяном, В. Шишковым, М. Рыльским, М. Бажаном, П. Тычиной, М. Джавахишвили, Г. Табидзе, Н. Тихоновым, К. Фединым и многими другими. Естественно возникает вопрос: доволен ли я пройденным путем? Достаточно ли я сделал для народа?
Без всякой рисовки могу сказать: работой своей я доволен, поскольку все, что делал, делал искренне. Но мог бы сделать больше, если бы я всегда точно понимал, что важнее и что не требует отлагательств. Я распылял свою энергию, занимаясь то поэзией, то наукой. Может, было бы лучше, если бы целиком посвятил себя только литературе? Может быть. Когда человек что-либо начинает первым, он неизбежно растрачивает больше энергии, и его деятельность неизбежно приобретает разносторонний характер. Это и хорошо и плохо.
Мешало мне порой и еще одно обстоятельство. Когда мне слишком «левые» абхазские товарищи рисовали картину «мировой революции», в которой Абхазия всего-навсего малозначащая капля, у меня, не скрою, невольно выпадало перо из рук. Стоит ли трудиться ради капли, которая все равно испарится? Но жизнь показала, что стоит, что можно и должно работать во имя даже капли. Если хорошо потрудиться — она не испарится. Она устоит. Тем более, если тебе помогают более многочисленные народы.
Далее. Маленький народ может иметь большую литературу. Я в этом твердо убежден. Пример ста шестидесятитысячной Исландии говорит о многом. Учитывая, что, в конце концов, духовные ценности, созданные тем или иным народом, определяют их место и роль в истории, я призываю своих коллег, особенно представителей небольших народов, сделать все возможное для создания большого искусства, большой литературы.
Тут я должен особо оговорить роль формы произведений, писательского мастерства, которые все еще находятся на невысоком уровне. Когда я читаю произведения некоторых современных писателей, мне кажется, что я нахожусь в XIX веке. Это очень плохо. Отпечаток нашего времени, времени искусственных спутников Земли и атомной энергии, должен чувствоваться и в литературе, а не только в технике.
Абхазский народ перенес в прошлом много невзгод. В VIII—IX веках нашей эры он создал сильное царство, влиявшее на дела всего Кавказа. Позже, в средние века, Абхазия стала маленьким княжеством. В годы турецкого владычества абхазцы стояли на грани полного уничтожения. Переселения в прошлом веке обескровили страну. Советская власть буквально оживила нас. Теперь есть все возможности для развития хозяйства и культуры. Этими широкими возможностями надо воспользоваться полностью.
Я пишу очень коротко. Всего не скажешь в небольшой статье. Думаю, что в моих стихах и прозе можно найти все то, что отсутствует здесь. В конце концов, литератор - это его творчество. Июнь 1958 г. Абхазия. Агудзера .
Д. И. Гулиа
ПРЕДИСЛОВИЕ:
Абхазская поэзия, как и вся литература с начала XX века прошла сложный, порою трагический путь становления и развития. У истоков абхазской поэзии стояли патриархи абхазской литературы Д. И. Гулиа, С. Я. Чанба, И. А. Когониа, М. А. Лакрба и др. Они, прежде всего, опирались на богатейший национальный фольклор, а также на традиции других литератур, особенно русской классики.
Можно сказать, что до середины 20-х гг. поэзия развивалась в разных направлениях. Вместе с тем уже было заметно усиление идеологического компонента в поэтике произведений; постепенно начал превалировать социалистический взгляд на мир, прошлое и настоящее народа.
После включения в 1931 г. ССР Абхазия в состав Грузинской ССР на правах автономии и принятия новой Конституции Абхазской АССР в 1936 г. шовинистская политика ЦК Компартии Грузии (1931–1938 гг. его первым секретарем был Л. Берия) и правительства Грузии поставила абхазский народ и его культуру на грань исчезновения. Для достижения своих целей они по-своему использовали ситуацию, сложившуюся со второй половины 30-х гг.
Была репрессирована (расстреляна или сослана в лагеря) почти вся политическая элита Абхазии и цвет абхазской интеллигенции, в том числе поэты, писатели и ученые (С. Я. Чанба, Д. И. Аланиа, С. М. Ашхацава, С. П. Басариа, М. А. Лакрба, Л. Б. Лабахуа, Н. С. Патейпа, М. И. Тарнава, Ш. И. Хокерба, М. И. Чалмаз, А. И. Чукбар, А. К. Хашба, В. В. Агрба, Ш. Л. Цвижба и др.). В 1941–1945 гг. почти все мужчины призывного и среднего возраста оказались на фронтах Отечественной войны. С начала войны с оружием в руках воевали много писателей: А. Н. Джонуа, Ч. М. Джонуа, М. А. Лакрба и др. На разных фронтах героически погибли Л. Б. Квициниа, С. М. Кучбериа, молодые писатели — В. Чичериа, В. Капба, Ш. Ториа, С. Цабриа, П. Ануа, М. Д. Гочуа и др.
Вместе с тем, в эти тяжелые военные годы, грузинские власти выделяли огромные бюджетные деньги для выполнения «важной задачи» военного времени - массовое переселение грузин (вопреки их воли) из Западной и Восточной Грузии в Абхазию и строительство для них домов, а затем и заселение ими домов выселенных из Абхазии в 1949 году греков.
В конце 30-х – 40-х гг. репрессиям подверглась и национальная культура. В 1938 г. абхазский алфавит на латинской графической основе был переведен на грузинскую графику. Усиление искусственной ассимиляции, нажим на представителей абхазской национальности и т. д. приводили к тому, что даже термины «абхазская литература», «абхазские писатели» и другие начали исчезать из лексики, вместо них появились такие словосочетания, как «абхазский отряд грузинских писателей», «автономный участок грузинской литературы», «литература Западной Грузии» и т. д.
Положение не изменялось до смерти Сталина и расстрела Берии. Самое страшное событие (новое «махаджирство») ждало абхазский народ в 1949 г., когда в Абхазии были проведены все необходимые мероприятия (ко всем железнодорожным станциям было подогнано огромное количество товарных вагонов и грузовых автомобилей) для выселения абхазов куда-нибудь в Среднюю Азию, откуда уже никогда не возвратили бы, даже после разоблачения культа личности Сталина (как не были в конце 50-х гг. возвращены тысячи и тысячи греков, выселенных в 1949 г. из Абхазии), ибо национал-шовинистическая политика грузинских властей, прикрытая лозунгом «дружбы народов» не прекращалась в течение почти всего XX в.
К чему привела эта политика, свидетельствуют кровавые события 1992 – 1993 годов, когда Грузия, в ответ на запрос об урегулировании конституционных отношений с Абхазией, начала с ней войну, закончившуюся полным поражением оккупационных войск. В таких сложных и трагических обстоятельствах выживала абхазская литература, в том числе поэзия.
Писатели и поэты Абхазии
(Биографии и творчество)
Дмитрий Гулиа
Мои родители были простые абхазские крестьяне. Жили они в селе Уарча Гумистинского участка (Абхазия), примерно на том самом месте, где происходит действие горьковского рассказа «Рождение человека» (на правом берегу бурного Кодора). И до сих пор, проезжая мимо тех мест, я вижу остатки нашего очага.
Мы, уарчанские гулиевцы, если можно так выразиться, замыкали южный фланг абхазских гулиевцев, непрерывной цепью населявших воистину райский берег от села Эшера (северо-западнее Сухума) до Килашура и далее — до Гулрипша и Уарча.
Гулиевцы живут в селе Эшера и сейчас. Однако большая их часть была вынуждена выселиться в царские времена в Турецкую империю, и теперь их потомки рассеяны по Ближнему Востоку.
Вот я невольно и коснулся самого больного места истории абхазского народа. Как известно, проникновение русского царизма в глубину Кавказских гор особенно усилилось в прошлом веке. Наиболее дальновидные правители различных народов Кавказа добровольно присоединялись к России. Это избавляло их от смертельной опасности, исходившей со стороны Турции и Ирана. Такую политику проводил в конце своей Жизни и абхазский владетельный князь Келеш Чачба, убитый агентом турецкого султана Асланом Чачба — старшим сыном Келеша (1808).
Царское правительство проводило на Кавказе типичную колонизаторскую политику. Однако лучшие люди России сделали очень много для сближения культур России и Кавказа. Именно в тот период многие народы Кавказа впервые получили свою письменность, основателем которой был такой выдающийся ученый, как барон Услар. В Абхазии, как и в других горских княжествах, русский царизм открыто шел на сговор с местными князьями и дворянами и во всех случаях опирался на них.
Но некоторые земельные реформы, являвшиеся следствием общероссийской реформы 1861 года, вызвали недовольство большинства абхазских князей и дворян. В связи с этим во второй половине прошлого века туркофильские настроения значительно усилились. Все это привело к массовым выселениям горцев в Турцию. Они поддались прямому наущению местных князей и дворян. Выселение происходило подчас насильно, при попустительстве царских властей, желавших избавиться от «беспокойного» населения. Последнее выселение произошло во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Пришлось покинуть родное село и семье Урыса Гулиа — моего отца.
Некий дворянин Маан привел к нам во двор турецких аскеров - солдат. «Эти не желают выселяться», сказал он. Аскеры сожгли наш дом, а семью погнали к морю, где стоял на рейде турецкий пароход. Мне тогда было года четыре. Я нес в руке игрушечную фелюгу и держался за руку моей бабушки Фындык. Это событие с полной достоверностью описано мною в поэме «Мой очаг».
Словом, мы очутились на турецком берегу в ужасающем положении — без жилья, без еды. Абхазцы, которые прибыли в Турцию раньше нас и кое-как устроились, приютили махаджиров -переселенцев. Помогали нам и турецкие рыбаки. Чтобы быть поближе к Абхазии, мой отец решил переехать в Батум. Там умерли мои младшие брат и сестра. С каждым днем мы все больше тосковали по родным местам. Многие из махаджиров тайно возвращались в Абхазию. И отец тоже решил вернуться.
И снова помогли простые турецкие рыбаки. Они по бурному морю переправили нас в Абхазию. Когда мы подплывали к берегам Абхазии, пограничная стража открыла огонь, и мы едва спаслись. Дождавшись ночи — холодные и голодные — мы пристали к берегу недалеко от реки Ингура и распрощались с рыбаками. Отцу не разрешили поселиться на прежнем месте, и он выбрал участок на левом берегу Кодора, прямо против старого дома.
Мать моя Ребиа, урожденная Барганджиа, была кроткой, рассудительной женщиной, много возилась по хозяйству, и ей некогда было заниматься мной, ибо были дети и поменьше (моя сестра Екатерина и брат Иван). Воспитывала меня бабушка, которая жила с нами же. Это была крепкого здоровья, исключительно волевая женщина. Голос у нее был звонкий и властный. Но я ее не боялся. Куда она - туда и я. (Ей было более ста лет.)
Отец мой целиком доверил хозяйство жене и своим братьям. Это был речистый и остроумный человек. Очень часто его приглашали на третейские суды и всякие сходы, где он любил и умел держать речи. По тем временам и абхазским понятиям он был общественным деятелем. Но где бы он ни бывал, по возвращении домой на досуге собирал свою семью, сажал меня рядом с собою и обстоятельно рассказывал обо всем случившемся. Говорил он долго, ярко рисовал все подробности, смешил нас прибаутками и шутками. При этом он почему-то всегда обращался ко мне:
Слушай и не забывай, говорил отец.
Пришла пора идти в школу. Тогда мне минуло восемь лет (родился я в 1874 году, 21 февраля по новому стилю). После долгих пересудов отдали в учение местному священнику. Он меня выучил письму и чтению. Года через три отец настоял на том, чтобы я поступил в Сухумскую горскую школу, специально открытую для абхазских детей в 1863 году.
Три года подряд отец возил меня в Сухум. Смотритель школы находил всевозможные предлоги, и меня не принимали. Эти мытарства я описал в очерке «Три школы». Наконец я поступил в школу, которую и окончил (два класса и три подготовительных отделения). Учась в горской школе, я близко познакомился с новым смотрителем Давидом Мачавариани. Это был образованный, большой души человек. Между прочим, он и преподаватель Давид Аджамов записывали с моих слов абхазские сказки и сказки эти печатали, в «Материалах по описанию местностей и племен Кавказа».
Я был небольшого роста, хорошего, я бы даже сказал цветущего здоровья. Знавшие меня старики говорили, что был я необычайно подвижен и энергичен. Действительно, играя в «аймцакячара» - особая абхазская игра, разрешающая бить мяч ногой и брать его руками, я неизменно приносил победу своей команде. Очень легко перепрыгивал через каменную ограду, высотою почти в сажень. Приятно вспомнить об этом сейчас, когда мне трудно преодолеть препятствие даже в двадцать сантиметров...
Мне советовали продолжать учение. Но куда ехать? Было решено послать меня в Гори, в Закавказскую учительскую семинарию. Перед отъездом в семинарию смотритель снизил мне отметку по пению: вместо «пятерки» поставил «четыре». Я огорчился тому, что я не круглый «пятерочник». А оказалось, что смотритель поступил как опытный психолог.
Приехав в семинарию, я застал там множество подростков, среди которых встречались и усатые. В первый день отсеялась половина - по состоянию здоровья. Далее следовал экзамен по пению. Я отличался в церковном хоре, и это испытание не очень-то пугало меня. Когда я пропел «до-ре-мифа-соль-ля-си» и «си-ля-соль» и так далее, председатель комиссии, какой-то усатый дядя с орденами, покачал головой...Спой «Отче наш», сказал он.
Выслушав «Отче наш», он опять покачал головой, косясь на мои отметки. Потом он проговорил, обращаясь к остальным членам комиссии: Странная эта четверка. Гулиа достоин пяти с плюсом. Смотритель школы, как видно, слишком взыскательный. Думаю, что и no-остальным предметам этот юноша преуспевает не хуже, чем по пению.
Начало было ободряющим. Я действительно преуспел и по остальным предметам, и меня приняли в семинарию. Здесь я проучился четыре месяца, заболел тифом, и меня отчислили, как было сказано в приказе, ввиду того, что «местный климат явно не подходит для слушателя Дмитрия Гулиа». Моя школьная учеба закончилась. Моими учителями стали книги и жизнь.
Вскоре после этого умерла моя мать. Испанка унесла бабушку и отца. Я их похоронил на левом берегу Кодора под большим деревом и стал главой семейства: мне предстояло воспитать сестру и брата. Вернувшись в Сухум, я встретил сочувственное отношение к моей беде со стороны преподавателей горской школы и ее смотрителя, с которым, несмотря на большую разницу в возрасте, мы подружились.
Давид Мачавариани подал мне мысль составить абхазскую азбуку. Это было в 1890 году. Со своей стороны он обещал, помочь методическими советами (абхазского языка он не знал). Но прежде чем садиться за составление азбуки, надо было решить вопрос с алфавитом, ибо усларовский и бартоломеевский алфавиты были практически неприемлемы.
Азбуку мы закончили в 1891 году, а через год она вышла в свет. Вот с этой поры абхазцы и начали читать книги на родном языке. После выхода азбуки я работал то преподавателем в сельских школах, то переводчиком в Сухуме и Очамчирах. Сочинял разные стишки, которые не имели никакого общественного значения. Они безвозвратно погибли, и я не жалею об этом. Надо сказать, что писал я тогда, в общем, мало. Зато принимал участие в общественной жизни, путешествовал по стране, изучал быт и язык.
В то время я разъезжал на коне, одевался в черкеску, и был вооружен, что называется, до зубов, кинжал, шашка, револьвер и большое число зарядов, рассованных по карманам.
Я не придерживался какой-нибудь определенной политической программы, но всем существом своим ненавидел князей и дворян, буквально грабивших народ.
Первое десятилетие нашего века я посвятил переводам, главным образом, церковных книг. Как член переводческой комиссии немало труда вложил в евангелие на абхазском языке. Стараясь по возможности быть точным, мы привлекли к своей работе тексты: греческие, древнеславянские, русские, грузинские. Мне кажется, что с точки зрения языка и точности текста перевод удался. Этот огромный труд, разумеется, не очень - то заметил абхазский народ, равнодушный к христианству - впрочем, так же как и к магометанству.
Моя настоящая литературная деятельность началась со второй половины первого десятилетия нашего века, когда я написал несколько стихотворений, получивших большой резонанс в народе. К ним я причисляю, в первую очередь, стихи, «Какое милое создание» и «Ходжан Большой». (Стихотворение «Ходжан Большой» вызвало подозрение властей, началось тайное следствие, которое, к счастью, окончилось для меня хорошо.) В 1912 году в Тифлисе вышел первый сборник стихов на абхазском языке, а в 1913 - второй.
Первая мировая война застала меня в Сухуме. Политическая жизнь Российской империи год от году все больше накалялась. Жить становилось все труднее. Я работал в нескольких школах, проверял до двухсот тетрадей за вечер и только после этого мог заниматься литературой и историей (я собирал материалы для будущей «Истории Абхазии»).
Я искал вокруг моральной поддержки и с трудом находил ее. Книги издавал на собственные деньги, к которым прибавлялись небольшие суммы, отпускаемые «Обществом распространения грамоты среди абзахцев». Книги раздавал бесплатно своим знакомым, и гостям. Со стороны властей я встречал каменное равнодушие или сугубую подозрительность.
В тот период я познакомился с академиком Н. Я. Марром. Он интересовался абхазским языком, и на этой почве, я бы сказал, мы с ним сдружились. Одно время в разговорах со мной он в известной мере разделял идею африканского (египетского) происхождения абхазцев. Затем увлекся языковыми связями абхазцев с испанскими басками. Спустя некоторое время развивал предположение относительно скифского (северного) происхождения абхазцев.
Это был увлекающийся, горячий, глубоко и разносторонне образованный человек. Предложенный им алфавит, принятый во многих республиках Кавказа, мной был категорически отвергнут. Это резко охладило наши взаимоотношения. Абхазское правительство ввело алфавит Марра. Однако жизнь показала, что в этом споре Марр был неправ — его алфавит просуществовал всего несколько лет и исчез...
Должен отметить, что довольно частая смена алфавитов в 30-х годах нанесла огромный ущерб абхазской культуре. Теперь этот вопрос решен окончательно. Мы вернулись к старому алфавиту на русской основе, имеющему большую традицию. Это произошло в 1954 году...
Октябрьскую революцию я встретил доброжелательно, хотя, пожалуй, не очень точно представлял себе ее цели. Мне очень нравилось правильное разрешение земельной проблемы, нравился удар по помещикам и ленинское решение национального вопроса, жгучего вопроса всех времен. В то время я написал несколько стихотворений, проникнутых верой в будущее (например, «Вперед»).
В 1918 году мне довелось побывать на Кубани, где пылала гражданская война. В качестве одного из представителей абхазского народа я просил хлеба для населения. В Абхазию было отгружено несколько вагонов, но сам я не скоро выбрался оттуда. С большим трудом при содействии кубанских большевиков я прибыл в Сухум, где встретил в чрезвычайно тяжелом положении детей и жену (был голод).
В Абхазии вплоть до 4 марта 1921 года господствовали меньшевики. В газете «Апсны» - первой абхазской газете, редактором которой я состоял, было напечатано немало статей и заметок, в которых, так или иначе, критиковалась политика меньшевиков в школьном вопросе. В 1918 году я написал рассказ «Под чужим небом», в котором описывалась несчастная судьба абхазского крестьянина. По - прежнему продолжая преподавать в нескольких школах, я по ночам писал «Историю Абхазии» и стихи.
В 1921 году, уже при советской власти, была организована первая абхазская театральная труппа, для которой я срочно перевел с русского и грузинского несколько водевилей и маленькую пьесу «Да здравствует свобода!» В работе мне помогала моя жена. К слову хотелось бы заметить, как важно для писателя иметь хорошую жену-друга. Я бы не написал и сотой доли, если бы не Елена Андреевна — женщина, готовая на самопожертвование, когда дело касается литературы, искусства. Гастроли труппы в абхазских селах превратились в замечательный праздник.
Одним из первых абхазских литераторов был Самсон Чанба. О нем мне доводилось писать еще в газете «Апсны». Вслед за ним появился наш талантливый поэт Иуа Когониа и целый ряд молодых. При Сухумской учительской семинарии работал литературный кружок.
В советское время развитие литературы пошло бурно, и в настоящее время союз писателей Абхазии насчитывает до сорока членов, среди которых такие поэты, как Баграт Шинкуба, Алексей Ласуриа, Иван Тарба, Киршал Чачхалиа, А. и Ч. Джонуа, Кумф Ломиа и другие. Неплохой «урожай»! И я рад, что я уже не один на литературном поле. Я доволен также, что мне удалось привить любовь к литературе моему сыну Георгию и дочери Татьяне, избравшим литературную деятельность...
Вернемся, однако, к 20-м годам. В 1924 году я выехал с семьей в Тифлис, где преподавал абхазский язык в университете.
В 1925 году я издал первый том «Истории Абхазии», в которой доказывается египетское происхождение абхазцев. На этой теории я не настаиваю теперь, но уверен, что в книге немало полезных материалов по истории и этнографии Абхазии.
В 1926 году я возвращаюсь в Абхазию, где мне поручается работа по внедрению абхазского языка в местные учреждения (наравне с русским и грузинским). В 1929 году я возглавил абхазскую Академию языка и литературы. Академия, в частности, организовала запись абхазских песен и издание их в Москве.
Главная и замечательная заслуга в этом деле принадлежит композитору Константину Ковачу. Плодотворным было участие в музыкальных экспедициях Кондратия Дзидзариа. В 30-х годах расцветает абхазский театр. Вокруг него появляются драматурги. Растет численно и качественно абхазская интеллигенция. Я перехожу на работу в Научно-исследовательский институт абхазского языка, истории и литературы, где состою и по сей день.
Огромным испытанием для нашей страны была Отечественная война. Я потерял своего сына, Владимира, инженера, чьи способности возбуждали в его друзьях много надежд. Я не мог сражаться с автоматом в руках, но делал свое маленькое дело на литературном посту. Абхазская литература потеряла талантливого поэта Леварсу Квициниа, погибшего в Белоруссии. Поэт Киазым Агумаа сражался в Брянских лесах и умер от полученных травм после войны...
Я прожил немало лет. Когда пишутся эти строки, мне исполнилось восемьдесят четыре с половиной года (без одного месяца). В 1955 году я был принят в ряды коммунистической партии. За время литературной деятельности у меня были памятные встречи с А. Толстым, А. Фадеевым, А. Исаакяном, В. Шишковым, М. Рыльским, М. Бажаном, П. Тычиной, М. Джавахишвили, Г. Табидзе, Н. Тихоновым, К. Фединым и многими другими. Естественно возникает вопрос: доволен ли я пройденным путем? Достаточно ли я сделал для народа?
Без всякой рисовки могу сказать: работой своей я доволен, поскольку все, что делал, делал искренне. Но мог бы сделать больше, если бы я всегда точно понимал, что важнее и что не требует отлагательств. Я распылял свою энергию, занимаясь то поэзией, то наукой. Может, было бы лучше, если бы целиком посвятил себя только литературе? Может быть. Когда человек что-либо начинает первым, он неизбежно растрачивает больше энергии, и его деятельность неизбежно приобретает разносторонний характер. Это и хорошо и плохо.
Мешало мне порой и еще одно обстоятельство. Когда мне слишком «левые» абхазские товарищи рисовали картину «мировой революции», в которой Абхазия всего-навсего малозначащая капля, у меня, не скрою, невольно выпадало перо из рук. Стоит ли трудиться ради капли, которая все равно испарится? Но жизнь показала, что стоит, что можно и должно работать во имя даже капли. Если хорошо потрудиться — она не испарится. Она устоит. Тем более, если тебе помогают более многочисленные народы.
Далее. Маленький народ может иметь большую литературу. Я в этом твердо убежден. Пример ста шестидесятитысячной Исландии говорит о многом. Учитывая, что, в конце концов, духовные ценности, созданные тем или иным народом, определяют их место и роль в истории, я призываю своих коллег, особенно представителей небольших народов, сделать все возможное для создания большого искусства, большой литературы.
Тут я должен особо оговорить роль формы произведений, писательского мастерства, которые все еще находятся на невысоком уровне. Когда я читаю произведения некоторых современных писателей, мне кажется, что я нахожусь в XIX веке. Это очень плохо. Отпечаток нашего времени, времени искусственных спутников Земли и атомной энергии, должен чувствоваться и в литературе, а не только в технике.
Абхазский народ перенес в прошлом много невзгод. В VIII—IX веках нашей эры он создал сильное царство, влиявшее на дела всего Кавказа. Позже, в средние века, Абхазия стала маленьким княжеством. В годы турецкого владычества абхазцы стояли на грани полного уничтожения. Переселения в прошлом веке обескровили страну. Советская власть буквально оживила нас. Теперь есть все возможности для развития хозяйства и культуры. Этими широкими возможностями надо воспользоваться полностью.
Я пишу очень коротко. Всего не скажешь в небольшой статье. Думаю, что в моих стихах и прозе можно найти все то, что отсутствует здесь. В конце концов, литератор - это его творчество. Июнь 1958 г. Абхазия. Агудзера. Д. Гулиа
НА МОРСКОМ БЕРЕГУ
Я над утренним морем стою
И под шум его думаю думу мою:
Вот каким должен быть
Человек настоящий
Необъятный душой, как оно,
Полный силы живой, как оно,
Как простор этот, вечно шумящий,
Мчащий бурные волны в разгоне безбрежном,
Должен быть он и ласково-нежным,
Словно море летней зарей.
И таким после жизни своей
Будет в памяти жить он людской.
Переводы В. Державина
ПАРУС
Парус в море лазурном
Уплывает под солнцем куда-то,
Чуть качаясь на тихой волне.
Скрылся вскоре бесследно в сияющем море.
Будто не был он,
Будто приснился во сне.
Так иные из нас
По затишью житейских заливов
Без забот и трудов
Проплывают по воле судьбы;
И они, как тот парус,
Уходят из глаз,
Исчезают навек,
Без следа.
И не знаешь ты: жили они
Или не было их никогда.
P.S. В следующих статьях я расскажу о других писателях и поэтах
мгногострадальной Абхазии... Владимир Левинтас.
Стр. 1 Писатели и поэты Абхазии. Дмитрий Гулиа
© Copyright: Владимир Левинтас, 2023
Свидетельство о публикации №223061700934
Свидетельство о публикации №223061700934
Рецензии