Рыбонька

***
Жила - была в одном селе девица. И звали её Алёнушка. Вроде, жила, а нутром сухая-холодная была. В глазах пусто, на сердце грустно. Раньше она первая щебетунья да придумщица была, а тут — на тебе. Не девка, а тень  осталась.

Птица громко пропоёт над родным окном: "Фюить-тюить", а  она услышит далеко-далеко, как из-за синего моря. И безразлично ей: "Ну, "фюить", ну,"тюить", что толку в этих песнях?"
Внутри ими вечную мерзлоту не растопить.

Ягодку ароматную съест, а вкуса не чует, — затерялся на поляне, забрал его вместе с соком лес. Пустая ягода в рот попадёт. Ни запаха не почувствует. Ни сладости не поймёт.

Бывало, Алёнка дело сделает, листья в саду соберёт, грабли в сарайку отнесёт, и сама стоит, будто и её к стенке притулили, не шелохнется. А в руки что возьмёт — всё  валится. Ногами пойдёт — на ровном месте спотыкается.

Радость видит, а до сердца не пронимает, не пробивается. Такая беда: ни жива - ни мертва.

***
Гадали на селе, что приключилось с ней, почему у Алёнки нос ни с того, ни с сего к земле прирос?

— Должна быть причина. Не обошлось без чертовщины.
— Может, леший какой в лесу напугал или медведь чуть к себе не унёс?
— Может, любоффь однобокая слепая случилась?
— Ага. Глупая. Невзаимная. С дуру  —приклеилась - приворожилась?
— Может, выпила зелья от жизни отворотного?
— Или корня пожевала болотного?
— Вот потому не жива - не мертва. Словно опутана липкими словами она.

Одна удача — память о доброте Алёнкиной осталась. Но на хлеб её не намажешь. Какой в ней прок, если на душе у девчонки висит тяжёлый амбарный замок? Не живёт, а тлеет, как древесный уголёк.

***
Притулилось Алёнкино село на пригорке, как расписная крынка бабы Варюхи — той самой гончарной мастерицы, у которой золотые руки, а кувшины и тарелки знамениты по всей округе.

Село домами- кубышечками выпукло топорщится, полисадниками цветастыми оторочено, заборчиками резными ладными подпоясано. И мотыльки, жужелки повсюду летают:
— Жжжж
В низинке озеро-блюдце, а в нём утки да селезни плавают, боками жирными переваливаются. Подсолнухи у завалинок огромными  "сковородками" спелых семечек натыканы. Деревья пышной зеленью   занавесили дальние горы. Жить бы да радоваться, а она сморщилась, как прошлогодняя груша. Взглядом окинешь — защемишь душу.

По вечерам на улице колокольцы слышны:
— Бзынь-быдынь, бздынь - быдынь.
Это стадо буренок сытые вымячки несёт:
— Тилип-тилип, тип-тилип.
Хвосты гнут да лепешки пахучие оставляют:
— Плюх-плюх-плюх, - ядрёный дух.
— Мммууу. Фууу. Домой иду. Молочко несу.
На вечернюю дойку спешат. Но это вечером. А в полдень...

***
Солнечный жернов, раскаленный до бела, яростно давил небо, плющил знойный воздух. Пот градом лил со всего живого: капли только касались земли, так сразу  рассыпались щепотками соли:
— Кап! И п-ш-ш-ш-ш.

Из собачьих будок висели длинные языки, мелко вздрагивали, тяжело дышали. Изредка цепью горячей побрякивали:
— Бзынь. Дрынь.

Комары да мухи под листья лопуха попрятались. Травинки прогрелись до прозрачной синевы, поплавились.
— Ох и ой.

Ни ветерка - ни дуновения. Земля пыхтит, как баня в субботний день, аж потрескивает. И нет ничего лучше, чем отправиться к стрекозам, к воде.

***
Бабы затеяли стирку на реке: и дело будет сделано, и сами охолонут. Да и дети ниже по течению на мелководье резвятся - играются под приглядом. А где поглубже, там отчаянные с дерева ныряют - прыгают "бомбочками".

Мужики с удочками за мост ушли, к дальней запруде, рыбу ловят. Молча. На мотыля, на кашу, на ещё какую чепуху.

Тихо ждут, пока дед Кирьян придёт. Без него клёв никакой. А придёт, вот тогда держись: потихоньку, шепотком, почти безразличным, начнет он байки рассказывать. Только уговор: кто засмеётся — тому улов до села и нести.

Не успеешь глазом моргнуть, как все мужики вокруг него сидят, внимательно слушают. А дед, знай себе, заговорщецким тоном истории на удочку наматывает, на крючок с червяком насаживает. Слово напутственное крепкое добавит, плюнет, чтоб с перепугу червяк съежился и крепче держался, а потом с размаху его — в воду, к рыбам:
— Плюх!
И дальше тихонько продолжает байки пришептывать.

А рыба-дура ближе, ближе плавниками к берегу гребет. Слушает сухопутные истории. В воде такого не узнаешь отродясь. Понаплывут со всей реки. Обступят червяка. Уже не запруда, а котёл бурлящий.

Кирьян одну шутку смешней другой выдумывает. И каждый раз новую. Мужики терпят - терпят, терпят-терпят, до последнего, пока глазища из орбит не начнут выпрыгивать, от юмора деревенского. А когда совсем невмоготу, тогда хохот мужицкий поднимется дружной волной, да как обрушится громом на реку и покатится широко-широко, далеко-далеко, вольно. Рыба кверху пузом всплывет, оглушённая, успевай собирай, пока не уплыла.

***
Вот в такой день зашёл в село Странник. Седой, патлатый, бородатый, с котомкой в руках. Идёт, к тенистым палисадникам жмется, на клюку опирается, покряхтывает. Пить хочется в такую жару, хоть волком вой.

Направился он прямо в Алёнкин двор. Та сидит под яблоней развесистой, спиной на ствол опирается. В одну точку уставилась. То ли дышит, то ли нет. Муравьи по яблони ползут, тропа у них там, так через Алёнку приноровились перешагивать, а ей — хоть бы что! Без-раз—лич—но!

— Здравствуй, девонька, водицы бы испить.
— Здравствуй, дяденька. Изволь.
Поднялась она, подошла к колодцу, обожгла руку о раскаленную цепь и не ойкнула. Ведро нырнуло за  в воду:
— Бряц! Да бульк! Глубоко - глубоко. Алёнка стоит, на круги уставилась, смотрит.
Окликнул её путник:
— Водицы бы, девонька.
Очнулась, Алёнка. Достала  ведро полнёхонькое. Подала ковшик - "уточку", рукой тятеньки выточеный. Испил Странник воды. Попросил полить из ведра, умыться.
— Изволь.
Умылся он, освежился. Хорошо ему стало, на душе светло и благодарно.
— Чем же отблагодарить мне тебя? — спрашивает довольный Странник и к котомке тянется.
— Ничего мне не надо, - безразлично сказала Алёнка и снова к яблоне пошла.
— Постой. Вижу я душу чистую, цветок с лепестками небывалыми, птицу крылатую и рыбку серебристую. А вокруг них — ребра-прутья прочные, клеткой в груди держат. Тиной почти всё затянуто. Что воля им, что не воля. Отпустить бы их на свободу, порадовать? Как считаешь, Алёнушка, пришла пора?
Покатилась слеза у девушки:
— Как же мне их из груди вынуть и живой остаться?

***
Достаёт Странник из котомки пятак, кладёт его на ладонь и наказывает:
— Выйдешь сейчас из калитки, пойдёшь по тропе к воде. Успеть надо до шума. Когда дед Кирьян байки не начнет сказывать. Подойдёшь к тому рыбаку, у кого живая рыба в садке трепещется. К тому, чью животинку станет жалко, что на смерть она поймана. Будут даром отдавать, не бери, выкупи! Как возьмёшь её, отпусти, пусть плывёт. В след смотри и скажи:

Тебя съесть хотели,
Да не успели!
Жизнь своё взяла!
По рыбьему хотению,
По моему велению,
Отпускаю на волю,
На лучшую долю.
Жизнь дарю
На радость свою,
Твою и мою!

***
Взяла Алёнка пятак, да и сделала всё в точности так.
Успела до рассказов Кирьяна. Посмотрели рыбаки на неё на странную: целый пятак за рыбу, которой полным полно, бери просто так.
Отказали:
— Иди, куда шла, нам не мешай.
— С тобой беседа идёт, так вся рыба разбежится, на глубину уйдёт.
— Не бабье это дело — ходить, где мужицкий берег.
Попрощалась она и пошла себе дальше.

Увидела недалеко от берега островок, на нём растёт молоденький дубок, под дубком шалашик, а у шалашика костёр горит и варится похлебка или каша. Рядом старуха и девочка - егоза, намного Алёнки младше.

Внучка кашеварит, а бабка удочки по очереди в речку кидает. И рыбины одну за другой на берег тягает, те только чешуёй и брюшком белым сверкают. Алёнка —к бабке: продай да продай. Та опять:
— Бери даром, видишь её сколько приплыло из-за моря-океана. Хватит и нас накормить, и тебя, и стаю бакланов.

Подумала Алёнка и говорит:
— Даром возьму — это хорошо, за это большое спасибо. А за денежку если, то кУпите внучке платье красивое. А ещё можно корову или козу. Или новый дом построить, чтобы не в шалаше пережидать грозу.
Послушала бабка, повеселела и всего и сразу захотела:
— Выбирай рыбу любую за свой пятак,коли приспичило так.

Подошла Алёнка к кадушке, а там рыбы видимо-невидимо. И золотистая, и с серебристым брюшком, и с гладкими боками и ершистая. И в пятнышко и в рябушку. А одна, с самого краюшку лежит в воде, воздух хватает глаз с Аленки не сводит и тихим голосом молит:
— Отпусти меня, Алёнушка в речку-матушку. Жить хочу, пуще прежнего. Я добром оплачу. Говори, чего пожелаешь.

Алёнка её и отпустила. Рыбка от радости подпрыгнула, хвостиком махнула:
— Говори, чего пожелаешь.
Алёнка ей пропела:
Тебя съесть хотели,
Да не успели!
Жизнь своё взяла!
По рыбьему хотению,
По моему велению,
Отпускаю на волю,
На лучшую долю.
Жизнь дарю   
Здоровья и счастья прошу!
На радость твою и мою!
— Всё запомнила. Будет сделано и исполнено, - поплыла рыбка в сторону моря-океана, шевеля плавниками, поскорее утекать по течению, чтоб менять судьбу Аленкину, приступить к исцелению.
***
Шла Алёнка домой. Народ расступается, а она идёт - улыбается: на душе её праздник, словно на душе цветок распускается и птица поёт, крылья в пол неба раскинула и — в счастливый полёт! И рыба на свободу отпущена, плавниками гребет, хвостом жизнерадостно бьёт, к вольной жизни плывёт,  радуется, наслаждается, чешуёй золотой на солнце сверкнёт. Может, и ты увидишь, может, тебе повезёт.  В общем, теперь по-другому Алёнка живёт!

________
Сказка написана по мотивам древнего обряда "выкупа жизни", сохранившегося у разных народов мира.

18.06.2023