Неописуемые

-… эти твои клеша! – говорил Вадимыч, перекрывая голосом стрекот швейной машинки.
- А что, - отвечал Серегин, - ну и клеша! Клеша как клеша. Почему-то революционные матросы носили их, а не дудочки.
- А ты знаешь, - сказал Вадимыч, останавливая машинку и придирчиво разглядывая вывороченную штанину, - почему клеша шли колоколом от колена и даже свыше?
- Красиво потому что, - сказал Серегин. – В них было просторно морской душе.
- Ни фига, - сказал Вадимыч. – Я в интернете читал. Матросские клеша были так сделаны, чтобы не цепляться за ботинки, когда матрос их сбросит, очутившись в открытом море. Пуговиц на ширинке не было, а были по бокам – раз! – легкое движение руки и тяжелые суконки отправляются ко дну, а ты плыви себе налегке куда хочешь – хочешь – в Кронштадт, хочешь – в Финляндию.
- Ишь ты! – сказал Серегин. – Ловко! Сейчас небось такого нет – упал с авианосца и камнем на дно! И портянок нет – мучились во Вьетнаме как в аду.
- Нет, не скажи! – сказал Вадимыч. – Куртяки у НАТО шик-модерн! Я купил в «Хумане» американскую «эм-шестьдесят пять» с мехом – будто на свет народился!
Серегин промолчал. Для него до сих пор натовцы были врагами, не говоря уже об американцах.
А Вадимыч смотрел на политику сквозь пальцы и ощущал себя гражданином мира, особенно с 14-го года. Он вообще был развит эстетически не по годам, а ему шел седьмой десяток, и не пропускал ни единого четверга, когда был завоз в секонд-хенде «Хумана» в Вацковском переулке. Раньше, в доисторические времена, такие эстеты не пропускали ни одной премьеры МХТ или поэтического вечера Брюсова и Бальмонта.
На это было приятно посмотреть и Ангел Вадимыча улыбался, глядя на своего подопечного. Обычно старики если и не опускаются, то забивают на все, с померкшими очами бродят по поликлиникам и донашивают одежды, в которых были так красивы в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году.
Вадимыч был не такой. Темные очки, сдвинутые на лоб, он носил даже зимними ночами; на шее у него был навязан пышный шарфик, а над наимоднейшими туфлями, похожими на «гады» циркового Бома, белели голые щиколотки. Он даже умел шить, будучи самоучкой. Поэтому спортивные штаны из плащовки, в которых Серегин щеголял большую часть года, возмущали его эстетический вкус.
Наконец, заманив друга на чекушку коньяка к себе домой, Вадимыч буквально насильно совлек с него клеши с лампасами, тут же распорол швы, отпорол подкладку, хранящую летнюю пыль и скоро швейная машинка застучала, ушивая эти портки прошлого до нужной ужины.
Серегин сидел на кожаном диванчике в подштанниках, сделанных из отслуживших свой век рейтуз Надежды Семеновны и стыдливо смотрел порно на гигантской «плазме». С горьким, но, увы, ставшим уже привычным, чувством, он ощущал, что сцены изощренного совокупления не вызывают в нем никаких эмоций ни внутри, ни снаружи.
- Знаешь, - сказал он, отводя взгляд от экрана, - во времена Диккенса слово «штаны» было неприличным и заменялось а английской литературе, да и в американской, словом «неописуемые». Смешно, правда?
- Ну вот, - сказал Вадимыч, встряхивая штанину, - теперь будешь хоть на человека похож. В своих неописуемых.
- Как же, - сказал Серегин, - невский франт. А если мода на клеша вернется, тогда что? Покупай, Анатолий Ефремович, новые штаны?
- Не вернется, - сказал Вадимыч. – Тенденции не те.
- Теперешние моды я называю «стилем старика Хоттабыча» - сказал Серегин. – Эти брючки «подстреленные», пиджак, на два размера меньше нужного – вылитый ибн-Хоттаб, когда его Волька переодел во все дедушкино.
- Молчи, ты не шаришь в прекрасном, - сказал Вадимыч и дал ему померить штаны, чтобы обрезать их по-косточки.
- Между прочим, - сказал Серегин, - пиджачный костюм придуман английскими квакерами с единственной целью обезобразить человека, смирить его гордыню. И только потом превратился в модную одежду. Галстук, наверное, тоже. На одном острове в Тихом океане человека, надевшего галстук, суд приговаривает…
- Стой так, - сказал Вадимыч и черкнул по низу тоненьким мыльцем.