Узел Гл. 8

8

«Вина пиала - не сравнится с ней,
Лукавые уста пьянят сильней.
На тыкву так же женщина похожа:
Незрелая – спела, созрев – негожа»,- самозабвенно выводит молодой круглолицый воин, отбивая такт босыми пятками о круглый борт карамюсли.

- Эй, Айчобан, тебя из медресе за такие песни выгнали? Мусульманам хмельное — харам! Аллах тебя покарает,- прервал песню круглолицего Четин-бей обширный в поясе турок, командующий карамюслей, наряженной Сиявуш-пашой сторожить Дон.
- Уже покарал, что поставил под начало лицемерного пожирателя кефали из Парги. Тебя Аллах в следующей жизни самого рыбиной сделает, твой сын тебя изловит и скормит твоим внукам,- не полез за словом в карман круглолицый певец,- а выгнали за то, что всемогущий Аллах дозволил мне родиться мужчиной.
- По-твоему непристойные песни сделали тебя мужчиной?- ехидно поинтересовался Четин-бей. Рейс гребного судёнышка на двадцать гребцов был человеком добродушным, чем команда частенько злоупотребляла.
- Мужчиной меня сделало содержимое моих шальвар и умение им пользоваться, которое очень понравилось жене кади Юсуфа!- сверкнул белыми зубами Айчобан.
Читен-бей набрал грудь воздуха, чтобы продолжить безобидное зубоскальство, которое его развлекало, но Айчобан, вдруг насторожился:
-Рейс, в воде что-то плывёт!
- Что там?- Читен-бей лёг грудью на борт.
 Едва выступая над поверхностью волн, по реке плыли плоты.


 Сегодня на Диване капудан Сиявуш-паша, да продлит Аллах его дни, поведал высокому собранию, как вероломные кяфиры оружие и снаряжение переправляют в Азовскую крепость. Неверные укладывают их на бурдюки и пускают по течению реки Дон.
 Мусульманские газии проведали об их дьявольских уловках и доложили Сиявуш-паше. По повелению капудана правоверные забили в дно реки корабельные мачты и колья, устроив запруду. Таким способом мусульманские газии выловили много имущества кяфиров и обогатились, ввергнув пожирателей свинины в уныние и печаль.
 В ту ночь все газии были счастливы; совершив полное омовение, они до утра веселились. «Даст бог, утром пойдем на приступ!» — говорили они друг другу и готовили оружие.
 От крепостных сооружений Азова остались только одна башня на берегу реки Дон, одна башня со стороны суши возле гробницы Йогуртчу-бабы, и одна башня на западной стороне. Другие башни были разбиты и разрушены до основания.


 Ко дню Петра и Павла порушили османы стены Топракова и Тошкалова городков, загнали казаков в развалины генуэзской цитадели, многих побили до смерти, ещё большее число поранили. Флот турский день и ночь Дон реку сторожит. Снаружи помочи не стало. Голод и болезни пришли в Азов. Только лисам да воронам праздник — всегда накрыт им стол обильный.
 От непрерывной пальбы османской из 129 больших ломовых пушек, мечущих двухпудовые ядра, малых тюфяков, гаковниц и фальконетов православные под землю сошли, но и тут их турка достал — почал бомбы верхним боем метать прям в ямы казацкие. Много люду православного те заряды хитрые, немецкими вымышленниками выдуманные, пожгли и поранили.

- Что грустишь, Михайлик?- спросил Юрко Гармаш толстого минёра.
 Спал с лица толстяк, глаза стали печальные, как у телёнка, коего титьки лишили.
- Эх, пан Юрко, кабы турка в нас не бомбы кидал, а гарбузы спелые, уж я бы наелся от пуза!- сказал грустный Михайлик.
- Не, лучше бы вместо гарбузов кабанчиками жареными стрелял!- встрял в разговор Тараска Заяц,- хочешь свининки, Стецко?
- Скоро сами от их зарядов огненных в поросят палёных превратимся!- рассердился на легкомысленного Тараску Юрко Гармаш.
Ухнула турская граната. В соседней яме надсадно заплакал ребёнок. Страшно завыла баба.
 Гармаш порадовался своему одиночеству — кроме Бога не кому о тебе кручиниться, ночей не спать. Пусть у Бога таких, как ты тьма тьмущая, но всемогущий он и всякому христианину готов помочь.
- А я в подкопе выспался,- по-кошачьи выгнул спину неунывающий Тараска Заяц,- когда спишь — жрать меньше хочется. Тихо там…
- В котором подкопе?- насторожился Юрко.
- Тот что под турским валом. Осману нипочём не догадаться, что я прям под им сплю,- расхохотался Заяц.


- Это вы добре, паны козаки, вымыслили,- говорил атаман Осип Петров, осматривая покои подземные, кои люди Юрко Гармаша под валом турецким выкопали,- а сколько народу сюда сойти смогут?
- Хоть тыща человек! Настоящие палаты подземные. Если надо — ещё больше сотворим!- сверкнул белыми зубами с закопчённого лица Тараска Заяц.
 Юрко усмехнулся — заважничал Заяц.
- А воздуху хватит в ваших палатах?- спросил осторожный атаман.
- Мы продухи под башни вывели. Средь битого камня бесерменам их нипочём не сыскать!- пояснил Юрко.
- Добре, добре,- широко улыбнулся атаман Петров,- выпил бы с вами горилки, заслужили вы, но лекари всю извели.
- Турку прогоним — непременно выпьем, атаман. И, не раз! Правда, Михайлик?- Юрко хлопнул рукой по широкой спине помощника.
- Выпьем, паны атаманы! Выпьем так, что чертям тошно станет!- осклабился Стецко Михайлик.
- Однако не след нам от турка под землёй только хорониться! Не пристало то чести козацкой. Коль не можем мы их силу спереди пересилить, зайдём под их таборы сзади!- предложил атаман Петров,- Григорий, как ты считаешь?
Савенко вспомнил порушенный дом, осунувшееся лицо дочки.
- Чего считать?- скрипнул зубами казак,- мне бы до нехристей тока добраться. Я бы их голыми руками давил.
- Будет тебе и твоим братьям такая возможность,- посерьёзнел лицом атаман,- поведём подкопы тайные под таборы османские…



 Потеряв в бесплодных приступах много людей, главнокомандующий Хусейн-паша решил брать Азов измором. Янычары в окопах бездействовали. Дух войска пал. Этим воспользовались неверные. Кяфиры начали совершать налеты на наши окопы и предпринимать ночные нападения, а потом укрывались под землей, где устроили себе ставку, недоступную для войск ислама.
 В искусстве копать землю кяфиры превзошли мышей. С какой бы стороны к ним не приближались с миной, они отыскивали следы нашей работы и за ночь забрасывали вырытую землю обратно.
 Их знатоки подкопного дела устраивали газиям ловушки. От тех ловушек правоверные понесли большой урон. Ходили слухи, что кяфиры плавают под водой реки Дон словно рыбы, используя для этого хорошо просмоленные и облитые варом лодки.
 Нечестивцы без страха пробирались по подземным ходам в наши таборы, проделывали отверстия в частоколах, в завалах и убивали выдвинувшихся вперед членов общины Мухаммеда.
 В войсках ислама пошли разговоры. Челеби своими ушами слышал, как янычары выказывали недовольство сераскером Хусейном, открыто говорили, что нет такого закона, чтобы держать их в окопах более сорока дней. Ещё говорили, что на подмогу кяфирам, засевшим в крепости, идёт московский король с двухсоттысячным войском. На мусульманских газиев напал страх.

 Имам поделился услышанным с гонийским агой.

 Известия о недовольстве средь янычар Вали-агу встревожили. В боях он потерял пятую часть корпуса, ещё больше людей выбыло по болезням, сопутствующих всякой войне. «Сидя в окопах, победы не добудешь,- ворочался вечерами на походном ложе Вали-ага,- разве можно вести войну таким постыдным способом? Для янычара более пристала смерть от вражеской пули, чем от кровавого поноса!»
 Гонийский ага порадовался, что в этой битве не он главнокомандующий победоносными войсками ислама.


 Мариоли захрипел. Спазм, похожий на судорогу, прошёл по потному телу турка. Под бронёй из жира вздулись и опали мощные мышцы.
 Умеряя дыхание, рейс навалился на спину Сильвио, толстые пальцы перестали терзать грудь юноши, расслабились.
 Изображая страсть, итальянец прошептал: «О, мой лев. Ты сегодня был подобен зимнему верблюду. Твой ятаган пронзил меня до сердца!» Юноша несколько раз сжал промежность, подвигал задом.
- О-о-о,- протяжно выдохнул рейс Мариоли, сотрясаясь всем телом.
Сильвио замер. В наступившей тишине стало слышно, как мошки, налетевшие в открытое окно капитанской каюты, бьются о стекло фонаря.
«Меня стошнит от запаха его пота»,- юный ливорниец старался дышать ртом. Мысли в голове были неясными и спутанными, а должны быть как алмаз - от них зависела жизнь.
«Он скоро меня бросит, или я не выдержу... Русские предлагают взорвать нашу каторгу и уйти в Азов. Руку бы отдал, чтобы освободиться, но что я буду делать в чужой стране без денег, без связей? Учить дикарей латыни?
 Если капитану станет известно о планах русских не от меня — нынешнее моё униженное положение покажется завидным! Я должен донести — всё равно кто-нибудь это сделает. Слишком многим известно о заговоре. Нужно выбрать подходящий момент...»

Рейс больно ущипнул любовника за соски, избавив от мучительных размышлений.
Сильвио по-детски ойкнул.
 Мариоли рассмеялся, хлопнул юношу по ягодицам — довольно, моя сладость, извлёк из итальянца свою ослабевшую плоть и развалился средь подушек: «Трубку!»
 Сильвио запалил табак и с поклоном подал господину. Капитан затянулся, почесал пузо, раздвинул жирные ляжки - ну, чего ждёшь?
- Капитан, на корабле заговор…- вместо ожидаемой ласки выдал юноша.
- Тут всегда заговор,- отмахнулся Мариоли.
- Русские собираются бежать в Азов,- Сильвио старался сдерживать дыхание и не смотреть на жирную тушу капитана.
- Азов скоро будет нашим!- сказал рейс Мариоли и шире раздвинул ноги.
- Я должен был тебя предупредить, повелитель.
- Считай — предупредил. Продолжай шпионить. Держи меня в курсе. А сейчас бери награду,- ухмыльнулся Мариоли.
 Юноша подавил тошноту, сделал счастливое лицо и склонился над пахнущей потом волосатой хозяйской промежностью.


 С трюмами, полными пороха, галеас рейса Мариоли стоял в гавани Балысыра. Опасаясь вражеских диверсий, Сиявуш-паша приказал хранить огненный наряд на кораблях. Средь воды гяурам до него не добраться!


- Глыбко там, Никиша, перетонем все!- ныл запорожец Игнашка Покиван, не любивший воду.
- Дыши через трубку. Ничо, как в озере за девками подглядывали не потонули, так и здеся не потонем. Вода везде одинаково мокрая,- оборвал стенания друга детства Осадчий.
- Вспомнил, когда это было,- вздохнул Покиван,- глуп я тогда был.
- Ты мало изменился. Крепи оружье как след. Хоронись под водой. Турка не девки, визжать не станут, сразу свинцову сливу меж глаз всадят. Всё дело погубим!- строжил побратима Никита.
 В ночь три десятка охотников из запорожских и донских казаков, подобравшись тайно к османскому флоту, спрятали лодки в берегу, взяли в рот полые камышовые трубки и скрылись под водой.


 Страшный грохот сбросил рейса Мариоли с ложа. Капитан схватил клинок со стены, оттолкнул бестолково мечущегося по каюте слугу, и выбежал на палубу.
 Его галеас, как лёгкая лодчонка, раскачивался волной от близкого взрыва. На месте соседнего судна горели обломки.
- Гребцов на вёсла, стрелков к бортам! Руби канаты! Уходим в море!- заорал капитан, в бессильной ярости потрясая в воздухе дорогой дамасской сталью.



 Сердце молодого ногая шерстью обросло. Стал Кубугул волком средь волков. Священная земля и вода — Ыдун Иер-Суб перестали с ним разговаривать. Стременем Кадыру стал Кубугул, волосяным арканом в его руке, быстрым соколом с его рукавицы. Назвал ногайский мурза внука Шабана братом.
 Однажды Кадыр-Берды пересказал предание, ходившее средь кочевников, своим нукерам:
«Потрясатель Вселенной спросил у нойонов:
- В чём счастье мужчины?
- Обладать лучшими охотничьими соколами, чтобы все тебе завидовали!- ответил один.
- Чтобы ездить на откормленном мерине, есть с драгоценной посуды и одеваться в хорошие одежды,- ответил другой.
Нахмурился Чингисхан.
«У соседского хана найдётся сокол лучше, драгоценная посуда не сделает еду вкуснее, одежды загрязнятся, мерин сломает ногу в тарбаганьей норе,- сказал своим нойонам великий хан,- останетесь вы ни с чем.
 Настоящее блаженство мужчины состоит в том, чтобы опрокинуть врага, заставить вопить от горя людей его юрта, заставить течь слезы и сопли по лицу и носу их. Счастье отобрать его скот. Счастье ездить на его конях. Счастье бросить в свою постель дочерей и жён его, счастье пить сладость с уст их. В этом вы должны видеть своё счастье!»- голос молодого мурзы зазвенел сталью.

 Нукеры оживились: прав Потрясатель вселенной — нет слаще чужого мяса и чужих баб.
- Помнишь, как гяурка от нас хоронилась? Мы тогда с мурзой Урдач-бием в набег ходили?- толкнул в бок приятеля Блыкай. Джептай скривился — ещё бы ему не помнить!
- Расскажи,- попросил Кубугул. Разговоры о женщинах неодолимо манили молодого ногая.
- Чего там рассказывать?- попытался увильнуть Джептай, скрывая рысьи глазки за толстыми веками.
- Давай! Давай!- подбодрили его молодые нукеры,- а то мы Блыкая попросим. В его вьюке много слов!
- Отвяжитесь, шайтаны!- рассердился Джептай.
Кадыр-Берды повёл бровью: «Расскажи. Молодым урок будет».
 Сдался Джептай, принялся рассказывать:
- Зашли мы в станицу, согнали ясырь на майдан. Урдач-бий мой десяток дворы проверить отрядил.
 Слышу - корова в стайке мычит, курень большой, и ворота целые. Выбили. Старуха толстая на нас кинулась, косматая как лесная албаслы. Я со страху от неё клычом отмахнулся, да неудачно. Застрял мой клинок, старая ведьма чуть глаза мне не выцарапала.
- А я не сробел,- вмешался в разговор Блыкай,- мне что пери, что албаслы. Смахнул ей башку… кровища!
- Новый чикмен мне уделал,- с укором сказал приятелю Джептай,- вхожу я в дом, весь в старухиной крови... Со свету темно. Но вижу — баба внутри. Думаю: «Как пальцы не облизать, коль мёд разливаешь!» Да и истосковались мы в походе. Я к ней.
А баба меня увидела — заверещала, в печь полезла, да застряла. Сама в печи, а задница снаружи... рубаха на ней новая.., но я не на рубаху глядел... заворотил ей подол...
- Роскошная жопа у той бабы была, как сейчас, помню,- вновь встрял в разговор Блыкай, -белая как сало.
- Оприходовали мы её по очереди всем десятком, из печи не вынимая. Гяурка только скулила. Пошли на второй круг - коленки у гяурки подогнулись, сползла на пол. Глядим: рожа у той бабы, что решето - вся в оспинах, и глаз с бельмом. Я не брезгливый, но будто ослиной мочи вместо кумыса выпил,- закончил рассказ Джептай под хохот товарищей.
- Не стали мы её добивать. Зачем-то Аллах сохранил ей жизнь, пусть с такой «красотой» живёт. Собрались уходить. Канбулат, который потом в Эдиле утонул,- напомнил о неудачливом соплеменнике Блыкай,- заглянул в печь. Там девка молоденькая затаилась, должно быть дочка рябой, замерла, словно суслик в норке. Вынули мы её. Красотка! Хотели по кругу пустить, но Джептай не дал…
- Урдач-бий с меня бы спросил,- отмахнулся от упрёка десятник,- мы хорошие деньги за неё в Кафе взяли…
 Наперебой нукеры принялись вспоминать где и в каких позах имели гяурских женщин. Молчал только Кадыр-Берды, искоса поглядывая, как разгорелись глаза на лице Кубугула.


 Ночью молодому ногаю снилась белотелая гяурка. Кабугул бросил её лицом вниз на войлок, заворотил платье, растолкал коленями упругие ляжки, вошёл... Гяурка обернулась. У неё было смуглое лицо Газике.


 Тайными тропами провёл Кубугул ногайский чамбул мимо кочевьев калмыцкой орды. Не гавкнула ни одна собака.
 Московский царь поставил городок у Каменного брода. Нешто гяур вообразил себя равным китайскому богдыхану, способному построить стену от моря до моря?
 Ногаи посмеялись над глупыми начинаниями русских и обошли городок волчьим оврагом. Весенний ручей смыл следы сотни коней.


 Под утро похолодало. Роса обильно мочила ноги коням. Изорванный в клочья белесый туман в потёмках ощупью поднимался от реки и медленно заползал в низины между сопками.
 Татары зажгли крытые соломой крыши погоста, прошли облавой по дворам. Выбравшихся из огня людей согнали к церкви, тех кто пытался сопротивляться, волочили на арканах. Заходились в лае собаки, ревел скот, кричали женщины, плакали дети. Сполохи огня отражались в изменчивых клоках тумана, низких облаках. Пахло дымом и кровью.
 Татары сноровисто отделили старых и увечных, отобрали от матерей младенцев. Тринадцатилетние воины вынули клинки. Нукер не должен бояться крови. Десятник Джептай помогал ставить удар и смотрел, чтобы юноши не озоровали. Не любит вечное синее небо лишней жестокости.
 Мимо, о чём-то возбуждённо переговариваясь, проскакали мурза Кадыр-Берды с саклау Кубугулом. Джептай с неприязнью проводил их взглядом — лисой прокрался новенький в сердце Кадыра. «Криво сел на коня, криво поскачет»,- подумал о любимчике мурзы Джептай, камчой замахнулся на щенков из маджарского юрта, вздумавших играть с пленными, одним движением добил толстяка, которому юнцы выпустили кишки и заставили есть их из грязи.

«Кто ревёт, как дикий осёл?»- привстал на стременах Кадыр-Берды.
 Недалеко, где-то сразу за церковью человек давился болью. Несчастный старался удержать её в себе, но боль прорывалась сквозь стиснутые зубы.
 «Там!- определил источник звуков мурза,- Алга!» Кадыр толкнул пятками круглые бока мерина. Жеребец Кубугула не захотел уступать, пошёл в пол корпуса вперёд, кося злым глазом на горбатую морду мерина.

 Рядом с усадьбой, крытой тесовой крышей, пять татарских лошадей. В воротах чёрная сука, с разваленной клычом зубастой мордой. Почуяв чужих, собака попыталась зарычать. Мурза, походя, добил зверя айбалтой. Сука вытянулась длинным телом и затихла. Вытирая секиру о шкуру, Кадыр заметил полные молоком собачьи соски.

 За воротами на плотно утоптанной земле двора комками грязи - два трупа в железных шапках. Ещё живой человек со спущенными штанами и вилами в брюхе валяется рядом. Звуки, похожие на рычание зверя, выходили из его глотки. «Блыкай»,- узнал раненого Кубугул.

 Двое татарских воинов собирались поджечь дом. Искры снопом сыпались из-под кресала, но сырая от ночной росы солома не желала гореть.
 Блыкай попытался извлечь вилы из своего живота. Вокруг раны вздулся пузырь. Вопль вырвался из зубов несчастного. Кривые ноги степняка жалко затряслись.
«Не выживет»,- определил мурза и отправил нукера вслед за чёрной сукой.
«Пусть его душа обретёт покой под покровом Аллаха»,- подумал Кубугул и поднял глаза к дымному небу. Небо равнодушно посмотрело в ответ.

- Что у вас, Касым?- спросил Кадыр-Берды у человека с огнивом.
- Откуда этот шайтан выскочил? -загнусил Касым,- меня ранил, убил Бейтимира и Алибия, пропорол брюхо Блыкаю... в доме заперлись. Но мы с Бекетом их выкурим!
- Кого «их»?- дёрнул медной щекой Кадыр.
- Гяурку с сосунком и её защитника,- забегал глазками Касым. Бекет спрятался в тень.
- Говорил, баб не трогать? Сколько навоз не суши, он всё одно воняет. Так и вы,- взъярился Кадыр-Берды,- свежее мясо увидели, спустили штаны. Сами себя стреножили. Вас перерезали, как тупых баранов.
- Он молотом,- жалко оправдался Касым.
Словно своими глазами увидел Кубугул белотелую гяурку с нежной кожей в руках Блыкая. Разгорелось его сердце от желания. Заметил это Кадыр-Берды, криво ухмыльнулся.
«Живьём возьмём. Ломайте дверь. Посмотрим, стоит ли гяурка моих нукеров»,- оскалился мурза, раздувая ноздри хищного носа.


 Колода была увесистой. Кубугул и Бекет вынесли дверь с одного удара. «За мной!»- размахивая смертоносной айбалтой, Кадыр ввалился в чёрное чрево дома. Бекет замешкался у порога. Кубугул оттолкнул нерешительного нойона и скользнул в темноту.

 Едва заметный свет мягко льётся из склянки, висящей у доски с намалёванными на ней ликами: женщина с глазами Газике держит на руках младенца. Доска вся в светлом серебре и красных каменьях, горящих словно кровь на снегу.
 Под склянкой гяурка с дитём у груди. На полу два мужских тела. Огромный голый мужик подмял под себя мурзу и душит. Кадыр-Берды хрипит. Смертельная секира степняка и молот русского, каким куют железо, лежат накрест, словно продолжают меж собой поединок, начатый их владельцами.
 Кубугул выхватил нож. «Живым бери»- прохрипел мурза. Внук Шабана навалился на русского, взял обеими руками его шею в замок, плотно сжал, коленом упёрся в позвоночник, потянул что было сил… словно бревно обнял. Кадыр уже перестал бороться, но Кубугул давил и давил, пока русский вдруг не ослаб…


- Обмочил меня,- сказал, брезгливо отряхиваясь, Кадыр-Берды, когда Кубугул вызволил его из-под русского.
Воины связали обеспамятевшего пленника и выволокли во двор. Мурза остался в доме.
Бекет и Касым меж собой воровато переглянулись. «Здоровенный как медведь. Сторожи его!»- сказали нукеры Кубугулу и скрылись за дверью.
Только тут заметил внук Шабана, как дрожат его руки. Без сил воин опустился прямо на землю. Русский заворочался. «Живучий гад»,- равнодушно подумал Кубугул и пнул пленника. На коже русского остался грязный след от гутула степняка.


 Из дверей один за другим вылетели Касым с Бекетом, словно им кто-то помог. Нукеры сделали вид, будто ничего не произошло.
«Тебя мурза зовёт»,- сказал Бекет, пряча за пазуху серебряный оклад в красных каменьях.
Поднялся на нетвёрдые ноги молодой ногай, при мысли о женщине кровь в голову ударила, в ушах зашумело. Стал Кубугул, как дверь в юрту — снаружи холодным, горячим внутри.


 Склянка на стене по-прежнему давала бледный, похожий на ночной свет. Доска с образами, лишённая оклада, валялась на полу. Гяурка была на месте.
- Возьми её, заслужил,- усмехнулся Кадыр,- щенка убей.
Мурза подобрал с пола айболту и вышел из дома.

 Занимался рассвет. В воротах голодные щенки пытались сосать мёртвую суку.