ОТЕЦ

Родного отца своего, как ни странно, и Катя и младший брат её Ромка, помнят очень хорошо. Хотя с горизонта их жизни этот человек исчез более десяти лет назад. Ей тогда было одиннадцать, наверное, ну а Ромчику, соответственно, около девяти. Катя точнее просто не хочет вспоминать.
А вот сегодня, в такой день, день рождения отчима, куда она так спешила сейчас, мысли об отце, - их с Ромкой родном отце, - не отпускали с самого утра.
…Катя  отмахивалась от них, старалась переключиться на что-то другое - бесполезно. Наконец, осознав, что самое действенное – спокойно принять это, она перестала сопротивляться и просто отдалась во власть воспоминаний.
Ну да, был такой человек когда-то, который имел непосредственное отношение к их с братом появлению на свет. Но был так, что лучше бы не был. Так считает она, так считает Ромка, так считает и мама.
Катя уверена в этом, хотя они с мамой не обсуждают такое. Это, что называется, запретная тема. Особенно после того письма, что она написала матери в пятом классе.
Нет, отец не был отмороженным психом, он и пальцем их с Ромкой не трогал. Более того, он даже не кричал никогда. Он своих детей просто… игнорировал. То есть не замечал. Как будто их нет. А они были. И мама была. А отец был рядом, но как будто отдельно. Она помнит, что сколько не пыталась, никогда не могла поймать его взгляд. Он всегда смотрел вскользь: поверх головы, сквозь неё, или вообще в сторону.
И выражение лица при этом было такое… Как будто ему напомнили об одном мелком, но досадном и нудном, отвлекающем от приятного времяпрепровождения деле.
Обычно отец приходил с работы и усаживался в гостиной перед телевизором. Мама бесшумной тенью относила ему туда ужин. Затем возвращалась и они ели втроём на кухне. Быстро и молча. Хотя явно никто им не запрещал разговаривать, но как-то высказываться, обсуждать что-либо, когда за стенкой находился отец, не было никакого желания.
Потом Катька с братом отправлялись в свою комнату под печально-извиняющимся взглядом матери. И опять же: вести себя следовало тихо. Всегда. Это была уточняющая конкретизация основного требования: не создавать проблем. Ни Катя, ни Ромка не знали, что произойдёт, если они включат музыку, начнут беситься, позовут в гости друзей или вовсе не дай бог что-нибудь разобьют. Проверять никому из них ни разу не пришло в голову.
Оба как-то очень рано поняли, что чем они тише и дальше от отца, тем лучше. Для всех них и во всех отношениях.
То есть главному условию – не создавать проблем, - все трое соответствовали. В атмосфере напряжённой тишины и молчания, существовать было неуютно и тягостно. Но ещё хуже становилось, когда отец начинал говорить. Делал он это, так сказать, снисходя, только в случае, когда что-то выходило за рамки. И  жалил спокойно и медленно, словно наслаждался процессом.
Полноватой, рыжеволосой дочери он говорил, что ей следует с особым усердием относиться к учёбе, ведь рассчитывать на счастливую внешность, как некоторым другим девочкам, в её случае не приходится.
Своему чувствительному сыну он внушал, что ему нужно было родиться девочкой, только, разумеется, не рыжей, мол это был бы уже совсем перебор. При этом с кривоватой усмешкой, которую Катя особенно ненавидела в нём, он смотрел куда-то поверх её головы. Ей казалось, что волосы её при этом начинают сами собой шевелиться.
А когда тот же Ромка получал оценку ниже четвёрки, отец с каким-то неизъяснимым злорадством непременно сообщал, что роман Достоевского «Идиот», написан именно о нём.
Чаще всего после таких непродолжительных воспитательных экзерсисов, он отворачивался, давая понять, что разговор окончен. При этом  поджимал тонкие губы, на которых оставалась всё та же кривая усмешка и весь вид его говорил о том, что ничего другого он от них и не ожидал.
Казалось, что одним только своим присутствием, он отравляет всё к чему прикасается. Застав в выходной день детей за просмотром мультфильмов, он своим насмешливым, саркастическим тоном холодно интересовался: «Вы, конечно, всё уже сделали?» После этого интерес пропадал, испарялся начисто, будто и не было его вовсе.
Такая же или похожая реакция была у него на любой тип развлечений или отдыха. Или на то, что отец считал таковым. Даже игрушки у детей были исключительно полезные: конструктор, мозаика, пазлы, настольные игры. Именно с тех самых пор Катя их ненавидит.
И Катя, и её младший брат довольно рано оставили всякие попытки заслужить если не любовь, то хотя бы внимание отца, убедившись в полной бесперспективности такого рода чаяний. Это место заняли ненависть и страх.
Катя долго пыталась разобраться, что так пугало в отце. Мать могла и накричать, и влажным полотенцем по спинам пройтись, пытаясь разнять их с Ромкой в братской потасовке, например; но страха перед ней они не испытывали никогда.
А замечая отсутствующий взгляд отца, - он смотрел так, как будто где-то там, вдали, было что-то не в пример более интересное и заманчивое, чем здесь, в настоящее время, рядом с ним, - и его ползущую одной стороной вверх улыбочку, у неё от страха почти мгновенно перехватывало дыхание и немела спина.
И не у неё одной. Однажды смертельно бледный, семилетний Ромка, которого отец допрашивал по поводу какого-то давным-давно стёртого из памяти прегрешения, просто обмочился стоя перед ним навытяжку.
Катя не сразу, но весьма чётко стала осознавать, что в этом их ужасе перед отцом было что-то иррациональное, патологическое…
Что касается мамы, то Кате и сейчас трудно вспоминать её в то время. Мама была несчастна. Катя ощущала это всем своим детским сердцем.
… Отец был пунктуальным, точным и аккуратным. И того же требовал от членов семьи. Он работал до шести. Работа была недалеко от дома. Пять минут на машине или двадцать пять – пешком. Отец ходил пешком. Даже, когда в семье появились «Жигули». Это было полезнее. И вообще машину не стоило трепать без серьёзных на то оснований. Так он считал.
И вот, каждый рабочий день, начиная, примерно, с половины шестого, мама тревожно поглядывая на часы. Она рассеянно слушала, натужно улыбалась детям, вытирая вспотевшие ладони о фартук.
Мама работала корректором в крошечном издательстве на полставки, чтобы было время для семьи. Это было категорическое требование отца.
Говорила она тихо и в основном, отвечая на вопрос. Косметикой не пользовалась, так как отец этого не одобрял. Очень рано стала сутулиться. Она, оказывается, была выше отца по росту. Катя очень удивилась, сделав однажды это открытие.
Думая в то время о маме, она в первую очередь представляла её худую, с опущенными плечами фигурку и виноватые, всегда тревожные глаза, как будто вопрошающие: я что-то сделала не так? я всё исправлю, сейчас-сейчас…
Маму всегда было жалко. А это совсем не то чувство, которое хочется испытывать ребёнку по отношению к матери. Катя и это тоже поняла довольно рано. Однажды в школе задали сочинение на тему «Моя мама». Надо было написать какая она, моя мама. Прекрасная, любящая, красивая, уверенная, счастливая… Наверное как-то так… Но Катя, хорошо успевавшая по всем предметам, просто не могла этого сделать.
К горлу подкатывал шершавый комок и сердце как будто замирало всё от той же проклятой жалости. Нет, такое писать было нельзя. Катя это знала. Она вообще была понятливая. Врать же было противно. И она написала нейтральный текст про... бабушку. Получила редкую, но честную тройку (не по теме) и выдохнула с облегчением.
Им с Ромкой всё-таки было проще. Они хотя бы были друг у друга. Да плюс школа, друзья. Летом – непременно смена в лагере, и обязательный месяц в деревне у бабушки. Это когда отец с матерью ездили в свой санаторий в Кисловодске. Из года в год, всегда в июле, и всегда в один и тот же санаторий. Постоянство, - считал отец, - главный принцип благонадёжности и порядочности.
Отец приезжал подтянутый, энергичный, с неизменным своим, отсутствующим взглядом, а мать являлась бледной, ещё более исхудавшей тенью, как будто не отдыхала, а работала там в две смены.
Вот вскоре после того, как они с Ромкой вернулись из деревни, а родители из Кисловодска, Катя написала маме письмо. Почему-то сказать на словах то, что она хотела, что чувствовала, не представлялось возможным.
В письме она детски-наивно уговаривала маму уйти или уехать вместе с ней и Ромкой куда угодно. Лишь бы подальше от отца. Она писала, что её мама, - настоящая, а не та, что снаружи, - заперта где-то глубоко внутри. И пока отец рядом, освободиться она не сможет. И пока всё идёт так, как идёт, не получится у неё жить счастливо, а значит и у них с Ромкой – тоже.
Они говорили об этом только один раз. Это было вечером, через день после того, как Катя засунула письмо в мамину сумку. Перед возвращением отца с работы. Мать сказала, что прочитала письмо. Но что она, Катя, неправильно всё понимает, так как ей слишком мало лет. И добавила, что не нужно больше ни писать, ни говорить об этом. А потом взглянула тревожно на кухонные часы и отвернулась к плите. А Катя, чувствуя, как набегают слёзы упрямо подумала, что всё она понимает правильно.
Ещё одним, поразившем её открытием тех лет, было то, что отец мог быть совсем иным. С другими людьми. Например, когда приходили гости. Однажды  Катя, не взирая на строжайший запрет, даже вышла из комнаты, чтобы убедиться, что этот весело рассказывающий что-то, заливисто смеющийся, красивый мужчина – её отец. И взгляд прямой, открытый и тёплый. И широкие жесты, и добрые шутки, и улыбка, - именно улыбка, простая, искренняя, а не та кривая усмешка, - это тоже он… Обслуживающая гостей мама, заметив её, почему-то скорбно покачала головой. В детскую Катя вернулась потрясённая: как? почему? да что они ему сделали?
А потом он просто ушёл. И какое же это было счастье. Катя чувствовала, что ей вернули возможность дышать полной грудью. Это позже был унизительный делёж имущества и их переезд в меньшую квартиру. Но и тогда было наплевать. Они с Ромкой – одни из тех немногих детей, что искренне радовались такому повороту событий. Настолько, что даже не интересовались причинами развода. Только через несколько лет Катя с братом узнали, что отец женился на своей беременной секретарше. Так грустно, и так банально, - подумал тогда, да и то мельком, счастливая Катерина.
Через пять лет после развода мама встретила Николая. И вскоре вышла за него замуж. Катя чувствовала, как внутри у неё разливается приятное тепло, когда она видела каким счастьем светятся глаза матери. Как-то сразу стало понятно, что в доме появился мужчина, хозяин и отец. Любви было столько, что крупной, взрослой Катьке казалось, что она может опуститься в неё с головой. И ещё много останется. «Папа» - прозвучало просто и естественно, как выдох.
Ещё одно яркое воспоминание, как отчим её, семнадцатилетнюю деваху взял в парк, где она, смеясь, несколько часов самозабвенно каталась на каруселях и махала ему рукой, как и полагается каждому счастливому ребёнку в такой ситуации. А потом они ели сладкую вату и мороженое. И накупили всякой бесполезной, но такой чудесной ерунды, которой у неё никогда не было. А выйдя из парка, он повёл Катьку в магазин и предложил выбрать самую прекрасную куклу на свете.
Высокая, огневолосая, статная девушка Катя шла тогда рядом с папой, прижимая к себе огромную, неземной красоты куклу. Никакие силы не в состоянии были бы отобрать у неё этот подарок. А ещё она отчаянно старалась не разреветься. Кажется, у неё это не очень-то получалось.
Пятнадцатилетнему брату Ромке папа купил радиоуправляемый вертолёт, ездил с ним на рыбалку, учил водить и чинить машину.
- Знаешь, почему так мало на свете по-настоящему рыжих? – спросил Николай у Катерины однажды. И не дожидаясь ответа добавил:
- Потому что во времена инквизиции сжигали самых красивых, считая их ведьмами. В большинстве своём это были именно рыжие. Остались только самые сильные, которые не боялись ничего и могли дать отпор. Ты именно такая. Красивая, сильная, умная, смелая…
… И вот сегодня у папы Коли день рождения. И Катя спешит, а в руке её пламенеет роскошный букет алых, бархатных роз. Это забавно. Папа любит цветы. Особенно розы. Хотя он ни за что не признается в этом. Но они знают об этой маленькой слабости сильного человека. Знают, потому что чувствуют, и потому что любят.
А розы он и сам выращивает. Такого цветника, как у них на даче, нет ни у кого поблизости. Катя смотрит на букет и улыбается. Воспоминания о родном отце больше не беспокоят её. Их нет. Также, как уже много лет нет в их жизни и его самого.
… И не надо, - думает Катя и вдыхает душистый аромат, кружащий голову. Потому что есть рядом настоящий отец, которого она любит и которому бесконечно благодарна. За любовь, принятие и искренность. За то, что показал каким может быть отец. За их с Ромкой возвращение в детство. За поддержку, участие, за расправленные плечи матери и её светящийся тихим счастьем, лучистый взгляд.
Спасибо тебе, - скажет ему Катя сегодня, - спасибо тебе за всё, папа!