Мечта...

    
«Детские скорби жгучи, но они растают во сне
и исчезнут с завтрашним солнцем».
Куприн А И

     Ташенька проснулась от холода. В кочегарке, где она уснула в уголке на топчане, пока её мать и отец сидели за столом с дядей Витей, что работал здесь и здесь же жил, было пусто. Дядя Витя... Вечно грязный, с засаленными майками и штанами, пропитанный углем и перегаром, он иногда покупал ей кулёк конфет и угощал. Переступив через порог кочегарки, она потопала в подвал, прижимая к себе подаренную утром плюшевую акулу Гришу. В последнее время она жила там с родителями и с лежавшим в углу комнаты чужим беспомощным дедом, который ползком добирался до стола, чтобы поесть, и до ведра, чтобы справить нужду. В комнате было шумно от музыки и хохота пьяных голосов, было накурено и стоял всё тот же удушливый смрад. То ли от немытого месяцами деда, то ли от стойкого запаха перегара и вечно висевшего в комнате табачного дыма. За столом сидела мамина знакомая с каким-то мужиком: Таше говорили, что это её крёстная. Все они отмечали сегодня её, Ташин, день рождения. Ещё утром мама загибала на её руке пальчики и показывала - сколько годиков ей исполнилось. Ташенька подошла к столу.
- Выспалась? - глянув на неё пьяными глазами, бросила мама.
- Я есть хочу, - пробормотала Ташенька, залезая к маме на колени.
- Ташка... На хлеба и огурец. И иди, - мама ссадила её с коленей, чуть не упав со стула. - Не мешайся, иди и спи.
     Прижав к себе хлеб и перезревший огурец, со сдвинутыми бровями и надутыми губами Таша осмотрела комнату: на маминой кровати спал какой-то мужик, а на её, Ташином, диванчике та самая мамина подруга, толстая и белая, которая иногда забегала к ним и, нагулявшись, убегала домой к своей семье. Вздохнув, Ташенька вышла из комнаты и поднялась по ступенькам во двор. Темно... То ли уже вечер, то ли ещё не рассвело. Она направилась к собачьей будке, стоявшей чуть в стороне от подвала: собака Чуня охраняла въезд на лесопилку, где они жили теперь всю прошедшую зиму, лето и начавшуюся осень. Она-то не знала, сколько они тут жили, и ей казалось, что долго.
- Чуня, - позвала собаку Ташенька. - Подвинься, сказала, - собака лениво подвинулась в угол, освобождая место. - И Гришу нельзя на улице оставлять. А то вдруг дождик, и он зачихает, - она втянула акулу в просторную будку.
Чуня широко зевнула, обнажив острые клыки, и положила голову на лапы.
- Холодно ночью, Чунька, - она тоже положила голову на подаренного Гришу. - Вон и листики с деревьев летят. Жалко же их? Правда?..
- Ага, - подтвердила Чуня, откликаясь на голос и дожёвывая кусок хлеба, которым Ташенька с ней только что поделилась.
- Почему они падают? - откусывая огурец и хлеб, спросила она у Чуни. - Они же такие красивые, держались бы и держались за веточки, - засунув ноги под тёплый бок собаки, Ташенька широко зевнула.
     А ночь всё сгущала краски. Да... Скорее всего, это была уже глубокая ночь. Тихая такая, словно охраняющая их сон. Роняя на землю причудливый свет далёких звёзд, ночь тихо убаюкивала их с Чуней, заставляя прислушиваться к своим шорохам. А звёзды... Они с удивлением поглядывали с небес, словно интересуясь - зачем эта маленькая девочка так доверчиво прижалась к собаке. И только звуки музыки и криков, глухо доносившихся из приоткрытой форточки подвала, слегка нарушали всю загадочность наступившей ночи. Ташенька часто стояла во дворе, задрав голову в тёмное небо, и смотрела на далёкое мерцание звёзд и на чуть пугающие очертания луны или месяца.
- Какая тяжёлая жизнь, - вдруг сказала Чуня. - Кто-то икрой чёрной обжирается, а для кого-то и кусок хлеба впору. Ещё и поделилась со мной, на пару по куску съели.
- Тебе тоже никто сегодня миску не принёс. Некогда им, - сонно откликнулась Ташенька.
- Это же надо! Возле родной матери места нет, - Чуня смачно чихнула в сторону. - Одна забота, хоть в собачьей будке поспать. В летнем платьице. Шляпок-то по жизни не носила.
- Чуня-я... В кочегарке холодно. Там пока не топят.
- Ну да... У меня же под боком теплее, - Ташенька почувствовала на ноге шершавый язык Чуни.
- Чуня-я... - позвала она собаку. - А почему тебя так назвали?
- Видно, зачуханная вся, потому и назвали. Вот помыли бы, расчесали, бантик бы на шею надели, тогда и не Чуня была бы.
- Ты и так красивая. И добрая, - возразила Ташенька. - Чуня-я... А я тоже зачуханная?
- А тебя разве помыли? Разве расчесали? - Чуня фыркнула и отвернулась. - Хоть бы родня какая нашлась.
- У меня бабушка была... Мама говорила, что бабушка забрала меня в ладошки, когда я родилась. Потому что я родилась у мамы дома, и только потом приехала машина и увезла нас в больницу.
- Так иди и ищи свою бабушку.
- Правда?..
- Правда, - вздохнула Чуня. - Только сначала вытащи у матери деньги из куртки и купи две булки хлеба.

     Ташенька шла по улице, всё дальше отдаляясь от окраины города. За плечами висел затёртый тряпичный рюкзачок с булкой хлеба: вторую она отдала Чуне. А в руках она несла своего Гришу. Мимо туда-сюда мелькали машины, но они словно не замечали её и со скоростью улетали мимо.
- Гриша, ты же у меня как ребёнок! А ребёнков нельзя бросать. Их нельзя оставлять в будке у Чуни, - она крепко прижала к себе акулу. - Может, маме и неинтересно, где теперь у неё ребенок. Зато мне интересно, как она там будет? Когда не услышит больше, как я плачу и зову её, - она заглянула Грише в глаза. - Гриша-а... А у Чуни вон тоже... Как родятся щенки, как подрастут, их тоже куда-то забирают и она скучает. Где-то же они живут.
Ташенька подумала о маме, и у неё даже слёзы выступили. Скучает ли она по дочке? Видела ли, что она не спала на своём диванчике? Искала ли, окликая и бегая, в надежде найти дочку?.. И она не припомнила такого случая: обычно Ташенька шла в комнату и, тронув маму за руку, будила и просила есть. Сонная мама отмахивалась и недовольно говорила:
- Иди вон, на столе что-нибудь поищи.
А Чунька... Она умная собака. Она знает всех, кто живёт на лесопилке. Она никогда не гавкает на своих, знает всех кошек в округе и даже пускает их в свою будку. Ташеньке подумалось, что Чунька любит своих щенят больше, когда они родятся, чем мама её - свою дочку.
- Ничего... Вот найду бабушку, и она будет любить меня.
     Она свернула на просёлочную дорогу и пошла прямиком через луг к виднеющимся зарослям густого кустарника. По сторонам стояли редкие поникшие деревья со слегка тронутыми жёлтой краской листьями. Где-то на ветках громко разговаривала сорока, а с другой стороны ей отвечала другая. Большой шмель, словно вертолёт, прожужжал рядом и плюхнулся в пожухлую траву. Испугавшись, Ташенька прижала к себе Гришу и обошла шмеля стороной.
     Стоял тихий осенний день, постепенно переходивший в вечер. Ташенька вышла на пригорок и огляделась. Внизу, среди пологих и низких берегов, медленно, по-осеннему, текла небольшая речушка с купающимися в ней листьями. В спокойной воде степенно плыли пенные облака, то скрываясь под волной, то выныривая обратно. Спустившись вниз, она присела у берега на зелёную пока ещё траву.
- Всё, Гришка, отдыхаем.
Положив акулу рядом, она деловито достала буханку хлеба. Хорошо, что Чуня сказала взять его с собой. Правильно посоветовала. Она вдруг вспомнила про Чуньку, и как-то тоскливо подумала: принесли ли ей хоть каких-нибудь косточек от пьяного стола или опять забыли? Ташенька поднесла буханку к лицу и шумно вдохнула в себя хлебный аромат. Отщипывая по кусочку, она ела и смотрела на спокойную рябь воды, отводя свободной рукой спутанные волосы от лица.
- Ничего, Чунька. Вот найду свою бабушку и заберу тебя к ней. Будешь сытая сидеть на дворе и улыбаться.
    
     Как и откуда вышел к ней старичок с удочкой и котелком, она не заметила. Остановившись перед ней, он изумлённо воскликнул:
- Вот дела!.. Ты пошто тут взялась? - дедушка осмотрелся вокруг. - В наших краях таких девчонок не помню.
- Я бабушку свою ищу.
- Ихде она у тебя потерялась?
- Не знаю. Я ни разочка её не видела.
- А мама у тебя, где? А папа есть?
- Есть. Они мои именины справляют. Они почти каждый день что-то справляют. Деньги есть и справляют. Денег нет, то кто-нибудь всё равно приносит водку, и они справляют.
- И сколько тебе годочков получилось?
- Вот, - Ташенька подняла руку и убрала большой палец к ладошке, как показывала мама. - Вот сколько мне сегодня годиков.
- Вот дела! - вновь воскликнул дед. - И видно только Бог знает, где эта твоя бабушка.
- Где-то есть, - она пожала плечами и обидно скривила губы. - У всех же есть, значит и у меня есть.
- Ты, вот что... Пойдём-ка со мной. Кажется, я знаю, где твоя бабушка.
- Правда? - воскликнула Ташенька, тут же подскакивая с травы.

     Взяв её руку в свою, дедушка не спеша стал подниматься по чуть заметной тропинке вверх от речки. Ташенька доверчиво поглядывала снизу вверх на деда, держа Гришу подмышкой: Гришкин акулий хвост тащился за ней по траве, а пришитые на мордочке тряпичные зубы, казалось, открылись в довольной улыбке. Конечно... Когда-то Гришка лежал на полке магазина в куче таких же плюшевых акул и, скорее всего, скучал, совсем не зная, что скоро он станет её Гришкой. Поплутав немного среди кустов акации и подросшего берёзового молодняка, тропинка вывела их на заросшую травой дорогу. Поднявшись дальше на пригорок, Ташенька увидела неподалёку деревеньку с выстроенными в ряд домами.
- Устала? - спросил дед.
- Нет. Разве можно устать, когда ты идёшь к своей бабушке?
- Думаю, что нет, - согласился дед. - Думаю, что к бабушке надо вприпрыжку бежать. Вот только, я тогда за тобой не поспею.
     Пройдя немного по улице, они остановились у калитки небольшого домика с окрашенными в голубой цвет ставнями. Уютный такой домик, каким и должен быть домик бабушки и дедушки. Низенькая скамейка у калитки под черёмухой: такая древняя, с затёртой от времени плахой и с вытоптанной возле неё травой. Видно хорошо посидели на этой скамеечке, долгие годы. И такая же плотная тропинка до крыльца, окружённая с двух сторон травой-муравой. Дёрнув входную дверь на себя, дедушка завёл её в сени, и дальше в открытую дверь в дом. В светлой и просторной кухне на неё пахнуло свежеиспечёнными пирогами. Видно они стояли на столе в широком блюде, прикрытые белой марлей.
- Ну, бабушка, встречай, - дед широко улыбнулся. - Во, какую Снегурку я нам на речке нашёл.
- Матушки мои... - бабушка хлопнула руками по бокам и притянула Ташеньку к себе. - Ты откель, така чумазая?
- Сидит на бережку, хлеб от буханки отрывает и ест. Похоже, что из дому сбежала.
- Где мамка-то твоя? Куды делась? - бабушка присела на стул и пригладила её волосы.
- Мама с папой и крёстной спали уже, когда я уходила. Только дядя Витя, что живёт в кочегарке, не спал. Он добрый. Он конфеты мне покупает.
- Подтопи-ка баньку, деда. Помоем и погреем этого найдёныша, - бабушка склонилась над Ташенькой. - А ты... Давай-ка умоем лицо и ручки, и к столу. Проголодалась поди-ка, пока путешествовала.
     Сложив перед собой руки на стол, бабушка блестящими глазами смотрела на Ташеньку, жующую пироги с молоком.
- Как тебя зовут-то, беглянка?
- Ташенька.
- Эт, как так?
- Все так зовут. У вас так много сахара! - воскликнула Ташенька, показывая на большую сахарницу. - Прямо с горочкой. А у нас нет сахара. Когда есть деньги, то мама покупает, но он быстро заканчивается и опять нету.
- Что же она не ищет-то тебя? Дело к ночи уже будет. Неужто не хватится?
- Она никогда не ищет. Я сама потом прихожу.
- А откуда ты приходишь?
- Или у дяди Вити в кочегарке сплю. Или у Чуньки.
- А кто такая Чунька?
- Чунька, это собака! - помахала она руками, доказывая бабушке - почему она не знает, кто такая Чунька. - Она добрая. Она караулит лесопилку. И у неё большая будка.
- Ты спишь там с Чунькой?
- Да. Но не всегда. А только, когда на моём диванчике кто-то из маминых друзей спит.
- Господи... - бабушка смахнула выпавшие из глаз слёзы и глянула на стоявшего в дверях деда.
- Мы тоже с мамой и папой часто в гости ходим. Они всю ночь что-то празднуют у кумы, у моей крёстной, а я в уголке на одеяле сплю.
- Господи... - повторила бабушка. - Пошто же всё так не по-людски? Вот ведь, какие мамки бывают. Вроде и добра им желают, и лучшей жизни. Да только им другое надо. Окромя как выпить, ничего не видят. И дитё не жалеют, - бабушка причитала, наливая молоко в кружку.
- Эх ма!.. - крякнул в ответ дед. - Котёнок и то знает свой лоточек. А та блудня, может и мимо. Без стыда и совести.
- Нет, - возразила Ташенька. - Мама хорошая, когда не пьёт. Просто однажды у нас был какой-то дядя Петя и мама уснула с ним. А папа пришёл домой, он доски пилил. Дядя Петя ушёл, а мама с папой подрались. Я кричала сильно, а они не слышали. А потом пришёл дядя Витя, они сели за стол и помирились.
- Ох, матушка... - охнула снова бабушка. - Сколько их, таких Петь было, одной мамке той известно.
- Мне маму жалко было. Только она папу больше набила. Потому что он сказал, что я не его дочка.
- Такие детки умеют любить и прощать. И ещё жалеть своих непутёвых родителей. А она-то, - дед кивнул на Ташеньку. - Ты посмотри, с какой жалостью она говорит про маму.
- Хорошо, что всё так получилось. Ночь на дворе. Куда бы она дальше пошла? И что бы с ней стало, - бабушка покачала головой. - И мамке её нет оправдания. Не жалеет дитё.
- Жалеет, когда не пьяная, - возразила Ташенька.
- Ты ешь пирожки. Ешь... Они с клубникой распаренной и с брусничкой. А тут вот морковные, сладкие. Сроду поди таких не ела. И молочка ещё потом налью. После баньки.

     После баньки, отмытая и закутанная в тёплую простыню, Ташенька сидела на широкой бабушкиной кровати, прижимая к себе Гришу и поглядывая в телевизор, где нарядные тётки и дядьки пели красивые песни. Ей было хорошо. Тепло, сытно, и уютно. Она сидела и думала... Как же там мама? Помнит ли она о ней, о дочке своей. И Ташенька почувствовала, как внутри заныло и ей очень захотелось к маме. Пусть даже иногда она грубая. Пусть даже она, Ташенька, собирает остатки со стола, чтобы хоть что-то поесть. Пусть даже запивает хлебные зачерствелые корки из того стакана, из которого накануне пил дядя Витя. Пусть... У каждого человека должна быть своя мама.
- Бабушка... А где я сегодня спать буду?
- А вот и ложись тут у стеночки, со мной. Кровать широкая, места нам хватит.
- Бабушка... А у тебя была бабушка?
- А как же. И матушка была, и папенька.
- Она добрая была?
- Добрая... Она в гости приходила всегда со своим испечённым хлебом и куском сахара. Гостинец нам, девкам, такой носила. Нам с сестрёнкой, да двум братьям. Сахар раньше-то такой был, комком. Большой такой кусок. Его кололи на маленькие кусочки, - бабушка вздохнула и погладила её по волосам. - Маленькая она была, худенькая. Истинно верила в Бога, ходила в церковь и соблюдала все посты.
- А Бог, это кто?
- А кто его знает, - пожала бабушка плечами. - Я вот думаю: как умру, и если увижу его, то сразу улыбаться начну.
- А если не увидишь, то плакать?
- А кто его знает. Может, и плакать придётся.
- Вот и я думала, что моя бабушка будет добрая. Ты же подставила ладошки, когда я родилась? Это же ты была? Правда? Дед же сказал, что ты моя бабушка.
- Я... - бабушка пригладила всё ещё мокрые её волосы.
- Я же у тебя буду жить? - вдруг встрепенулась Ташенька. - У вас с дедом хорошо. У вас пироги и сахар. И ещё молоко.
- Всё у нас есть. И пряники с печеньками, и конфетки. Всё есть. 
- А мамочка же не обидится, если я у вас жить останусь?
- Думаю, что не обидится, - бабушка притянула её к себе, прижимаясь губами к макушке. - Спи уже... А то намаялась за день. Путешественница.
- Бабушка... А ты купишь мне шляпку и тёплые ботинки? И ещё кофту тёплую.    
- Купим. Обязательно. Спи, девонька.

     Ташенька закрыла глаза, и сквозь дрёму вслушивалась в бабушкин и дедушкин шёпот. Они перекликались между собой, местами вздыхая и охая.
- И жить не жила, а нахлебалась девонька горького до слёз. И сама того не знает. Глядя на мамашку, даже не понимает, что жить так нельзя. И те не ведают, что рядом живёт светлая душа.
- Вот ведь какие! - отозвался голос деда. - Гуляют, и видно ни один не вспомнил про ребёнка.
- Вот вырастет и будет такая же, - бабушка вздохнула. - Насмотрелась разной пакости, на пьянки-гулянки, на драки и скандалы. Она же будет думать, что так и надо, что жизнь такая и есть.
- Да... Есть же поговорка про яблочко, что от яблоньки недалёко падает. А бывает, что такие вот детки вырастают хорошими, жалеют и любят опустившуюся мать. И всё прощают. Ещё и ухаживают за ней, беспомощной.
- Уж так жизнь устроена, - откликнулась бабушка. - Закрутит иной раз так, что всю жизнь раскручиваешься. И она вон... Хорошо ли, плохо ли, а маму любит, про дом свой думает. А есть ли он у неё?
- Дома и солома едома, - буркнул дед. - А судьба, она и за печкой найдёт.
А Ташенька... Она засыпала и думала: как хорошо, что она нашла своих дедушку и бабушку. Ведь знала же она, что они есть!.. Что не одна она на этом свете!.. Что нужна ещё кому-то, и её тут любят и жалеют.
     Ташенька вдруг почувствовала, как что-то мягкое и влажное ткнулось носом в её щеку. Открыв глаза, она увидела новое наступившее утро с ярким солнечным светом. Поднявшееся над тополями солнце заглядывало в собачью будку, согревая их с Чуней своим теплом. Потерев глаза кулачками, Ташенька сонным голосом спросила у Чуни:
- А где бабушка и дедушка?
Чуня что-то поскулила в ответ, смачно облизнувшись, и заглянула ей в глаза.
- Нет. Чунечка... Нет... Их же обязательно надо снова найти.
Из подвала теперь не доносилось ни звука. Там было тихо.