Тесло

Все события и герои вымышленные. Совпадения случайны.


Ох, и весна нынче выдалась. Май подходит к концу, а ночью устойчивый минус. С первыми летними днями наконец-то настало тепло. Бегу в парник, нужно подсадить помидоры вместо замёрзшей рассады, нужно прополоть и убрать пасынки. Ещё надо вбить колья и подвязать к ним саженцы.
Когда иду в сарай, нахожу странный инструмент. Ручка, словно от топора. Как-будто топор развернули поперек и концы загнули. Может, гальку из земли вырубать? Ничего лучшего мне в голову не пришло, однако вес его меня вполне устраил. И скоро понеслось из парника размеренное "тюк-тюк".
На этот звук и зашёл Бай Ли.
- Ну, здравствуй! Всё мастеришь?
- Да не то, чтобы. Колья вбиваю. Посмотри, что за инструмент я раздобыла? Интересный такой.
- Так это прибор Футана.
- Кого? Чего-то я не расслышала.
- Футана. Имя такое. Он раньше в этом доме жил.
- Так... И что же он этим инструментом делал?
- Гроб себе из кедры выбивал.
Рука моя невольно потянулась перекреститься. Меж бровей пролегла морщинка.
- Да ты не переживай. Это обычный плотницкий инструмент. Тесло называется. Им очень хорошо долбленку делать. Концы его загнуты, да наточены. Вот берешь ствол распиленный повдоль напополам и сердцевину выдалбливаешь. Получается у тебя хоть лодка долбленка, хоть гроб колода.
- А зачем Футан его при жизни делал?
- Грехи замаливать решил, подался в кержаки (в старообрядцы, стало быть). А там обычай такой - сам себе гробовину сделать должен, да так, чтобы четко выемки под тело, руки, ноги, пол лицо были. Футан откуда-то издалека привез огромный кедр, диаметром с метр, наверное. А мы тогда, ещё мальчишками были. И, вот, как и ты сейчас "тюк да тюк", Футан многие дни на пролёт гробовину себе выколачивал. Да не только себе. Для жены тоже постарался. А затем, поставил оба гроба на чердак, до назначенного срока.
- В смысле, вот в этом, моем доме, на чердаке два гроба стояли?!
- Стояли. Да только не долго видать, столько на нем грехов было, что и простить никак нельзя. Как только он работу завершил, так и прибрался тут же.
- Что же это за грехи такие?
- О всех его грехах я не ведаю, а вот то, что задело нашу семью, скажу. Ты ведь жуть как любишь истории.
Бай Ли улыбается и, словно дразнит, помалкивает. Я ставлю у порога инструмент, приглашаю шамана на веранду. Чувствую, что разговор будет долгим, поэтому, завариваю "длинный чай". Когда мы расположились в креслах, Бай Ли заговорил.
- Мама моя конюхом работала. Дело-то в аккурат после войны было. Заезжает к ней как-то ночью председатель. "Запрягай, - говорит, - коня, Футан с фронта пришёл, надо забрать его из Коксы". А зима была лютая. Морозище! Мама фефайку надевает, а бабушка ей свою овчинную душегрейку даёт - "Поддень, доченька, а то окочуришься".
- Чего же она тулуп-то не взяла, или одеяло какое?
- Тулуп?... Тулуп-то экспроприировали фронтовикам. А одеяло одно на неё и на деток. Так и получается, поехала в фуфайке. ... Вот как, в твоём понимании, человек приходит с войны.
- Ну, как? В форме военной, может с увечьем каким. Мешок заплечный, или котомка какая. Может, не бритый, больной. Что-то такое, что вызывает сострадание и восхищение.
- Ага! Вот, Футан, как раз предстал в противоположном свете. Румяный, толстый, в тулупе из белой овчины до самого пола. И котомок - дюжина. Мама все эти котомки помогла ему на сани погрузить. Он же, уселся в сани, закутался в тулуп, скомандовал: "Ехай!" А жили они в ту пору в Мараловодке. Это уж потом этот дом, за "боевые заслуги" совхоз выделил. Вернее, не дом, а пол-дома. В другой половине почта была.
Так вот, привезла мама его к дому. Он опять командует: "Выгружай!" Мама за котомки, да неудачно одну подцепила, ремешок соскочил, котомка и раскрылась. А в ней... Пуговицы! И каких там только пуговиц не было. Она их горстями со снега собирает, да в подол, а потом уж, в дом, на стол под керасиновую лампу. А пуговицы, как бриллианты, на свету переливаются. На некоторых кусочки ткани. Будто-бы их с покойников, срезали-срывали.
Футан, не стесняясь мамы, из другой котомки шали да платки достает. Футаниха руки на груди сложила, губы надула. А у мамы, эти платки да шали, в свете керосиновой лампы, шелками кажутся. А к пуховым, так руки и тянутся. Замёрзла ведь, как собачонка.

- Чаем, наверное, напоили маму твою?
- Какой там чаем?! Футан как за следующей котомкой (со штанами уже) наклонился, тут маму и заметил. Чего, говорит, рот раскрыла, домой ехай. Мама как была необогретая, так и вышла опять в стужу.
- Жестоко. А где же он воевал?
- А кто его знает? Он сам не рассказывал, всё отмахивался. Да люди говорят, будто-бы он в запасных частях отсиживался. В дорожных службах ещё служил.
- За что же ему квартиру тогда дали? За какие заслуги?
- Поговаривают, что, последний тюк, со штанами, к председателю ушёл. Футана в деревне в такой почет поставили, даже школьников обязывали ему, как фронтовику, помогать.
- Ты тоже помогал?
- Конечно! Всё лето у них на картошке. На посадку баба его заранее соберёт ребятишек, ножи раздаст, а мы сидим и посадочную картошку режем. Потом, Футан лунки делает, а мы эту картошку, аккуратно, на четыре стороны в лунку укладываем. Да попробуй не так уложи. Тут же Футаниха орёт: "Я всё вижу".
Потом прополка, а к осени копка. Копать надо строго капарульками (лопаточки деревянные). Каждое гнездо до центра земли роем. Не дай Бог, какую картофелину не достанем. А огород-то огромный! Да что я тебе говорю, теперь ведь это твой огород. Эти 30 соток на бугре мною вдоль и поперек на коленях проползанные. Другой раз устанешь, пойдешь до дому, перекусить, а Футан орёт из-за елей: "Я все вижу. Не расходитесь, пока не докопаете". А меня тогда так и подмывало спросить: "Ты где пуговиц на войне набрал, с мертвяков поди".
- Здесь что, ели были?
- Ага, были. Вон там, где у тебя избушка бревенчатая, с трубой. Там один ствол до сих пор топорщится. А было три огромных ели. А в избушке сначала омшанник был, а потом сын Футанов жил... А вот с елями этими тоже случай был.
Бай Ли смущённо улыбается и отводит взгляд в сторону.
- Рассказывай, коль начал. Не тяни кота за хвост.
- Хорошо. Только прежде знай, что мне теперь стыдно за себя и за эту историю. По-другому всё должно было быть, но теперь уж, как вышло.
- Слушаю.
- Сестрёнка у меня была, Миен ее звали. Умерла теперь уже. Красавица такая. Имя ее так и переводится - красавица.Швыдкая девчушка была, как ты.
- Как это, швыдкая?
- Расторопная, скорая. Она говорила всегда не "пойду, сделаю", а "слетаю, сделаю", на худой конец, "сбегаю". А Футан тогда на пароме работал. У нас за Катунью покос был. Переправляет ее Футан с покоса, а она просит его, подбей, мол, косу, да поправь. А он ей: "Коль отдашься мне, так и поправлю". Миен взбеленилась. Она даже ответить ему ничего не смогла. Как паром земли коснулся, так она бегом ко мне: "Иди, братец, Набей ему под глаз. Хоть разок тресни". Я ей отвечаю: "Хорошо, Миен, обязательно иду. Может даже два раза ударю". Тут же к Футану подался. Извинись, говорю, иначе побью. А он мне, сама, мол, виновата . Закипела во мне злость-то. Побил я его крепко, да за шкирку на еловый сук подвесил. Тут надо сказать, что весу в нем, однако, в два раза больше моего было. Слишком разжирел он на картошке.
На другой день, он как ни в чем не бывало, на пароме. Я с сестрёнкой поехал, мало ли чего. Плывём. На середине реки она его и спрашивает: "Ну, что Футан, проветрился на суку то?". Вот тебе на, думаю, теперь то он нас за борт отправит. Вот накупаемся. А он и говорит: "Прости, Миен. Никогда я больше так делать не буду. Кабы не рыбаки, до сих пор на суу болтался бы. Чурку подкатили, мне под ноги поставили, тогда только снять смогли.
- Значит, всё же осознал свою вину?
- Может и осознал. Может в киржаках ему Бог глаза открыл. Может тошно ему от смердящих дел стало, да и помер он. А когда помер, баба его пришла ко мне и просить стала, чтобы я гробовину с чердака спустил.
... Только отказался я. Нет, говорю, не под силу мне. А она ухмыляется. Говорит, как на сук подвесить, так силы есть, а как гроб достать, так силы кончились. Да пойми ты, говорю, тогда мной злость двигала, силу дурную гнала, а теперь я спокоен, и сила во мне обычная, человеческая. ... Но всё же я гробовину с мужиками спустил. Так по человечески будет.
- Правильно. Так действительно лучше.
- Так вот, детка, про пуговицы-то я всё же спросил. ... Попался ему по дороге с войны странный типчик. Выпили они, закурили. И поведал этот чудак, о том, что когда -то был знаком с карателем. И будто-бы он, каратель этот пуговицы с жертв своих сдирал. Причуда такая была у него. Ну, повозмушались они, поохали. А потом, не лучше как у мамы моей, котомка у этого мужика сорвалась и пуговицы посыпались. Тут Футан и понял всё. Треснул он чудака этого по башке, да так, что помер тот. А пуговицы... Это же единственная память о погубленных душах осталась. Они же, как слезинки на свету переливаются. Тогда и решил Футан, пуговицы эти домой привезти, да детям деревенским раздать. Пусть в детских ручонках, эти слезы, эти жизни человеческие, покой обретут и забвение.
- Вот это поворот! Футан - то не так уж плох оказался.
- Точно. Только раньше мне про пуговицы спросить надо было. ... И ещё... Хоть он и плохого человека жизни лишил, а всё же грешно это.

Я смотрю на тесло. Надо же! Какой-то странный инструмент поднял в глубинах чьей-то памяти целую историю жизни. Более того, этот простой мужицкий инструмент, вернул человеку совесть, открыл глаза, вложил человеку другую жизнь и закрыл глаза, после увиденного.
Тесло. Пожалуй, я сохраню его. Буду показывать детям и рассказывать эту историю. И даже, выделю этому прибору почетное место.