Самый русский рассказ

Какая это ответственность!
Жизнь.
Ответственность живущего, всякого живущего. – Перед всем в жизни и перед самой собственно жизнью.
Если на примере: ответственность – любого и каждого живущего перед живущим любым и каждым.
Узнаёшь это как-то вдруг. Словно в этот миг родился.
…Глазки маленькие голубенькие колкие, со зрачками чёрными точечными. Лицо узкое бледное, чуть курносое; губы строгие бледные.
И всегда ощущение – чуть увидел его случайно где-нибудь на дороге или посреди деревни, -- что он за тобой следит.
Кепка на глаза.
За ушами – бледные как бы серёжки-горошинки мелкие висят неестественные, но из кожи из настоящей.
Он – немой. Глухонемой. С рождения.
В той деревне соседней, да и во всей округе все всё друг о друге знают, а о нём так и говорят: Толя Немой.
Работает он, конечно, на колхозном скотном дворе. Делает всю свою жизнь то, что ему когда-то показали, – раз и навсегда.
Молчаливо смотрит на молчаливых коров. И следит за тем, что и как они вырабатывают своё: навоз и молоко. И возится с этими молчаливыми продуктами: с молоком и с навозом.
Если же кто-то рядом с ним – он неотрывно смотрит на него: чтобы понимать, сколько сможет, о чём говорят. И чтобы не пропустить, не прозевать, когда обратятся к нему – каким-нибудь жестом, какой-нибудь отмашкой.
Есть ещё в той деревне одна – тётка, не поймёшь, или старуха. Маленькая, толстая, круглоголовая и круглолицая. И надменная, неразговорчивая. И никогда не понять, куда она смотрит. – Она косая. В самом деле, чего тут говорить.
Так вот она – жена этого самого Толи.
И у него, у Толи Немого, два сына.
Оба на лицо, правда, – в мать: носы картошкой.
Старший высокий, зовут Колей. Младший ростом поменьше и моложе старшего лет на десять. Зовут – как и меня: Женя. – Что в данном случае, по мне, почему-то тревожно…
У них у обоих жизнь не такая, как у их родителей, – как говорится, настоящая: оба живут и работают в городе, и у обоих жёны городские.
О них и в деревне, и в школе, и во всей округе известно: добродушные, приветливые.
И слышно: оба не пьют и не курят. Не потому только, что родители у них строгие, -- это само собой. А и потому ещё, что они оба – из семьи такой загадочной – с самого детства своего явно, должно быть, увидели и впитали в себя их свою, обоих, особенную, на каждый день и шаг, ответственность. – Ответственность перед самим пребыванием в жизни.
…Когда я вырос, то однажды встретив на дороге этого Толю, – вдруг неожиданно для самого себя с ним поздоровался за руку: как взрослый.
И самое главное – ещё более неожиданное.
Я вдруг его, этого Толю, сходу в лоб спросил!
Того, который немой, который старше меня на поколение и который бывает в нашей деревне – в магазине за хлебом -- исключительно редко.
Вдруг, когда поздоровались, само по себе у меня – спросилось.
Вдруг – сходу нашлось, о чём спросить!
О его сыновьях.
Я просто кивнул головой и пальцем куда-то вверх и в сторону – вслух всё-таки произнеся: мол, как они там у тебя?
И он умилённо и восторженно сощурился. – Вмиг поняв мой вопрос. И, главное, -- моё к нему и к его сыновьям отношение.
Вытянул трубочкой губы: дескать, у-у-у! чего и спрашивать! всё хорошо!
И большой палец, торчком, выставил перед собой.
С той минуты сделались мы, разумеется, навек друзьями.
…Тут вопрос от любого, кто меня сейчас слышит, следует, да и от самого меня.
Но ты это всё к чему?
А к тому, может, что он, этот Толя, уже давно помер.
И сын его старший тоже уже умер.
А младшего я видел последний раз лет несколько назад – в автобусе, по приезду в деревню, -- так что сейчас и не знаю, жив он до сего дня или нет.
Только вот мне кажется и кажется, что я того немого Толю опять где-нибудь на дороге встречу и опять поздороваюсь с ним, и опять спрошу его о сыновьях…
Да это ты, в конце концов, – к чему?!
А к тому, что у меня такое ощущение постоянное неизбывное, будто те маленькие голубые глазки повсюду и всегда неотрывно смотрят и смотрят на меня…
Смотрят, чтоб понимать – что я сейчас делаю или о чём говорю. Или – о чём думаю, помышляю.
И чтобы – не пропустить, когда я их спрошу.
Конечно, о самом для них дорогом.
…Но и далее, далее – самое искреннее: запредельно искреннее.
Я тогда, после армии, уже учился в университете и был на каникулах.
Раньше-то, ребёнок и отрок, я того немого если и видел как-нибудь случайно, -- то пялился на него недоумённо и отчуждённо. Он же, глядя в те поры на меня, знал, конечно, чей я сыночек-сынок: родителей, по-здешнему, важных – местных, своих, школьных учителей.
Когда же теперь, уже взрослый, я где-то на деревенской пыльной и знойной улице сцепился взглядом с голубыми глазками, что с мелкими чёрными зрачками, – то вдруг вмиг ощутил в себе какую-то грозно валяющуюся на меня обязанность! -- И стал, как заколдованный, по некому, враз обретённому, плану действовать. Подошёл, впервые в жизни, к нему, к немому, пождал ему руку и задал ему тот вопрос.
Я, помню, в ту палящую минуту ощущал в себе во всём неожиданную лёгкость и задор: вполне настоящий я деревенский мужик!
Теперь же – спустя многие годы – я вспоминаю тот случай с выявившимся со временем несомненным страхом. – Со страхом!
Что меня в тот миг так неумолимо повело, что мною в то мгновение так всесильно и чётко, будто из какого-то ВНЕ, руководило?! – Именно устремиться к немому, жать ему руку, спрашивать его беспромашно именно о его сыновьях.
Это самое ВНЕ – некие магнитные влияния всей напряжённой Вселенной?
Или это ВНЕ – внутри, фантастического или истинного, меня самого?
Под этим торжественным Страхом я всю мою жизнь, оказывается, неотлучно и пребываю.

Ярославль, 14 – 18 июня 2023

(С) Кузнецов Евгений Владимирович