Это знает моя свобода

Ранним утром в кафе, несмотря на начавшийся уже рабочий день, было довольно много посетителей.
Почти половина столиков занята разношёрстной публикой.
Впрочем, как и всегда. Заведение хоть и распологалось на окраине города, но до станции метро минут десять ходьбы неспешным шагом.
Щекастый папаша с таким же щекастым мальцом лет двенадцати уплетали котлеты по-киевски с гарниром, бодрые бабка и дедка хлебали суп алюминиевыми ложками, держа в руках вертикально, словно гранаты, прямоугольники чёрного хлеба, три дамочки средних лет с салатами, группа старшелассников, трескающая пирожки и галдящая басом на всё кафе так, что звук отскакивает от стен, будто в пинг-понге, не иначе как прогуливающая первый урок, семья с маленьким ребёнком, мальчиком, пара работяг, какой-то командированный в серой шляпе, такого же цвета костюме, держащий на коленях, не отрываясь от приёма пищи, потасканный чемодан с затёртой ручкой, перевязанной изолентой, сменившей свой цвет от времени с синего на почти чёрный, тощенький интеллигент с усиками, одиноко сидящий за дальним столиком и тоскливо гоняющий по жирной тарелке макароны в подливе из печёнки.

И эти двое. Щуплый парень в очках и плотная девица с копной длинных рыжих волос.
Обоим лет по двадцать. Оба в помятой, будно в ней спали всю ночь, одежде, нечёсанные несвежие патлы пропахли табаком, ногти грязные и неухоженные.
На нём бежевый плащ с кушаком, под плащом белая футболка, потёртые джинсы и кеды.
На ней тёмно-коричневая ветровка, варёные широкие джинсы и разношенные кроссовки.
Леонид Сергеевич Мамонтов, сидящий напротив них, ещё раз бросил взгляд на неприятную парочку.
Заказали один стакан какао на двоих, воровато оглядываются по сторонам.
У обоих на руках какие-то кожаные шнурки, никак не вяжущиеся с окружающей действительностью.
Так и веет тунеядством, праздношатанием и отверганием устоев.
Леонид Сергеевич, недавно вышедший на пенсию с вредного предприятия, полгода назад овдовел и позволял себе время от времени окунаться в большое скопление народа, чтоб развеять тёмное тоскливое облако тоскливых будней.
Тоскливых и одиноких, как захолустный маяк посреди запущенного острова.
Эти двое ранее уже попадались ему на глаза прямо здесь же, даже за тем самым столиком.
И он знал что будет дальше, ибо был свидетелем их безобразного поведения в прошлый раз.
Ну так и есть — дождавшись, когда щекастые папа с сыном бросят свой завтрак недоеденным и выйдут наружу, патлатые устремились к их столику, присели и жадно набросились на оставленную еду.
Мамонтов вспомнил как в прошлый раз они проделали тоже самое, а это ухарь похожий на близорукого Иисуса, выпалил своей спутнице: — Доесть за ребёнком — не западло.
В жидких усиках и бороде парня застряли мелкие крошки.
Щёки, давящейся котлетой девушки, порозовели.
Хоть бы накрасилась — подумал пенсионер и тяжко вздохнул.
Ну, что за молодёжь? Голливудщина, не дать, не взять.
В голове не укладывалось как это вообще возможно в нашей стране.
Если нечего есть, найди работу, зачем же так позориться?
Все дороги перед тобой открыты — учись, работай, да хоть космос осваивай.
Вот раньше все стремились стать великими учёными, знаменитыми спортсменами, стойкими полярниками, отважными путешественниками, лётчиками, космонавтами, геологами.
А сейчас? Им только на гитарках своих тренькать и портвейн дешёвый хлестать до посинения.
Какая тут работа?
Ещё и шариковой ручкой что-то на столике калякают.
Никогда таким, как они, не стать всенародно любимыми кумирами, перевернувшими сознание целого поколения и врезавшимися в сердца на всю жизнь, никогда и никто не будет на них равняться или вешать у себя на стене их портрет, как мы вешали в своё время портреты Гагарина, никогда их именами ничего не назовут, никто не внесёт их в энциклопедии и к могилам после смерти никто ходить не будет.
Бесполезные существа, рождённые в великой державе, но идущие вразрез с ней.
Рыжая и Иисус тем временем пересели на другое место с остатками чужой еды.
Мамонтов испытал настоящий стыд за людей, годящихся ему во внуки и чуть было не открыл рот, чтобы присовестить мозоливших ему глаза паразитов, но слова застыли у него на языке, так и не прозвучав.
Да какое, в конце концов, дело до этих отбросов общества, этих маргиналов, этих деклассированных элементов?
Бесполезно. Не маленькие, скатились, так скатились.
Да, дожили. Что будет, если никто завтра на заводы не выйдет?

Пока он сокрушался и еле слышно вздыхал, нечёсанные встали и, минуя прилавок, вышли через стеклянные двери с ручками из массивных дюралевых крыльев, на душную улицу.
Парень достал из кармана сигарету, девушка подожгла её кончик спичкой и они начали, попеременно затягиваясь, смолить, не отходя от витринных, во всю стену, окон кафе.
Умрут — о таких никто и не вспомнит, — мелькнуло в голове пожилого мужчины.
Леонид Сергеевич поднялся со своего места и направляясь к выходу, ненароком бросив взор на последний столик, за которым восседали прожигатели жизни, сумел разглядеть неровные буквы, выведенные шариковой ручкой.
«ЕЛ ЯД» было написано вдоль канта.
Вот что в этих головах? Кто ещё ел яд? И почему именно яд?
Между нами всего одно поколение, а такое впечатление, что пропасть, длиной в вечность.

Пенсионер оказался на проспекте, ведущем к его дому и он медленно побрёл туда, намереваясь купить по дороге газету в киоске с облупившейся краской, не оглядываясь на поедателей яда за своей спиной, о чём-то оживлённо спорящих.
—Давай назовём «Летний Дягиль»? — раздался голос девушки, довольно приятный.
Который он не услышит больше никогда.
По радио в кафе бодрый дядька с заметным южным гэканьем задорно вещал о том, что всем нужно начинать меняться прежде всего с себя.
Вдовец неспешно шёл, вдыхая пьянящий запах сирени вдоль тротуара.
Впереди у него и у страны были прекрасные десятилетия спокойной и стабильной жизни, долгой и счастливой жизни, наполненной уверенностью в завтрашнем дне и свободой.
Это он знал точно.