Санаторий Чистилище

Когда наступит срок, хотим иль не хотим,
Душа,  полна грехов, пойдет путем своим.
Маарри

Первая мысль Вадима, когда в Интернете на глаза ему попалась реклама санатория, была: «Это они что, серьезно? Что еще за Чистилище такое? Назовут же рекламы ради!». И тут ассоциация в его сознании вбросила мысль о рыбалке, о том, как на самом деле давно он не закидывал удочку в неспешные воды реки или лесного озерка. Не тащил на натянутой леске бьющуюся в желтовато-коричневой воде красноперку или ходящего на крючке из стороны в сторону жирного леща. Давно не смотрел ненасытным взглядом на горизонт, окаймленный в голубой дымке бахромой деревьев. А по утрам не будил его прохладный ветерок, наполненный медовым запахом трав и цветов. Эх! Бросить бы все и уехать туда на бережок! Однако мысли о работе быстро вытеснили в его голове крамольные мысли об отпуске, о странном названии санатория. Оставляя в подсознании лишь слегка пульсирующую как красненький светодиод жилку, о том, что как хорошо было бы поехать, отдохнуть на природе, порыбачить, полечить нервы в санатории, где-нибудь в сосновом лесу у озера или у речки.
Всю неделю, зарываясь в цифры проекта, Вадиму Павловичу не давала покоя эта пульсирующая в сознании жилка. Нет-нет, да и напоминала ему о себе в минуты покоя, как ноющий от зубной боли нерв. Зудела в голове, что, мол, надо и отдохнуть, нельзя так пахать без отпуска и выходных. И так здоровье на пределе. Да здоровье последнее время и, правда, подводило. Мучило сердце, скакало давление. Дня не обходилось без таблеток. Не то, что еще лет пять-шесть назад. На работе он мог оставаться до позднего вечера, и даже до ночи, когда было нужно. Сутки напролет засиживался над проектом с коллегами, чем вызывал подозрение жены и недовольство подчиненных. Делая свою карьеру, Вадим не жалел ни себя ни других. По молодости лет, бывало, шел напролом, по головам, лишь бы получить место и должность, зарплату больше, премию. Но работа в таком режиме не может быть слишком долгой. С годами здоровье начало подводить его. Все труднее стало работать, засиживаться на работе допоздна, «пахать» без выходных, все тяжелее стало обходиться без отпуска.
Надо сказать, что Вадим Павлович не так давно стал любителем отдыха в глуши, с удочкой, у костерка с палаткой или в санатории. На малой родине в общем. Где мобильный телефон работает только ближе к автотрассе, а сама жизнь в санатории напоминала ему о его детстве в Советском Союзе. В хорошие периоды жизни покатались они с женой и детьми и по Средиземноморью, по Турциям не один раз! Только в Восточной Азии не были. На отдыхе тянуло их больше поездить, посмотреть своими глазами всякие исторические достопримечательности. Будь то античные памятники древней Греции, или застывшую музыку архитектуры Италии, несущие в себе отпечаток средневековой истории города Испании. Но, с каждым разом становилось все более понятно, что отдых в Средиземноморье примерно, везде одинаков. Впрочем, как и кухня или развлечения. Развалины Эфеса, источник Клеопатры или античные руины Родоса вызывали восхищение только первый раз. А дважды смотреть одно и то же было уже не так интересно! А в последнем путешествии по Италии, удалось за один отпуск посмотреть сразу много городов. Неаполь с его живописным заливом, Флоренцию с ее великолепными картинными галереями, Венецию с ее каналами и узкими улочками, Ватикан, с его потрясающими музеями и фресками. В результате этого путешествия «галопом» по Италии, получили сразу столько самых разных впечатлений, что на какое-то время желание каждый год путешествовать по Средиземноморью прошло. А просто ехать, чтоб загорать на пляже, регулярно отползая от бара с напитками, не хотелось. И тут, не смотря на амбиции пятизвездочного отпуска, потянуло Вадима на отдых, который был в его молодости. С костерком, с удочкой и палаткой, на бережку озера или речки. Но, учитывая, что такой активный отдых был ему уже не по состоянию здоровья, базой относительного комфорта мог стать любой санаторий, хоть на побережье Черного моря, хоть в средней полосе России. Понимал он, что это не тот отдых, где отель, большой бар и шикарный пляж ждут, раскрыв объятия для тебя и карманы для твоих денег. Не престижно, да и коллегам не расскажешь. Поднимут на смех от такой причуды. Но тянуло. Тянуло вспомнить молодость, может просто побыть одному, наедине с речкой, лесом, ветерком, с природой. В общем, задумка эта запала ему в душу.
Пришло время, когда проект переходил в финальную стадию. Основные расчеты по времени и финансам были сделаны, и часть работы можно было «спихнуть» на исполнителей. Вот тогда Вадим специально «зашел» в Интернет, чтоб посмотреть, что это за санаторий и чем заманивают «страждущих» отдохнуть. Предложения на сайте ему понравились. Были программы по лечению, были и программы отдыха на речке и прудах с прикормленной рыбой и готовым снаряжением. Цены хоть и повыше, чем обычно, но номера, судя по фотографиям, вполне приличные и место, кажется красивое.
И вот когда проект наконец-то был сдан, все вопросы решены, путевка и направление от участкового врача были у него на руках, можно было махнуть на все рукой, пообещав непременно быть на связи, и рвануть на машине в отпуск, благо до санатория было не так далеко. Не обошлось, конечно, в последний момент без неприятностей. Жена ехать отказалась. Ну, это понятно. Для нее санаторий не подходит. Не заграница. А еще нашлись критики проекта, завистники, которые наушничали Шефу о сложности реализации его проекта в реальности, нерентабельности. Да и конкуренты не спали. Готовили по слухам похожий проект. Не иначе свои кто-то слил информацию. Но, в общем и целом, проект был принят. Хотя в последние дни понервничать пришлось капитально, не одну ночку пришлось посидеть над уточнением деталей проекта. Вадим чувствовал, что он на пределе сил, что отпуск ему нужен срочно, иначе он сломается. И чем больше он уставал, тем больше ему хотелось поскорее все бросить и уехать.
Но вот, день этот настал. И хотя с утра лил дождь, и даже где-то вдалеке громыхала гроза, казалось ничего немого испортить ему настроения. Но как оказалось, может. Чем ближе он был к месту отдыха, тем больше портилось его настроение. Вместо мыслей об отдыхе, в душе его росла черная туча обиды. Надо же, задумали свалить его с должности! Довести его до такого состояния, чтоб он сам ушел по собственному. Начали жаловаться Шефу, мол, не тот стал, слаб здоровьем, нет прежней работоспособности, не в тренде нынче, по моложе надо начальника управления. И ведь, что главное! Половину из этих противников он сам научил, как работать надо, специалистов из них сделал. Это благодаря ему они выросли, карьеру сделали, а сейчас он не в тренде! Но ничего! Вот отдохну и возьмусь опять за проекты, я им еще покажу, как надо работать. Я им всем покажу!
Погода в дороге была под стать его настроению. Дождь лил как из ведра. Тучи становились все темнее, все ближе подступала гроза. Молнии сверкали, и гремело так, что уши закладывало от грома. До санатория оставалось совсем немного. Но в тот момент, когда кипящая внутри Вадима обида достигла, казалось, предела и была готова выплеснуться наружу, молния, на несколько секунд ослепившая его, ударила в высокую сосну у самой обочины дороги. Ствол ее треснул и раскололся. Верхняя часть ствола, все еще искрящаяся электрическими разрядами стала, как в замедленном фильме, падать прямо перед его мчащейся на скорости машиной. Вадима, все еще плохо видевшего после вспышки, сковало вязкое оцепенение. В эти доли секунды он не мог пошевелиться. Лишь каким-то огромным усилием воли, он нажал на тормоз, не отрывая взгляда от падающего на дорогу впереди обломка дерева. Но, было слишком поздно. На мокрой трассе, машину бросило в занос, и развернуло как раз под удар падающего обломка сосны. Вадим вжался в кресло машины, и в момент, когда корпус машины был потрясен накрывшим ее обломком, все тело его было пронзено невыносимой, горячей болью, в голове вспыхнул ослепительно белый свет, и он провалился в мрачную пустоту.
Сколько времени Вадим провел в беспамятстве не осознавал. Течение времени, не помнил. Он падал в бездну, где не было ни лучика света. В разверзшейся бездне не было даже намека на какую-либо тень. Чернеющая пустота без сознания. Однако его полет неожиданно прервался нахлынувшим со всех сторон ослепительным белым светом. Вадима выбросило из беспамятства одним беспощадным рывком. Так человек после операции приходит в сознание, ничего не помня во время наркоза, но почти всегда осознавая, где он и что произошло. Сразу связывая настоящее с произошедшим ранее. Вот и сейчас, Вадим понимал, что он ехал в санаторий, до которого оставалось рукой подать. Что машина попала под обломок сосны после удара молнии. Он вспомнил, как закрыл глаза, ослепленный молнией и как заскрежетал кузов машины от удара. Что было дальше, он не мог вспомнить.
Яркий белый свет слепил его, какие-то белые фигуры двигались рядом с ним, но смотреть на ослепляющий свет было трудно, и он закрыл глаза. Пошевелиться он не мог. Казалось, тело его стало одним большим бесформенным сгустком, в котором раскаленными волнами перетекала боль. Вадим опять провалился в мрачную пустоту.
Сколько он находился в этот раз без сознания, он не знал. Пришел он в себя от того, что в тонкую полоску едва приоткрытых век начал пробиваться мягкий свет. Вадим медленно открыл глаза. Но, к своему удивлению, в месте, где он был, свет был не яркий. Похожий на свет настольной лампы, стоящий недалеко. Зрение его все еще не пришло в норму, хотя он уже ясно мог видеть окружающее пространство через голубовато стекло прозрачной камеры, в которой он находился. Сверху, непонятно откуда, тянулись слегка светящиеся шланги и провода. Светлый потолок за изогнутым стеклом сферы хоть и был высоким, но светился ровным белым светом и напоминал ему скорее потолок в современной больничной палате. Через какое-то время сознание его начало проясняться. Вадим думал, что, очевидно, после аварии его положили в реанимацию, в оснащенную современным медицинским оборудованием палату. Может быть в городе, а может пока и в самом санатории. Не чувствуя своего тела, Вадим не мог пошевелиться. Позвать кого-то и спросить, что с ним и где он тоже не мог. «Но ничего, это после наркоза, наверное. Это пройдет, главное жив», думал Вадим. Было тихо. По прозрачному стеклу, за которым он сейчас лежал, то и дело пробегали блики света, как блики солнца на воде. Вадим пытался вспомнить, что было после удара обломка сосны по машине, но не мог. Вместо того чтоб успокоится, что все уже позади, что надо теперь думать о выздоровлении, он чувствовал странную тоску от чего-то неизбежно ушедшего, потерянного. И от этого ему становилось страшно. Мысли его сжались в тугой, перекрученный страхами клубок. Этот колкий клубок постепенно стал проникать в него, бередил его, не давая ему покоя. Не было сил позвать на помощь, что-то сделать, чтоб хоть кто-то пришел, доктор, медсестра. Хоть кто-нибудь.
А в памяти его сами по себе стали всплывать образы из его детства, счастливой поры, когда он был окружен любовью родителей и сам бесконечно любил весь мир. Как в кадрах кинохроники перед Вадимом проходили сжатые в минуты годы его детской жизни. Он видел себя со стороны, чувствовал себя как тогда счастливым ребенком, раскрытым для всего мира и открывающим для себя этот мир. Мальчик взрослел, становясь подростком, которому было интересно все. Мальчишеский интерес к миру рос, и с взрослением ему становилось интересно не только наблюдать, созидать, но и разрушать. Вадимом видел, что его поступки разрушали его чувство связи с окружающим миром, связи со своей душой. Внутренним взором он видел, как тот мальчишка, которым он был когда-то, вместе с другими такими же, в пионерском лагере отрезает головы маленьким красным жукам, а те продолжают бессмысленно бегать по песку. Как отрывает крылышки красивой изумрудной стрекозе, а та изгибается от агонии и быстро-быстро шевелит лапками, слегка царапая его пальцы. Эти давно забытые видения заставили Вадима жалеть о сделанном тогда. Ведь он еще подросток, не совсем понимал, что он делал. Не имея представления о ценности любой жизни, он ломал маленькие живые существа, как ломал пластмассовые игрушки, не имея понятия о живой душе. Нельзя сказать, что убийство вызывало в нем чувство удовольствия, просто ему тогда было интересно. Интересно, как они устроены? Что будет, если сломать, оторвать, раздавить, что дальше? Внезапно он стал понимать, что чувствовали те мелкие букашки, которых он убивал из интереса. Как уколами маленькой иглы в кончики пальцев он почувствовал уколы боли. Боли каждой букашки, жизнь земную которой он остановил по своему желанию. Играя в маленького Бога, по чьей воле можно оставить или отнять жизнь, он не чувствовал тогда боль этих существ. А теперь вот, после пережитой аварии почувствовал. Он не мог оторваться от видения своей прошлой жизни. И даже тогда, когда как ему казалось, что люди в белых халатах то приближались, то удалялись от его прозрачной, пульсирующей светом сферы, сознание уже не могло оторваться от видений прошлого. И чем дальше он смотрел в свое прошлое, тем больше он уходил в него, тем больше жгло его чувство стыда. Тем меньше было оправданий. Оказывается, память его ничего не забыла, показывая ему его жизнь сюжет за сюжетом. Чувства его все больше обострялись и понимание сделанного им все больше заставляли его чувствовать то, что он заставлял переживать других. Каждая убитая, замученная лягушка на болоте, закиданный камнями щебенки переползающий дорогу уж с желтым ободком на шее отражались в его сознании ударами и болью. Порой он терял сознание, но лишь затем, чтоб опять очнувшись видеть кого бил, давил, рвал. Вадим думал, что забыл навсегда, но память из его сознания доставала и доставала кадры жизни, и он продолжал чувствовать и переживать боль живых существ, их мучения. Память была беспощадна. Он видел, как самый старший из их дворовой компании, самый здоровый показывает, как надо отрывать голову маленькой птички, зажав между указательным и безымянным пальцем ее тонкую шейку и ударив кистью о колено. Вадиму интересно, а у него так получиться? Маленькая, серая птичка, чье сердечко готово было выскочить из груди от страха, от удара об колено отлетела на траву. Ее бездыханное тело билось в конвульсии. В руке у Вадима осталась лишь маленькая головка. Глядя на это теперь, Вадим задыхался от стыда и боли. Это ему отрывали голову ударом об колено, это его сердце билось от страха. Он хотел позвать врача, попросить что-то, но сказать ничего не мог. Распятый душевной болью не мог даже пошевелиться. А память продолжала вытаскивать из его подсознания страшные сюжеты. Вот стайка мальчишек с его двора поймала в парке за гаражами облезлого, худого кота. Их предводитель, со знанием дела сделал из бельевой веревки петлю и повесил кота на ветку дерева. Вадим сам стал задыхаться, горло его стягивало тугой петлей, казалось, воздуха совсем не поступало. Ему хотелось кричать, кричать так, как кричал тогда этот повешенный на ветку кот, пытающийся лапами зацепиться и подтянуть себя на веревку. Кричал страшно, безнадежно и с такой обидой в голосе, что мальчишкам стало страшно. Страшно если кто увидит, услышит, накажет за убийство. А ведь это было убийство! И они, под влиянием этого страха сорвали веревку с орущим котом с дерева, отбежали с ним к заброшенной ветке железной дороги и быстро забили насмерть орущего кота о стальной рельс. Стало тихо и до тошноты противно. И много дней потом не давал покоя этот крик кота и вопрос «зачем, зачем было нужно?». И сейчас вопрос этот раскаленным металлическим прутом жег его, не давая найти ответ.
Кадры мелькали, и Вадим видел себя, как он подростком таскает деньги у бабки-пенсионерки, что жила тогда с ними. Как та, однажды поймав его, попросила вернуть деньги обратно в обмен на то, что она не скажет об этом его родителям. Холодный страх, сковавший его тогда, не дает Вадиму покоя и сейчас, замораживая его в лед. Вадима трясет от страха и стыда, так, что он готов провалиться сквозь землю, но так как тела он своего не чувствует, страх терзает его душу. А память беспощадна. Здоровый и нагловатый, Вадим по молодости не раз пользовался своей силой. Как-то вдвоем, еще с одним таким здоровяком они встретили в гаражном кооперативе пьяного мужика. Того качало из стороны в сторону. И тот, с кем был Вадим, решил проучить пьяного, побить его. Слово за слово и вот они вдвоем догнали пытавшего сбежать мужика и дали ему жару. Вадим видит это и чувствует все удары. Как трещат ребра, и болит челюсть. Болят отбитые почки его, лицо горит. Совесть скручивает его как мокрое полотенце, выжимая остатки самооправданий как грязную кровавую воду. Вот Вадим в армии, с другим таким же дедом бросает в фонтан с завязанными сзади руками другого бойца. Только потому, что кто-то сказал, что он стучит прапору. Руки его завязаны сзади и встать на ноги у того не получается. Вадим чувствует, как он начинает захлебываться мутной водой фонтана, как захлебывался тогда тот боец. И опять. Одумавшись, испугавшись ответственности, они достали из фонтана и отпустили его под честное слово, что он никому не скажет. Страх трясет Вадима, сковывая все его чувства. Страх заставлял его думать и поступать во зло, обида заставляла его мстить, причинять боль другим.
Ни дня, ни ночи не видел Вадим, пока лежал под высоким, светлым потолком. Передним ним прошли все его забытые чувства, когда он делал кому-то зло. Через него, как ток через электропроводку прошло все то, что чувствовали тогда другие, кому он делал это зло. Все обиды, измены, страхи и сомнения терзали и мучили его. Его жизнь мелькала перед ним калейдоскопом кадров, и Вадим задыхался от чувств обиды и тоски, от одиночества, разочарования брошенных им девушек и женщин, которым когда-то дарил надежду. От своих жестоких шуток, беспощадно высмеивающих недостатков других. В ускоренной перемотке кадров из памяти мелькали другие сюжеты из его жизни, за которые тогда мучила его совесть. Совесть! Которую, он старался не слушать, забивая ее придуманными самооправданиями. И всякий раз он чувствовал все те чувства, которые испытывали люди, которых он когда-то избивал, предавал, бросал, пользовался ими из эгоистических соображений, подставлял, делая карьеру, был равнодушен к просьбам о помощи. Все страдания, которые он принес, лились на него черным потоком горящей лавы. Вадим периодически терял сознание, то всплывал, то опять погружался в черную бездну. Временами он чувствовал взгляд, смотрящий на него. Внимательный и напряженный. Но за муками совести, боли не мог разглядеть лица смотрящего, только белый силуэт. Иногда их было несколько, этих внимательно и напряженно смотрящих, иногда только один. Как хотел Вадим обратиться к ним, просить о помощи, о спасении от этого кошмара, который обрушился на него, не давая ему забыться сном, не давая думать о чем-то другом. Все переживания заставляли страдать Вадима, не принимая его оправдания. Он горел, горел душой все это время. И вот сейчас, здесь, за то время, пока он испытывал в себе все эти душевные муки, он, казалось, сгорел до конца. Все пережитое сожгло Вадима, и от него остался один пепел. Он потерял чувство времени, чувство жизни, пространства, прогорев в себе до конца. Его как будто уже не существовало, не было боли, не было ничего. Даже свет вокруг него, казалось, погас полностью от его боли. Но когда все сгорело и осталась лишь одна пустота, откуда-то из ее глубины, из самой ее сердцевины, коснулся его луч света. Этот луч вернул Вадиму чувство осознания происходящего. Он начал показывать Вадиму другую его жизнь. Он вспомнил людей, кому помогал бескорыстно, кому делал добро. И как только он вспомнил это, пространство вокруг него стало наполняться волнами света. Какое-то забытое, но такое родное чувство тепла коснулось его оболочки и потекло внутри его.
Он увидел, как он когда-то восхищался красотой природы, леса, где ему так было легко и где каждое дерево было его другом. И ему казалось, что лес тоже дарит ему свою любовь. Как живое существо он любил море, и каждый раз возвращаясь к нему и входя в него он чувствовал, как море принимало его как принимает мать, как волны ласкают его, как мать ласкала когда-то его своей рукой. Вадим чувствовал, как была с ним счастлива его первая любовь, девочка из летнего лагеря. Пусть недолго, но как ему было тепло от того, что она чувствовала к нему тогда. Отдавая частичку своей души родным и друзьям, он теперь понимал, что они чувствовали и как тепло они относились тогда к нему. Из пепла сгоревшей в мучениях души Вадима вырастал политый теплом других душ новый росток. Вадим чувствует, какую благодарность испытывали те, кому он помог хоть раз, ничего не прося взамен, как было тепло тем, кого он по-настоящему любил, за кого беспокоился и кому стремился помочь. Какое огромное, как океан, чувство любви дарили ему его родители. Как бескорыстно на самом деле любят его дети. Как благодарны ему все те, кого он смог поддержать в трудную минуту. Вновь чувствуя все то, что он отдавал от себя когда-то другим, все то добро, что он делал, он стал наполнять свою пустоту светом и теплом.
Он начал понимать, что это за место, куда он попал. Что это за санаторий. Конечно, ему не вернуться обратно в ту свою жизнь, ведь он не выжил в той катастрофе. Но сейчас его это не волновало. Не было даже интересно почему. Он стал понимать, что теперь ни его сумасшедшая работа, ни его страхи за будущее свое и своих детей не будут его так сильно волновать. Его жизнь теперь изменилась. Вернее, теперь его ждет другая жизнь. Если бы он знал это раньше! Если бы знать, что вот так вот, все переживается заново!
Удивительное спокойствие, которое волнами распространялось в его душе, укачивало его, как ребенка укачивает колыбель. В пустоту, где все было сожжено, лился живительный поток, который нес в себе мир, тишину, радость и веру. Веру, что душа его излечиться и еще сможет, сделать, вернее, сотворить много хорошего, сохраняя в памяти уроки это места, название которому Чистилище.
Теперь душа Вадима, успокоенная и омытая любовью спала. Спала далеко от Земли, в радужной сфере, в другом измерении бесконечной и всегда живой Вселенной. И как клетки человеческого мозга объединены синапсами-каналами, все души были в этой Вселенной объединены в одну Великую душу, позволяя чувствовать все то, что чувствуют другие, принимать и передавать опыт познания бесконечной Жизни.
И теперь, Великие светлые сущности, обнимая сферу своими крылами, вливали в нее потоки любви, постепенно излечивая душу от пережитой боли и страданий, пока та не исцелиться и не увидит единство всего сущего в круговороте жизни, чтоб когда-нибудь потом она могла решить, когда она опять сможет прийти, чтоб в иллюзорности земной жизни изменить себя и стать истинно собой, как частица Единого Сущего.