Два призрака

—Не подскажете, где находится тринадцатое отделение?
—Оно же женское.
Да, дед, оно женское. Бинго. Сектор «Приз» на барабане. Оно мне и нужно.
Триста метров по прямой, четырёхэтажное здание справа, ясно.
Проходной двор, а не проходная.
Ага, вот эта четырёхэтажка из серого кирпича советской постройки.
И не догадаешься, что внутри душевнобольные.
Психбольница, по-простому.
С тем же успехом это могла бы быть школа или казарма.
Хотя, это те же психбольницы, если подумать.
Стучу в закрытую дверь первого этажа.
Из открывшейся двери вываливается сумоистка в белом халате.
—К кому?
—К Лебедевой.
—Второй этаж. У нас буйные.
Поднимаюсь выше. Такая же дверь с глазком и без ручки.
Такая же сумоистка на раздаче. Или её родная сестра.
—К кому?
—К Лебедевой.
—Сейчас позову, ждите здесь.
Колокол в моей груди, отбивая бешенный ритм своим звоном, готов пробить рёбра.
Секунда. Две. Три.
Колокольный звон становится невыносимым и кажется, слышен всем.
Из первой же комнаты справа выплывает она, моя Царевна-Лебедь.
Спортивный костюм, шлёпанцы. Белые носочки с мультяшными персонажами.
Из под крашенных волос, отросших до лопаток, виден гадкий утёнок тёмно-русых корней натурального цвета.
Впервые за пять лет вижу настоящий цвет её локонов.
Глаз не поднимает, смотрит вниз и в сторону.
Пряча свои зелёные в пол.
Пытаюсь поцеловать, но утыкаюсь в щёку.
Сумоистка за её спиной, как директор школы.
Чувствую себя отцом, вызванным на родительское собрание.
У вашей девочки две тройки в четверти, надо же что-то делать!
Вместо этого медсестра обращается ко мне:
—Идите в столовую, она у нас ещё и комната для свиданий.
Удобно. Прямо у входа. Проходим в комнату слева, садимся за столик.
Сидя сбоку от неё, беру за руку.
Мои пальцы ненароком касаются плотной повязки на запястье.
—Извини. Больно?
—Тут больней— прикладывается к груди.
Маникюра нет, ногти, как у голливудских вампиров.
—Всё будет хорошо, слышишь, всё будет хорошо!
Шепчу в ухо, касаясь губами щеки.
Светлый завиток щекочет меня и запускает цепной механизм воспоминаний, ураганом подхватывающий и уносящий куда-то ввысь, над кирпичным корпусом, над всею Землёй.
—Всё будет хорошо. Скажи мне ещё раз, что всё будет хорошо — шепчет она, слегка почёсывая повязку и из её зелёных бегут слёзы, одна за одной.
Именно бегут, образуя на лице безудержные потоки.
Таблетки, таблетки во всей красе.
Жёлтая — слёзы, красная — ярость, голубая — апатия, розовая — эйфория.
Разговаривая с ней по телефону, я научился различать, какая именно таблетка кукловодит моей любимой в данный момент.
Названия я, конечно, не знал, но воздействие опознавал безошибочно.
Всхлипы, подрагивания губ. Трепещущие ресницы.
Даю своей царевне платок, придвигаюсь вплотную.
Запах её кожи сводит с ума. Завиток песочного цвета щекочет мне щетину.
Полгода не держал в объятьях это тело.
Мелкая дрожь подбегает к кадыку. Приехал навестить больную.
Да ты сам больной, чувак. О чём ты только думаешь?
Ни о чём я не думаю и думать не в состоянии, когда рядом с ней.
В комнату входит совсем молоденькая девушка с таким же непрокрасом волос, что и у моей. Полублондинка.
Лицо стянуто улыбкой, но во взгляде психомуть кромешная.
—Ну что ты плачешь, не плачь! Муж приехал, смотри какой у тебя муж красивый!
Фраза вылезает из её рта с истеричными нотками в окончании слогов.
Вот это новость. Я, похудевший на двадцать кило со своим землистым оттенком лица ещё и красивый. Спасибо тебе, девочка. Кстати, я не муж.
—Это Женя, говорит моя Царевна Лебедь, — у неё несчастная любовь.
Интересно, здесь кто-то есть со счастливой?
Женя подходит к холодильнику, стоящему у зарешёченного окошка, открывает его и достаёт йогурт с наклейкой, на которой написана фамилия.
Всё, что внутри, с наклееными фамилиями.
Кладбище домашних продуктов.
Заходит ещё одна девушка, не старше Жени, с улыбкой учёного, желающего уничтожить весь мир, и тихим вкрадчивым голосом начинает очень долго и очень подробно излагать какую-то заумную дичь, глядя на нас попеременно.
От учёбы поехала крыша, узнаю я позже.
Волосы не крашенные, одной проблемой меньше.
Наконец она отходит от столика и наши глаза встречаются, мои и той, ради кого я здесь.
Вернее, провалы наших глазниц.
—Здравствуйте, разрешите представиться:Саркоидоз, наследный принц Пульманологии!
—Очень приятно, Её Величество Депрессия Первая!
—Прости меня, пожалуйста, за всё-за всё — всхлипывает Её Величество,— за всё, что я наговорила, это была не я.
—Да Бог с ним. Что главврач говорит?
—Нужно принимать таблетки. Я принимаю, голоса больше не слышу.
—Хорошо, очень хорошо. Поешь?
Она, как зомби, встаёт и идёт к холодильнику.
Женя оживляется: Да не плачь ты! Муж к тебе приехал, а ты плачешь!
Возвращается, садится за стол и с отрешённым видом надкусывает бутерброт.
Ножей здесь нет, всё нарезано заранее.
Стеклянный взгляд оживляется только когда я говорю, что привёз ей телефон и тушь.
Первое, что она попросила привезти, это тушь для ресниц.
Продавец-консультант из «Рив Гоша», когда я назвал бренд, разговаривая таким тоном, как с пятилетним, спросила у меня: какую вам тушь, они разные?
Удлинняющие, увеличивающие объём, подкручивающие кончики?
—Сейчас, — ответил я,— у меня есть одна подсказка: звонок другу.
Второе — телефон, на котором можно слушать музыку.
Получив свои подарки, Царевна оживляется на миг и даже быстро, украдкой, целует меня в губы.
Они помнят этот вкус, вкус аромата любви и желания.
Этот вкус поднебесного и земного.
Задавленного андидепрессантами.
И снова слёзы из глаз. Бутерброт не доеден. Вцепилась рукой себе в руку.
Говорит, что её не имели права увольнять, что подаст на компанию в суд.
В её зелёных вижу своё отражение и отражение комнаты, выкрашенной белой больничной краской.
Комнаты с белым потолком, с правом на надежду.
Едва слёзы подсохли, хватает меня за руку и заговорщически шепчет:
—Забери меня, пожалуйста, отсюда. Я не хочу здесь быть.
Мне здесь плохо. Ты поможешь бежать?
Мысли в голове забегали муравьями.
Чтобы открыть дверь, любая ручка подойдёт. Четырёхгранная.
Два этажа пробежать. До дыры в заборе — рукой подать.
Через заросли метров триста до машины.
—Конечно, я заберу тебя отсюда— шепчу я,— но только в следующее посещение.
Сейчас никак.
Она кивает, всхлипывает, придвигается ко мне, начинает рассказывать, как ей было плохо всё это время, как она потеряла работу, как она разрезала руку, как я похудел (это ведь я из-за неё заболел, правда?), как впредь всё будет по-другому.
Отныне и вовеки веков.
Меня колотит от её близости, запаха, взгляда.
—От спермотоксикоза ещё никто не умирал— шепчет мне внутренний голос.
—Я буду первым— мысленно шепчу ему в ответ.
Слава Богу, мысли ещё не научились читать.
Да, все мы психи и это нормально.
—У нас же всё хорошо, да?— спрашивает Царевна Лебедь в собственном пушку.
—Конечно. Конечно, у нас всё хорошо.
Иначе и быть не может. Я похудел и осунулся, она, наоборот, набрала лишнего.
Таким тощим меня видели только после армии.
Я даже влез в те джинсы, на которых давным-давно поставил крест.
Иначе и быть не может.
Живёшь такой, слышишь отовсюду: любовь, любовь, любовь!
И думаешь: да где же она, эта ваша любовь, покажите мне её, вытащите на свет, суньте мне под нос!
Не знаю, не видел. Доживаешь до тридцати, полностью уверенный в том, что ты взрослый серьёзный человек и ничего не сможет перевернуть твой мир с ног на голову.
И вот тут-то тебя всего такого уверенного в себе, такого взрослого и серьёзного, неведомая сила берёт за шкирку и шваркает со всей дури об стенку.
Искал меня? Смотри в эти глаза зелёные, в искры пляшущие шальными завитками в них, на эти непрокрашенные прядки, на эти сломанные ногти, на этот чёртов бинт на левой руке, на эти крохотные пальчики в мультяшных носках.
Видишь, теперь ты видишь?
Ты, на зависть последнему солевому наркоману, полз за ней, карабкался в ломках, выл до хруста костей, извивался в ломке без этих глаз, считал минуты до встречи и полностью забыв о том, кем ты был до этого, до той встречи с ней, рассекшей скальпелем твою жизнь на до неё и с ней,скулил ошмётками души, танцуя на свежевырытой могиле остатков благоразумия, ты, ответь мне теперь: где твоя самоуверенная улыбка, где твоя всепобеждающая ухмылка?
Иначе и быть не может.
—У нас всё хорошо, а будет ещё лучше, вот увидишь— говорю я так, что даже сам себе верю.
Так говорят поймавшему пулю на вдохе.
Так говорят человеческому скелету в хосписе.
Так говорят приговорённому к казни.
Будет. У нас будет впереди ещё десяток лет.
Ещё несколько дурдомов. Слёзы. Ярость. Апатия. Эйфория.
Жёлтая таблетка. Красная. Голубая. Розовая.
И много других разного цвета и много слёз.
И много того, во что не верил до тридцати.
Но что схватило за шкирку.
Шваркнуло об стену, окунуло в эти зелёные.
В которых захлебнулся и растворился на веки вечные.
Выходя в коридор, мы попадаем в отражение зеркала, из которого глядят два призрака.
Она с зарёванными зелёными в чёрных провалах, с повязкой на руке, в спортивном костюме.
С первым недетским разрядом по разрушению собственной жизни.
И я с новыми дырочками на ремне, еле держащим спадающие джинсы, с заострившемся на фоне ввалившихся щёк, носом.
Папа семиклассницы с двумя тройками в четверти. Если бы!
Призраки глядят, выдавливая из себя слабые улыбки.
Призраки, отражающиеся в зеркале.
Призраки нашего прошлого, настоящего, да и будущего тоже.
—Я буду тебя очень ждать— говорит мне моя Царевна, глядя прямо в глаза.
—Я приеду в следующий вторник, раньше не отпустит — говорю я, имея в виду начальника с работы.
Не отпустит меня и позже и через несколько и через много лет, да и сейчас, похоже, тоже не отпускает.