Финка и Тракторист. Краткая история моей семьи

Записки непутевой дочери. Лист отрывной, второй.

Финка и Тракторист. Краткая история моей семьи. И не только.


Ну, наверное начнем с начала. Это будет логично. Начнем с того, кто же мы есть. Как вообще появилась наша очень странная, но дружная, финская и не совсем семья.

И так, мой отец, он же Тракторист, как называла его мама, не финн. Высокий, кареглазый брюнет. Часто молчит и проводит время в своем кабинете. Папа — писатель, журналист, человек максимально закрытый. Разговоров с ним по душам я могу посчитать по пальцам. Бабушка (тоже не финка), говорила, что так было не всегда. Может быть, когда -нибудь удастся сесть и разговорить его, но не сейчас. Бомба: один раз, в далеком детстве, я взобралась в коньках на кровать (не спрашивайте зачем). Отец лишь покачал головой и прошел мимо. Ноль эмоций.

Моя мама, она же Финка (так называют ее в нашей семье). Мне никто не рассказывал, финка ли она на самом деле, но внешне вполне себе девочка-Суоми. Светлые волосы и голубые глаза. Я помню ее такой. Вообще, давайте сразу: мама ушла, когда мне было восемь, аккурат через год после рождения Санны и никто никогда подробно о ней ничего не рассказывал. Отец, естественно, молчал и строго наказывал не осуждать ее. Соответственно, почему они расстались — я не знаю. Бабушка (да, основной источник информации в нашей семье), говорила, что маленький ребенок, это была я, наотрез отказалась общаться с мамой и на семейном совете решили не травмировать мою психику. Не знаю, правда ли решающим оказалось слово восьмилетнего ребенка, но Финку я больше не видела. Никогда.

Почему же Финка и Тракторист? Насчет финки — понятно, а Трактористом и реже Колхозником мама называла папу за его положение и вообще характер. В то время отец еще достаточно мало зарабатывал и вообще был достаточно рассеянным. За что часто получал от мамы: нотации и вот такие прозвища. Кстати, Тракторист впоследствии стало нашим с Санной паролем и кодовым словом, когда мы говорили об отце. Конечно, папе никто об этом не рассказывал. Бабушка (да, опять она) запрещала упоминать вообще любую информацию о маме в нашей семье. Тем более при папе.

Как мы оказались в Финляндии? Город, в котором мы живем, и русский, и финский. Он лежит на самой границе и комфортно здесь и тем, и другим.Вот вам факт: после ухода Финки нашим воспитанием занялись соседи: тетя Йоханна, она же Янни, которая стала нашей второй матерю, тетушки Диана и Виви (Ди и Ви), и бум: дедушка Кетонен — отец тети Йоханны. Который вообще нам и не дедушка. Я даже не всегда вспоминаю, как его зовут. Кетонен и все. Они быстро нашли общий язык с Бабушкой и стали нашими вторыми родителями. Красная шляпа Кетонена — семейная реликвия, святыня. А как он поет. Мы замираем и с удовольствием слушаем. Но поет он, в основном, для Бабушки. Наверное, это любовь. Красиво.

Это если совсем кратко. Говорим мы и на русском, и на финском. На нем заговорила со временем и Бабушка, которая, к слову даже не совсем русская. Опустим подробности — рассказывать долго. Мне двадцать, моей сестре — тринадцать. Я — копия папы, у меня темные, длинные волосы, длинные ноги и карие глаза. И такой же страшно упрямый характер. Когда указывают, что я копия папы, отец говорит, что он не может быть настолько ужасен. Шутит, наверное. Или нет. Не важно. Да нормальная я. Временами. Когда сплю.

Санна — Финка 2.0. Такие же голубые глаза, очень красивые, как небо. Светлые волосы и милые веснушки по всему лицу. С ней отец общается еще меньше, чем со мной. ИТАР-Бабушка говорит, что она копия Финки и ему больно даже просто смотреть на нее. Конечно, сестре жутко больно от этого, и она об этом не раз говорила. Мне, не папе. Надеюсь, когда-нибудь они сблизятся. Нам всем этого очень хочется. Моя сестра растет действительно очень одинокой. Несмотря на наше внимание, на нее страшно давит отцовское отчуждение и утешение она находит в книгах. В чем, кстати преуспевает. В школе Санну считают весьма одаренной. Она действительно не по годам разумно мыслит. Наш домашний гений. Мы ее любим. Очень.

А, да, меня зовут Вика. Простите. Виктория Лехтонен. Фамилию нам дали финскую, посчитав, с ней будет комфортно. Ну и ради бога. И так, мне двадцать и скоро я уезжаю работать на север страны. Первый раз в жизни останусь без семьи, на целых шесть месяцев. И мне по действительно страшно. Как я буду с этим справляться - не знаю.

Вот с такими мыслями папин кошмар, то есть, я, добрался до стадиона «Лумийоки» и вошел на его территорию. Рев мотора, щелчок – и желтый болид пронесся мимо меня, окатив пылью и мелкой галькой. Я улыбнулась, и, приподняв с земли крохотный камешек, в шутку кинула вслед автомобилю. Галька угодила в корпус и вернулась ко мне, ударившись об штанину темных брюк. Самая быстрая карма.

На стадионе «Лумийоки» прошло наше детство: здесь, облокотившись на ржавые перила, мы наблюдали на тренировками гонщиков; делали ставки. Разумеется, не на деньги. Санна, как и любой гений, была абсолютно бедна. Бабушка говорила, что здесь, на скачках, папа встретил свою любовь. Может быть, и Финку. Может быть, и нет. От природы партизан, он не раскрывал тайн. Конечно, рассказала об этом Бабушка. И просила никому не говорить. Мы стойко держались, пока. Чужие секреты хранить тяжело, тем более, женщинам. И если я верила в стойкость Санны, то в свою – определенно нет.

Пилот выкрутил руль и развернул болид – теперь он смотрел прямо на меня. Жестом показав, что моей бесполезной жизни пришел конец, он выбрался из авто и направился ко мне.

- Ааа, в следующий раз я прокачу тебя на капоте. – Улыбнулась Эмма, снимая шлем и расстегивая сиреневый комбинезон.

Да, это была она, а не он – мой большой друг и спутник по жизни. Несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте, мы дружили на равных. Я доверяла Гонщику самое святое, а она вела меня по жизни, как Полярная звезда. Мои родители не ведали о нашей дружбе, а я практически ничего не знала об Эмме. Ни ее маму и папу, ни происхождение, ни семейного положения. Эмма, как Призрачный гонщик – возникала в момент бури, и также внезапно исчезала. Я могла жить в ее доме неделями; мы болтали ночи напролет, попивая пиво и коктейль из морошки. Самое странное, я понимала, что в случае моего отъезда мы больше никогда не встретимся. Эмма не держала телефон, принципиально. «Мой адрес знают все, кому нужно. В лишних связях я не нуждаюсь», - говорила она.

- Я слышу эту угрозу лет десять – Я расстегнула верхнюю пуговицу светлого пальто, поправила легкий, бежевый шарф и прочертила круг носком серого, осеннего сапога. Над кронами леса за стадионом выглянуло солнце.

-Кажется, у меня не осталось времени ее исполнить? – Прищурилась Эмма.

- Да, все верно. – Кивнула я. – Уезжаю, и, похоже, надолго. Работа.

- Ну, что же. В добрый путь. – Эмма потрепала светлую косичку.

Финка 3.0. Меня окружали только такие. Тетушки Ви и Ди — редчайшее исключение. Эмма напоминала персонажа финских сказок. Чисто голубые, как воды Саймы, очи; светло – русые, соломенные волосы, заплетенные в косички. Кажется, старый, верный Вяйнемейнен(главный герой фино – карельского эпоса «Калевала») точно закинул бы невод на такую женщину и догнал бы даже гоночный болид.

- Ну, скажи, что будешь скучать. – Рассмеялась я, прервав неловкое молчание.

- Да, наверное. – Пожала плечами Эмма. – Грустно, но это жизнь. Трудно сохранить кого – то навсегда. Болид, - хлопнула она по машине. – И тот выходит из строя. – Едешь на Север?

- Да. – Кивнула я. – Мне будет тебя не хватать, Эмма.

- Ох, тело – всего лишь структура. – Подмигнул гонщик. – Душа – вечна. Помни – важна скорость. Жизнь – как болид. Какую скорость выберешь – на такой и поедешь. И главное: держи машину.

- Да, но папа говорит, что спешка ни к чему. – Шмыгнула носом я. – Надо все обдумывать тщательно.

Эмма замолчала, затем оглянулась и взглянула на трибуну номер восемь – напротив нее проводили скачки. Воспоминания.

- Ну, удачи тебе, Вики. – Подняла вверх большой палец Эмма. – Не сбавляй скорость.

- Я заеду, как вернусь. – Улыбнулась я, и уже собиралась уходить со стадиона. - Эмма!

- Да?

- Сколько лет ты здесь катаешься?

- Ох, всю жизнь, а что?

- Я давно хотела спросить. Мой отец… Ты не видела его здесь? Раньше, еще до моего рождения.

Эмма улыбнулась и застегнула комбинезон.

- Трибуна восемь. – Бросила она, открыла дверь и запрыгнув в болид, завела двигатель. - Был пару раз, очень давно, с какой – то девушкой. Кстати, она до сих пор сюда ходит. – Мотор радостно взревел – Удачи, Ви! Держи скорость!

Я махнула рукой и посмотрела на трибуну. Над стадионом все еще висели тучи, солнечным лучам было крайне тяжело пробиться, но они старались. Одни падали прямо на трибуну восемь, освещая ее, как софиты.

Интересный жизненный поворот папиных женщин. Мама, тетя Йоханна, и кто – то третий. Кто же она, таинственная незнакомка? Почему они расстались? Тайна, окутанная мраком. Или это и была Финка? Дела.

- Простите! – Столкнулась я на выходе с женщиной лет 40. Из ее рук выпал сверток – из него - конверт, явно не предназначенный для отправки – без марки. – Простите. – Повторил она.

- Ничего, бывает. – Я уже собиралась оглянуться…

- Лехтонен, что ты здесь делаешь?- Удивленно воскликнул папа, возникнув из ниоткуда. А, да. Он называл меня по фамилии. Всегда. Не спрашивайте почему. Я все равно не знаю.

- Ого, у меня аналогичный вопрос! – Подняла я бровь. – Бегать собрался?

- Прыгать. Быстро в машину, у нас мало времени.

- Может, ты хотя бы…

- Давай, давай! – Папа схватил меня за руку, открыл дверь и затолкал в машину.

Я протерла запотевшее стекло. Женщина огляделась по сторонам – я будто бы слышала, как тревожно бьется ее сердце. Она нахмурилась и побрела наверх, по трибуне восемь, залитой солнечным светом.

Уже проезжая мимо стадиона, я заметила цветы: огромный букет ромашек — герберов, брошенный на лавке, у входа. Будто бы наспех. От испуга.

Я запомнила этот момент. Эту минуту. Стадион «Лумийоки», его трибуны в цвет финского флага. Эмма, сиреневый комбинезон, желтый болид. Нервный взгляд папы, уловившего мои наблюдения. Огромный букет брошенных ромашек-герберов.

И женщину, одинокую и грустную, явно ожидающего кого- то.

На залитой солнцем трибуне восемь.