Кто стоял у истоков Русской Смуты?

Русская смута 1604-1613 гг. началась с престолонаследной интриги. Никому неизвестный молодой человек, провозгласивший себя царевичем Дмитрием, сыном Ивана Грозного, всего за несколько месяцев сверг одну из самых могущественных династий Восточной Европы и занял московский престол. В настоящее время, вопрос о личности самозванца, скрывавшегося под личиной  царского сына,  можно считать решённым. По мнению большинства исследователей, им был беглый монах Чудова монастыря Григорий, в миру Юрий Богданович Отрепьев. Однако, вопрос причинах столь феноменального успеха этого человека остаётся открытым.
Уже в XVII в. очевидцы необычайно быстрого восхождения самозванца к вершинам власти пытались дать ответ на этот вопрос. В духе своего времени, они объясняли успех Отрепьева вмешательством тёмной силы. По их мнению, расстрига познался с самим дьяволом, который и привёл его на московский престол. Такая версия сложилась сразу после гибели самозванца в 1606 г. Некоторые из московских обывателей клятвенно заверяли, что видели некие чудеса, происходившие  рядом с тем местом, где был похоронен Отрепьев. Чтобы не смущать народ такими рассказами,  по совету духовенства,  труп самозванца был выкопан из могилы. Тело его в последний раз протащили по московским улицам, а затем, доставив в село Котлы, к югу от столицы, сожгли в той самой потешной крепости, которую самозванец велел выстроить для своих воинских утех. Но, всё равно, мысль о том, что самозванец обладал  необычными способностями, которые были им получены от нечистой силы, глубоко закралась в головы очевидцев Смуты. Безымянный автор «Нового летописца», к примеру, описывая успехи молодого Отрепьева в постижении наук, отмечал: «Грамота же ему далась не от Бога, но дьяволу сосуд содеялся, и был он грамоте весьма горазд… ». Аналогичного мнения придерживался келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын: «Сей юн ещё навыче чернокнижию». Свидетельства современников пестрят указаниями на связи Отрепьева с сатаной. Так было удобнее объяснять многие нелицеприятные вещи.  Ведь говорить правду о том, кто в действительности способствовал  возвышению Отрепьева, в то время было крайне рискованно. Можно было навлечь на себя гнев со стороны многих высокопоставленных бояр, сыгравших весьма неоднозначную роль во время смуты.
 
ЧЕРНЕЦ  ГРИГОРИЙ
 
 
В более позднее время, тезис о связи самозванца с дьяволом, был отброшен. Историки сосредоточили своё внимание на вполне земных причинах торжества самозванца. Сомнительно, чтобы самозванец действовал в одиночку, на свой страх и риск, добиваясь московского престола. За его спиной неизбежно должны были стоять могущественные покровители из числа  московских бояр, которые и способствовали возвышению Отрепьева. Но, кто конкретно мог помогать самозванцу? При ответе на этот вопрос, выясняется одно весьма любопытное обстоятельство. О пребывании Отрепьева в Речи Посполитой, его связях с польскими и литовскими вельможами, мы знаем гораздо  больше, чем о предшествующих годах  жизни самозванца. В какой-то мере, это объясняется тем, что чернец Григорий  не был ещё «царевичем Дмитрием», а потому не представлял собой  никакого интереса для современников. Но есть и другой момент. Письменные источники, посвящённые Смутному времени, как правило, создавались через некоторое время после упоминаемых в них событий. Кроме того, они подвергались тщательной цензуре со стороны власть предержащих.  Сведения, касавшиеся раннего периода жизни Отрепьева и его связей с московскими боярами, по большей части, были либо преднамеренно уничтожены, либо искажены. Многие из великородных бояр, когда-то запятнавших себя связями с самозванцем, в то время, когда создавался тот или иной письменный источник, были ещё живы и вряд ли  захотели бы вспоминать о своём прошлом. По видимому, при царе Михаиле Фёдоровиче была проделана большая работа по своеобразной коррекции истории Русской Смуты. В результате, это значительно усложнило работу позднейших исследователей. В целом, основываясь на дошедших до нас документах можно сделать вывод о том, что московское боярство не принимало участия в подготовке престолонаследной интриги, и, в последствии, узнав о самозванце, было поставлено перед свершившимся фактом. Можем ли мы говорить о сознательной попытке со стороны летописцев обелить московских бояр? Вряд ли. Скорее, речь может идти об умолчании самых чувствительных, самых острых моментов, связанных с биографиями некоторых представителей  правящих кругов Московского государства. Однако, всё было невозможно скрыть. В летописях созержится многое из того, что может быть отнесено к разряду компроментирующих фактов. Так, мы узнаём о том, что многие из самых видных московских бояр служили самозванцам. А их в период Русской Смуты было целых пять: Лжедмитрий I, так называемый "промежуточный" Лжедмитрий, Лжедмитрий II ("Тушинский вор"), Лжедмитрий III,Лжедмитрий IV. Все они выдавали себя за царевича Дмитрия, погибшего в Угличе 15 мая 1591 г.
Федор Никитич Романов («воровской патриарх» Филарет), например, играл видную роль в тушинском лагере, а сын его, Михаил Фёдорович, будущий московский государь, вместе с поляками, сидел в Кремле, во время осады Москвы войсками ополчения под командованием Пожарского и Минина. Но, попытка выяснить, кто из больших  бояр принял участие в подготовке самозванческой интриги, приведшей к падению династии Годуновых, сразу же наталкивается на глухую стену молчания. Может быть, действительно, московские бояре, всего лишь невинные жертвы коварных польских и литовских вельмож, надоумивших беглого монаха объявить себя сыном Ивана Грозного? Но, как, в таком случае,  расценить слова прозвучавшие из уст Бориса Годунова, который прямо обвинил в подстановке самозванца членов Боярской думы?  Возможно, Борис располагал  вполне определёнными  сведениями на этот счёт, и только смерть помешала ему довести начатое следствие до конца.
Видный  русский историк С.Ф. Платонов, основываясь на изучении широкого круга  источников, посвящённых Русской Смуте, сделал предположение о том, что в подстановке самозванца виновны бояре Романовы и Черкасские. Действительно, многое говорит в пользу обоснованности такой версии, но можем ли мы считать её вполне  доказанной?
Перед своим уходом в монастырь, Отрепьев, как известно, был холопом у Романовых и Черкасских. Вначале будущий самозванец поступил на службу к Михаилу Никитичу Романову, который в то время был окольничим при царском дворе,  а затем перешёл во двор к Борису Камбулатовичу Черкасскому, стоявшему в служебной иерархии значительно выше молодого Романова. 
Борис Годунов стремился распространить крепостную зависимость не только на крестьян, но и на некоторые группы городского населения.  Согласно царскому Уложению о холопах 1597 г., все господа должны были в принудительном порядке составить кабальные грамоты на своих  слуг, прослуживших у них не менее полугода. Таким образом, Григорий Отрепьев, оказался  боярским холопом, полузависимым слугой, несмотря на своё свободное происхождение. Впрочем, это не повлияло на отношения Черкасского и Отрепьева. Автор одного компилятивного «Сказания», пользовавшийся какими-то более ранними источниками, говорит о том, что Григорий Отрепьев часто приходил в дом к Черкасскому и был у него в чести. Понятно, что такие слова вряд ли могли быть произнесены о кабальном холопе.
В 1600 г.  Борис Годунов подверг опале великих бояр Фёдора Никитича Романова и Бориса Камбулатовича Черкасского. Опала коснулась не только самих бояр, но и их ближайших родственников. Косвенно, затронула они и боярских слуг.
Связь Отрепьева с опальным боярином Черкасским, по мнению автора сказания, послужила причиной того, что Борис Годунов положил свой гнев на боярского слугу.
Григорию пришлось бежать. Спрятавшись в одном из многочисленных монастырей, он постригся в монахи.
Вот и всё, что мы узнаём из источников о связях Отрепьева с Романовыми и Черкасскими. Как видим, этого не достаточно, чтобы считать доказанной версию Платонова.
Вернёмся к событиям  26 октября 1600 г., когда Борис Годунов нанёс решительный удар по своим политическим противникам. Вооружённые стрельцы взяли штурмом подворье Романовых. Романовы и Черкасские были схвачены. Следственная комиссия во главе с Салтыковым, произвела обыск на захваченном подворье и обнаружила в доме бояр коренья, которыми они, будто бы, пытались «извести» царя и его семью. Боярский суд признал братьев Романовых, а также их ближайших соратников, виновными в государственной измене и в покушении на жизнь царя. Борис  проявил показное  великодушие.  Вместо полагавшейся за эти преступления смертной казни, виновным было назначено более мягкое наказание. Фёдора Никитича Романова принудили постричься в монахи под именем Филарета, и отправили в Антониев - Сийский монастырь в окрестностях Холмогор. Супругу  его, Ксению Ивановну, урождённую  Шестову, также постригли под именем Марфы, и сослали в Заонежье. Братья Фёдора, Александр, Михаил,  Василий, Иван и зятья князья Черкасские и  Сицкие были сосланы в отдалённые северные области. Позднее, в Москву вернулись лишь двое братьев Романовых - Филарет и  Иван. Остальные погибли в ссылке. Мстительный Борис сполна отплатил своим врагам.
После побега  из Москвы, как мы уже сказали, Отрепьев принял монашеский постриг. В источниках нет сведений о том, где именно происходил обряд его пострижения. Известно лишь о том, что постригал Отрепьева «с Вятки игумен Трифон». По-видимому, пострижение происходило на каком-нибудь монастырском подворье. Как следует из посольской справки 1606 г., в этот период, Отрепьев побывал в Суздальском Спасо - Ефимьевом монастыре и в монастыре Иоанна Предтечи в Галиче. В «Новом летописце» есть указание на то, что чернец Григорий жил год в Спасо-Евфимиевом монастыре и ещё «двенадесять» недель в соседнем монастыре на Куксе. После чего, он поступил в московский Чудов монастырь.
Соответствуют ли действительности эти сведения? Если Григорий отправился в Литву в феврале 1602 г., после годичного пребывания в Чудовом монастыре, значит, он вступил в чудовскую  братию в начале 1601 г. С учётом того, что Романовы и Черкасские подверглись опале в конце 1600 г., у беглого холопа было от силы несколько месяцев, чтобы определиться со своей дальнейшей судьбой. Получается, что Отрепьев никак не мог больше года скитаться по провинциальным монастырям.
Чудов монастырь не был рядовой монашеской обителью, каковых было  великое множество на Руси. В прямом смысле, это был придворный монастырь, расположенный по соседству с царским дворцом. Поступление в Чудов  монастырь, обыкновенно, сопровождалось значительными денежными вкладами, что было под силу только зажиточным людям. Бесполезно искать среди его братии выходцев из простонародья. Таковых здесь не держали. Основу чудовской братии составляли дети боярские, поменявшие, на исходе своих лет, саблю или пищаль на крест и монашескую рясу. К числу таких монахов принадлежал и дед Григория  Елизарий Замятня. Человек, во всех отношениях, заслуженный.
Обстоятельства поступления   Григория Отрепьева в Чудов монастырь покрыты мраком тайны.  Архимандрит Пафнотий, тесно связанный с царским двором, должен был с особой тщательностью подходить к отбору лиц, изъявивших желание подвизаться во вверенном его попечению монастыре. Молодой человек, ранее служивший у опальных Романовых и Черкасских, и бежавший из столицы после ареста своих хозяев, вряд ли был подходящей кандидатурой в  чудовскую  братию. Слишком  подозрительной, с точки зрения лояльности  царскому режиму, выглядела его биография. Для того, чтобы архимандрит принял молодого чернеца в монастырь, нужны были довольно  веские основания. По всей видимости, за  Григория  ходатайствовали лица, имевшие влияние на Пафнотия. В правление Василия Шуйского, было установлено, что при поступлении в Чудов монастырь, Григорий воспользовался  протекцией одного из высокопоставленных священнослужителей: «...бил челом об нём в Чюдове монастыре архимандриту Пафнотию... богородицкой  протопоп  Еуфимий, чтоб его велел взяти в монастырь и велел бы ему жити в келье у деда  своего у Замятни».
Как следует из выше приведённого сообщения, протопоп Евфимий служил в соборной церкви Благовещения  Пресвятой Богородицы, которая была  домовым храмом русских царей.
Возникает вполне логичный вопрос, почему богородицкий протопоп  Евфимий ходатайствовал перед Пафнотием за никому неизвестного молодого человека?
Очевидно, протопоп Евфимий  действовал по инициативе какого-то другого лица, устраивая Григория в привилегированный столичный монастырь.
Мог ли быть этим человеком   дед Григория Отрепьева, решивший таким вот окольным путём, через  богородицкого  протопопа, пристроить своего внука в Чудов монастырь? Ответ на данный вопрос не выглядит столь очевидным, как может показаться на первый взгляд.
Сомнительно, чтобы  Замятня  стал бы рисковать своей репутацией ради внука и просить за него перед протопопом Евфимием.
Конечно, при поступлении в монастырь, Отрепьев вполне мог скрыть некоторые важные факты своей биографии, которые скомпроментировали  бы его в глазах архимандрита. Но, в этом случае, нам придётся предположить, что внук вступил в сговор со своим дедом, которому, безусловно, было известно, что делал Григорий  до поступления в монастырь. Такая версия представляется маловероятной. Скорее всего,  Замятня не сыграл особой роли в устройстве Григория в Чудов монастырь. Не он продвигал своего внука вверх по церковной иерархической лестнице  и в последующем. Но тогда, кто же помог Григорию поступить в монастырь?
Мы должны искать покровителей Отрепьева среди московской знати, не затронутой разгромом  Романовых и Черкасских. Нельзя исключать того, что покровители Отрепьева с сочувствием относились к опальным боярам, и даже были их соратниками в деле борьбы с Годуновым.
Да и сам Пафнотий, мог действовать вполне осознанно, принимая в число монашеской братии бывшего слугу опальных бояр. Разумеется, своим поступком он рисковал навлечь на себя гнев царя, но этот риск, как оказалось впоследствии, был вполне оправдан. После падения династии Годуновых, чудовский архимандрит сделал стремительную карьеру. Он занял высокое место в церковной иерархии, став крутицким митрополитом.
Вначале, молодой чернец  был келейником у своего деда Замятни. С учётом того, что дед Григория был вполне бодрым стариком, мог самостоятельно передвигаться и ухаживать за собой, это послушание было не особо обременительным. У Отрепьева было достаточно времени, чтобы осмотреться вокруг и привыкнуть к своей новой роли. Заметив способности Григория к письму и сочинению богослужебных текстов, Пафнотий взял его к себе и поручил переписывание книг. А вскоре, Григорий оказался на патриаршем дворе. Сомнительно, чтобы патриарх Иов самостоятельно разглядел таланты молодого дьякона, меньше года подвизавшегося в монастыре. Скорее всего, ему «подсказали» кандидатуру Отрепьева. Возможно, тот же  архимандрит Пафнотий.
Находясь в монастыре, Отрепьев с интересом слушал рассказы насельников обители о смерти царевича Дмитрия. Его внимание к угличской драме не осталось незамеченным. Собеседники чернеца, позднее поделились своими наблюдениями с московским летописцем. По их словам, уже тогда Отрепьев интересовался личностью погибшего царевича. Как отметил летописец, будучи в Чудовом монастыре, «окаянный Гришка многих людей вопрошаше  о убиении царевича Дмитрия и проведаша накрепко».
Пребывание в свите патриарха, позволило молодому дьякону в непосредственной близости наблюдать придворную жизнь и набраться необходимых знаний, пригодившихся ему в дальнейшем.
Похоже, Григорий совсем  неслучайно оказался в Чудовом монастыре. Кому-то было очень важно, чтобы чернец увидел дворцовый быт собственными глазами.
Автор «Нового летописца», со слов чудовских старцев, записал, как Отрепьев, со смехом,  похвалялся перед ними, что будет царём в Москве. Кто-то из чернецов донёс на Григория ростовскому митрополиту Ионе, который, в свою очередь сообщил патриарху о том, что ему стало известно о молодом диаконе. Патриарх не воспринял всерьёз слова митрополита. Григорий продолжал жить в патриарших палатах. По всей видимости, это был не единственный донос, который поступил ростовскому митрополиту на будущего самозванца. В конце-концов, митрополит решился обратиться напрямую к царю Борису Годунову, минуя патриарха. В отличие от патриарха, царь не стал медлить с решением и повелел дьяку Смирному Васильеву сослать Григория на Соловки и держать его там под крепкой стражей. Дальше, произошли довольно странные события с точки зрения обычной человеческой логики.  Ведь неисполнение распоряжения царя было чревато самым серьёзным наказанием. Однако, в конечном итоге, Григорию удалось избежать ареста и благополучно покинуть столицу.
Дьяк Смирной, по какой-то причине, не стал лично выполнять указанное распоряжение царя, но перепоручил его выполнение другому дьяку - Семейке  Евфимьеву. По удивительному  совпадению вещей, Семейка оказался родственником Отрепьева. Семейке удалось уговорить Смирного  отложить  исполнение  царского распоряжения о ссылке Отрепьева на тот срок, пока Семейка будет хлопотать перед царём за своего опального родственника. Смирной отложил «это дело в забвение и тот царский приказ позабыл». Григорий, будучи предупреждён Семейкой об опасности, бежал из Москвы. Сперва  он  скрывался в монастыре у «преподобного Якова» на Железном Борке, потом перебрался в Муром, в Борисоглебский монастырь. Но и здесь Григорий недолго задержался. Настоятель монастыря дал беглому монаху лошадь, на которой он добрался до Брянска, расположенного в Северской земле. Отсюда путь Григория лежал в Великое княжество Литовское.
 
НА ЧУЖБИНЕ
 
Отрепьев ушёл в Литву не один, а вместе с двумя спутниками. Как позднее установит следствие, проведенное в правление Василия Шуйского, этими спутниками самозванца  были «чюдовские  чернцы»  - поп  Варлаам Яцкий и крылошанин Мисаил Повадьин. Подобно Отрепьеву, они происходили из провинциальных детей боярских.  Так, Яцкие несли службу по Малому Ярославцу и Коломне. Сложно сказать, что именно заставило Варлаама покинуть государеву службу и уйти в монастырь.
Автор «Сказания и повесте, еже содеяся в царствующем граде Москве и о расстриге Гришке Отрепьеве», назвал подлинное имя другого спутника самозванца, Мисаила. Звали его Михаил Трофимович Повадьин, сын боярский из Серпейска. В "Сказании", Мисаил  представлен недальновидным простаком, прислушавшимся к призывам Отрепьева отправиться  с ним на чужбину. Так ли это?
В своём «Извете», поданном на имя царя Василия Шуйского, Варлаам давал понять, что был знаком с самыми знатными московскими боярами. С чудовским  монахом  Мисаилом, он встретился в доме князя Ивана Ивановича Шуйского, который в 1603 г. подвергся царской опале. Князья Шуйские были ярыми врагами Бориса Годунова, особенно сильно пострадавшими от него в 1585 г. Не странно ли, что будущие спутники Отрепьева познакомились друг с другом в доме человека, неприязненно относившегося к правящей династии. Что связывало их с И.Шуйским? На этот вопрос, мы вряд ли получим ответ, по причине нехватки письменных свидетельств.  Но, вот что интересно, Отрепьев и его спутники бежали за рубеж в 1602 г., когда князь Иван ещё не был опальным, и вполне мог оказывать кое-какое покровительство беглецам. Например, снабдить их деньгами, договориться с  нужными людьми о беспрепятственном переходе их через границу. Не он ли, вместе со своим братом Василием, и другими, находившимися на свободе родственниками, был инициатором самозванческой  интриги?  Возможно, именно Шуйские поручили Мисаилу и Варлааму присматривать за самозванцем, когда тот отправился в Литву и далее, в Польшу. Но Лжедмитрий оказался хитрее. Вскоре, он избавился от своих спутников, поняв, что в одиночку ему будет гораздо легче добиться осуществления своих замыслов. Как минимум, данная версия имеет право на существование.
В начале марта 1602 г. Отрепьев и его спутники добрались до Киева. Они нашли приют в Киево - Печерском монастыре, в те годы являвшемся своеобразным центром борьбы православных с униатами. Позднее, игумен Киево - Печерского монастыря, принявший в своей обители беглых монахов из Москвы, в своё оправдание, выдвинул версию о том, что стоило Отрепьеву, притворившись больным, позвать игумена к себе на исповедь и открыть ему своё «подлинное» имя, как рассерженный игумен тотчас велел выгнать его и его товарищей из монастыря. Да и монахи обители, слышавшие от Отрепьева, как он называет себя сыном Ивана Грозного, не поверили самозванцу. Но, ведь после своего изгнания из Киево-Печерского монастыря, Отрепьев со товарищи отправился не куда-нибудь, а к князю Константину Острожскому, покровительствовавшему этой обители. Игумен монастыря находился в довольно близких отношениях с князем. Времена были не простые и дружба с сильными мира сего позволяла монастырской братии выживать. Если бы не покровительство князя Острожского, вряд ли монастырь  устоял  бы под натиском униатов и поддерживавших их польских властей.
Острожский встретил беглецов довольно приветливо и даже подарил им книгу, отпечатанную в типографии князя в Остроге в 1594 г. В книге есть надпись, сделанная, правда, не рукой самого князя, а, возможно, кем-то из спутников самозванца: «Лета от сотворения миру 7110-го, месяца августа в 14-й день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с братьею с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, наречённый во святом крещении Василей, Божиею милостию пресветлое княже Острожское, воевода Киевский». Очевидно,  уже после воцарения самозванца, над словом «Григорию», появилась пометка «царевичу Московскому».
Книги тогда стоили дорого, и дарились не всякому гостю. Кроме того, едва ли князь стал бы оказывать гостеприимство людям, изгнанным из близкой ему обители. Напрашивается предположение, что киево-печерский игумен просто переправил беглецов к своему покровителю, когда те отдохнули и набрались сил в монастыре после дальней дороги. Этим объясняется непродолжительный срок пребывания Отрепьева и его спутников в Киево-Печерском монастыре. Всего три недели.
Князь Острожский, также, со временем, придумает более-менее правдоподобную версию в своё оправдание: после того, как Григорий Отрепьев назвал себя сыном Ивана Грозного, князь велел страже вытолкать наглеца из своих покоев.
Стоит ли верить свидетельствам киево-печерского игумена и киевского воеводы, которые были явно придуманы задним числом? Вероятно, Острожскому и его соратникам надо было как-то оправдать своё участие в заговоре против московского государя. Вдобавок, после того, как Отрепьев близко сошёлся с иезуитами, они потеряли всякие рычаги влияния на престолонаследную интригу, и уже были не заинтересованы в том, чтобы поддерживать московского «царевича».
Побывав в гостях у князя Острожского, странники отправились в Дерманский монастырь, расположенный на Волыни. Опять-таки, выбор этой обители выглядит не случайным. Монастырь находился во владениях Острожского и,  следовательно, московские беглецы всего лишь перебрались в приличествующее их положению место. Но и Дерманский монастырь не был конечной точкой путешествия Отрепьева.
В Дерманском монастыре  Григорий  пробыл недолго. Теперь ему предстояло более основательно подготовиться к своей будущей роли. В православном монастыре, он вряд ли получил бы образование, необходимое для будущего монарха. Отрепьеву надо было превратиться из неотёсанного молодого человека в принца, мыслящего и ведущего себя вполне по-европейски. Такое образование, в создавшихся условиях, самозванцу могли дать только ариане. Расставшись со своими спутниками, Отрепьев скинул с себя монашеское платье и поспешил в Гощу, также находившуюся во владениях Острожских.  Отныне, он перестал быть православным чернецом Григорием.
Если верить показаниям Варлаама Яцкого, в Гоще Отрепьев зимовал у краковского каштеляна Януша, старшего сына князя Константина  Острожского. В отличие от своего отца, придерживавшегося православной религии, Януш принял католицизм.
Хорошо известно, что Гоща, в то время,  была центром арианской ереси в западнорусских  и литовских землях. Видным представителем ариан   был пан Гаврила Хойский,  который, собственно, и устроил арианскую школу в Гоще. Пан Хойский был близким другом князя Януша  Острожского.  На первый взгляд, выбор высокопоставленных покровителей самозванца, а мы исходим из того, что путешествие в Гощу и последующее пребывание в этом городке не было личной инициативой Отрепьева, кажется трудно объяснимым. С какой стати понадобилось отправлять бывшего православного дьякона к арианам? Неужели, секта радикальных догматиков - антитринитариев  была единственным, что могли предложить православные западнорусские вельможи самозванцу ?
Некоторый свет на это событие проливает замечание Варлаама о том, что в Гоще Отрепьев обучался «по-латынски и по-польски». Вероятно, одним лишь изучением иностранных языков, курс подготовки Отрепьева не ограничивался. Арианская школа в Гоще, славилась своими блестящими преподавателями, и Отрепьев мог почерпнуть там немало ценных сведений. Обучал его бывший православный монах, а затем видный проповедник арианства Матвей Твердохлеб. Не исключено, что в Гоще Отрепьев встречался  ещё с одним видным русским арианином, Вассианом Косым .Как бы там ни было, Отрепьев отнюдь не случайно оказался в Гоще. Необходимо отметить, что не только Януш Острожский, но и его отец, поддерживал довольно тесные связи с арианами.  Дочь князя Константина, Елизавета София Пелагея, в своём первом браке,  была замужем за виленским каштеляном Яном Кишкой - одним из самых видных представителей арианства в Литве. Скорее всего, пан Хойский, с самого начала, знал, что за беглый монах приехал в Гощу, и хорошо подготовился к его приёму. Но, в таком случае, как объяснить рассказ иезуитов о том, что Отрепьев некоторое время трудился на кухне у Хойского, прежде чем последний допустил его к учению? По-видимому, это сообщение является выдумкой самих иезуитов. Иезуиты были врагами ариан. Не будет преувеличением сказать, что их ненависть к антитринитариям,  в то время, простиралась намного дальше, чем к православным. Ведь, по ряду принципиальных вопросов своего учения, ариане были гораздо ближе к православным, чем к католикам. Кстати, это соображение, возможно, стало определяющим для К. Острожского, когда он раздумывал над тем, куда ему дальше определить Григория Отрепьева. Поборник православия в Западной Руси не видел ничего плохого в своей дружбе с арианами. Некоторое время,  даже  он сам склонялся на сторону арианского  учения. Когда иезуит Пётр Скарга  посвятил Острожскому первое  издание своей книги «О единстве церкви Божией под одним пастырем и о греческом от сего единства отступлении» (1577 г.), князь не нашёл ничего лучшего, как поручить написать опровержение на неё арианскому проповеднику Мотовиле. Знаменитый князь А. Курбский, ознакомившись с сочинением Мотовилы, написал гневное письмо Острожскому, упрекая его в дружбе с арианами.
Вообще, говоря о религиозной борьбе, наблюдавшейся в  западнорусских и литовских землях, в течение XVI –XVII столетий, мы не должны, вместе с тем, забывать о довольно значительных периодах веротерпимости. Всё-таки в  Речи Посполитой и её землях преследования «диссидентов», т.е. представителей некатолического вероисповедания, не были такими ожесточёнными, как в других странах. При всём  желании, мы не найдём в польской истории ничего такого, что, хотя бы отдалённо, напоминало нам о преследованиях «еретиков» во Франции или в Испании.. Отчасти, это объяснялось тем, что, с самого начала, Речь Посполитая складывалась как государство, в котором весьма заметную роль играли не только католики, но и православные, протестанты, а также представители других религиозных конфессий. Римско-католической церкви, волей-неволей, приходилось мириться с этим обстоятельством, заметно осложнявшим её положение в объединённом государстве.
 В первой половине XVI в. на сцену истории вышел протестантизм. В отличие от властей других западноевропейских и восточноевропейских стран, польское правительство боролось с протестантизмом крайне вяло. Несмотря на суровые законы, каравшие протестантов смертной казнью только за то, что они осмелятся проповедовать своё учение, протестантизм, вскоре, оказался крайне популярным среди польской и литовской знати. Польские и литовские вельможи, целыми семьями, принимали новое вероучение.
Вслед за протестантизмом в Речь Посполитую пришло арианство, вернее одна из его позднейших разновидностей, известных под названием социнианства. Трудно представить, чтобы в Московском государстве на рубеже XVI-XVII  вв. ариане смогли бы свободно проповедовать своё учение. А вот в Речи Посполитой  такое было возможно.
По словам  Варлаама  Яцкого, Отрепьев жил у еретиков в Гоще до марта-апреля 1603 г., а «после Велика дни [из] Гощи пропал». Варлаам демонстрирует поистине  удивительную осведомлённость о жизни самозванца в этот период. Остаётся только догадываться, откуда у чернеца, пребывавшего в Дерманском монастыре и никоим образом не связанного с арианами, такие сведения. По некоторым данным, Гришка, будто бы, ушёл к запорожским казакам в роту старшины их Герасима Евангелика, и был там с честью принят. Если приведённые данные верны, то на основании их можно заключить, что связи с гощинскими арианами, в дальнейшем, помогли Отрепьеву заручиться поддержкой их запорожских единомышленников. Тот факт, что среди запорожских казаков было много ариан объясняется как раз активной деятельностью проповедников из Гощи, которые были частыми гостями в Запорожской Сечи. Когда Отрепьев отправился завоёвывать московский престол, в авангарде его армии шёл небольшой отряд запорожских казаков во главе с арианином Яном Бучинским, будущим секретарём самозванца.
В свою очередь, запорожские казаки были традиционно связаны с семейством западнорусских магнатов Вишневецких. Знаменитым предводителем запорожских казаков был князь Дмитрий Вишневецкий, взятый в плен турками и казнённый по приказу султана Сулеймана в Константинополе в 1563 г. Адам Вишневецкий был вторым, после К. Острожского, православным западнорусским магнатом, предоставившим убежище самозванцу, когда тот вернулся из Запорожской Сечи. Более того, князь Адам оставался ближайшим другом и соратником самозванца до самых последних дней его жизни. Что могло связывать высокородного вельможу и беглого расстригу?  Очевидно, не только стремление Вишневецкого досадить русскому царю, с которым у него были разногласия по поводу некоторых земель. В свою очередь, Константин Вишневецкий, брат Адама, был связан родственными узами с Юрием Мнишеком, вельможей, сыгравшим, не побоимся этого слова, самую выдающуюся роль в успехе престолонаследной интриги. В 1603 г., в имении Адама Вишневецкого, была записана «Исповедь» самозванца - документ, в высшей степени, любопытный. Разумеется, «Исповедь», в первую очередь, была предназначена для польского короля Сигизмунда III и его приближённых. Московские бояре, более-менее осведомлённые об обстоятельствах смерти подлинного сына царя Ивана Грозного, сразу распознали бы подлог.
«Царевич» знал многое  из того, что касалось угличской трагедии. Осведомлён он был и о дворцовых делах. Сказалось его, почти годичное, пребывание в свите патриарха. Но, едва Лжедмитрий начинал рассказывать историю своего чудесного спасения, как его рассказ утрачивал всякую определённость. Со слов «царевича», его спас воспитатель, имени которого он, однако, не помнил.  Впрочем, этот момент в «исповеди» самозванца, не кажется таким уж сомнительным, ведь, ему тогда было совсем немного лет. Узнав о том, что царского сына собираются убить, воспитатель подменил царевича другим мальчиком того же возраста. Несчастный ребёнок был зарезан в постельке царевича. Мария Нагая, прибежавшая в спальню своего сына и находившаяся в расстроенных чувствах, не смогла распознать подмену. Несмотря на душещипательную историю, которую Лжедмитрий рассказывал королевским вельможам, он не смог назвать ни одного свидетеля, который подтвердил бы его слова. Лжедмитрий, вообще, избегал называть какие-либо точные факты и имена, которые могли быть опровергнуты  в  результате проверки. Нельзя не признать, что, по сравнению с легендами других самозванцев, так или иначе, заявивших о себе в Смутное время, рассказ Григория Отрепьева  выглядит более продуманным. Невозможно согласиться со следующим мнением Р. Скрынникова: «Знакомство с «Исповедью» самозванца обнаруживает тот поразительный факт, что он явился в Литву, не имея хорошо обдуманной и достаточно правдоподобной легенды. Как видно, на русской почве интрига не получила достаточной  подготовки.  Его рассказы кажутся неловкой импровизацией. На родине ему успели подсказать только одну мысль о его царственном происхождении».
Напротив, маленький мальчик, которому к моменту происшествия в Угличе не исполнилось и девяти лет, просто физически не смог бы запомнить всех деталей своего спасения от рук убийц, и вряд ли отдавал себе отчёт в том, что происходило вокруг него.  Рассказ самозванца был очень точно просчитан, именно с психологической точки зрения. Было бы крайне сомнительным, если бы молодой человек, назвавшийся царевичем Дмитрием, стал бы со знанием мельчайших деталей, рассказывать о событиях многолетней давности.  Скорее всего, именно такой подробный рассказ вызвал бы сомнения в своей  достоверности.
Пришлось Лжедмитрию рассказать и о причинах своего пострижения в монахи. Фантазия самозванца, при этом, буквально, била через край. Лжедмитрий поведал королю и панам следующую легенду. Царь Фёдор Иванович, перед своей смертью, по настоянию Бориса Годунова, сложил с себя бремя правления и отправился в Кирилло-Белозерский монастырь, где стал вести монашескую жизнь. Никто из опекунов «царевича» не был поставлен в известность об этом решении царя. Спустя некоторое время, монашество принял и «младший сын» Ивана Грозного.  Перед своей смертью, воспитатель отдал «царевича» на попечение некоей дворянской семье. «Царевич» рос и воспитывался в этой семье, а когда он стал взрослым, опекун посоветовал «царскому сыну», во избежание подстерегавших его опасностей, поступить в какую-нибудь обитель и стать монахом. Молодой человек  послушал его совет. В монашеском одеянии «царевич» исходил всю Московию. Неизвестно, как долго продолжались бы его странствия по монастырям, но однажды один монах опознал в нём царского сына. Молодому человеку пришлось бежать в Польшу. Так он оказался у православных западнорусских вельмож.
Вскоре, о пребывании «царевича» в имении Адама Вишневецкого стало известно властям Речи Посполитой. Вишневецкий с некоторой задержкой известил о своём высоком госте коронного гетмана Яна Замойского. Впрочем, гетман весьма скептически отнёсся к этому сообщению, и посоветовал князю Адаму известить обо всём короля, и отправить гостя либо к королю, либо, к нему, гетману. Вишневецкий остерёгся отправлять самозванца к Замойскому, ибо был хорошо осведомлён о весьма непростых отношениях между ним и королём. Замойский стоял во главе оппозиции королю и, ратовал за добрососедские отношения с  Россией. Последнее обстоятельство, в корне, расходилось с планами сторонников самозванца. Поэтому, Вишневецкий предпочёл сообщить о необычном госте прямо королю. Сигизмунд III, давно искавший повода для очередной войны с Россией, с энтузиазмом отнёсся к новости о появлении московского царевича в пределах Речи Посполитой. 22 октября 1603 г. Сигизмунд встретился с папским нунцием Рангони и уведомил его о появлении в имении князя А. Вишневецкого москвитянина, называющего себя царевичем Дмитрием. «Царевич»  собирается вернуть себе трон с помощью казаков и татар. Рангони поспешил сообщить об этой новости в Рим. Папа Римский довольно прохладно отнёсся к этому сообщению. На полях донесения своего посланника он сделал характерную пометку с упоминанием о португальских самозванцах. Но колесо престолонаследной интриги уже завертелось. В своём ответном послании, Сигизмунд приказал Вишневецкому доставить Лжедмитрия в Краков и представить подробное донесение о его происхождении. Здесь-то и пригодилась «Исповедь», составленная в имении А. Вишневецкого. Пока происходила эта переписка, Вишневецкий, не теряя времени даром, в январе 1604 г. приступил к сбору войска для самозванца. Князь Адам прекрасно отдавал себе отчёт в том, что с помощью кучки вооружённых наёмников невозможно захватить московский престол. Поэтому князь постарался установить контакты с запорожскими и донскими казаками, а также, с крымским ханом. Переговоры с крымцами не принесли ожидаемых результатов. Крымский хан не рискнул разорвать мир с Россией. Запорожские казаки, тоже, поначалу, не спешили примкнуть к самозванцу. Зато их собратья с Дона живо откликнулись на призыв самозванца. Они направили к Лжедмитрию своих посланцев. Но казаки не доехали до Лубен. Януш Острожский,  встревоженный активностью казаков, приказал арестовать их, как только они прибыли в Украину. Получив сообщение об аресте казаков, Сигизмунд велел немедленно освободить их и отправить к самозванцу.
Тем временем, слухи о возможном участии Речи Посполитой в войне против России получили широкую огласку. Среди польских и литовских вельмож, как всегда, не было единого мнения на этот счёт. Выгоды от грядущей победы, как - то меркли на фоне неизбежных тягот, с которыми была сопряжена война с сильным восточным соседом.
Коронный гетман Замойский решительно выступил против планов Сигизмунда оказать вооружённую помощь самозванцу в обретении московского престола. Однако, у самозванца были могущественные покровители. Литовский канцлер Лев Сапега, к примеру, обещал предоставить в распоряжение «царевича» 2000 всадников. Но, пожалуй, самым ревностным сторонником войны с Московским государством был Юрий Мнишек. Согласно сведениям Посольского приказа, «в коруне Польской пан-рада большой... четвёртой человек». Мнишек был воеводой сандомирским и старостой львовским и  самборским. Он управлял доходными королевскими имениями в Червонной Руси. Мнишек вёл дела из рук вон плохо, и без счёта транжирил поступавшие к нему средства. В результате, у него возникла большая задолженность перед королевской казной. Чтобы погасить хотя бы часть своих долгов, Мнишеку  пришлось даже продать одно из своих имений. Война с Россией представляла прекрасный повод не только покрыть себя воинской славой, но и существенно поправить своё финансовое положение.
Самозванец был только рад такому союзнику. В марте 1604 г. Мнишек привёз «царевича» в Краков. Кардинал Б. Мациевский, занимавший видное положение при дворе, подарил самозванцу книгу о соединении церквей. Расчёт кардинала был прозрачен. Будущий государь всея Руси должен всеми силами  способствовать торжеству католицизма в своих землях. Отрепьева не пришлось долго уговаривать. Он сам выразил желание стать католиком и даже пешком отправиться на поклонение католическим святыням в Ченстохов. Насколько искренним было его желание, показало время. Затем, состоялась долгожданная аудиенция у Сигизмунда. Встреча происходила в королевском замке в Вавеле. Отрепьев вёл себя робко. Он поцеловал руку короля и, дрожа всем телом, рассказал ему историю своего происхождения. Волнение самозванца можно понять. От исхода этой встречи, в значительной степени, зависело дальнейшее развитие престолонаследной интриги. Выслушав «царевича»,  Сигизмунд попросил его подождать в соседних покоях,  и стал совещаться с  Рангони.  О чём разговаривали король и папский нунций- неизвестно. Ловкий дипломат,  должно быть, приложил  всё своё красноречие к тому, чтобы убедить короля в тех выгодах, которые он может получить, поддерживая самозванца. Король выразил своё желание помочь самозванцу на особых условиях - «кондициях». Содержание этих условий было определено, позднее. Отрепьев пообещал после своего вступления на престол разделить Северскую и Смоленскую землю между королём и Мнишеком. Он, также, взял на себя обязательство жениться на подданной короля. Мнишек и тут не упустил своего. «Царевичу» пришлось поклясться Мнишеку в том, что он возьмёт  в жёны его дочь, Марину, как только  вступит на московский престол. Чтобы дочь сендомирского воеводы, в результате этой сделки, не чувствовала себя обделённой, Лжедмитрий должен был передать в её полное владение Новгород и Псков. Возник вопрос о религии. Мнишек настаивал на том, чтобы Московское государство было обращено в католицизм за год. В крайнем случае, он соглашался подождать ещё столько же. В случае неисполнения этого условия, Марина получала право развестись со своим супругом. При этом все свои владения в России, она сохраняла за собой. Похоже,  сендомирского воеводу совсем не интересовала практическая сторона осуществления этого дела. Зато подобные обещания ласкали слух иезуитов, с недавних пор ставших духовными наставниками самозванца. Не будет преувеличением сказать, что иезуиты – это своего рода политтехнологи, состоявшие на службе Ватикана. Сложно представить, чтобы какое-нибудь заметное политическое событие в тогдашней Европе обошлось без их участия. Престолонаследная интрига в  Московском государстве не стала исключением.
Обязательства, взятые на себя самозванцем, в случае их исполнения, неизбежно должны были привести к превращению России в полузависимое от  Речи  Посполитой  государство. А в перспективе, и к практически полному её исчезновению с политической карты Восточной Европы, как суверенного государства.
Король выделил Мнишеку и самозванцу 40 000 флоринов на подготовку войны. Сумма, конечно, небольшая. Наличными Лжедмитрий получил ещё меньше. Остальная часть денег должна была поступить в счёт королевских доходов с имений, которыми управлял Мнишек. Сендомирскому воеводе пришлось снова влезть в долги. Он занял довольно крупную сумму денег, которая пошла на уплату жалованья наёмникам. С разных концов Европы наёмники, привлечённые обещаниями сендомирского воеводы, стекались в Самбор и Львов. Скучая от вынужденного безделья, они проводили время в пирах и забавах. Несчастные горожане не знали, как отделаться от непрошенных гостей. Грабежи и убийства, совершаемые наёмниками, стали довольно частым явлением во владениях Мнишеков. Однако, король, до поры до времени, закрывал глаза на, поступавшие к нему, жалобы горожан. Он предпочитал не мешать самозванцу и его главнокомандующему готовиться к вооружённой интервенции против дружественного государства. Тем временем, из Кракова стали приходить вести, неблагоприятные для Лжедмитрия и Мнишека. Партия Замойского при дворе короля одержала верх. Даже те вельможи, которые ранее поддерживали идею похода в  Россию, теперь были вынуждены отказаться от неё. К числу таковых принадлежал литовский канцлер Лев Сапега, объявивший, что царь, в отместку за поход самозванца, пошлёт свои войска в Литву. Даже Мнишек начал задумываться, не слишком ли далеко он зашёл, собираясь воевать с Московским государством. Однако, на приготовления к предстоявшему походу были потрачены немалые деньги. Казна сендомирского воеводы была пуста и ему нечем было расплатиться с кредиторами. Оказаться под старость лет неоплатным должником  - перспектива не из приятных. Похоже, это соображение перевесило все остальные, и пан Мнишек решил идти до конца. В середине августа стало понятным,  что любое промедление с выступлением в поход грозит окончательным провалом задуманной авантюры. Король уже не мог покрывать своих единомышленников. После того, как «царевич» и его полководец выступили в поход, последовало запоздалое распоряжение Сигизмунда о роспуске, собранного Мнишеком войска. Обитатели Львова и его окрестностей, наконец-то, смогли вздохнуть спокойно. Больше никаких приготовлений к войне, по крайней мере, на ближайшие несколько лет, в этих местах не предвиделось.
В начале сентября 1604 г. в армии Лжедмитрия насчитывалось 2500 человек. Применительно к такому количеству ратников, слово "армия" выглядит явной насмешкой. Скорее, это был крупный военный отряд. В состав войска самозванца входили  580 гусар, 500 пехотинцев, 1420 казаков и пятигорцев. К моменту перехода русской границы численность войска возросла до 3000 человек. К самозванцу присоединилось некоторое количество «надворных» казаков, несших службу у литовских и западнорусских магнатов. Таким образом, число выходцев из западнорусских земель в армии самозванца возросло до двух третей. Тезис о том, что представители украинского народа первыми поддержали московского самозванца и, буквально,  прорубили ему своими саблями путь к трону, вовсе не кажется преувеличением.
Даже с учётом этого пополнения, планы Лжедмитрия и главнокомандующего его «армией» Мнишека были чистейшей воды авантюрой. Военные силы Московской Руси во много раз превосходили горстку казаков и наёмников, собранную в окрестностях Львова. Тем не менее, этим планам суждено было сбыться. Победы Лжедмитрия над московскими воеводами, вообще, можно было бы объявить чудом, которого не должно было быть. Государственная машина,  создававшаяся последними царями из династии Рюриковичей, рассыпалась под первыми же ударами «армии» самозванца и примкнувшей к нему черни. Неужели, в начале XVII в., московское государство было колоссом на  глиняных ногах и только дожидалось своего часа, чтобы пасть к ногам ловкого и смелого авантюриста?
Православное западнорусское население было не единственной силой, поддержавшей самозванца. В его войске были представлены и московские люди. Правда, на первых порах, значительно более скромно, чем украинцы.  В конце 1603 г. князь А. Вишневецкий сообщил королю о прибытии к «царевичу»  20 москалей.  В основном, это были выходцы из простонародья. Позднее, отряд московитов, примкнувших к самозванцу, возрос до 200 человек. В польских источниках сохранилось имя одного из  предводителей перешедших на сторону самозванца московских людей - Иван Порошин.
 
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ
 
13 октября 1604 г. Лжедмитрий выступил в поход. Спустя восемь месяцев, 20 июня 1605 г., ему была устроена торжественная встреча в Москве. Народ приветствовал «царевича», как своего освободителя, и мало кому приходило в голову задуматься, какой ценой было достигнуто это освобождение.
Когда Лжедмитрий ещё находился в Серпухове, к нему приехали от Боярской думы князья Ф.И. Мстиславский и Д.И. Шуйский. В своём письме, адресованном жителям столицы, самозванец упомянул о поручении, которое он дал Мстиславскому и Шуйскому : «лишить его врагов, занимаемых ими мест и заключить в неволю Годуновых и иных, пока он не объявит дальнейшей своей воли, с тем, чтобы истребить этих чудовищ кровопийц и изменников...». На деле всё свелось к убийству царя Фёдора Борисовича и его матери. Имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых было отобрано в казну. Бояре Годуновы отправились в ссылку в Сибирь и в Нижнее Поволжье. Однако, некоторых из них постигло более суровое наказание. С.М. Годунова отправили в Переяславль - Залесский с князем Ю. Приимковым-Ростовским. Пристав получил приказ умертвить его в тюрьме. Боярина уморили голодом. Был лишён жизни и старший из Годуновых - Степан Васильевич, который ранее в чине дворецкого возглавлял  Дворцовый приказ 15-16 июня 1605 г. последовало новое распоряжение самозванца, предписывавшее везти арестованных Сабуровых и Вельяминовых в Казанский и Астраханский край. Спустя четыре дня, вслед за опальными боярами в ссылку отправились их жёны и дети. У Отрепьева не было личных причин мстить Сабуровым и Вельяминовым. Он всего лишь разыгрывал перед окружавшими его лицами «праведный» гнев, который, по идее, должен был бы испытывать царевич Дмитрий, окажись он, на самом деле, в живых.
А как же Романовы и Шуйские, столько потерпевшие при прежнем царе? Каким было их положение при новом царе? На первых порах своего царствования, Лжедмитрий не проявлял особого интереса к Романовым. Лишь 31 декабря 1605 г. он повелел перевезти и похоронить в родовой усыпальнице тела Романовых, умерших в ссылке. Иван Никитич Романов был возвращён из ссылки и получил боярство из рук самозванца. Правда, ему пришлось занять одно из низших мест в думе. Филарет также  смог покинуть Антониев - Сийский монастырь. Однако, в столице его не ждали. Филарет поселился в Троице-Сергиевой лавре и пробыл там до апреля 1606 г., ожидая дальнейших распоряжений царя на свой счёт. В мае, т.е. накануне своего падения, Отрепьев, действительно, вспомнил о старце и поставил его ростовским митрополитом, взамен отправленного на покой митрополита Киприана.
Архиепископ Арсений говорит о желании самозванца вернуть Филарета в Боярскую думу. Через греков Арсения и Игнатия, и «синод», самозванец  будто бы передал предложение Филарету вернуться в мир. Старец отказался. Возможно, это всего лишь красивая легенда, призванная прославить монашеский подвиг Филарета.
Лжедмитрий осыпал своими милостями даже маленького сына Филарета, будущего российского самодержца Михаила Фёдоровича. В царской казне хранился посох, снабжённый ярлыком с указанием, что этот посох был поднесён самозванцем Михаилу Фёдоровичу.
А вот братьям  Шуйским пришлось снова пострадать. На третий день после воцарения самозванца, Шуйские были схвачены и обвинены в государственной измене. Судебный процесс больше походил на торопливую расправу. Формальным поводом к суду над боярами послужили доносы поступившие к самозванцу через П.Ф. Басманова и польских секретарей и телохранителей. Возможно каплей, переполнившей чашу терпения новых властей, стали неосторожные высказывания В. Шуйского в отношении самозванца. Однажды, во двор к князю явились некоторые из московских купцов и горожан, чтобы поздравить его с царской милостью. Василий Иванович будто бы  накануне проехал  в экипаже по московским улицам вместе с самим государем. Выслушав поздравления одного купца, Шуйский в сердцах сказал: «Чёрт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, а расстрига и изменник наш». Купец поспешил донести о крамольных речах князя властям.
У Василия Шуйского нередко собирались купцы и горожане, недовольные новой властью. Среди них были известные в столице люди, к числу которых, несомненно, принадлежал Фёдор Конь, виднейший архитектор своего времени. Как-то князь позвал к себе Фёдора Коня и ещё одного московского человека, Костю Лекаря, и сказал им: «Поведайте тайно в мире с разсуждением, чтобы християне... еретика познали». Фёдор Конь и Костя Лекарь, следуя этому призыву, стали обличать расстригу перед простонародьем. Популярность Лжедмитрия, в народе, в первые недели и месяцы его правления, была необычайно высока. Поэтому, обличения не достигли своей цели. Зато, во дворце  стало известно как о тех, кто распространяет эти слухи, так  и об их вдохновителях.  Лжедмитрий  приказал немедленно арестовать трёх братьев Шуйских.
Обвинение, предъявленное Шуйским, носило слишком неясный и расплывчатый характер. Похоже, даже близкие к царю, люди толком не знали, за что же судят Шуйских. Соответственно, они по-разному излагали причины обвинения. То ли братья были виновны лишь в распространении слухов, порочащих государя, то ли они, на самом деле, собирались организовать  дворцовый переворот. Вместе с Шуйскими было арестовано множество людей, подозреваемых  в связях с боярами. Басманов, проводивший  розыск,  не брезговал никакими средствами, чтобы получить от  подозреваемых признания, изобличающие Шуйских. Самым распространённым из этих средств была пытка. Под пыткой многие люди подтвердили измену Шуйских. Однако И. Масса утверждает, что никто из привлечённых к розыску, так и не привёл надёжных доказательств вины бояр. Некоторые наговаривали на себя, лишь бы только не терпеть мучений. Постепенно, круг подозреваемых в измене  сузился до нескольких лиц. Планы правительства устроить показательный политический процесс провалились. Кроме самих братьев Шуйских, к суду были привлечены второстепенные лица - Пётр Тургенев, Фёдор Калачник и некоторые московские купцы. Пётр Никитич Тургенев служил головой в стрелецких сотнях. Лжедмитрий распорядился предать публичной казни сторонников Шуйских. Петра Тургенева вывели на пустырь (Пожар) и там обезглавили. По одному преданию, Фёдор Калачник, даже идя на казнь, не переставал обличать самозванца, кричал, что новый царь - антихрист и все, кто поклоняется этому посланцу сатаны, «от него же погибнут».
Братья Шуйские предстали перед судом, в котором были представлены все сословия - духовенство, бояре и простонародье. Перед судьями выступил самозванец, произнёсший обширную обвинительную речь. В частности, он выдвинул следующее обвинение против Шуйских: «...подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы». Суд внял доводам царя. Василия Шуйского осудили на смерть, а его братьев на заключение в тюрьму и ссылку.
30 июня 1605 г., в воскресенье, должна была состояться казнь Василия Шуйского. В последний момент, когда палач уже сорвал с князя одежду и подвёл его к плахе, в которую был  воткнут топор, из дворца поступил приказ остановить казнь. Вслед за этим, на Пожаре появился дьяк, зачитавший указ о помиловании князя. Лжедмитрий милостиво заменил ему смертную казнь на тюремное заключение. Братья Шуйские были заключены в тюрьму в галицких пригородах. Всё принадлежавшее им имущество - их вотчины и дворы - было конфисковано.
Что же помешало Лжедмитрию устранить одного из самых опасных своих соперников? С. Борша писал: «Царь даровал ему жизнь по ходатайству некоторых сенаторов». Выходит, милосердие самозванца было вынужденным. Он не хотел ссориться с боярами, от которых, по-прежнему зависело слишком многое в московском государственном управлении.
Вскоре Шуйские были возвращены в столицу и заняли прежние места в Боярской думе. Возвращение ко двору не изменило характера Василия Шуйского. По-прежнему, он был довольно резок и откровенен в своих высказываниях, спорил с царём, рискуя вновь навлечь на себя его гнев. Однако, Лжедмитрий  уже не пытался избавиться от Шуйских. По-видимому, он предпочёл отложить осуществление этого намерения до лучших времён.
 
КРАХ
 
После своего вступления на престол, Лжедмитрий уже не ограничивался теми титулами, которые носили предыдущие государи из династии Рюриковичей.  Политические амбиции нового московского государя распространялись намного дальше. В официальных обращениях, Отрепьев, нисколько не смущаясь несообразностью своего нового титула, отныне, велел именовать себя так: «Мы непобедимейший монарх Божьей милостью император, и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь-самодержец, и прочая, и прочая, и прочая».
Вскоре выяснилось, что новоявленный император задумал не только предпринять поход против «неверных» - турок и татар, но и присоединить к своим владениям Речь Посполитую.
В самой Речи  Посполитой положение Сигизмунда, в то время, было довольно шатким. Недовольство Брестской унией, приведшей к взрывоопасной ситуации внутри страны,  росло. В конце- концов, Сигизмунду  пришлось пойти на попятную. В 1607 г. король будет вынужден, фактически, аннулировать унию. Разумеется, недовольство религиозной политикой коронных властей было всего лишь удобным поводом для мятежа знати. Но, теперь у недовольных Сигизмундом появился сильный сторонник - Лжедмитрий I. Опираясь на поддержку московского государя, оппозиция рассчитывала свергнуть неугодного короля. Престолонаследная  интрига  вступила в свою последнюю, завершающую фазу. В случае успеха задуманного предприятия, Лжедмитрий должен был возложить на свою голову, помимо царской короны, еще и королевскую польскую  корону и, таким образом, стать главой могущественной империи в Восточной Европе. Образно выражаясь, сторонники самозванца были всего в нескольких шагах от реализации одного из самых крупнейших политических проектов в истории XVII в. - создания Великой восточной империи. В числе видных оппозиционеров, ратовавших за свержение короля, следует назвать будущих вождей мятежа против королевской власти (1606 г.): краковского воеводу Николая Зебжидовского, родню Мнишека Стадницких и др. Опираясь на такую поддержку в Речи Посполитой, самозванец чувствовал себя вполне уверенно. Ведь скоро он должен был добиться того, что ещё никогда не удавалось его предшественникам. Разве это не достойный повод войти в историю?
Лжедмитрий был полон решимости осуществить предложенный ему имперский план. Тот факт, что в числе близких к нему лиц были ариане, лишний раз, говорит о том, что именно они были проводниками имперских устремлений Отрепьева. Вопреки стараниям иезуитов, Отрепьев не только не порвал с арианами, но и сделал их своими доверенными лицами. Очевидно, царя  связывало с ними нечто большее, чем просто дружба. Через братьев Бучинских, о замыслах Отрепьева узнавали в Гоще. А дальше все сколько-нибудь важные сведения становились известны Константину и Янушу Острожским. Поэтому  нельзя исключать того, что именно через ариан Отрепьев поддерживал связи с православными литовскими и западнорусскими вельможами,  с которыми он,  вроде бы, официально порвал все отношения.
Провозгласив себя императором, самозванец дал ясно понять своему окружению, каков главный вектор его внешней политики. Отныне, планы Отрепьева резко разошлись с планами католической партии, которая добивалась подчинения Московского государства Речи Посполитой. По-видимому, Лжедмитрий, всё это время, лишь ловко маскировал свои подлинные намерения. Он никогда, по-настоящему, порывал с православными вельможами, объективно принадлежавшими к лагерю противников короля, который делал всё возможное для торжества католицизма в своей стране. Теперь, когда необходимость в дальнейшей маскировке отпала, оппозиция решила взять реванш.
Выражая мнение недовольных Сигизмундом, Ян Бучинский как-то сказал государю: «Будешь, Ваша царская милость, королём польским». Слова близкого соратника глубоко запали в душу Отрепьева. Вскоре, Ян Бучинский, по воле Лжедмитрия, отправился в Краков, где должен был встретиться с королевскими чиновниками. Однако, настоящая цель его поездки была совсем другой. Он собирался наладить тесные контакты с польской оппозицией, составившие заговор против своего короля.  Секретарь самозванца прибыл в королевскую столицу не с пустыми руками. С собой он привёз 55 000 рублей, которые были переданы заговорщикам. По подсчётам самозванца, этих денег вполне должно было хватить на осуществление переворота. Нелишним будет вспомнить, что законное избрание московского государя королём Речи Посполитой на варшавском сейме 1584 г. могло обойтись русской казне в 100 000 рублей. Экономия средств налицо.
В начале 1606 г. Бучинский вновь прибыл в Краков. При польском королевском дворе, были хорошо осведомлены о тайной стороне предыдущего визита царского секретаря. Сигизмунд, узнав о том, какую бурную деятельность развернули за его спиной дипломатические агенты самозванца, пришёл в ярость. Бучинскому дали ясно понять, что он зашёл слишком далеко, ведя переговоры с представителями оппозиции и ратуя о возведении.  Лжедмитрия на польский престол. В беседе с Бучинским, воевода  Познанский, с  ведома короля, пригрозил  разоблачением самозванца и его близким падением. Секретарь поспешил немедленно уведомить своего господина о более чем прохладном приёме, оказанном ему в Кракове. В марте 1606 г. Лев Сапега  выразил своё недоверие политике самозванца, собиравшего войско против «неверных»  и, одновременно,  поддерживавшего самые тесные контакты с представителями польской оппозиции.  В частности,  он сказал: «...находятся у нас такие люди, которые входят в тайное соглашение  с московским властителем»;  один из них - некий член Краковской академии, « писал к московскому государю, что теперь приходит время заполучить польскую корону»;  царь собирает войско против неверных,  но как тут ему доверять; не для того ли он присвоил титул императора, чтобы затем «легче добиваться киевского княжества». Итак, возможный первый пункт территориальных притязаний самозванца в речи литовского канцлера обозначен довольно чётко -  Киевское княжество. Стоит вспомнить, что это княжество вошло в состав польской короны на Люблинском сейме 1564 г., несмотря на протесты литовских и, отчасти, южнорусских вельмож. Тогда они не смогли открыто отстоять свою позицию перед Сигизмундом-Августом. Теперь же, им представилась редкая возможность добиться присоединения православных западнорусских, а возможно ,и литовских, земель к Московскому государству, и, таким образом, аннулировать результаты Люблинского сейма.
Поляки были уверены в том,  что Лжедмитрий, готов прибегнуть к военной силе, чтобы получить польскую корону. Они полагали, что самозванец намеревается послать против короля войско, командовать которым будет В.Шуйский. Сложно сказать, откуда взялись эти слухи. Были ли они отражением действительных намерений самозванца, или это не более чем домыслы? В то же время, самозванец не решался открыто порвать с польским правительством. Хотя поводов для такого разрыва было более чем достаточно. Он  не выполнил тайных пунктов  договора с польской короной о передаче ей некоторых русских земель. К своему неудовольствию, Лжедмитрий вынужден был оправдываться на этот счёт перед посланцем Ватикана.
Приступая к осуществлению своих имперских планов, Отрепьев совершенно не позаботился  о том, чтобы обезопасить себя со стороны боярской оппозиции. Он не предполагал, что московские бояре, воспользовавшись сложившейся ситуацией, проявят расторопность и вступят в тайные переговоры с Сигизмундом III. Между тем, бояре вынашивали свои планы, относительно дальнейшей судьбы московского престола.
С официальной миссией в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был получить «опасную грамоту» от короля на приезд царских послов в  Польшу. По причине того, что в королевской грамоте был пропущен новый титул царя, гонец отказался принять эту грамоту. Однако, кроме официального поручения, у Безобразова было ещё и тайное, которое дали ему московские бояре. Перед своим отъездом, Безобразов сообщил Сигизмунду, что  желает передать ему некое тайное послание от бояр Шуйских и Голицыных. Пан Гонсевский, от имени короля, выслушал русского гонца. Несмотря на то, что это  свидание происходило в глубокой тайне, о содержании переговоров стало известно ближайшим советникам короля. В своих мемуарах гетман С. Жолкевский, упоминая об этом свидании, в частности, говорит, что бояре предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу.
Сложно сказать, когда в Москве сформировалась пропольская партия. В царствование Бориса Годунова бояре были лишены  возможности открыто заявлять о своих политических симпатиях и интересах. При Лжедмитрии I обстановка кардинально изменилась. Боярская дума вновь осознала себя в качестве самостоятельной политической силы. Но вынашивали ли московские бояре такой же имперский проект, как их литовские и западнорусские коллеги? По-видимому, предложение избрать польского принца царём было сделано под влиянием обстоятельств. Как только Лжедмитрий был свергнут с престола, бояре постарались забыть об этом предложении.
Состав участников заговора против самозванца был вполне аристократическим: князья Василий,  Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, князья Михаил Скопин-Шуйский и Борис Татев-Стародубский, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские Андрей Шерефединов, Григорий Валуев и Воейков. Только московские купцы Мельниковы и некоторые другие лица, своим присутствием среди заговорщиков, привносили некоторое разнообразие в этот круг.
Самозванец был слеп. Он как будто не замечал плетущихся против него нитей боярского заговора и продолжал осыпать своими милостями Василия Шуйского.  Лжедмитрий сосватал боярину свойственницу Нагих. Свадьба Шуйского была назначена через месяц после свадьбы самозванца. Кроме своих старых вотчин, боярин получил во владение волость Чаронду, ранее принадлежавшую Д.И. Годунову. Одним словом, Шуйский снова восстановил свои прежние позиции при дворе.
Между тем, мысль о том, чтобы прославить своё имя военными победами, не давала самозванцу покоя.
Лжедмитрий собирался самолично возглавить московское  войско в походе против татар. В марте 1606 г., по распоряжению Разрядного приказа, Иван Шуйский отправился с отрядом войск во Мценск. Большим воеводам-Мстиславскому, Василию и Дмитрию Шуйским, Василию Голицыну -предстояло занять позиции на Оке. Однако, бояре всячески противодействовали осуществлению замыслов Отрепьева, Приготовления к походу шли крайне медленно.
17 мая 1606 г. Лжедмитрий был свергнут с престола и убит. На престол вступил Василий Шуйский. Первый акт кровавой драмы под названием Русская смута можно было считать завершённым.
Почему же проиграл  Григорий Отрепьев? У него были далеко идущие планы, осуществление которых позволило бы неузнаваемо изменить облик Московского государства. Возможно, его правление стало бы одним из самых выдающихся в отечественной истории. Однако, старое московское боярство, которое больше всего на свете опасалось радикальных перемен, способных пошатнуть его положение,  оказалось сильнее. Всё, что задумал Григорий Отрепьев, по большому счёту, оказалось всего лишь несбывшимися мечтами. Под конец своей жизни, самозванец оказался в полной изоляции. Против него выступили даже недавние соратники. Сигизмунд III,  сперва поддерживавший московского «царевича», отвернулся от него, как только узнал о его претензиях на польскую корону.  А отказ короля  от поддержки самозванца, в свою очередь, развязал руки московским боярам
Проект создания Великой восточной империи провалился. Лжедмитрий оказался не тем человеком, который сумел бы воплотить этот проект в жизнь. Но, литовские и западнорусские вельможи, сделавшие ставку на самозванца в своей игре, не успокоились на этом. Спустя короткий промежуток времени после гибели расстриги, в захолустном белорусском городке отыскался ещё один самозванец. Вот только закончил он свои дни ничуть не лучше своего предшественника. Закономерность? Вполне возможно. Имя царевича Дмитрия в нашей истории оказалось роковым.