Анна Каренина, 1 глава

 Роман с русского  этого Граф Лев Николаевич Толстой. Первый том.
*
Первая часть.  »Месть моя, я хочу отомстить«.

 1.


Все счастливые семьи похожи друг на друга; каждая несчастливая
Семья несчастлива в _их_ отношениях. --

В доме Облонских царило всеобщее смятение. Хозяйка дома узнала, что её супруг
поддерживает отношения с французской гувернанткой, находившейся в доме, и
заявила ему, что с этого момента она больше не может жить с ним, под одной крышей
оставаться. Такая ситуация сохранялась уже три дня, и она была
вызвана не только самими двумя супругами, но и всеми из семьи и персонала чувствовали себя очень неловко.
Все они чувствовали, что в их совместной жизни больше нет высшей мысли, что люди, случайно встречавшиеся на каждой почтовой станции, принадлежали друг другу ещё теснее, чем они, члены самой семьи, родившиеся и выросшие в доме семья Облонских.

Хозяйка дома не выходила из своих покоев, хозяин отсутствовал уже три дня.
Дети бегали по дому, как осиротевшие, англичанка набросилась на хозяйку и
написала подруге, что та хочет предоставить ей новую должность, повар уже ушёл из дома в полдень со вчерашнего дня, а кухарка, а также кучер подали свои счета.

На третий день после сцены князь Стефан Аркадьевич Облонский - Стива звали его в миру - проснулся в обычный час, то есть в восемь утра, но не в спальне своей супруги, но в своем кабинете на сафьяновом диванчике. Он повернулся всем
своим мягким телом на пружинах дивана, как будто желая спать и дальше, а с другой стороны он нежно обнял подушку и прижал ее к щеке. Но вдруг он вскочил,
сел прямо и открыл глаза.

«Да, да, в конце концов, как это было?" - пел он, размышляя о своей мечте. »В конце концов, как это было? Верно; Алабин обедал в Дармштадте; нет, не в
Дармштадте, в этом было что-то такое американское. Этот Дармштадт был
но в Америке, да, и Алабин подавал еду на стеклянных столах, да,
и столы пели: "Всё мне по барабану" - или не так, это было что-то
получше, и какие-то маленькие графинчики, похожие на женские туалетные принадлежности - пришло ему в голову.

Глаза Стефана Аркадьевича весело блеснули, он поежился и улыбнулся.
Да, это было красиво, очень красиво. В нём было много превосходного, чего
нельзя было бы описать словами, и чего нельзя было бы выразить в мыслях.
Он заметил полоску света, пробивающуюся сквозь хлопчатобумажные склады сбоку, и весело засвистел ногами с дивана, чтобы вместе с ними
искать расшитые золотом и сафьяном тапочки, подаренные ему супругой на день рождения в прошлом году; в то время как, следуя старой девятилетней привычке, он, не вставая, провел рукой по тому месту, где в спальне обычно висела его утренняя юбка. Только тут он пришёл в себя; он вдруг вспомнил, как оказалось, что
спал он не в спальне своей супруги, а в кабинете;  улыбка исчезла с его лица, и он нахмурился. »О, о, о, о, о, о!« - воскликнул он, плача, когда всё это снова пришло ему в голову, то, что произошло. Перед его внутренним взором заново встали все
подробности того, как он появился с женой, встало всё Жалкое его положение и - что его больше всего смущало - его собственная вина. Да, наверное, она не простит, она не может простить, и на Самое ужасное, что во всём виноват только я сам - я
виноват - но не виноват! И в этом вся драма, подумал он, - о, как больно, как больно!» Он говорил, полный отчаяния, вспоминая
все глубокие впечатления, которые он получил в той сцене.

Самой неожиданной была для него та первая минута, когда, вернувшись домой из театра, весёлый и довольный, с большущей грушей в руке, он не нашел ее ни в гостиной, ни в кабинете, и наконец встретил ее в спальне с тем злополучным письмом, которое обнаружило всё, в руках.  Она, которую он считал вечно заботливой, вечно
хлопотливой, вездесущей Долли, теперь сидела неподвижно
с письмом в руке, глядя на него с выражением ужаса, отчаяния и гнева.

»Что это?« - спросила она его, указывая на письмо...
Воспоминание об этом мучило его, как это часто бывает, не
столько сам инцидент, сколько то, как он ответил ей на эти слова.
Он чувствовал это в тот момент, как и большинство людей, когда их
неожиданно уличают в слишком позорном проступке. Он не понимал, как приспособить свое лицо к ситуации, в которую он попал после того, как осознал свою вину, и вместо того, чтобы разыгрывать обиженного, защищаться, оправдываться и просить
прощения или, по крайней мере, сохранять невозмутимость - все это было бы по-прежнему было лучше, чем то, чем он был на самом деле, что его ... исказило его
Мимика (»мозговые рефлексы« подумал Стефан Аркадьевич, как любитель
физиологии) непроизвольно и внезапно превратилась в его обычную добродушную
и, следовательно, довольно простодушную улыбку.

Он не мог простить себе этой глупой улыбки. Осознав это, Долли затряслась, как от физической боли, а затем с присущей ей пылкостью разразилась потоком
горьких слов, после чего покинула покои. С этого времени
она больше не хотела видеть своего супруга.

»Во всем виновата глупая улыбка, - подумал Стефан Аркадьевич.» Но что мне делать, что мне делать? - в отчаянии спрашивал он себя, не находя ответа.


 2.