14/01/2013
Мирослав Авсень.
Драгуны
(роман)
Часть 2-я.
Турецкая война.
Глава 4-я.
Х Х Х
Вскоре, русский корпус выступил из-под Карса, и двинулся вперёд, на Арзерумское направление. Шли обычным маршем вспоминая зимние невзгоды, болезни и прочие неудобства вынужденного зимнего выхода.
- Похоже, на Каталаны движемся! – предположил бравый Червонец, махнув плетью вперёд, туда, где показались знакомые с прошлого года пейзажи, там русские остановились на завоёванных рубежах.
- Катанлы, грамотей! – усмехнувшись поправил его капитан Ладога, язвительно глядя на денщика, и следом поправил – Каталаны во Франции, запомни, умник!
- Один чёрт! – вяло отмахнулся денщик, а спокойный и размеренный ординарец Есаулов, молча любовался красотой ландшафта, вопросы топонимики его заботили мало. Предчувствие не обмануло денщика, корпус остановился именно близ Катанлы, и внутри оных, (кому посчастливилось) Впереди селения уже виднелись мрачные и зловещие вершины Саганлугских гор, шумевшие хвойными лесами, скрывающими основные силы неприятеля.
Большая дорога из Карса на Арзерум, расходилась надвое близ Катанлы, и забегала на Саганлугский хребет двумя ветками, идущими друг от друга на расстоянии от трёх до 12-ти вёрст. Левая проходила через Милидюз на Меджингерт, а правая, на Каинлы и Зевинский замок. Спускаясь с гор и доходя до Аракса, обе дороги сплетались друг с другом, и подле Керпи-Кева, выходили на Арзерумский путь. Меджингертская дорога имела преимущество перед Зевинской тем, что была короче, но Зевинская считалась удобнее и легче для проезда, хотя обе проходили через густые леса, и пересекались множественными оврагами.
Турецкая армия, которую вёл теперь новый сераскер Гаджи-Салех, поджидала русских близ Гассан-Кала, по ту сторону гор, а корпус Гагки-паши в 20 тысяч человек, нацеленный на Медженгертскую дорогу, находился близ Миллидюза, на уступах Саганлугских гор. По донесениям лазутчиков, дорога на Каинлы и Зевин оставалась свободной, видимо сераскер хотел вынудить Паскевича двигаться по этой дороге, и бросив корпус Гагки-паши на русские тылы, запереть Паскевича в теснинах гор, где просто-напросто негде будет развернуться. Турки пребывали в абсолютной уверенности что на вершинах Саганлуга, русская армия найдёт свою погибель. Паскевич никогда не относился к противнику легкомысленно и предвзято: а посему, трезво оценивая силы сторон, он разослал разведчиков во всех направлениях, а сам засел за карты и бумаги. Донесения лазутчиков и его собственные предположения, помогли командующему разгадать замыслы неприятеля и принять контрмеры. Паскевич решился идти именно по Зевинской дороге, в тыл Миллидюза, разбить Гагки-пашу, и устремиться на самого сераскера, который ни при каком раскладе, уже не смог бы подойти на помощь своему авангарду. При всём при том, план этот был весьма смелый, и в случае неудачи мог привести русские войска в полное безнадежье. Однако иного выхода не было.
Основная задача русского штаба состояла в том, чтобы скрыть от противника этот манёвр, и заставить Гагки-пашу думать, что основная атака, будет проведена на него именно с Меджингерской дороги, а не с Зевинской. Но Паскевич не был бы самим собой, если б не придумал как это сделать. В пять часов вечера, 13-го июня, весь действующий корпус вышел налегке с одними лишь полковыми обозами. Херсонский гренадерский полк с казачьей бригадой под командованием генерала Бурцева, пошёл влево, на Меджингерт, а прочие войска остались в лощине, чтобы в ночи, когда туманы обволокут окрестности, скрытно перейти на Зевинскую дорогу, и затаиться на фланге противника. Это решение довели до старших офицеров с тем условием, чтобы они, оповестили своих солдат лишь в последнюю минуту, дабы избежать утечки сведений.
- Решение верное, господа, - одобрительно заметил Ладога, сидя со старыми приятелями на обочине дороги под могучими соснами – объегорим османов, да и вырастем у них под носом как из-под земли, главное, чтоб никакой дурак, чем-нибудь дело не испортил!..
- Уже не испортит, турок недоверчив стал до наших перебезчиков, - уверенно сказал Кривопляс, грызя яблоко – вон, под Ахалцыхом два фельдфебеля-изменника перешли к ним перед самым штурмом, и они запытали их до изувечивания…
- Господа, а верно ли говорят, что при выходе из Катанлы, в наш полк приехал поэт Пушкин, и остановился у своего старого приятеля, нашего Раевского? – слегка удивлённо спросил Балаховский, поигрывая в пальцах хрустящей карточной колодой.
- Это который? – решив по своему обыкновению подтрунить над приятелем, деловито переспросил Ладога, прямо поглядев на невезучего игрока – Я, знаю одного Пушкина в нашем полку, Львом звать. Знаменитый гуляка и поглощатель всякого рода вина, на дух не переносящий по слухам воду, ни в каком виде. Лёва Пушкин иногда и ко мне бывает, и у Кахи винище выжирает (князь довольно улыбнулся) и у Ландграфа уроки эстетства берёт, (Готлиб положа руку к сердцу, картинно поклонился) у Бебутова гитару арендует провинциальных дурочек веселить… Правда по службе своей адъютантской, часто носиться в разъездах, посему и в нашей палатке народов, заседает редко…
- Чего? – на секунду стушевался Балаховский, и чуть встряхнувшись пояснил – Да нет, не Лев, братец его, сочинитель Александр! Стихи его на всю империю гремят!
- Ну, положим слышали, что с того? – спокойно ответив, переспросил Бебутов – У нас в Персидскую компанию, тоже не простой сочинитель в армии был, даже покомандовать успел и крови персам изрядно пустил… Денис Давыдов, поэт-гусар, партизан в Отечественную, и вообще большой талант по части как пером поскрипеть, так и саблей помахать. Нас сочинителями не удивишь…
- Да ну вас! Такой человек в полку, стихи наверняка про все эти дела напишет, может даже из нас кого в своих виршах обессмертит! – пристыдил товарищей Балаховский, на что Кривопляс, чуть торжественно, с театральным акцентом ответил приятелю.
- Мы, недостойны Евгений, пера сего великого человека, но вот ты брат-прапорщик, наверняка удостоишься чести вдохновить Альсан Сергеича на рождение кавказской поэмы «Евгений Храбрый!»
Компания разом грохнула со смеха, а прапорщик, окрестив всех «дураками неумными» спрятал карты, и встав с камня растворился во мраке. Драгуны наскоро перекусили, и здесь пришёл приказ немедленно выступать.
- Ну-с, друзья мои, по эскадронам! – бодро скомандовал Ладога, поднимаясь с камня, и свистом подзывая денщика (Червонец вынырнул из мрака словно призрак, но с трубкой в зубах) Есаулов просто присутствовал рядом, и в четверть часа всё русское войско выступило в свой «коварный» поход. Шли ускоренным маршем под строжайшим приказом не курить. Офицеры так прямо и предупреждали солдат.
- Кто закурит, дам в морду без второго слова! Кому невмоготу, жуйте табак, всё! «Старики» приглядывайте за молодняком, головы дурные, могут и втихоря закурить!
- Не извольте беспокоиться ваше благородие, присмотрим! – следовал уверенный ответ. Когда плоховатая, но всё же дорога заканчивалась, и войска, освещённые волшебной восточной луной и чудесными созвездиями, меж которыми казалось летают дэвы и джины, упёрлись в горный подъём, дело пошло хуже.
Горный перевал оказался весьма труден: пушки, запряжённые лошадиными парами, для большего успеха азартно подталкивали солдаты, подбадривая себя хриплыми свистящими возгласами «Навались мужики! Навались! Лошадка она скотина добрая, но без подмоги херовато ей, навались!»
И скрипя колёсам, неуклюже заезжая на камни, многие из которых, ушлые солдаты, вытаскивая из-под ободов отбрасывали в сторону, и густо сплюнув, шли дальше помогая артиллерии. Кавалерия тоже двигалась не быстро, но низкорослые мохнатые лошадки местных пород привыкшие ходить по камням, не создавали своим хозяевам особых хлопот. Чуть хуже обстояло дело в уланских частях, ездивших на породистых, тонконогих конях европейских пород, и им, уланам, зачастую приходилось вести своих четвероногих друзей в поводу, отбрасывая ногами камни, или прося пехоту убирать с пути тяжеловатые валуны. Пройдя перевал, корпус спустился в скрытую, поросшую густым лесом лощину, держа оружие наизготовку.
- Поймать бы в такой лощине вражий отряд, тысяч в семь-восемь, да вырубить начисто, заперев завалами! – мечтательно проговорил Воронец, подъехавший ближе к Ладоге.
- Да, Лёшка, место для засады здесь идеальное, только турки об этом не знают! – повернув голову ответил ему Георгий Гвидоныч. Наконец, солдаты из авангарда доложили, что они, уже приблизились к лесистым предгорьям Саганлуга. Слегка посовещавшись, Паскевич приказал казачьему генералу Сергееву выйти со своей бригадой вперёд, и проверить что там видно и слышно.
- Ну вот ребятки, покуда казачки местность нюхают, можно и отдохнуть малость! – бросил своим Ладога, и драгуны полезли из сёдел, и кто присев, а кто и прилёг, стали дожидаться результатов казачьего поиска. В такой темени среди леса, они порядком потеряли счёт времени, но скоро, подобно дуновению ветерка, по их рядам пролетело известие что генерал Сергеев прислал вестовых с известием что со стороны Меджингерта слышна сильная перестрелка.
- Ну, ребята, знать Бурцев наш заварил кашу с османами, завертелось дело, по коням! – быстро вскакивая с места проговорил Ладога, и птицей взлетев в седло, натянул поводья.
- Нижегородцам с шестью орудиями немедля выступать к Меджингерту! – выпалил единым духом прискакавший один из адьютантов Паскевича, и тотчас же спешно развернув коня, отбыл обратно.
- Ну, вот и наш черёд пришёл, а то всё в загонщиках да в застрельщиках! – азартно выкрикнул подбоченившийся князь Баградзе, а Ладога, оглядев своих новобранцев, самым серьёзным голосом заметил им.
- Ну, соколики желторотые, скоро первый бой! Деритесь как учил, рубитесь злее, крутитесь в сёдлах проворнее, и большинство из вас этот бой переживут! И не робеть! турок сразу по вашим зенкам трусость увидит, и со страшной рожей на вас ринется да башку и срубит! Уж чем так её терять, лучше в сече! Всё, помогай вам бог ребята, и крепкие руки!..
Полк, не теряя времени выступил в указанном направлении. Очень скоро драгуны повстречали казачий пикет, и вместе с ним дошли до всей бригады Сергеева.
- Вон, дорога в горы ребята, но уж больно не удобна, узким ущельем идти придётся! – рассказали драгунам казаки, и нижегородцы, быстро перестроившись походным порядком, начали подъём вслед за казаками, помогая артиллеристам тащить и перетаскивать орудия, да внимательно следить за обозом, дабы не одна телега не вышла из строя, на таком непростом пути. Очень скоро русские части вошли в дикий лесной массив каменистого ущелья, шумевшего мачтами вековых сосен. Чем выше поднимались драгуны, тем холоднее становилось, воздух делался сырее, и солдаты стали накидывать бурки да шинели, простывать не хотелось никому…
Меж деревьями забелели небольшие груды нерастаявшего снега, тьма и холод накрывали двигавшиеся войска, привычные, впрочем, к подобного рода перепадам природных стихий. По рядам нижегородцев прогудело известие что поэт Пушкин, где-то тут, в их рядах. Офицеры завертели головами во все стороны, надеясь распознать в ближайшем соседе столичную знаменитость. Но в такой тьме мало кого можно было рассмотреть. И только чуть позже, стало известно что сами драгуны, в гуще которых он ехал в бурке и цилиндре, то ли в шутку, то ли в серьёз, говорили ему: «Смотри брат, держись, как раз картечью хватят» Но предположения русского командования оправдались вполне: турки, отвлечённые от этого направления действиями генерала Бурцева, не помышляли не то что о засадах в этом ущелье, но даже простых пикетов и разъездов тут не оставили…
Отряд благополучно миновал опасное ущелье, и ненадолго остановился перед Саганлугами, вглядываясь в их мрачные очертания.
- А что Лёшка, не был ли ты со своим взводом, в сих райских пенатах? – обратился к Воронцу Ладога, чуть толкнув того локтем.
- Не, тут не бывал, а то бы запомнил, не, не были! - отрывисто ответил поручик, после чего, по переданной по цепи команде, полк двинулся дальше. На высоты Саганлуга поднимались не без трудов: кто-то из всадников въезжал верхом, но большинство спешившись, вели или даже тащили коней в этакой темени, стараясь не попасть в выбоины и не налететь на каменья. Пушки тоже катили-тащили по большей части на руках, рыча от натуги и матов, скользя в рыхлом, чахоточном снеге. Одни тянули артиллерийских лошадей за поводья, а другие страховали пушки по бокам, не позволяя им опрокидываться, да в шесть глаз следя за зарядными ящиками, чтоб ни один не сорвался вниз со склонов. Обоз тоже затягивали наверх, где с молитвой, а где и с бранью, временами помогая застрявшим колёсам длинными слегами как рычагами вытаскивая их из ям или через неподвижные шапки валунов, сидевших в земле по самые плечи… Так, со всеми потугами, отряд и стал на высотах Саганлугских, всего лишь в десяти верстах от вражеского лагеря.
Только здесь, люди смогли немного передохнуть, выпустить пар, слегка закусить сухарями, заедая их то снегом из-под ног, а то и запивая глотком-другим, дозволенных офицерами водки или вина, вглядываясь в непроницаемую пока тьму, смешанную с унылой мглой, и тоскливыми туманами, печально расстилавшимися над вершинами заснеженных гор и остроконечных шапок столетних сосен. Там, за этими преградами, уже грохотала грандиозная стрельба, но пока ещё не сражение!
- Да, заварил наш чёртушка-Бурцев аджику с красным перцем и хреном туркам, то-то ещё будет! - хмыкнул Ладога, раскуривая трубку, кои теперь уже дозволяли затягивать кто пожелает, смысла скрываться уже не было…
… Скоро, по направлению выстрелов, драгуны заключили что бойцы Бурцева отступают, и это серьёзно встревожило генерала Сергеева. А между тем, много ранее, отряд Бурцева встал на ночлег в 15-ти верстах от лагеря турок, приказавши развести на обширной территории множество костров, изображая подле них бурную жизнь походного лагеря. Зарево от этого «аутодофе» внезапно вспыхнувшее посреди мрака и осветившее широки полукругом вершины мрачных соседних гор, не на шутку встревожило и озадачило турок. Пока снующие у костров солдаты отвлекали османов, казаки и конно-мусульманский полк посланные Бурцевым, пробрались сквозь дремучие дебри к самым аванпостам противника, и устроили там большой переполох. От поднявшейся беспорядочной пальбы, вся турецкая конница с воем и криком ринулась отражать ночное нападение русских, и нашим пришлось с боем отступать под натиском превосходящих сил противника. Пять тысяч турок наседали им на пятки, а заря меж тем. уже медленно будила восток, начинало светать.
Дабы подкрепить свои отходящие отряды, Бурцев двинул им на встречу все резервы, весь свой кулак. И вот только лишь его отряд достиг опушки леса, как вдруг, словно по неведомому волшебству, все высоты, находившиеся правее турецкого лагеря, ожили, зачернев русской кавалерией: то был корпус Паскевича оседлавший Саганлуг…
Когда стало ясно что Бурцев отступает, Сергеев послал к Командующему вестового с соответствующим донесением, а сам приказал своей бригаде и Нижегородскому полку выдвинуться на самые крайние высоты, откуда стал виден как солдатики на полу, весь лагерь Гагки-паши.
Солнце уже совершенно показалось, и как бы зависло над горами, осветив всё и вся. Турецкий лагерь загудел и заметался словно пчелиный улей: турки наконец разглядели русскую конницу. Они совсем не то что не ожидали их с этой стороны, а даже не помышляя об этом, казалось потеряли голову: в лагере вспыхнула суматоха, пехота толкая и пихая друг друга, стала в ружьё, но не сообразив что надобно предпринять, безо всякой цели принялась двигаться туда-сюда, очевидно ожидая русской атаки.
Вся турецкая конница, действовавшая против Бурцева, опрометью ломанулась теперь обратно, и принялась выстраиваться против Зевинской дороги. Со всех высот, русские всадники дабы подзадорить турок, начали вздыбливать коней, вызывающе помахивать шашками, да посвистывать и всяческими криками задирать османов. И тут, среди драгун уже явственно появился Александр Пушкин, с восхищением наблюдавший за поразительной картиной метания турецкой армии. На него сразу же обратили внимание, но испытывали скорее уважение и гордость за присутствие в их рядах такой знаменитости, которую впрочем надлежало ещё и охранять, да следить чтоб она не отколола какой-либо номер; Александр Сергеич уже прогремели своей экстравагантностью и храбростью.
- Заметались османы как кобель в чужих сенях, вона как шарахаются из стороны в сторону, думают небось, как им теперь поступать, и что решать? – усмехнувшись проговорил развеселившейся Червонец, махнувший плетью в сторону низины, где метались турецкие пехотинцы, и тревожно бурлили всадники, поворачивая коней во все стороны.
- Скоро брат мы зададим им таких трензелей, что всем шайтанам в аду, сутки чихаться будет! – посулил ему капитан Ладога, а подъехавший от своего эскадрона капитан Баградзе, нетерпеливо заметил.
- Только бы вовремя ударить Жора, только бы вовремя ударить! Не дать им псам поганым, в себя прийти, а то и на сераскера обрушиться! Рассчитаться за ахалцыхских христиан поголовно вырезанных, за всё разом!!!
- Ударим Кахи, ударим и рассчитаемся разом за всё! – успокоил друга Ладога.
В начале 9-го часа утра, на высоты приехал Паскевич, оглядел всё, и с небольшим отрядом отправился на рекогносцировку, а остальные остались в ожидании результатов.
- Чего ждём? Бить же надо, атаковать! – понеслось по конным рядам – Самое ж время ударить, братцы!
И только Пушкин что-то торопливо записывал в свой путевой альбом, не обращая внимание на бурлящее беспокойство. Наконец вернулся командующий, и к изумлению всего отряда, приказал возвращаться в лагерь.
- Как в лагерь?! Зачем?! Что же опять происходит?! – вспылил Кривопляс, Воронец матерно выругался, Ладога, сжав зубы и вперив свой волчий взгляд в никуда, молча развернул коня (Червонец и Есаулов так же молча последовали за ним) Баградзе, хрипло прорычав чего-то по-грузински, поехал к своему эскадрону.
Приказ Паскевича выполняли молча, думая про себя что теперь турки ободряться, и наваляться на отряд Бурцева всей силой, и неизвестно, устоит ли он? Уставшие от постоянных переходов, войска нуждались в отдыхе. В эту ночь, они оставили позади себя 39-ть вёрст, с двумя недолгими привалами. Трудные горные дороги и необычайно тёмная, буквально сажевая ночь, вынуждала авангард иногда зажигать небольшие маяковые костры, дабы следовавшие за ними войска не сбились с пути.
Однако отдохнуть не вышло. В два часа дня, когда солдаты только успели отобедать, османы неожиданно атаковали русские аванпосты и захватили высоту, с которой хорошо просматривался весь русский лагерь. Командовал этими войсками сам Гагки-паша. Но, картина представшая его глазам, оказалась для турецкого командующего малоприятной: оба берега горной реки Инджа-Су, белели русскими палатками, а переливающиеся лучи солнца, ярко играли на стволах ружей поставленных в козлы, да на медных орудиях артиллерии. А чуть дальше, внизу, в зелёной чаще густого кустарника, чётко чернели коновязи драгунского полка, а ещё чуть дальше раскинулся яркими красками бивуак иррегулярной кавалерии. Перед взорами Гагки-паши, открылся весь русский корпус, перекрывший ему сообщение с его сераскером. В русском стане сразу же ударили тревогу.
- По ко-о-ня-а-а-м!!! - раздалась зычная команда в драгунском полку, и через несколько минут вся бригада Раевского во главе с ним самим, понеслась в атаку, дабы подкрепить сбитые неприятелем аванпосты. Но турки, после короткого сражения отступили обратно за горы, и русские аванпосты вновь заняли свои места.
Это скоротечное сражение, оказалось примечательно одним случаем, запомнившимся нижегородцам на долгие годы. Когда драгуны дивизион за дивизионом ринулись в атаку, состоявший под их опекой сочинитель господин Пушкин, вылетел из лагеря в паре с майором Семечивым командиром 5-го эскадрона, дабы обозреть новую для себя картину перестрелки, и в конечном итоге, зачарованный зрелищем конного боя, не смог остаться сторонним наблюдателем. Подхватив торчащую из земли пику убитого пулей казака, поэт, издавши боевой клич, ринулся в атаку туда, где кипела отчаянная рубка. Капитан Ладога свалив своего третьего противника, оказался на какое-то время оттёрт в сторону, и развернув коня на месте не выпуская шашки из рук, стал свидетелем как раз того момента, когда господин сочинитель вырвав из земли пику и взяв её на перевес, с криком ринулся вперёд. Глаза у Георгия Гвидоныча в один момент едва не вылезли из глазниц и загорелись паническим огнём: одна мысль что персона, порученная им для охраны, потеряет свою талантливую голову не за понюшку табаку, пронзила лихого капитана потоком электричества. В одну секунду проорав «Есаулов, Червонец за мно-о-й!!!» ринулся на выручку, матеря про себя на все лады и ноты гениальных пиитов, как таковой вид человечества. Ординарец и денщик хотя и нечётко расслышали его команду среди пальбы и звона рубящейся меж собой стали, но интуитивно понеслись за командиром, врубившись в общую свалку сразу за капитаном, что уже на пару с майором Семичевым, крестил своей шашкой на право и лево лезущих турок, защищая Пушкина с его сверкающей жалом пикой, и стараясь оттереть и вырвать его из рукопашной схватки. Адъютант майора, подлетевший пятью секундами позже, из мушкетона заряженного горстью пистолетных пуль, с нескольких шагов жахнувши из него по неприятелям, поверг с сёдел под копыта ретивых коней, трёх турецких всадников. И только в этот момент, Ладога с ординарцем и денщиком, разом пробили брешь в неприятельской линии, оттерев турок шагов на семь, и улучивший минутку Семичев, схватив за поводья коня Александра Сергеича, рванул его за собой с такой силой, что солнце русской поэзии едва не вылетело из седла. Не давая не пришедшему ещё в себя от такого азарта схватки Пушкину времени опомниться, Семичев, отскакав с ним в сторону, что-то бурно принялся ему объяснять, энергично потрясая левой, свободной от шашки рукой. Свидетели, стоявшие чуть поодаль, слышали сквозь грохот боя лишь клочки отдельных фраз, но судя по мимике майора, речь его, изобиловала словами, не переводимыми на популярный в то время, французский язык.
Турки, не выдержали удара русской конницы, да очевидно и не стремились к большому сражению, а посему поспешно отступили за горы, и как уже говорилось выше, русские аванпосты вновь заняли свои позиции.
- Ф-ф-у-у-х твою мать! – выпуская из груди вздох облегчения, одним махом выдал капитан Ладога, когда его эскадрон в числе прочих, возвращался в лагерь – Мало мне рекрутов заботой отеческой окружать, так ещё поэт, етить его в оглоблю, на голову свалился!.. Ведь чудом от турок отбили, хорошо я отскочил вовремя от той свалки, да увидал сего пикадора в цилиндре!.. Вот где есть братец их, Лев Сергеич, а? Чего бы ему, дорогого родственника не попасти?
- Да, господин Пушкин в атаке под улана, это весьма впечатляющее зрелище, и, пожалуй, стоило мне пары минут небольшого волнения! – подал задумчивый голос, непроницаемый Есаулов, спокойно покачивавшийся в седле – Однако наш полк постигло бы гораздо более внушительное волнение, если б его почтила своим посещением, прима Большого Театра, и в костюме-амазонке, ринулась бы с героическим визгом в атаку… Вот тогда пожалуй, нашему брату пришлось бы вовсе позабыть об этикете по отношению к неприятелю, что непременно бы и огорчило приму, услышь она все глаголы и существительные, взметнувшиеся в высь в минуты ея спасения!
Червонец, схватившись за живот согнулся пополам от хохота, а Ладога лишь непроизвольно посветлев лицом и приподнявши правую бровь, коротко бросил.
- Пожалуй да, затруднения бы возникли…
Далее, капитан поинтересовался у денщика насчёт потерь в эскадроне, и услышал, что убито двое.
- Из рекрутов? – быстро переспросил капитан.
- Так точно…
- Трупы видел?
- Видал, один зарублен, другой застрелен, но, - ефрейтор сделал особое ударение на этом слове – у обоих шашки в крови!
- Ну и то слава богу, - тихо проговорил Ладога, поглядев перед собой – хоть не задаром головы положили… Ты, вот что, Назар – Ладога обернулся к денщику – узнай, как наши рекруты, ныне в бою дрались, и от меня им скажи: что это ещё не сражение было, а так, стычка на аванпостах, разминка. Вот когда на нас тысячные орды турок хлынут, тогда уж настоящее дело будет. Пусть там не расслабляются себе, и не воображают лишнего. Но с первым боевым крещением поздравь искренне!..
- Слушаюсь, Георгий Гвидоныч! – козырнул денщик, и развернув лошадь, поехал чуть назад, туда, где покачивались в сёдлах балабонившие без умолку рекруты, горячо обсуждая меж собой, минувшую баталию. Драгуны вновь разошлись- разлеглись на отдых, кроме тех, кто стал в дозоры, но оружие далеко от себя не откладывали. Кто-то дремал, другие сбившись в кружок резались в картишки, так же и офицеры: одни расползлись по палаткам, другие улеглись под телеги на разостланные бурки, третьи, расселись под камышовыми и соломенными навесами за дощатые столики, и треща картами принялись метать банчик, послав денщиков за дежурными порциями вина. Но отдохнуть толком довелось не всем. В лагерь приволокли троих пленных турок, один из которых, на допросе открылся русским под большим секретом, что в восьми верстах от их лагеря, пасётся большое стадо, и его легко можно отбить и угнать, ибо там слабая охрана. По лагерю тотчас же зашумело-загудело что предстоит предприятие, и сидевший за карточным столом Ладога, повернув голову в сторону суеты, тоскливо протянул.
- Бляха ты ременная, неужели опять нас пошлют, а?
- Да не должны, скот отбивать это казачья работа, они это лучше всех умеют! – ответил Кахи, осторожно рассматривая свои карты.
- А запросто могут нас послать, чего начальству стоит, нам такую радость устроить? – задумчиво шевельнувши бровями проговорил Воронец, легко бросая в банк несколько серебряков, отвечая на повышение ставок.
- Штабс-капитана Остен-Сакена к командующему! – прогремел зычный голос адьютанта, пронесшегося по лагерю на коне.
- Ого, кажись второго барона нашего в оборот взяли! – проводив взглядом адьютанта, предположил подпоручик Кривопляс, лениво шлёпая картой о стол.
- Да уж, наш барон Ландграф, чином не вышел, повезло курилке! – хмыкнул Ладога, на что сам барон, прикрывши глаза и пожав плечами, философски изрёк.
- Баронство Остен-Сакена, гораздо баронестее моего, отсюда и такая честь господа!
Игроки добродушно хохотнули, но игру продолжали уже не так внимательно, ожидая чем кончиться дело. А кончилось оно тем, что Остен-Сакена направили туда с двумя сотнями линейных казаков. Спустя время, отряд вернулся обратно в весьма взвинченном состоянии, а сам барон с бледным и осунувшимся лицом, светил свежей повязкой на ноге, с кровавым пятном. Ни единой головы скота казаки за собой не привели, и как выяснилось тут же, скота там совсем не было никакого, зато ждала сильная турецкая засада, из которой казаки хотя и с уроном, но вырвались, а Остен-Сакена клюнула в ногу пуля.
- Н-да-с, сходили называется за говядинкой! – сплюнув в сторону, негодующе заметил Воронец, и сбросил карты – Я, пас, господа!..
Раненого барона доставили в лазарет, а казаки, не особенно отвечая на расспросы, отъехали к своей бригаде. Угасающий под покровами вечера день, уже не обещал никаких происшествий…
Х Х Х
Ночь в лагере прошла относительно спокойно, если не считать нескольких попыток турецких лазутчиков проникнуть в русский стан, но все они провалились, двое башибузуков застрелены, и тела их притащены в лагерь. В какой-то момент, неведомо куда пропал ординарец Есаулов; вот только что сидел у костра, встал, отошёл куда-то в темноту, да исчез. Ладога, впрочем, не особо об том печалился, ординарец его обладал таким даром, исчезать не предупредив начальство.
- Да никуда он не денется, черти б его не взяли! – устало бросил Червонец, укладываясь спать в обнимку с карабином на старую попону, разложенную подле костра.
- В историю б сей молодец не попал, а то в канцелярии, от жалоб и доносов, на него места может не хватить! – равнодушно пробурчал капитан, кутаясь в свою шинель, и неторопливо засыпая. Из неприятельского лагеря на протяжении всей ночи доносились несколько раз выстрелы и шум суеты: видимо кто-то из казаков, наносил туркам ответные визиты «любезности».
Есаулов нашёлся сам, явившись как дух-искуситель, из дымов дозорных костров, назвавши часовым своё имя-звание, верхом на породистом вороном скакуне без седла, а его собственная лошадка, мирно трусила сзади за хозяином, державшим в левой руке неприятельское знамя расшитое цветастыми узорами с надписями на непонятном языке, и с красивым пятнистым барсом посередине.
- Ты откуда такой красивый вернулся, герой, античного мира? – проснувшись и утерев пятернёй сонное лицо, спросил Ладога, уже спрыгнувшего с лошади и воткнувшего в землю захваченное знамя. Не меняя спокойного и уверенного выражения на худощавом со впалыми щеками лице, Есаулов лаконично но по сути, доложил следующее: возмущённый тем что башибузуки дерзновенно проникают в наш стан нарушая моцион законного сна, подпоручик решил ответить им тем же, и проникнув в скверно охраняемую часть османского становища, ( именно в ту его часть где квартировали сборные ополчения племенных отрядов) и улучив момент, сотворил следующее; найдя шатёр какого-то важного бека, подпоручик порешил по пути к нему трёх стражников, а затем, проник скрываемый мраком, в шатёр грузного и бородатого бека спавшего с дородной наложницей, и пошарив в темноте, нащупал дорогой пояс с украшениями и тяжёлый кошель, в следствии чего, бек нежданно проснулся, и тут же скончался от испуга, увидав русского со своими вещами так близко от себя (видать удар сделался) Утомлённая наложница даже не проснулась сладко постанывая во сне, и чему-то улыбаясь. Есаулов проворно облачился в дорогой пояс, привязал накрепко к нему тугой кошелёк, и призраком выскользнул из шатра, потерявши где-то там свою фуражку. Оглядевшись по сторонам, он увидал у шатра знамя, выдернул, и крадучись стал пробираться вон по храпящему лагерю. У одной из коновязей он отрезал повод вот у этого скакуна, запрыгнул на него, и в начале тихо, держа в одной руке пистолет, управляя конём только ногами, уж совсем было выехал из лагеря, как вдруг оказался обнаружен двумя стражниками с копьями и пистолетами за поясами да саблями на боку, кои тревожно и довольно громко окликнули его. Подпоручик одного немедля застрелил, а другого стоптав конём, понёсся во всю прыть, припав к конской шее спасаясь от выстрелов, что пополам с испуганными криками, поднялись в этой части неприятельского лагеря.
Уже не помнил сам как выскочил, только возгласы ярости летели вслед, хриплые проклятия да бестолковые выстрелы. Долетел до того дерева, где привязал своего коня, быстро отвязал, и вот примчался благополучно да без особого урона, если не считать слетевшей фуражки.
- Ну, ложись спать, все звездюли с лаврами завтра будут, как глаза продерём – абсолютно не выказывая удивления, сказал ему командир, и ординарец, согласно кивнув, неспеша пошёл исполнять распоряжение. А капитан с денщиком с минуту ещё повозившись, вскоре уже захрапели во всю мочь.
Утром, когда солнце щедро пригревало русский стан, весть о ночной вылазке подпоручика Есаулова, уже носилась по лагерю. Ладога теперь более внимательно рассмотрев трофеи своего ординарца; знамя, и дорогой золотой пояс с узорами, пришёл к недвусмысленному выводу.
- Да, брат, отличился ты знатно, судя по знамени и поясу, этой ночью, ты весьма влиятельного бека порешил, иные ханы послабее будут такой персоны!.. И под рукой у него несколько тысяч воинов должно быть, не меньше… Так что думаю наш полковник, тебя скоро к себе вызовет! – затем с полминуты помолчав, капитан спросил у героя ночи, что он с поясом станет делать?
- Носить стану, чего ж ещё? – невозмутимо ответил ординарец, глядя на командира простым, и ясным взором, - Воронец вон свой красный носит, так и я стану, а будет нужда, продам, только и делов!
- Ну, оно и верно, главное в карты не проиграй! – предостерёг командир, возвращая пояс ординарцу, который тут же им и подпоясался.
- Да у нас и денег таких ни у кого нету, чтобы за такой пояс в банк ставить, - невозмутимо заметил Есаулов, и буквально в ту же минуту, прискакавший вестовой прапорщик, как-то даже весело крикнул.
- Бессарабца со знаменем к полковнику!
- О, лети, орёл степной, потом не забудь дастархан накрыть! – крикнул ему вслед Ладога, когда он, подхватив знамя, поскакал к штабу. Те приятели Есаулова, что оказались пока свободными, с затаёнными сердцами остались ожидать участи отличившегося героя. Бессарабец отсутствовал порядка сорока минут, а когда лёгкой прогулочной рысью возвратился назад, но уже без знамени, (пояс и кошель остались при нём) друзья-приятели немного изумились: на груди героя поблёскивал «георгий» 3-й степени, на плечах красовались эполеты поручика, и новая фуражка того же звания на голове. Не успел ночной герой спрыгнуть с коня, как Кахи, опередив непосредственного командира нового поручика, загоревшись глазами, азартно протянул.
- Ну-у-у дорогой брат, теперь простым дастарханом не отделаешься! И «георгия» уже второго получил, и чин… В который раз кстати, поручиком становишься?
- Во второй! – соскакивая на землю, бодро ответил новообретенный поручик, и затем, дал понять, что полноценный пир, последует после окончания основной баталии, но обмывание «георгия» состоится по традиции немедля, только до торговцев дойти да купить всё необходимое. Компания тут же направилась к торговой лавке, что постоянно тащилась за воинскими частями.
Едва только обмыли «георгия» в лагерь принеслось тревожное известие, что наш вагенбург со всеми запасами армии, оставленный у Катанлы, вдруг вздумал выступить на соединение с главными силами корпуса. Громадный обоз более чем в три тысячи телег, и 10 тысяч вьючных лошадей да порционного скота, должен будет тащиться двое суток, в виду передовых турецких отрядов. Что заставило весь этот скифский табор двинуться с места, оставалось пока загадкой, но опасность нависшая над обозом представлялась столь великой, что Паскевич спешно принял ряд решений дабы сковать силы неприятеля в его лагере, и не позволять им сделать хотя бы одно нападение на русский обоз.
С первого же дня как пришло известие о выходе вагенбурга из Катанлы, половина русского корпуса поднималась на горы выстраиваясь в боевые порядки против Миллидюза. Бригада регулярной кавалерии выдвигалась ещё дальше, становясь к противнику ближе прочих, и играя у турка на нервах, делали вид что вот-вот нападут! Османы не хуже русских понимали какое значение имеет такой обоз для войск Паскевича, и страстно желали если уж не уничтожить, то хотя бы расстроить или потрепать. Но выйти для этого из лагеря с риском его окончательно потерять, они не имели возможности при всём желании.
- Зацепили мы османов крюком за шальвары, ни взад ни в перёд не могут! - сказал на всю эту ситуацию, поручик Воронец.
- Кому-то из нас, надо будет решиться на действо; долго в эти гонялки играть не выйдет, обоз и туркам и нам надобен до зарезу! – ответил ему Ладога, покусывая стебелёк травы.
- Ударить нам по ним, как бы невзначай, а? Головой за успех могу решаться, господа! – с жаром выдал Кривопляс, хлопая пятернёй себя по колену.
- Поберегите вашу голову, господин подпоручик, хотя бы до следующего чина, она может статься вам понадобиться! – размеренным голосом, посоветовал ему Ландграф, нарочито аристократически оглядев приятеля, чем вызвал добрый смех всей компании.
Казаки, маневрируя перед турецкими линиями, постоянно перестреливались с их пикетами, время о времени вступая в единоборства. Русские дозоры и секреты, зорко стерегли передвижения отдельных турецких частей, и углядели-таки одну отчаянную попытку неприятеля, разделаться с русским обозом.
17-го июня разведка донесла Паскевичу что Гагки-паша выдвинул весьма усиленный отряд, который двинулся на Арзерумскую дорогу, с тем чтобы напасть на самого Паскевича, отвлечь его боем, и остальными силами обрушиться на обоз. Однако эта затея с треском лопнула. Турецкий отряд сам подвергся атаке сорвиголов из Эриванского полка (бывший 17-й егерский) и конно-мусульманского. Неприятель потерпел полный и совершеннейший разгром, а союзные татары взяли в бою аж восемь знамён разом! В числе особо отличившихся, оказались юнкера Нижегородского полка Суханов и Сербинович, кои своей охотой служили в татарских полках, в должности инструкторов. За это отличие командующий произвёл обоих в офицеры.
Через три дня стояния на Саганлуге, Паскевич уверился в том, что атаковать турок с этой позиции невозможно. Вражеский лагерь от русского, отделялся тремя грядами остроконечных высот, меж которых зияли столь глубокие овраги, что пушки пришлось бы спускать на канатах. А в самих русских частях царило стойкое убеждение, что со дня на день, их поведут на штурм вражеского лагеря, и уже вовсю обсуждали между собой, как они станут брать турецкие позиции. Каждый раз видя Паскевича, солдаты жарко просились в бой. Но генерал не хотел добывать победу такой неимоверно дорогой ценой, губя на этих высотах и в оврагах, самых лучших и испытанных солдат.
Командование обдумывало обходной манёвр, дабы зайти в тыл Милидюзского лагеря, но такое движение было сопряжено с немалыми трудностями, и могло привести к встречи с основными силами сераскера. Тяжесть замысла увеличивало наличие громадного обоза, который наконец дотащился до своих, и который нельзя было оставить тут, не разделив войска, коих и без того не хватало.
После обстоятельного совещания командование пришло к выводу, что иного выхода у войск нет, и Паскевич решился. Фланговый марш по дороге на Зевин, начался 18-го июня, когда выступили всем корпусом, а бригада Раевского получила приказ выдвинуться влево, и прикрывать медленно ползущий вагенбург со стороны лагеря Гагки-паши. Вскоре, вдали стали показываться густые неприятельские разъезды, топтавшиеся некоторое время на месте, а затем исчезавшие.
- Вынюхивают наше движение, фланги, прикрытие, значит скоро нагрянут! – проговорил капитан Ладога, указывая плетью на тёмных всадников, спешно скрывшихся за подножием лесистой горы. Предстояло спускаться в долину реки Каинлы, и гренадеры, шедшие первыми, прилагали все усилия чтоб не поехать вниз по сыпучему склону: они помогали друг другу, и бригада благополучно спустилась, и едва успев перестроиться, увидела перед собой густые массы вражеской кавалерии, за которой покачивали штыками плотные ряды пехоты. Достоверные сведения о неприятеле отсутствовали, и Паскевич подумал что это люди из лагеря Гагки -паши, хотят перерезать русским путь в узких теснинах, начинавшихся за Каинлыкской долиной. Казалось, что предоставился случай дать османам полевое сражение, и на их плечах ворваться в Милидюзский лагерь. Гренадеры мгновенно развернулись в боевой порядок, готовясь встретить конницу как встречали уже не раз, а за крутым оврагом Загин-Кала-Су, левее гренадеров, к направлению Ханского ущелья, через которое можно добраться до Милидюза, затаился генерал Бурцев с полком херсонцев, а бригада Раевского и три батальона егерей, снова составили резерв.
- Да туды ж иху маменьку с папенькой, а! – хлопнул перчатками оземь, раздосадованный Георгий Гвидоныч – Опять нас с егерями, в резерв суют! Татары, вон, восемь знамён на Хункарчай-реке взяли! Слава на всю линию идёт, а у меня ординарец всего одно приволок, да и то, без приказу… тьфу, твою в душу!..
- Да не отчаивайся, Жора, тут всякое может быть, и резерв не застоится при нашей-то численности, в бой бросят скоро! У турок сил-то в избытке, они как обычно валом давить станут, ну тут Паскевич нас и выпустит! – в несвойственной для себя манере, заявил вдруг князь Баградзе. От изумления, Ладога даже позабыл своё негодование, и странно посмотрев на друга, осторожно переспросил.
- Кахи, ты ли это говоришь? Ты, кто материться на четырёх языках, когда нас задвигают под лавку, теперь подобно нашему барону, элегантно меня ободряешь? Ты не захворал ли часом, а? Или боже сохрани не влюбился ли?
Баградзе весело расхохотавшись, пару раз хлопнул в ладоши, и пояснил что час назад, он таки выиграл у Есаулова 20-ть рублей серебром и один золотой динар.
- Ну-у брат-Кахи, раз сбылась твоя заветная мечта, то мы турка непременно побьём! – рассмеялся уже и сам Ладога, позабывши про свою обиду.
Все остальные войска, Паскевич расположил на горах для прикрытия вагенбурга с обозом. Едва только русские части приготовились к сражению, турки разом начали атаку: забухало, заохало, затрещали выстрелы, стали рваться первые гранаты, повалил пороховой дым, засвистели осколки, воздух резануло гортанными боевыми визгами и кликами, и сражение закипело. Первые же турецкие пленные, из особо ретивых, что с ходу влетели в русские ряды, были отволочены за вороты до начальства, дали показания что они только передовые части сераскера, а Гагки-паша должен скоро прислать сюда немалую часть конницы.
Ситуация прояснилось, и русские части приготовились встречать нового противника. Гренадеры тем временем не только отбивали кавалерийские наскоки пёстрой азиатской конницы, осыпавшей их по мимо пуль ещё и стрелами да дротиками, но и выдерживали сильнейший артиллерийский бой с визжащей картечью, рвущимися бомбами да лопающимися ядрами!..
Внезапно, Ханское ущелье загудело и задрожало: из его глубин, с диким боевым кличем, на полном ходу вынеслась конная масса в пять-или шесть тысяч всадников с кривыми рассекающими синеватый горный воздух клинками, отбрасывающими колючие солнечные блики, и содрогая землю копытами коней, обрушилась лавиной прямо на Бурцева. Правый фланг сераскера, спешно переброшенный на левый берег Загин-Кала-Су, тоже поддержал эту дикую атаку, и херсонцы попали под удар с двух сторон 10 или 12-ти тысяч турок.
Драгунский полк с невольным волнением наблюдал за картиной, которая буквально минута за минутой, начинала походить на последний и отчаянный бой обречённых.
- Эх ребята, боюсь накаркать, но, кажись пропал Бурцев, вон какая орда навалилась! – тоскливо воскликнул Балаховский, стараясь разглядеть хоть что-то явственное в клубящейся пене порохового дыма и облаках густой пыли, где мелькали только отдельные фрагменты людей, коней да оружия, и доносились отдалённые обрывки выкриков.
- Чёрта с два наши гренадеры так просто пропадут, Бурцев и не из таких передряг живым выходил! – не отрывая глаз от яростного клубка, походившего на массовую грызню тысяч голодных кобелей, спокойно и ровно, проговорил Ладога. Денщик нервно грыз трубку, а ординарец, с видом бывалого гурмана, хрустел наливным яблочком, и глядел на сражение Бурцева, словно на кулачный бой в сельский праздник; с интересом, но без видимого волнения.
И только когда дым рассеялся, взорам наблюдавших предстало неколебимо стоявшее, окровавленное русское каре, вокруг которого вповалку лежало множество тел всадников, и несколько десятков лошадиных туш, некоторые из сих несчастных животных, дрыгали копытами в последних судорогах уходящей из них жизни, выгибали шеи пытаясь поднять головы, с глазами полными слёз, а вся остальная толпа всадников уносила прочь свои ноги и копыта в разные стороны. Окружение Паскевича разом закричало «Ура!» его подхватили другие, и гром древнерусского боевого клича, огласил высоты.
Но, отражён оказался только лишь первый натиск турецкой армады, и вот-вот ожидали новый. Однако Паскевич поступил по-другому: воспользовавшись замешательством противника, он отдал приказ перейти в наступление. Моментально сосредоточив в нужном месте до 30-ти пушек, он вынудил вражеский центр отойти, обдавши его плотным огнём. Воспользовавшись столь удобным случаем, в бой пошёл Грузинский полк, ринувшийся в стремительную штыковую атаку, захватив промежуток, появившийся меж двух вражеских крыльев, чем разрезал турецкую линию на две.
- Ну, ребята, вот я же говорил, что царица полей не подведёт, в а вы колебались! – торжествующе воскликнул Ладога, но ответить ему никто не успел. Пронзительно и будоража кровь, полковой горнист протрубил атаку сначала у драгун, а затем и у улан. Ладога, одним движением выхватив блеснувшую на солнце шашку, прогремел своему воинству.
- Эска-а-др-р-о-о-н! В ата-а-ку-у-у, ур-р-р-а-а-а!!!
И вся конная лавина, сорвавшись с места, понеслась на подмогу и выручку своим. Вся бригада, обогнув гренадерское каре, на ходу развернула фронт, но в атаку, по приказу полковника пошли только 1-й и 3-й дивизионы драгун, и две сотни линейных казаков. Этот стремительный и смелый натиск, с левого бока поддержал казачий полк Карпова, а справа, мусульманский полк Мещерякова. Современники, уже много позже вспоминали что более красивой и стройной кавалерийской атаки, они не видели ни до, ни после!
- Ну, ребятки, а мы-то с вами опять в резерве! – уже хохоча громко, прокричал Ладога – Вся слава Ваньке Кривоплясу, Бебутову да барону нашему достанется!.. Вот же чёрт возьми война-сука бл...овая, только кровь разыгралась, р-раз, и ты сторонний наблюдатель.
- Это случается- сочувственно согласился с ним Есаулов.
Русская атака набирала силу. Опередив всех товарищей, лихой унтер-офицер Капкин, первым ворвался в ряды турок, истово заработав вокруг себя шашкой, и казалось что уже не минуты его, а секунды сочтены молодцу; турки насели на него разом. На спасение унтера бросился князь Ясон Чавчавадзе с плетью и шашкой в руках. Оказавшись отрезанным от своего эскадрона, князь отважно полез напролом, работая с двух рук, и чудо, что иногда всё же случается на войне, свершилось и теперь: Чавчавадзе с Капкиным прорубились к своим, и в этот момент как раз подоспели драгуны.
Ландграф и Кривопляс, обгоняя друг друга, и раскручивая над головами шашки, сшиблись с турками, сразу же протаранив их скопище шагов на 10-ть в глубину. Штабс-капитан Бебутов пропал где-то по правую руку, мелькнув своим профилем словно Македонский на старинной мозаике. Барон выхватил из левой сумки пистолет, и в упор уложил грузного бородатого эфенди, перепоясанного ремнями, с кинжалами и пистолетами за поясом. Схватившись за кровавую рану, турецкий офицер выронил саблю, и завалившись навзничь, упал под бьющиеся копыта десятков коней. Пока он падал, Готлиб отбив удар сбоку, заколол захрипевшего противника, и тут же схватился с третьим, весьма ловким бойцом в белом стёганном халате, и высокой войлочной шапке. Кривопляс, сберегая заряды для крайнего случая, истово рубил шашкой перед собой, словно продираясь через заросли терновника. В какой-то момент, подпоручик выхватил плеть, и попеременно действуя ей и шашкой, ломился вперёд вместе с остальным дивизионом. Один из турок схватившись за длинноствольное ружьё, резко вскинув его, застрелил рубившегося рядом с Иваном фельдфебеля, повалившегося с лошади набок, но большего, турок сделать не успел. Кривопляс плетью захлестнув ружьё, рванул его на себя, шашкой рубанув врага по шее, почти отрубив голову, и ринулся далее, рубя на право и налево, уворачиваясь от зияющих чёрной смертью дул ружей и пистолетов, вздыбливая коня для утяжеления удара, уже бросив считать сражённых им противников.
Барон, отразив выпад копья, следующим замахом, наискосок перерубил сухое древко, и коротким ударом заколол турка прямо в грудь, и уже не глядя на поперхнувшегося кровью противника, резко развернул коня и успев отсечь вытянутую с пистолетом руку у смуглого бородача, не добив его, сцепился с курдским начальником младшего звена, но одетого весьма ярко, как и большинство курдов. Ландграф, уворачиваясь от бокового рубящего, ловко пригнулся, почувствовав и услышав свист вражеской сабли над собой, и моментально распрямившись, снизу вверх поразил его в бок, пробив насквозь. Едва успевши развернуться, Готлиб встретился сразу с тремя осатанело кинувшимися на него, вражескими всадниками, в руке одного из которых, блестел серебром длинный пистолет; щёлк! Оружие дало осечку, но барон уже рванулся на крайнего слева, не позволяя туркам накинуться на себя скопом. Удар! Молодой турок с разрубленной грудью, взмахнув руками летит с коня, а двое, бестолково пытаясь развернуться, дали барону возможность рубануть сзади коня оного из них, и страшно раненное животное, рухнуло вместе со всадником, а Ландграф разворачивая коня, уже замахивался шашкой на третьего турка, с негодным пистолетом, который едва успел обнажить саблю, но замахнуться ей уже не смог: скользящий удар барона поверг его в пыль, истоптанной копытами земли…
Кривопляс какое-то время наблюдал ловкость барона, но потом, тот начисто пропал в пороховом дыму, и Ивану стало уже не до него. Машинально выдернув торчащее в земле копьё, Кривопляс приподнявшись на стременах, метнул его в самую гущу турок, и в кого-то даже попал, сам едва успев увернуться от пущенного в него дротика.
- Ур-ра-а!!! Наша берё-о-о-т!!! Ломи их р-ребя-та-а-а!!! – громовым раскатом гремело в русских рядах, что подобно катку, на глазах сминали нестройное турецкое скопище.
Под таранным и слаженным ударом двух дивизионов, вражеский центр оказался совершенно прорван, а следом за ним, драгуны обошли левый фланг, который после короткой, но яростной рубки, был отброшен и прижат к горам. Дикий, нечеловеческий азарт охотника загнавшего опасного зверя, разом проснулся во всех драгунских душах, и они сами, без приказа, знали и чувствовали куда надобно гнать вражескую конницу, и делали это наилучшим образом. Прижатый и рассеянный у гор неприятельский левый фланг, менее чем в полчаса, оказался разгромлен на голову: его жалкие остатки спасались теперь кто как мог.
Увидав что стряслось с центром и левым флангом, все, кто скопились по правую сторону Занги-Кала-Су, шарахнулись без всякого порядка за речку Каинлы, надеясь на защиту своих резервов.
- Драгуны-ы!!! В погоню-у!! Ур-р-а-а!!! - прогремела команда, переданная по цепочке, и все драгуны, разом развернув свои боевые порядки, со свистом да гиканьем понеслись в погоню!
Русские, на скаку палили из карабинов да пистолетов, турки разворачиваясь в пол-оборота, отстреливались из таких же своих, а племенные всадники даже из луков. И у той и у другой стороны, катились на дикой скорости из сёдел всадники, ломая шеи, руки и ноги, а те, кто не ломал, тех невольно затаптывали свои же; выживали в таких случаях, один-два на несколько сотен, и то необъяснимым чудом…
Ландграф настигал байрактара с расшитым золотом знаменем , догнал и уже обходя сбоку замахнулся шашкой, но тут, горячая пуля ударила в шею его коня, и он жалобно заржав вздыбился, а барон, осаживая его, упустил знаменосца, ускакавшего в клубах пыли. Один унтер, из разжалованных, по фамилии Довгер, отбившись от своих, пристал к татарам, и вкупе с ними налетев на вражескую позицию пехоты, где после короткой рубки и стрельбы, овладел турецким орудием.
Сам Раевский, перескочив в туче брызг через реку, остановился на краю глубокого оврага. Самое интересное состояло в том, что наблюдателем при этом деле, состоял А. С. Пушкин, записывавший его во всех подробностях. Его фигура довольно сильно выделялась среди пестроты ярких татарских халатов и черкесок.
- Прикрывай сочинителя ребята! Не приведи господи, хлопнет шальной горох в башку с цилиндром, с нас семь шкур спустят! – зычно проорал солдатам, какой-то ретивый капитан без фуражки и в забрызганном кровью мундире, пронесшись мимо поэта, и подлетев к группе драгун, тащивших какого-то знатного курда со связанными за спиной руками.
- Есть, прикрывать сочинителя! – гаркнули в ответ драгуны, и пристав к Пушкину вкупе с угрюмым пленником, не отходили от него до конца баталии. Два эскадрона, рубя и стреляя бегущего противника, оторвались далеко от основных сил, и вдруг оказались в окружении тьмы вражьих войск. Моментально сгрудившись в плотную и правильную кучку, драгуны стали отстреливаться да отбиваться, рубясь насмерть. К счастью, окружение прорвал полковник Симонич со своими, и вывел блокированные эскадроны. В то время пока кипели эти схватки, и центр и левый фланг турок оказались сбиты и выметены с поля битвы, и только их правое крыло, яростно атаковало колонну генерала Бурцева. Натиск турок, тут выдался особенно сильным: сераскерская кавалерия напирала с фронта, а милидюзская летела по скату горы, над самым Херсонским полком, намереваясь обойти их с тыла. Паскевич, видя, как осложняется положение Бурцева, принял решение бросить ему на подмогу сводный уланский полк, и 2-й дивизион нижегородцев под командованием барона Остен-Сакена.
- Ну, я же говорил, что и нас не забудут в нужный момент! – весело воскликнул Баградзе, выхватывая из ножен шашку. Разом ободрились и все прочие, весь дивизион по сигналу атаки сверкнул клинками, и стремительным потоком ринулся на выручку Бурцева. Вначале шли резво, но скверные дороги и частые переправы через топкие овраги, сильно задерживали спешащую за конницей батарею. А турки тем временем уже провались Бурцеву в тыл, и набросились на его обоз, тесня и рубя малочисленное прикрытие. И уж совсем плохо пришлось бы обозу и последним солдатам что ещё отстреливались да отбивались среди телег, если б не нечаянное спасение, пришедшее что называется ниоткуда.
Стоявший на горе с вагенбургом генерал Панкратьев, воочию видя тяжёлое положение Бурцева, бросил ему на выручку казачью бригаду. Казаки пошли по карнизам гор, тянувшихся ещё выше турок, кои поначалу их даже не заметили, и нежданно объявились над самыми головами османов. Лишь только казаки с обнажёнными шашками под крики «Ура!» обрушились на неприятеля, как из-за реки Загин-Кала-су, ударила конница Сакена. Второй дивизион нижегородцев набирая разгон для удара, неумолимо летел на врага, но, кони турок оказались столь резвые и развили такую прыть, что даже казаки не смогли их догнать, и теперь вместе с драгунами тоскливо поглядывали вослед улепётывавшей турецкой кавалерии, поднимавшей за сбой тучи пыли.
- Только грабить, да числом давить горазды, тьфу! – зло сплюнул на землю Кахи, осаживая своего разгорячённого жеребца. Солнце неторопливо клонилось на закат, и сражение казалось завершённым, а утомлённые войска собирались расположиться на ночлег, как вдруг, солдаты из авангарда привезли известие что турки остановились, и укрепляют позиции на лесистой горе.
В дополнении к этому, Паскевичу доставили пленённого турецкого пашу, сообщившему русским, что перед ними стоит сам сераскер с корпусом в 12 тысяч солдат, а главные силы в 18 тысяч, стоят в одном переходе у Зевина. По показаниям паши, эти войска ожидаются только завтра, и вот тогда, собравши все полки в один кулак, сераскер и собирается дать генеральное сражение. Гагки-паша уже получил приказ по первому сигналу выйти из лагеря, в тыл к русским. Выслушав эти свидетельства, Паскевич, взвесив и прикинув что-то про себя, проговорил своим офицерам.
- Сераскер впадает в большую ошибку, решаясь укреплять лагерь на наших глазах. Я покажу ему что это, не так легко сделать, когда у меня пять тысяч кавалерии… В ночь атакуем неприятеля, господа!..
По всем полкам тихонечко объявили решение командующего, и солдаты, пользуясь небольшим перерывом, прилегли отдохнуть перед предстоящим нелёгким делом. В драгунском лагере слегка перекусив и немного выпив для разогнания крови, Ладога в кругу своих, привычно заметил.
- Ну вот господа, идём всей епархией на весёленький ночной чапаул!
- Да уж… веселее чем ночная рубка стольких всадников, мало что может быть! – отозвался на это Кривопляс, привалившись спиной к тележному колесу.
- Ну, как у вас там в рубке было-то? – спросил Воронец, грызя ломтик мягкого вяленого мяса.
- Да, как всегда, чего, не знаешь как оно в тесной рубке бывает? – усмехнулся уголком рта подпоручик – В две руки работал; плеть, да шашка любимая! А господин наш барон, вначале рядом были-с, а портом мигнули своим тонким профилем, да и пропали-с!
Ландграф довольно улыбнулся, потёр руки как бы умывая их, и коротко, но по сути, поведал о своих гимнастических номерах.
- Бебутов вот правда куда-то отлетел от нас в сторону, да так и не появился до конца сражения! – пожаловался барон, глянув на штабс-капитана.
- Так наш эскадрон правее ударил, мы сразу на племенной сброд наскочили, они как куры от нас в разные стороны шарахнулись, ну, мы и посекли их до двух сотен… А там как с природным турком встретились, то тут уж в серьёз пришлось клинками позвенеть! – поведал Бебутов, поправляя свою шашку.
- Вы, господа, в баталиях не теряйтесь один от другого! – нарочито строгим голосом, погрозил им пальцем Ладога – А то мало ли, вон, господин Пушкин опять во фронте нашей кавалерии очутился, но слава те господи, в драку уже не полез, окоротили чинным образом сочинителя, а он, душа-молодец, всё что деялось записывал. Так что, пока сей глас Отечества при наших особах состоит, разлетаться не моги, всякое может статься, вот так-то вот!..
- Нам ещё с главными силами турка драться предстоит, дадут ли время отдохнуть людям после сегодняшней ночи? - задумчиво вопросил Бобальевич, сидя с подогнутыми коленями.
- Как карта ляжет Коста, и как скоро сераскер очухается да подойдёт всем табором, - уже более серьёзным голосом ответил Ладога.
- Не хотелось бы с утомлённым войсками в битву бросаться, храбрость-храбростью, но готовность и силу, заменить этим не всегда возможно! – мрачновато заметил Баградзе.
- А ты помнишь, как с Ермоловым в Дагестане, с лезгинами схлестнулись после двух суточного марша, и разбили хищников, хотя их, больше чем нас было? – напомнил Кривопляс, посмотрев на князя.
- То разбойники Ваня, а тут воины султана, разница дорогой, большая! – парировал ему Кахи.
- Один чёрт разобьём, злость и ярость, силы придадут, примеры уже были! – уверенно заявил Кривопляс доставая из кармана тыквенные семечки, и лениво принимая их лузгать. Бебутов вытянув ноги, откинул голову на валун у которого сидел, и чуть прикрыв глаза, затянул себе под нос какую-то боевую песню, которые он в часы досуга иногда сочинял, а потом наигрывал на гитаре.
Бобальевич вытянул шашку, достал из кожаного подсумка брусочный камень, и неторопливо принялся наводить острие клинка, а Ладога занялся осмотром своих пистолетов, всё ли в них ладно?
Х Х Х
В ожидании боевого приказа, все готовились к выступлению. Уже по совершенной темноте, часов восемь вечера, во всех полках внезапно заиграла музыка, тревожно забили барабаны, всадники взлетели в сёдла, пехота перестроилась в колонны, и весь русский корпус, одновременно выдвинулся из лощины. Все восемь конных полков, колоннами пошли прямо на вражеский центр. Нижегородцы наступали на правом крыле, а перед ними двигалось 18-ть орудий конной артиллерии, вытянутых в одну линию. Две колонны русской пехоты обходили позицию неприятеля с флангов.
От всего этого наступления с музыкальным сопровождением, войска сераскера дрогнули и заколебались. Едва русская артиллерия открыла по их траншеям огонь, турецкие стрелки спешно стали вылезать из окопов и беспорядочно отступать. Русская конница пошла за ними рысью, и отступление турок переросло в паническое бегство.
- В погоню-у-у!!! Ур-р-ра-а-а!!! – прокричал Ладога, пришпоривая коня, и весь эскадрон тот час же полетел за ним. Несмотря на темноту и пересечённую лесистую местность, драгуны отлично видели улепётывающих турок, и страшная в своей безжалостности рубка бегущих, разгорелась кровавым пламенем, прорезанным ружейной пальбой и истошными людскими воплями. Нижегородцы гнали и гнали противника, срубая их на всём скаку, стаптывая лошадьми, да иногда пуская в дело пистолеты и карабины. Обученные боевые кони, даже в темноте перескакивали через рытвины и неглубокие канавы, обегали валуны, грудью рассекали обычный кустарник. Когда настигли особенно густую массу сбившейся в толпы пехоты, драгуны принялись крошить её направо и на лево; многие турки в страхе бросали оружие и кричали что сдаются, но ни драгуны, ни уланы, ни казаки ни татары, пленных тогда не брали…
Какой-то турецкий полковник с пистолетом в одной и саблей в другой руке, зычными и яростными командами сплотил подле себя порядка двух сотен солдат из разных частей, и попытался организовать хоть какое-то подобие сопротивления. Но, эти солдаты сбились в беспорядочную толпу, и те у кого были ружья и пистолеты, перемешались с прочими, и никакого убийственного огня по русской коннице не получилось: османы пальнули как попало, и лишь порядка полудюжины всадников полетели да покатились из сёдел, а один застрявши ногой в стремени, так и поволокся во тьму. Прочие кавалеристы, проносясь мимо толпы, пали по ней из пистолетов и мушкетонов, пока одни, не врубились наконец в эту обезумевшую от страха и злости кучу, завязавши скоротечный, но жестокий бой. Срубив троих, Ладога замахнулся на четвёртого, смуглого солдата с ружьём, который парируя им удары, сумел-таки отразить два из них, когда на третий, капитан ногой отбил ружьё чуть в сторону, и свесившись с седла, прямым ударом заколол турка в грудь. Остальную толпу порубили и перетоптали минут за пять, а ретивый турецкий полковник, собравший кого смог, пал одним из первых, от шашки подпоручика Кривопляса. Бешенная погоня продолжалась до самого Зевина, где и находился 18-ти тысячный корпус турок, и куда добежали лишь остатки султанской конницы, а почти вся пехота полегла по дорогое, либо разбежалась и попряталась в темноте гор и скал.
Ожидая грандиозного сражения с основным и более сильным противником, русские быстро остановились и восстановив боевые порядки, приготовились принять удар основных сил сераскера.
- Ну, ребятки, сейчас похоже настоящая рубка будет, турок по нам всеми силами ударит, помолясь держитесь! – предупредил Ладога своих новобранцев, а те, уже попробовав вкуса крови и проливши свою, приняли самый серьёзный вид, и перекрестившись положили шашки на плечо, в ожидании решительной команды.
Однако произошло то, чего не ожидал не только прожжённый в тактике и стратегии Паскевич, а даже менее оптимистично настроенный, Георгий Гвидоныч Ладога: бегущие с Каинлыкского побоища турки, занесли в основной лагерь такую нечеловеческую панику, ужас поражения и смертельный, леденящий кровь и кожу СТРАХ, что немногим более чем в полчаса, совершенно заразили сим вирусом весь лагерь. Вся султанская армия готовившаяся раздавить русский корпус с двух сторон, шарахнулась кому куда вздумалось в повальное и дичайшее бегство, бросая всё, что могло стеснить их движение. Уланы, драгуны, казаки и татары, с ходу захватив весь лагерь сераскера, бросились его догонять.
Эту массу гнали, рубили и стреляли ещё сильнее чем прежних, и казалось, что руки русских кавалеристов сделаны или скручены из стальных проволочных жил, так они без устали работали ими, подбадривая себя криками, гиканьем, да пронзительным свистом. Бегущие бросали орудия, (вокруг них вспыхивали короткие, но яростные схватки) зарядные ящики на всём ходу опрокидывались на бок, рассыпая гранаты, ядра и бомбы, словно апельсины по полю. Бешено летящие повозки с людьми, пытавшимися спасти своё добро, сталкивались меж собой бортами, и очумелые лошади запутывались постромками и прочими ремнями, заваливая эти транспорта в рытвины да ямы, и сами с пронзительным ржанием падая следом, запутываясь в этой кожано-ременной паутине ещё больше… Их пассажиры, летевшие кувырками через головы, ломали себе всё что только можно, либо насмерть затаптывались своими же удиравшими всадниками, или погибая под клинками безжалостных преследователей.
Обломки всевозможного оружия валялись повсюду, подобно разбросанному возу дров, что в купе с остатками распоротых да прострелянных вьюков, дополняли картину полнейшей катастрофы! Трупы неприятельских солдат невозможно было пока сосчитать, а трупы несчастных лошадей, некоторые из которых ещё бились в конвульсиях, в глаза бросались ярче. До самого Зевина, вся дорога оказалась завалена и загромождена конскими и человеческими телами, предметами армейского быта, оружием и разбитым транспортом. Паскевич, лично командовавший всей кавалерией, остановился со свитой в Зевине, и разослал приказание прекратить погоню. Основная задача на сегодня была решена, и генералу хотелось сберечь силы солдат на завтра. Нижегородцы разворачивали коней и следовали к месту назначения. С людей ещё не совсем сошёл азарт погони, но бурное чувство победы, бурлило и клокотало в груди у большинства бойцов и офицеров.
- Вот господа какой знаете ли анекдот-то получился, что прямо хоть шапку оземь! – смеясь рассказывал капитан Ладога, покачиваясь в седле в компании друзей – Я-то своим молодым накрутил что битва с сераскером предстоит страшная, смертельная и лютая, и чтоб они помолясь в сражение-то шли… А тут вон чего вышло, вдогон рубить да трофеи брать!
- А мои тоже в изумлении пришли, когда османы всем табором шарахнулись в побег! – улыбаясь во всю ширь, подхватил князь Баградзе.
- Ну почешутся теперь османы после такого-то разгрома! – заметил Кривопляс, похлопывая своего коня по шее.
Когда части полка вошли в Зевин, полковник приказал поискать в саклях фуража. Ладога с солдатами, заметили одну такую, больших размеров, стоявшую вплотную со старинным Зевинским замком, и капитан, махнув рукой, приказал обследовать это строение. Пока команда драгун заходила в саклю, на её плоскую крышу, со всей свитой взошёл Паскевич, и принялся рассматривать город. Сакля оказалась брошена хозяевами впопыхах, почти все вещи валялись на полу, висели на стенных гвоздях, а драгуны внимательно всё оглядывали, особенно мешки и сундуки.
- Барахло не хватать! Только оружие и фураж! – строго предупредил Ладога, видя, как солдаты капаются в вещах. И тут, из другой комнаты донёсся тревожный крик солдата.
- Ваше благородие, скорее сюды, мину нашли!
Все разом бросились туда, и увидали в руках у драгуна, отрубленный кусок стопина с дымящимся концом. Разгребая всё что было, солдаты обнаружили большое количество пороха, сложенного в кучу. Ладога взял у солдата дымящийся кусок стопина, промасленного горючим шнура, что использовали для замены фитиля при закладке взрывчатки.
- Быстро выносим порох! – приказал капитан, и солдаты, осторожно стали выносить смертоносные закладки на улицу, и только оттуда разглядели на плоской крыше сакли, своё командование в полном составе. Когда всё открылось и проверили саклю повторно, капитан Ладога залез на крышу, и как положено доложил командующему об опасной находке, на что Паскевич, не без иронии заметил.
- Ну-с, отругал я вас ребята перед походом за дезертиров-то, а судьбе оказалось угодно чтоб именно вы, спасли жизнь и мне и всему штабу корпуса… благодарю, капитан!
- Рады стараться, ваше высокопревосходительство! – щёлкнув каблуками вытянулся Ладога, а затем был направлен на продолжение поисков фуража.
- Интересно, а почему турок, именно в этой сакле, порох заложил? - разговорились меж собой, солдаты из команды капитана – Не могли ж они предвидеть, что Паскевич со всем штабом, на ту крышу полезет?
- Да не в сакле дело, ребята, она же к Зевинскому замку, вплотную примыкает, ну и подумалось турку что наши начальники, захотят замок занять, а пороху в той сакле столько запрятано было, что ползамка снести могло, если не больше, вот и вся премудрость!
Паскевич всё же решился выехать из Зевина со своей свитой, но едва он отъехал не более чем полверсты, как вся округа вздрогнула от страшного взрыва. Та самая сакля, где они только недавно стояли, взлетела на воздух. Как доложили Паскевичу чуть позже, взорвалось от того, что несколько казаков и татар с огнями в руках, шарили по сакле в поисках добычи, да видать наткнулись на иную, незамеченной ранее мину. Погибших казаков и татар, искренне жалели в корпусе.
- Не за понюшку табаку пропали молодцы, после такой победы над ворогом, глупо, обидно!..- говорили солдаты промеж себя. Этим печальным происшествием закончился тот памятный день 19-го мая 1829 года.
Интересные разговоры солдат на бивуаках, как отмечали их офицеры, касались весьма любопытного обстоятельства. Войска, собирались штурмовать Милидюзский лагерь, а завтра, идти на самого сераскера, ан вышло что ныне, все они, побили сераскера, а завтра, пойдут уже на Милидюзский лагерь!.. Впрочем, кого и когда они побили, солдатам было всё равно, для победы в компании, такая очерёдность ничего не значила.
Покуда в Зевине развивались все эти события, пехота русского корпуса, шедшая от Каинлы за своей конницей, успела дойти лишь до Кара-Кургана, где и остановилась, ибо свою задачу она выполнила.
От Кара-Кургана, большая дорога поворачивала на Милидюз, и в тыл лагеря Гагки-паши. Не успели наши всадники как следует поглядеть на улочки и здания в Зевине, как пришёл приказ возвращаться в Кара-Курган для короткого отдыха с тем, чтобы вскоре быть готовыми ударить по Гагки-паше.
- Нам биться, не жениться, по коням ребята, поехали! – весело крикнул Кривопляс, садясь на лошадь. Привыкшие к трудностям конных переходов, все всадники по вскакивали в сёдла, и полк за полком, походным порядком, с песнями да гиканьем, двинулись в указанном направлении. Шли неторопливо, жалея утомлённых лошадей, ибо человек, он всё выдюжит, а лошадка, скотина особая, ей отдых надобен…
Уже глубоко за полночь, когда в Кара-Кургане наша пехота мирно почивала, утомлённая кавалерия пришла на место ночлега.
- А обозы-то отстали, ребятушки, жратва и палатки там остались, так что трескать станем у кого чего осталось, в общий котёл! – соскочив с седла, подвёл итоги дня капитан Ладога. Георгий Гвидоныч не преувеличил: у конницы, при себе практически не осталось ни хлеба, ни водки, и ни одной палатки. Ели то, что оставалось у кого-либо в мешках или сумках, делясь по-братски с теми, у кого еды не оставалось вовсе, а пили воду, либо остатки вина.
- А, ничего, впервой что ли на голой земле в шинелях да бурках ночевать? – философски рассуждал Ладога, расстилая свою белую, подарок Кахи. Такого же мнения были и Червонец со своей старенькой но добротной чёрной буркой, и ординарец Есаулов, устраиваясь на свои овечьи шкуры, перекусив куском хлеба и ломтиком зеленоватого сыра… Но подобное меню лихого Бессарабца не смущало, ему приходилось вкушать и менее съедобные вещи. Ладога разделил с ним последнюю порцию вина, вышедшею по полкружки на нос, да полфунта вяленой баранины, всё, что оставалось от добычи в позапрошлый раз. У Червонца нашлось только половина лепёшки, да горсти две сушёных яблок, из коих сварили на костре что-то вроде компота
- А шикарный в принципе ужин получился, - довольно заметил ординарец, уплетая провизию – и жаловаться грех; сыр с плесенью как у французов, хлеб белый аристократический, вина по полкружки, баранины по ломтику, да компот из сухофруктов, прямо бля, ужин в высшем свете!
- Да, смачнее теперь только у сераскера! – согласно подтвердил Ладога, доедая последние крохи. После «аристократической» трапезы у костерка, все трое без лишних слов улеглись спать. Тоже делали и все остальные в лагере, и только в усиленные ночные караулы отправлялись наиболее сильные и опытные солдаты.
Не спалось только одному Паскевичу, так же оставшемуся без крыши над головой, и должного теперь ночевать на свежем воздухе. На удачу, у одного из командиров батареи, нашлась в личных вещах маленькая палатка, куда должно было заползать на карачках. Батареец предложил её Паскевичу, и тот вполз туда завернувшись в шинель и моментально уснул. Двое часовых из карабинерного полка, ростом в два раза выше палатки, стали в караул и стерегли сон графа Эриванского. На рассвете 20-го числа, лагерь привычно скоро и чётко поднялся, времени для сна, привыкшим к суровым лишениям солдатам вполне хватило. Корпус построился в боевые порядки и двинулся на Миллидюз.
- В третий раз обращаюсь к вам, ребята, - повернулся Ладога к молодым солдатам своего эскадрона – с Гагки-пашой, точно будет всамделишная битва с бешенной рубкой! Двух удач в один день не случается, так что готовьтесь, соколики!
Молодые негромко рассмеялись; предостережения командира их несколько развеселило, улыбался, впрочем, и сам капитан.
- Скалятся мерзавцы, - хмыкнув, сказал он Есаулову и Червонцу, - я их третий раз решительно решительной рубкой стращаю, да пока выходит только гон, да рубка бегущих, вот они и улыбаются…
- Ну, под Миллидюзом-то разыграется настоящее сражение, Гагки-паша поди уже во всю готовиться, бежать-то ему нипочём нельзя! – спокойно ответил на это ординарец, глядя перед собой и о чём-то размеренно размышляя.
- Это как пить дать! – вторя ему, согласился Червонец, поглядев на новоявленного поручика. Отдохнувшие за ночь солдаты, шли, уже не стесняясь и не таясь, нарушая размеренную тишину Саганлугских гор весёлыми песнями. По дороге им не попалось ни одной живой души; турецкое население, напуганное паническими слухами о кровожадности русских, спасалось кто на чём, и даже нищие дервиши обходили стороной те дороги, по которым двигались войска Паскевича. Только горные козы иногда показывались на миг-другой, но тут же ускакивали прочь, да гордые орлы величаво поднимались над марширующими колоннами и конными полками…
В девять утра русские оседлали последние высоты, и их взору предстал во всей своей мощи, лагерь Гагки-паши. Как и предполагал Есаулов, в этом лагере, османы уже приготовились к сражению: в их рядах не замечалось и намёка на панику, смятение и беспорядка; турки стояли с полной решимостью отразить нападение.
Решимость Гагки-паши после уничтожения целого турецкого корпуса, несколько озадачило русское командование. Паскевич выслал в разные стороны разведчиков, с непременным приказанием добыть «языков».
От пехоты пошли егеря-эриванцы, от кавалерии казаки, татары и драгуны. Ждать пришлось несколько часов, но вернулись все и с добычей. Татары, драгуны и казаки притащили по одному «языку» (в основном из пикетов) а вот егеря приволокли двоих; одного чиновника из тылового обоза, и торговца-еврея, продававшего туркам сапоги и туфли. Каким образом последний затесался в османский стан, особо никого не волновало, главное было, добыть сведения.
Когда допросы остались позади, (почти ни к кому, не пришлось применять непопулярных мер, а торговец обувью, так вполне себе явственно дал понять, что он против насилия как такового, и охотно рассказал всё что знал) Сведения, услышанные от пленных, удивили русских весьма сильно: как оказалось, в Миллидюзском лагере знать ничего не знали о полном разгроме сераскера! Тот бой, который наблюдали люди Гагки-паши, показался им лишь стычкой передовых сил двух армий, а то, что стряслось после пяти вечера, здесь не знали и даже не подозревали о том. Именно этим и объяснялась такая смелость и самоуверенность Гагки-паши, желавшего дать Паскевичу сражение, в надежде на помощь корпуса сераскера.
Паскевич, как обычно за ним водилось, принял неожиданное решение: он отправил к Гагки-паше несколько пленных из разгромленного корпуса с тем, чтоб они поведали там все печальные подробности ночного боя. Это сразу же подействовало на турецкие войска, в их лагере поднялось смятение, и менее чем через час, из их лагеря выехала пара парламентёров с белым флагом на пике, для ведения переговоров. Паскевич ответил на это требованием сложить оружие всему корпусу безо всяких условий.
Однако на это, османы ответили огнём изо всех батарей, и сражение началось. На неприятельские траншеи пошли в атаку егерские батальоны эриванцев, а прочие пехотные части, получили приказ Паскевича быстрым броском захватить Ханское ущелье, чтоб отрезать туркам дорогу на Зевин, где преследовать их было бы очень затруднительно. Русская конница в полном составе под командованием начальника штаба корпуса, генерал-майора барона Дмитрия Ерофеича Остен-Сакена, покамест оставалась на высотах, у подножия коих, тянулась дорога на Меджингерт. Турки, двигавшиеся по этой дороге, оказались в сложном положении: стоило русской кавалерии броситься вниз, и им выпадало либо сложить оружие, либо быть вырубленными в пень.
- Ну, и где ж команда на атаку? Турки-то втянулись, самое время ударить! – обеспокоенно воскликнул капитан Ладога, поглядывая на своих.
- Да, бить надобно теперь же, а то выскользнуть могут! – согласился с ним Есаулов, что привстав на стременах, поглядел назад, туда где стояло воинское начальство. Червонец просто молча ёрзал в седле, но гул нетерпения висел надо всей кавалерией. И только минут через 10-ть последовал приказ об атаке, и всадники, сверкнув клинками, на лёгких рысях пошли вниз. Однако их удар запоздал: конница обрушилась лишь на последние вражеские полки, и завязала упорную битву, но турки, понесшие всё же большие потери, выскользнули из намечавшегося мешка с основными силами.
- Тьфу, твою ж мать! – с досадой крикнул Ладога, бросая шашку в ножны, понявши, что план не удался, и теперь придётся нести лишения, и ненужные, но неизбежные потери.
Всё что смог сделать в такой ситуации Сакен, это организовать преследование. В погоню бросились два мусульманских полка Ускова и Эссена, 1-й дивизион нижегородцев майора Маркова и уланский дивизион. Остальная конница в виде 3-го драгунского дивизиона, двух эскадронов улан и полка казаков полковника Фомина, двигались позади, одной общей конницей.
Второй дивизион драгун тоже было настропалился на погоню, но им привезли приказ остаться на месте и прикрывать конную артиллерию, которая не могла продвигаться по густому лесу.
- Ну, артиллерию прикрывать тоже дело нужное, без неё родимой, нам солоно будет! – заметил Ладога, когда занимали позиции. Не успели они выкурить по одной трубке, как прискакал взмыленный вестовой, с приказом двум казачьим орудиям выдвигаться к Сакену под прикрытием полуэскадрона. Выпало идти Ландграфу.
- Ты, господин барон там поаккуратней, не лютуй сильно-то! – улыбнувшись в усы, напутствовал его на дорогу, Ладога.
- Буду предельно деликатен! – эстетично кивнув другу, ответил Готлиб, взлетая в седло. Полуэскадрон двинулся вкупе с поскрипывающими колёсами и лафетами пушками, и вскоре пропал из виду.
- Удвоенные караулы! – коротко приказал Ладога, и пошёл к сидящим у своих пушек казачьим артиллеристам, чтоб побеседовать да послушать новостей.
Полуэскадрон Ландграфа с пушками, весьма недолго скучал на дороге. Едва отряд в полной боеготовности втянулся в лес, как засевшая в чаще турецкая пехота открыла беспорядочную пальбу, стоившую жизни нескольким артиллеристам и всадникам. Орудия сразу остановились, казаки, проворно попрыгав со своих мест приготовили ружья к бою, а Ландграф, проорав команду спешиться и примкнуть штыки, отчаянно кинулся прямо в лес, оглашая его яростным матом и криками «Ура!» Вломившись в чащу, барон отточенным штыковым приёмом заколол одного за другим троих, а четвёртый и пятый побросав оружие, спешно подняли руки. Прочие драгуны поработали штыками не менее результативно: основная турецкая шайка, треща ветками просто разбежалась, а в плен попало порядка 80-ти душ. кои и привели к обозу.
- На кой вот хрен они нам? – Решили б их там всех на месте, ваше благородие! – сердито попенял барону, казачий офицер, с ненавистью глядя на толпу растрёпанных турок.
- Я обещался начальству не слишком лютовать, да они в тягле пригодиться могут! – ответил Ландграф, но успокоил казачьего офицера тем, что в лесу, тех турок переколото раза в полтора больше.
- Ну, это добро! – сдержанно улыбнулся казак, и обратился уже к своей команде. Задание колонны осложнилось: помимо охраны орудий, приходилось теперь стеречь пленных, бредущих понуро и обречённо. При коротких допросах, у них удалось выяснить, что окрестные леса полны остатков разбитого корпуса, и опасность могла грозить русским на всём пути. Однако жестокий отпор, что учинили лесным туркам драгуны, возымел столько шума и действа на остальных, как казаки и драгуны догнали колонну Сакена, ни одного нападения не случилось. Но вот именно здесь и открылось что пушки, не могут следовать за колонной далее: как на зло пошёл бездорожный лес с крутыми оврагами, и орудия со своими длинными упряжками то путались меж деревьев, то застревая перед крутыми спусками, замедляя и затрудняя движение на каждом шагу. После очередной такой задержки с запутавшимся орудием, Сакен решил бросить эту артиллерию, оставив в её прикрытие помимо драгунского полуэскадрона, ещё и дивизион улан.
И вот из-за всего этого, в главной колонне остался один казачий полк, дивизион нижегородцев, коих барон Сакен уже не решался никуда рассылать, опасаясь атак из лесу. Меж тем как колонна Сакена с заплетыками и заторами, кое-как пробиралась по шайтаннейшему бездорожью через дикую чащобу, оглашая лес непарламентскими выражениями, татарские полки, проскакавшие несколько вёрст, настигли-таки турок! Немного среди османов нашлось решительных солдат, что залегши за камни или поваленные деревья, начали отстреливаться. Большая их часть, объятая страхом поддалась панике погибая без сопротивление: татары секли их саблями безо всякой пощады, и тут же стаскивали с них ценное добро и дорогое оружие. Звон клинков и безумные вопли гибнувших безо всякой пользы турецких солдат, оглашали этот лес, ещё весьма долго.
Только в одном месте, где татары настигли большую толпу турецкой конницы, в рядах которой полыхали цветастые знамёна, произошёл довольно-таки упорный бой большой массы кавалерии в ограниченном пространстве. Бьющиеся рассыпались с дороги в лесные кущи, и яростно сражались там прикрываясь щитами, сверкая латами, кольчугами и шлемами, паля в упор из пистолетов, или сцепившись один с другим намертво, оба с животным рычанием валились с сёдел, и рвали-душили, кто-кого. Не имея возможности из-за тесноты или неудобства применять сабли, всадники выхватывали из-за поясов ножи или кривые кинжалы, и пырялись ими, а то и просто вцепившись в горло, давили врага до конца.
Турки, хотя и начали уже пятиться под неукротимым натиском татарских нукеров, но ещё старались упорствовать, как именно в этот-то момент, к месту схватки, с боевым кличем подскочил дивизион нижегородцев, с ходу ворвавшийся в бой, в подмогу своим татарам.
И уже вот тут, при появлении своих заклятых и ужасных врагов, турецкие всадники развернули кто успел лошадей, и дали такого дёру, что лучше и не придумаешь, оставив в руках победителей, все свои знамёна. Несмотря на это, майор Марков со своими драгунами, бросились в погоню, добивать неприятеля, а за ними увязалась и татарская конница, упускать славу не хотел никто.
Когда дорога раздвоилась, и левая ветвь круто изгибаясь пошла к Араксу, то по ней шарахнулась и большая часть турецкой толпы. Усков и колонна Сакена полетели за ними, и очень скоро, Карабахский полк Ускова на всём ходу ворвался в массу турецкой пехоты, и после жестокого её истребления, захватил разом девять знамён. Драгунский дивизион Маркова остался поддерживать татарскую конницу, а уланы, летевшие сзади, забирали пленных из тех, кого не дорубили их товарищи, и насобирали так до трёх сотен душ. Но не только этими схватками запомнилась грандиозная лесная сеча. В одном из мест, часть турок отбилась от своих и влетев в поворот, заняла оборону за большими каменными завалами, не имея сил скакать далее на утомлённых конях. Их огонь затруднял погоню, и подпоручик Кривопляс и прапорщик Цынамов из 1-го дивизиона, собрав пару взводов и приказав им спешиться, короткими перебежками от дерева к дереву, пошли в штыковую на штурм этих завалов.
- Гранаты беречь до приказа, или удобного случая! – гаркнул Кривопляс на ходу, а прапорщик Цынамов со своими атаковал чуть в стороне. Пули турок в основном попадали в деревья, так как палили они наугад, а вот атакующие били более прицельно, и потеряв только несколько человек, подобрались к завалам на дистанцию броска ручных гранат, и присев кто на одно колено, а кто и залегши, замерли в ожидании команды. Кривопляс метнул одну из своих первым, и едва она рванула, в ту же секунду полетели десятки других. После оглушающей череды разрывов, Кривопляс вскочил с ружьём наперевес, и повёл своих в атаку, сквозь ещё не осевшее облако пыли прямо к завалам. В ответ бестолково затрещали слепые выстрелы, грохнуло три-четыре турецкие гранаты, сразившие нескольких драгун, но остальные, в стремительном порыве привычными и ловкими скачками забегали-запрыгивали на камни, сходу вступая в штыковые поединки. Одного из первых солдат, заскочивших на самый верх завала, сколол вниз своим штыком рослый турок, но тут же сам полетел назад от удара прикладом в лицо. Кривопляс запрыгнув наверх, отбил штыком в сторону выпад выскочившего из-за валуна турка, коротким-коли заколол его прямо меж рёбер, и пока тот ещё падал, уже летел с прыжка вниз, сцепившись там сразу с двумя противниками. Прочие драгуны, кто-как мог заскакивали-забегали на завалы: вот один унтер скрестил свой карабин с ружьём коренастого турка, и давя один-другого, противники соскользнули вниз с яростными криками разбивая о камни лица. Другие, резво работая штыками скоро сбросили защитников вниз, и спрыгивая вслед за ними, дрались уже там.
Кривопляс, действуя прикладом и штыком сразил двоих, и сцепился с третьим, вооружённым тяжёлой саблей и выпуклым медным щитом. Дерясь с ним, подпоручик услышал тревожный крик кого-то из своих солдат: «Берегись ваш бродь, с зади-и!!!» но не оглянулся; противник умело закрывался щитом и ловко отражал штыковые выпады офицера. За спиной бахнул выстрел, донёсся хряскающий удар, переросший в захлёбывающийся хрип, и тяжёлое падение грузного тела, с бряканьем о камни ружья или карабина.
Турок со щитом и саблей сам начал наседать, и подпоручик, отступив на три шага, отбил штыком рубящий удар, и шагнувши в лево, в долю секунды нанёс укол в локоть, а когда враг, вскрикнув от дикой боли выронил клинок и чуть попятился, доколол его точным ударом под ребро, пробив кольчугу; турок подогнув колено с хрипом рухнул на бок, забормотав что-то нечленораздельное. Других турок перед Иваном не возникало, и он быстро обернулся: за ним лежал застреленный кем-то башибузук с кинжалом и пистолетами за широким поясом, а рядом валялось длинное ружьё. Драгуны добивали тех кто не бежал а дрался, но завалы уже можно было почитать за взятые, и подпоручик, выдохнув утёр пятернёй вспотевшее лицо…
Поручик Ландграф, оставив охрану орудий на подошедший татарский отряд, со своей полусотней оторвался от основных сил, и выскочив на поляну перед лесной опушкой, заметил отряд турок занимавший позицию на этой самой опушке среди деревьев и тех же камней.
- Спешиться! – привычно приказал он, слетая с седла, и его солдаты в один момент превратившись в пеших стрелков, пошли на штурм опушки рассыпным строем с криками «Ура!» С обеих сторон поднялась пальба, несколько драгун пали как подрезанные колосья, но порыв атаки это не остановило, и барон, с пистолетом в одной и шашкой в другой руке, уклоняясь от пуль по наработанной годами привычке, уже забегал по склону. Треть его отряда, обойдя опушку с фланга, ударили в штыки из-за деревьев, и ворвавшись на неприятельскую позицию, завязали штыковой бой, выиграв драгоценные пару минут, за которые основные силы баронской полусотни во главе с ним, влетели во вражеское расположение.
Ландграф застрелил рослого эфенди с рыжей бородой, и не глядя на него, схлестнулся в клинки одновременно с двумя турками, бросившихся на него из-за деревьев. Первого, Готлиб зарубил сразу, а второго, заколол только перехватив пистолет за ствол и действуя им как булавой, парировал удар сабли, одновременно нанося колющий удар в живот. Едва этот враг упал, барон успев уклониться от нацеленного ему в голову приклада, боковым ударом рубанув врага по брюху, сцепился уже со следующим, вооружённым саблей и длинным горским кинжалом. Так и бились они на той опушке, катаясь в смертельных объятиях по каменистой земле, притыкая один-другого штыками и тесаками, к плачущим густой смолой соснам, паля в упор из пистолетов, поражая друг друга клинками, замертво валясь на голые камни, орошая их фонтанами крови.
Вот некий драгунский унтер, лишившийся ружья, разбив его о шлем какого-то племенного воина, умывшегося кровью хлынувшей из-под этого шлема, моментально подхватил с земли чужой кинжал, (позабывши в пылу драки о собственной шашке) бросился с ним на турка с ружьём. Османский солдат, ударил прикладом целя нижегородцу в висок, но тот, пригнувшись пронзил противника снизу вверх, и оттолкнув рычащее в предсмертной агонии тело, вскочил на ближайший валун, и кошачьим прыжком бросился на спину дюжего офицера, одним махом полоснувши его по горлу…
Рядом с бароном, получив смертельное ранение кинжалом в солнечное сплетение, и намертво зажавши этот кинжал в жилистых руках, со сдавленным стоном упал на колени и тяжело завалился на бок, черноусый фельдфебель… Денщик Ландграфа, разрядив ружьё в башибузука хотевшего напасть на его начальника сбоку, прикладом расколол голову тощему турку с саблей, и уже штыком заколол седоусого десятника, вынырнувшего чёрт знает из какого укрытия. Немногочисленные уцелевшие турки спаслись бегством в лесной чащобе, а победители, переведя дух осматривали поле боя, перевязывали своих раненых, собирали наиболее ценное оружие, боеприпасы, и жадно тянули воду из своих баклаг. Оглядев заваленную телами опушку, Ландграф приказал поискать здесь чего-то съестного.
Один из храбрейших офицеров полка, князь Роман Чавчавадзе, близкий друг Баградзе, с коим по иронии судьбы виделся редко, всего лишь с несколькими драгунами на всём скаку ворвался в ущелье, где одним своим видом воинов страшного Нижегородского полка, разогнал разношерстную и беспорядочную толпу неприятеля, гнавшего большое стадо рогатого скота, . Весь этот скот стал собственностью победителей…
Х Х Х
Пока гремели бои на дороге к Араксу, мусульманский полк Эссена дошёл до Меджингера, но из-за усталости и боевой слабости полка, он не отважился атаковать город, а лишь обступил его пикетами, наблюдавшими за тревожной суетой на стенах и в палисадах. Понимая положение Эссена, командование направило ему на подмогу 2-й дивизион нижегородцев, сдавших охрану артиллерии пехотинцам.
- Поспешай, поспешай ребята! – на скаку покрикивал капитан Ладога – Время дорого, Эссену помощь нужна, а Меджингерт брать надо пока он тёпленький да подмоги от султана не получил! Веселей ребятки-и!
Дивизион подоспел как раз вовремя, ободрив своим появлением полк Эссена. Часть драгун под началом Балаховского спешилась, и при поддержки полуэскадрона Ландграфа, начали наступление на город. Но турки бежали из города, не оказав никакого сопротивления, и Меджингерт пал. К приятному удивлению русских, они нашли тут большие запасы пороха и хлеба. На этом, преследование разгромленного врага и закончилось. Прекратили оное и по дороге к Араксу. Барон Сакен остановил вверенные ему войска над крутым спуском к самой реке, и приказал трубить общий сбор. Покамест уланы, татары, казаки и драгуны гонявшие по лесам недобитые шайки турок, стягивались к бивуаку да облегчив подпруги вываживали лошадей, примчался разъезд с новым сообщением, что слева от дороги, бродячий турецкий батальон засевши в некоем старом укреплении, ведёт частый огонь по наши пикетам и патрулям.
Сакен приказал двум уланским эскадронам лететь туда, а им в подмогу придал 20-ть драгун из 3-го дивизиона с майором Семичевым, прапорщиком Львом Пушкиным и ещё четырьмя офицерами. Старое укрепление, русский отряд взял на приступ, захватив одно знамя. Победа была как говориться решительной. В плени к русским угодил сам Гагки-паша, при весьма романтических обстоятельствах. Когда колонна Панкратьева вступила в лес, а полк линейцев шедший в авангарде рассыпался по лесу в поисках бежавших турок, урядники Александр Венеровский и Борис Атарщиков ненароком наехали на кучу пленных турок, которую конвоировали в тыл.
- Да вот он! – загорланили турки, указав на пёструю кучу, отдельно стоявшую в лесу, не трогаясь с места. То и был турецкий командующий со своей свитой. Старый и опытный воин, надежда Арзерума, очевидно впервые в жизни пережил столь сокрушительный разгром, и позор своей армии, что видимо посчитал унизительным для себя бегать по лесам и чащобам, ища спасения. Оба казака сразу бросились к этой пёстрой компании, и моментально выдернули из неё самого Гагки-пашу. Несколько его сановников пытались заслонить командующего, но были моментально зарублены. В этот момент подскакал полковник Верзилин, командир линейного полка, и потребовал у турецкого паши его саблю. Но Гагки-паша не отдал своего оружия.
- Вы можете меня убить, но мою саблю, я отдам только вашему командующему! – гордо ответил паша. Всё случилось столь скоро, что вся свита паши опрометью бросилась из смертоносного ущелья. Но их прорыв закончился для них более плачевно, чем они сдались бы в плен: выход из ущелья стерёг 2-й конно-мусульманский полк, оставленный тут бароном Сакеном. Завидев толпу богато одетых сановников и развивающиеся над их головами красивейшие бунчуки их командующего, татары с боевым кличем ринулись на перерез, и через мгновение славный и красивый трофей, белое с массивными кистями и золотой луной на конце древка знамя, достался в руки татарских воинов. Обезумевшая от ужаса свита развернула коней и понеслась прямо в лес, где напоровшись на тех же линейцев, почти вся полегла под их сверкающими шашками. Как потом подсчитали, на том небольшом участке, где действовали линейные казаки, в небольшой промежуток времени, было порублено свыше двух сотен турок, и до сотни захвачено в плен. Гагки-пашу отправили к Паскевичу, где тот, по всем правилам и обычаем востока присев на колени и передал свою саблю русскому командующему. Паскевич, как велит обычай, отнёсся к пленному паше, со всем положенным в таком случае уважением.
В этой битве будет не лишне упомянуть и о превратностях военной судьбы и удивительном переплетении её дорог. Среди павших воинов из мусульманских полков, особенно выделялись два весьма знатных карабахских бека, один из которых, Умбай-бек, прославился в своё время по всему Закавказью, как самый страшный разбойник. Не было от него по дорогам проезда что называется ни конному ни пешему. Казённая почта, если двигалась без должного конвоя, редко доходила до адресата, купеческие караваны, проезжающие путешественники, мелкие торговцы, все платили ему дань, за право свободного прохода. Войска ничего не могли с ним сделать, ибо лучше всяких дозоров и караулов, оберегала Умбай-бека народная поддержка и любовь.
Однако то, что не под силу оказалось для оружия, сделало золото. Знаменитый разбойник оказался выдан во время одного из ночлегов, брошен в тюрьму и приговорён к виселице. Однако сам Паскевич непостижимым образом разглядел в разбойнике полезные качества, и понял, что насколько Умбай-бек был опасен в мирное время, настолько он может быть полезным и в лихолетье. Паскевич помиловал разбойника, взял его в поход и Умбай-бек отличившись в ряде больших и малых боёв и сражений, заслужил окончательное прощение. Будучи ранен смертельно, в последние угасающие минуты жизни, он просил передать Паскевичу, что умирает верным слугою русских.
Победители меж тем распределяли трофеи: пушки, Паскевич распорядился отвезти в вагенбург, дабы при случае сформировать из них батареи, а боеприпасы и порох в арсенал корпуса. Солдаты огрузились добычей в виде дорогих тканей, сбывая их тут же по бросовым ценам. Даже шампанское нашлось в турецком лагере, которое казаки продавали господам-офицерам, распивавших его тут же, за здоровье сераскера и Гагки-паши, позволивших сегодня столь простодушно себя разбить.
Войска расположились на отдых в захваченном лагере: кавалерия прямо на Меджингирской дороге, там, где завершила погоню колонна Панкратьева, на опушке Милидюзского леса, впереди турецкого лагеря, а гренадеры, остались на взятом приступом плато. Вот такие разнообразные случаи и происшествия, происходили в дни тех знаменательных июньских сражений 1829 года. Общими трофеями стали 18 знамён, множество орудий (их количество постоянно уточнялось) и 1200 пленных. Но, всё это не удовлетворило Паскевича, и он в резкой форме высказал барону Сакену за то, что тот не успел спуститься со своей кавалерией с высот и захлопнуть капкан. Аргументы барона на трудный спуск и утомлённость людей и коней, командующий не принял, приведя в пример быстрый спуск двух казачьих сотен, врубившихся в бегущие массы неприятеля.
- Там, где спешно спустились две сотни, могли спуститься и два полка! – сухо пенял Паскевич барону. Командующий считал венцом полководческого таланта от кавалерии, неустанное и бешенное преследование разбитого противника, самоотверженно и с крайним напряжением сил! Только такое преследование и приносит полную победу и полное поражение врага, деморализует его, разгоняет его армию, и надолго лишает её боеспособности. Именно так и случилось в битве при Ахалцыхе, и накануне, при разбитии сераскера. Но тогда, командовал конницей Раевский, а здесь, барон Остен-Сакен, который хотя и признавал тактику Паскевича как таковую, но никогда не рискнул бы применить её на деле, это судьбу барона и решило. Позже, он был из армии удалён.
Но по войскам поползли слухи, что истинными причинами удаления Сакена, стали его натянутые отношения с Паскевичем, но всё это терялось в громе побед и грандиозных трофеев. Впрочем, даже Раевский получил строгий выговор за попытку заступиться за Сакена. Столь строго в те времена относились к действиям своей кавалерии, даже при её блестящих и грандиозных успехах…
Помимо досадных историй, по армии пошли гулять и другие подробности минувшего сражения. Одними из героев дня, стали татарские всадники из полка Ускова, коих с почётом встречал сам Паскевич, благодарил за храбрость весь полк, почтенно разговаривал с их беками и агаларами. Командующий обещал наградить всех достойно, а отбитые татарами турецкие знамёна везли за командующим. Граф подарил воинам их взявшим, 50 золотых червонцев, а знамёна с особым курьером отправил государю, как свидетельство верной службы мусульманских полков.
Среди своих, рассказывали о многих, и в частности, про казачьего сотника Евсеева и хорунжего Шапошникова, что при атаке на батарею, получив раны в рукопашной драке, лично захватили одно орудие, а второе успело ускакать. Какой-то турецкий бек, весьма важный на вид, находясь при батарее и потерявши лошадь, хотел убежать, но запутавшись в своих же широченных шароварах растянулся и был ранен пикой наскочившего на него казака. При беке нашли мешок с золотом, около трёх тысяч червонцев, которые казаки по-братски разделили меж собой…
Унтер-офицер Эриванского полка, егерь Казанцев, отбился от своей роты с дюжиной бойцов, и блуждая, очутился перед высокой скалой, на которой сидело в наскоро сложенных из камней шанцах, порядка 150-ти турок. Незаметно подобравшись, егеря с дикими криками бросились на неприятеля, и турки, поддавшись панике и не понимая сколько перед ними егерей, дрогнули, и потеряв полсотни убитыми и 25-ть пленными, бежали из укрепления, а егерь Семён Доякин отбил их знамя…
Не обошлось правда, и без некрасивых сцен: в самой гуще конного боя, татарский всадник отбил турецкое знамя и уж было поскакал с ним, как вдруг, на него набросилось несколько драгун, отняли стяг и ускакали: как поговаривали в полку сразу после боя, дело это без последствий не оставят, и глупым воякам похитившим чужой трофей, спуску не будет…
- Дураков-то у нас не сеют, они сами родяться! – устало заметил на это Ладога, выслушав о происшествии. Много ещё различных историй носилось в воздухе, и наверное, потребовался бы отдельный том для их изложения...
Прекрасная южная ночь, застала Нижегородский полк прямо на Меджингертской дороге, по которой спасались повальным бегством остатки разбитой турецкой армии. Погоня прекратилась, но возвращаться в основной лагерь уже не имело смысла, и полк располагался на бивуак прямо там, где застали его лучи заходящего за горы солнца.
- Располагайся ребята по-скифски, кому-где вздумается, да разводи костры, надобно хоть горячего чего-то пожрать за последние трое суток! – приказал капитан Ладога своим солдатам (тоже делали и прочие командиры)
- Это мы враз ваше благородие, слава те господи, набрали у турка в лагере всякой пищи на многие дни! Наварим каши с мясцом, да чайку доброго сварганим, а то уж я забывать начал как нормальный харч в брюхе сидит! – проворно работая в этом направлении, торопливо говорил Червонец, а ординарец Есаулов молча располагался на ночлег, расстилая свои шкуры, и раскладывая необходимые предметы ночного обихода. Солдаты привычно быстро натаскали дров да воды, и вскоре лагерь дыми уютными кострами отдохновения, а ещё где-то через полчаса, ноздри проголодавшихся людей обольстительно щекотал запах рисовой каши с бараниной и специями… Даже повар князя Баградзе, великий и непревзойдённый Мамука, весь вечер рассказывал как он чудом остался жив в этой дикой погоне и резне, в коей он вынужденно принимал определённое участие следуя за господином не в привычной повозке, а верхом на дикой, и невоспитанной лошади.
Когда вся основная часть компании собралась у костра Ладоги, Кахи подозвал слегка повеселевшего после ужина повара, и обратился к нему с самым серьёзным выражением лица.
- Расскажи-ка нам дорогой Мамука, какие страсти войны и ужасы кровавой битвы, ты героически перенёс!
- Как вам угодно хозяин! – приложив правую руку к груди, с тяжким вздохом произнёс Мамука, и придав своему округлому, с маленькими усиками лицу печальное выражение, начал рассказ.
- Я, опять чуть не умер в этой ужасной битве… По началу, я ехал хорошо, в вашей повозке князь, - обратился Мамука к смакующему чай хозяину – хоть и по скверной, но дороге… Я сидел и строго охранял ваше имущество, провизию, и прочие припасы, и благодарил бога что я в безопасности… А потом, когда даже конная артиллерия начала трястись и подпрыгивать, и я начал трястись и подпрыгивать: ребро ушиб – Мамука показал рукой на свой бок – локоть ушиб, голову даже, и спину больно ударил – княжеский повар грустно сверкнул глазами – А как пушки с конями совсем стали, и я на повозке стал… думал было объехать одну пушку, но казачий урядник, я его коня толкнул немножечко, обматерил меня нехорошими словами, и плетью по спине вытянул, да! А я говорю ему, что я повар князя Баградзе, и не нарочно застрял… А урядник такой невоспитанный оказался, опять нехорошо меня отругал, маму плохо помянул, и плёткой опять вытянул, а потом сказал, что весь транспорт стоит, и чтоб я, проваливал к шайтану лысому, верхом… Я, конечно, за господское добро беспокоюся, но потеряться от господина ещё больше боялся, - Мамука виновато глянул на Кахи и продолжил – Распряг я кобылу, сел без седла – повар мучительно поморщился – Если бы я знал, что это такое! Кобыла, видно долго в упряжи была, а волю почуяла и так играть взялась, что я едва жив остался! – охнув, Мамука покачал головой – Она как начала задними ногами взбрыкивать, что я, бедный, едва не вылетел! С трудом поводья держал, подпрыгивая как куль с репой! Деве Марии взмолился, а проклятая кобыла понеслась не разбирая дороги, я за шею её схватил и кричу «Спасите-помогите!» а проклятое животное летит как сатана. Я даже наш эскадрон потерял, татары кругом с саблями, мамочка моя! – Мамука схватился за голову, а слушатели уже понемногу заходились в смехе – Боевой визг подняли, саблями машут и на турок кинулись! Вот тут я и понял, что пришёл мой последний час, и я страшно умру! – Мамука горестно всхлипнул – Впереди рубка началась, а подлая кобыла, теперь передними ногами взбрыкивать начала, и у меня перед глазами жёлтые бублики запрыгали, звёздочки, птички… (офицеры уже давились смехом не стесняясь, как и сам Кахи, приветливо похлопывая по плечу несчастного повара) … турки, татары, сабли, звон, пальба, и подлая кобыла, чтоб её волки сожрали – Мамука сделал гневное лицо – ещё и боком пошла как козёл скакать, и так сволота скакнула, что меня всего целиком об сосну вдарила, и я потерялся в сознании… - повар сокрушённо выдохнул – Открыл глаза от того, что меня кто-то в бок тычет, смотрю – казаки наши стоят и гыгычат «Вставай, говорят, ледащий ты наш, джигит, орёл», говорят, и хохочут… Видели дескать твою джигитовку на кобыле, и это дескать вы с ней, всех турок распугали, кентавром обозвали… Я им представился, а офицер казачий, с русой бородой, просмеявшись сказал что меня знает, и знает что у князя Баградзе служу… А про кобылу, пропади она проклятая, казак сказал: «А кобыла твоя, Мамука, дезертировала, и верно к туркам подалась, неблагодарная скотина, и сам Паскевич объявит на неё розыск, чтоб потом сослать в Сибирь»…
Драгуны хохотали уже во всё горло, кто, хлопая себя по коленям, кто прыская расплёскивал чай, а у Кривопляса от смеха, этот чай аж через нос выскочил, и подпоручик с минуту кашлял, одновременно роняя слёзы.
- А как же ты эскадрон князя нашёл, Мамука-герой? – почти обычным голосом, уже просмеявшись, вопросил Есаулов, осторожно опуская кружку с остывающим чаем на землю у своей ноги.
- Казаки мне пленного жеребца осёдланного подарили, и сказали, что это мне за мой геройский подвиг на кобыле! – уже более увереннее показал повар, а далее сказал, что расспросами всех своих и нашёл.
- Одно плохо, - опять опечалился Мамука, - когда к повозке вернулись, вся пища оказалась расхищена, а прочее добро цело, даже столовое серебро не взяли!
- Это казачки наши вероятно с голодухи разговелись! – весело заметил князь – Да и на здоровье, тут у турок столько продовольствия взяли, что на три армии хватит!
- Господа, предлагаю выпить по полкружки за героя минувшей битвы, храбрейшего из храбрейших наездников и джигитов, неутомимого и непобедимого воина, грозу Гагки-паши и всех турок, нашего могучего и золоторукого Мамуку! – громогласно предложил капитан Ладога, поднимая большую бутыль красного вина, отбитого так же у турок, и все сидевшие, с одобрительным гулом загремели жестяными кружками, восклицая «Ура Мамуке! За великого Мамуку! За нашего храбреца!» когда выпили, Кривопляс подарил растроганному таким вниманием повару, один из отбитых им сегодня турецких пистолетов.
- Держи, герой! Может быть, он когда-нибудь тебя и выручит! – сказал при этом подпоручик. Мамука принял подарок с величайшим почтением и благодарностью, после чего был отправлен князем готовить всё к ночлегу.
- Да, господа, на войне, трагедия с комедией бок о бок ходят – философски заметил Бобальевич, выплёскивая на затухавшие угли чайный осадок.
- Нет, ребята, нашего Мамуку надобно беречь пуще боевого коня, он одним своим появлением и рассказами о страшных горестях, способен поднять настроение даже у покойника! – голосом академического преподавателя, проговорил Балаховский, элегантно жестикулируя правой кистью.
- Будем беречь, ну а теперь, по ночлежкам ребята, день выдался нелёгкий, и надобно отоспаться! – проговорил Ладога, поднимаясь с места, и все, так же устало отрываясь от камней, служивших им сиденьями, желая друг другу доброй ночи, стали расходиться, лагерь засыпал…
Утром полок быстро снявшись с бивуака, пошёл на Миллидюз, где уже стояла гренадерская бригада готовая к выступлению, и совместно с ней, пошёл в Кара-Курган. Паскевич скакал верхом и обгоняя войска, громко поздравлял их с победой.
- На Арзарум идём, ребята! Пока турка не опомнилси! – пронеслось по войсковым рядам, кои заметно ободрились от этого известия, и пошли уже веселее. Слухи, разлетевшиеся по русским полкам, не были преувеличены, положение турок, и впрямь сложилось близкое к катастрофическому. Ситуация для сераскера, час от часа становилась всё более отчаянным, из тех сил его корпуса что уцелели в сече 19-го числа, только едва и половина собралась в Гассан-Кале; все прочие, разбитые и разогнанные войска Гагки-паши, оказались для сераскера потерянными. Эти солдаты сбивались в разбойничьи шайки, и не имели абсолютно никакого желания воевать под знамёнами султана, и собрать их при всём желании не было уже никакой возможности.
Сам сераскер, чудом не угодил в плен под Зевином, бежал с кем смог в Гассан-Кале, где квартировался отряд пехоты в 10-ть тысяч штыков, ещё не участвовавших в деле. Однако и в Гассан-Кале, сераскер обнаружил весьма тревожные настроения. Дабы окончательно не уронить моральный дух войск, сераскер напустил на себя бодрый вид, и отдал приказ всем войскам сосредотачиваться к Арзеруму, и сам выехал туда на следующий день, с небольшой свитой. Присутствие в этом городе, требовала суровая необходимость: с одной стороны надо было унять смятение в народе, встревоженном вестями о тяжёлых поражениях султанских войск, а с другой, предстояло поднять в населении решимость защищать город, в чём и найти для себя дополнительные резервы. Арзрум мог выставить прядка 30-ти тысяч вооружённых людей, что ещё по весне, громогласно заявляли о самостоятельном стремлении встать на защиту города в случае чего. Сераскер рассчитывал, опершись на эти силы, задержать русских под стенами города до подхода подкреплений из Азии. Ожидались лазы, курды, и его шансы на изменение хода войны, могли резко возрасти. Имея на руках такие карты, сераскер энергично принялся готовиться к новой игре.
Находившемуся в Аджарии Кяги-беку, послали распоряжение, немедля ни часа, идти с войском в Арзерум, а следом, такой же приказ получил Мушский паша, но здесь, возникла одна закавыка. Паша, состоял в тайной переписке с Паскевичем, колебался, и на помощь сераскеру не спешил: у него тут мол и своих хлопот много, соседи-подлецы плохо себя ведут, да дома непорядок.
Арзерум спешно готовился к обороне: в его фортах возводились новые батареи и дополнительно укрепляли старые и пригород. Для поднятия морального духа населения, расшатанного пребывающими в город уцелевшими воинами из различных турецких частей, сераскир указывал народу на прочность городских стен, на многочисленность артиллерии, и огромные запасы продовольствия.
Однако всё это мало действовало на жителей, воочию видевших убитых морально и нравственно, солдат султана, рассказывавших им за чаем или едой, все самые страшные и жуткие подробности их молниеносного разгрома русскими.
Зная это всё из данных полевой разведки и от лазутчиков, Паскевич и стремился упредить сераскера в его начинаниях. Русский марш на Кара-Курган, прошёл несколько скорее и бодрее; пехота шла с песнями и молодецким посвистом. Кавалерия, дабы не отстать, тоже вскоре загремела своими напевами. Повар князя Баградзе, горделиво ехал в отремонтированной повозке с подаренным пистолетом за поясом, а пленный турецкий жеребец, покорно шёл сзади, привязанный к повозке.
- Сераскер теперь, пожалуй, что зубами в Арзерум вцепиться, а жителей, там вооружённых побольше чем в Ахалцыхе было, - покачал головой Червонец, шаря в своей сумке очередной сухарь потребовавшийся ему – драка будет лютая!
- Упредим Червонец мы их соединение с курдами да лазами, - уверенно заметил ему Ладога – тем более что среди курдов разлад: одни желают идти туркам на выручку, другие не-желают, третьи выжидают чья возьмёт, а четвёртым, наплевать и на нас и на турок, и на своих соплеменников. Им недосуг, разбойничать надобно!
- Это было б хорошо, ваше благородие! – облегчённо вздохнул денщик, раскусывая сухарь, и привычно оглядывая окрестности. Ординарец некоторое время любовался чистотой небес, украшенных парящими птицами, а затем, достав из сумки красивую, оплетённую виноградной лозой фляжку, звонко откупорил, и раза три глотнув, убрал всё обратно.
- Причастился, Бессарабец, винцом-то? – повернув к нему голову, спросил капитан.
- Ага, согрешил накануне, так вот и причащаюсь – чуть прищурившись от солнца, ответил Есаулов, мерно и в такт покачиваясь в седле.
- А мне вот не дозволяете водочки принять! – попенял капитану, его денщик.
- Тебе, стоит только разрешить, так ты и натрескаешься втихаря, мол раз боя нету, то можно наклюкаться! – парировал ему капитан, и иронично усмехнувшись, продолжил – В Кара-Кургане причастишься как расквартируемся, а пока, гляди кругом, Червонец! – капитан показал рукой некую дугу – Какая красота везде, тепло, ни дождя ни холода, ни метели в мороз, а ты водки требуешь. Замёрз что ли, мошенник?
- Да не замёрз, душа тоскует, - уклончиво ответил денщик, тоскливо глядя на флягу поручика.
- А ты её сушёными фруктиками полечи, оно помогает! – сердобольно посоветовал Ладога, сочувственно поглядывая на денщика.
- В Кара-Кургане полечу – устало ответил Червонец, и невозмутимо продолжил любоваться окрестностями.
Пока русский корпус двигался по дороге, Паскевич успел переговорить на главной квартире, с несколькими находившимися там курдскими беками. Он спросил у них, рады ли они победе русских, и видели ли они когда-нибудь, подобное поражение, которое потерпели теперь турки? Курды, искренне ответили, что до сих пор не опомнились от удивления, и лишь только теперь осознают, что всё случившееся не сон, а явь!.. На вопрос Паскевича перейдут ли теперь курды на русскую службу, беки, по-восточному, велеречиво ответили: «Идите быстрее вперёд, покорность курдов в Арзеруме, возьмите его, и тогда всё будет ваше!» Все эти разговоры сразу же просочились в корпус, и солдаты начали чувствовать себя более увереннее чем накануне.
Как и предполагалось, в Кара-Кургане войска остановились на ночёвку. Располагались по привычке быстро, занимая самые удобные места, рассёдлывали и поили-кормили коней, а уж потом кормились сами. Здесь-то и разрешил Ладога денщику хлебнуть с полкружки водочки, но не более того.
- Возможна боевая тревога, а ты в зюзю! – строго предупредил его капитан. на что Червонец, клятвенно заверил командира что больше положенной нормы, он ни-ни! От города порядка на десять вёрст, тянулась голая гористая местность, где некрасивые угрюмые скалы, громоздясь одна на другую, весьма сужали кругозор, что лишь с самого крайнего гребня. разъезд кавалерии сумел разглядеть красивый и живописный замок Зевин, выстроенный на высоком и теоретически неприступном утёсе. Только там и зеленела пушистым ковром небольшая лужайка орошаемая чистыми словно хрусталь, водами горной реки. Именно этот клочок земли выделялся своей жизненной красотой среди мёртвых и безлюдных гор. Старый замок наполовину лежал в руинах, но разведка показала что стены его ещё столь прочны, а положение так выгодно, что Паскевич тот час же обратил его в пункт для складов на пути сообщения с Карсом. Две рты стрелков остались в замке гарнизоном, а остальной корпус пошёл на город Ардост.
- Хороший замок, чёрт подери, с призраками наверно! – искренне восхитился Есаулов проезжая мимо, и любуясь прекрасной восточной архитектурой седых веков.
- Эх, пожить бы в этой старине с недельку, для пробуждения творческого вдохновения и фантазий у любителей чего-нибудь сочинить! – мечтательно заметил штабс-капитан Бебутов, иногда бравший в руки гитару, напевая свои собственные сочинения.
- Да, Коля, кружились бы перед нами в восточной нощи, тени полупрозрачных прекрасных пэри, толпы ужасных джинов и тени древних царей погибших царств! – поэтически проронил Ладога, поглядев на приятеля чуть иронично.
- Ну,джинов с царями я послал бы к иблису с его шайтанами, а прекрасных пэри оставил бы: вдруг они от моих взоров, да плоть бы обрели? - уверенно ответил Бебутов, проводя взором оставшиеся позади древние руины. Армия шла на Ардост абсолютно спокойно, ибо ещё в Кара-Кургане им стало известно, что генерал Бурцев уже занял Ардаст. Всю дорогу до намеченного пункта, неприятель никак себя не проявлял, не считая разрозненных шаек из разбитых частей, на кои иногда натыкались казачьи разъезды. И только в окрестностях самого Ардоста, произошло самое настоящее кровавое сражение, хотя и небольшое.
Бурцев, занявши город, отрядил подполковника Басова с сотней казаков в Хорасан, чтобы открыть сообщение с князем Бековичем, бывшим там со своим отрядом. Не прошли казаки и пяти вёрст, как напоролись на толпу турок, выехавших с гор на Арзерумскую дорогу. Встреча произошла столь неожиданно, что турки развернув коней отошли обратно в ущелье, и затаились там. Басов решил подъехать к ним в сопровождении своего трубача, и предложить сдаться. Один турок обратился к своим и горячо заговорил, но прочие, в бешенном исступлении кинулись на него и изрубив буквально в куски, открыли по казакам стрельбу. Стало понятно, что эти турки решили драться до смерти. Решение Белова стало мгновенным.
- Не стрелять! В дротики их! В шашки! – зычно прогремела его команда, и сотня стремительно ударила на неприятеля. Турки дрались с беспримерной стойкостью: их раненые не желая сдаваться в плен, закалывали себя кинжалами, других добивали их товарищи. В тесном ущелье и бой вышел тесный. В пыли что клубилась в воздухе, дико ржали и храпели лошади, звенели клинки и летали дротики, гремели пистолетные выстрелы, кричали и вопили люди, мелькали турецкие тюрбаны и казачьи шапки. Бой выдался весьма жестоким. изо всего турецкого отряда, бежало лишь несколько человек, и только четверо тяжелораненых попали в плен. Остальные вповалку лежали мёртвые среди торчащего во все стороны оружия, и двух или трёх умирающих от ран лошадей. Как удалось выяснить, уничтоженный отряд принадлежал к корпусу Гагки-паши, и шёл в Арзерум к сераскеру. В Хорасане, Басов не нашёл ни жителей, ни войск, но целые магазины, и два орудия, брошенные турками при отступлении. Расставив караулы, Басов остался ждать своих. На рассвете в город прибыл отряд князя Бековича, а Басов вернулся в Ардот, куда пришёл со своей колонной и граф Симонич.
Корпус Паскевича уже приближался к Ардоту, собирая по пути сведения и переваривая их внутри себя. Недалеко оставалось до Аракса и близость этой реки сказывалась на явственной перемене климата: душный вечер и люди заметнее начинали ощущать усталость. По дороге, русские колонны обогнали несколько партий пленных турок, отставших от отрядов Бурцева. Конвоиры вели их в Ардот. Османы плелись со столь унылым видом, что казалось они совсем не могли взять в толк, как всё это, с ними произошло? А вид проходивших мимо них турецких пушек в русской упряжке, угнетал турок ещё более, и они горестно качали головами. Оборванные, частью босые, с растрёпанными тюрбанами, они уже даже отдалённо не напоминали то грозное воинство, коим они были всего лишь три дня назад…
- Эти всё, отвоевались! – хмуро глянув на них, коротко бросил Червонец. От нахлынувшей духоты, всем невольно вспомнилась знойная и нездоровая долина этой же реки, но уже в Персии. Оставшийся путь до Керпи-Кева, уже не запомнился чем-то особым. Опасные Саганлуги остались далеко позади, и сама местность становилась более живописной. Уже попадались налитые сочной зеленью долины, пшеничные поля с налитыми тяжестью колосьями, и только лишь по ту сторону Аракса, на далёком горизонте виднелись те же угрюмые, мрачные и безлесные горы, с пятнами не растаявшего снега.
Паскевич, дождавшись курьера привезшего заодно и отбитые неприятельские знамёна, написал царю подробное донесение, отправил пленных в Карс, и покинул Ардос. Сам командующий ехал по вражеской земле только с небольшим конвоем линейцев, и догнал основные силы, на берегу Аракса, близ деревни Керпи-Кев, где они готовились к ночлегу. Бивуак разбили близ красивого каменного моста, построенного согласно историкам, в эпоху Дария Гистаспа, родившегося и умершего почти за 500 с лишним лет до нашей эры! Небольшая поляна засеянная пшеницей, тоже стала местом лагеря, и её конечно же вытоптали. Какой-то здешний старик, стоявший неподалёку с двумя женщинами, с горечью наблюдал за погибелью, своего скудного состояния. Не успели толком расположиться эти русские части, как к ним присоединился отряд князя Бековича-Черкасского и влился в корпус. Вскоре прискакал вестовой привезший Паскевичу донесение, что приближение русских, вызвало дикую и страшную панику во всём Арзерумском пашалыке, и что Гассан-Кала, этот неколебимый страж Арзерумской долины, (как пафосно называли его турки) брошен своим гарнизоном, что бежал без оглядки, при первом же извещении о приближении Паскевича. Бедолага сераскер всеми силами старался остановить это бегство, взывая к совести, достоинству, мужской чести и храбрости, пугал гневом всевышнего и муками ада, но ничего не смог поделать, солдаты бежали кто как мог. желая спасти хоть что-то из запасов собранных в крепости, сераскер спешно стало перевозить их на обывательских лошадях в Арзерум. Эти новости мигом облетели весь лагерь, породив среди солдат богатую пищу для обсуждений.
Но это быстро остыло, ибо не было чем-то необычным в той войне, дело как говориться привычное, и шутки на эту тему не продержались и часа, но здесь, глазам русских солдат предстало настоящее экзотическое зрелище, доселе невиданное: армянские сарбазы, входившие в состав Севастопольского полка, коих набрали в Нахичевани.
- Поглядите вон на энто чудо, ваше благородие! – прыская от смеха в кулак, предложил Червонец своему начальнику, указывая рукой, и Ладога с несколькими офицерами, разом повернули головы.
- Сарбазы армянские, из Севастопольского полка! – слегка трясясь от смеха, пояснил Червонец. Зрелище и впрямь оказалось особенным. Сарбазы, одетые в красные колпаки, зелёные и синие мундиры уланского покроя, в широченные белые шаровары до колен и серо-жёлтые кожаные штиблеты с загнутыми носами, походили на что-то совершенно театральное и даже водевильное. Мало того, за их батальоном, энергично шевеля длинными ушами, шло большое количество ослов, на коих те сарбазы, ехали поочерёдно, везя на них ранцы, провиант и шинели, словом всё то, что русский солдат таскал на себе.
Вид такого сарбаза верхом на осле и с ружьём за спиной, сделался темой для смеха всего лагеря, в едких остротах и шуток.
- Н-да-а – просмеявшись, протянул Ладога, повернув голову к товарищам – сия храбрейшая пехота на ослах, это самое комичное войско, которое мне довелось лицезреть… Интересно, как турки на этот балаган на ослах среагируют? От смеха полопаются или со страха разбегутся?
- Не знаю с какого карнавала этот, «свирепый» батальон, и вообще их пехота, в деле я её не видал ни разу, но конница армянская сражается отлично! Из её рядов покамест не отмечалось побегов, чего увы, нельзя сказать об этой вон их, пехоте! – не отрывая взора от разноцветного воинства, проворил Воронец.
- Гм, а вот интересно, - задумчиво наморщив лоб, подал голос Есаулов,- мы, кавалерия, на лошадях передвигаемся, у индийских раджей что на слонах воюют, элефантерия, арапы на верблюдах, есть дромадерия, (как я слышал) а эти, чудо-гвардейцы на ослах, как называться должны, ослянница что ли? – поручик под смех сослуживцев повернулся к ним с совершенно серьёзным лицом, ожидая какого-либо ответа.
- А в самом деле, как? – улыбаясь во весь рот, переспросил Воронец.
- Гм… можно попробовать окрестить сих всадников апокалипсиса, ослиерией? – не очень уверенно, подал идею Кривопляс.
- Нет Ванька, это как-то невыразительно звучит, – приподняв в задумчивости левую бровь, заметил другу Ладога – вернее, звучит излишне двусмысленно: услышат османы от своих лазутчиков, что мы, на таком-то участке фронта собираемся бросить в бой ослиерию, они ж головы свои бритые вывихнут к свиньям собачьим, пытаясь угадать, что за новый род войск, у гяуров завёлся? (друзья-приятели опять начали давиться от смеха, хотя и негромко) Да и в нашем генштабе потребуют реляцый да решкриптов от Паскевича, а тот хвать, ан ни ухом ни рылом ни про какую ослиерию не знает… Нет, уж лучше как Бессарабец предложил, ослянница, да и то промеж себя, не загружая казённой документации!..
Просмеявшись и утерев слёзы, господа-офицеры отправились на ужин к князю Баградзе, повар которого, великий и храбрый Мамука, приготовил ныне по приказу хозяина, званный пир. С левого берега, где под лучами заходящего солнц величаво возвышались развалены громадного караван-сарая, пришли несколько армянских старшин, просивших выдать им охранные листы, и чтоб Паскевич их принял. Там они подтвердили о бегстве турецкого гарнизона из Гассан-Калы, и страшной панике по этому поводу. До этой крепости было всего 15-ть вёрст, и Паскевич решил занять её теперь, же, вечером. Друзья-драгуны вовсю уже пировали у князя, как вдруг в лагере протрубили боевой сбор, но где-то в стороне.
- Что там опять? Неужели ж выступать – недовольно спросил штабс-капитан Клевицкий, повернувши голову в сторону звука.
- Да нет, Сашка, это вон татары забегали, их полки куда-то выступают вроде,- не совсем уверенно предположил Ладога, и свистом подозвав денщика, приказал узнать в чём дело, и уже через три минуты, Червонец принёс известие что князь Бекович-Черкасский с татарами выступает немедля на Гассан-Калу, чтобы занять там всё, что только можно, и чего турки не успели вывезти.
- Ну-у, слава богу что так, город лучше до темноты занять, а мы значит завтра выступим… Продолжаем господа, тревога ложная, не нас касаема! – проговорил Ладога, и наколов на вилку горячий кусок ароматной баранины, смачно впился в него зубами, не отстали и прочие пирующие, и званный ужин продолжился своим чередом…
Х Х Х
Гассан-Кала не оказала никакого сопротивления отряду Бековича, нашедшего там 29 орудий, склад пороха и снарядов, нетронутые хлебные магазины. Армянские семьи, коих набралось порядка 80-ти, составлявших на тот момент всё городское население, встретили русских воинов хлебом-солью. Это известие уже в сумерках привёз в лагерь вестовой.
- Вот и славненько господа, турок превосходно снабжает нас провиантом и боеприпасами, не придётся впроголодь воевать! – усмехаясь заметил Ладога, когда пир уже перешёл в чайную церемонию.
- Это и впрямь здорово, а то как вспомню наши голодные марши, сухарь один на троих, кони-бедолаги постятся, порох да свинец пуще любимой жены бережёшь, так аж изжога просыпается! – деловито заметил Клевицкий, подливая себе заварки покрепче (бессонница в этом случае его не брала)
- Интересно, а отчего они порох никогда не взрывают, или хотя бы водой не польют при отступлении? – поинтересовался Есаулов, прицеливаясь одним глазом на румяный, прожаренный пирожок с грушевым повидлом.
- Это, удивляет не одного вас, поручик – сказал ему Бобальевич, смахивая со стола крошки, - в европейских войнах например, таковое случается крайне редко: при стремительных ночных, или внезапных дневных прорывах, или какой измене, - продолжил пояснять Бобальевич – Ни пруссак, ни француз, так просто не бросят такую прорву провианта и боеприпасов, а перс или турок, видать по иному скроен…
- Да нет, бывали хотя и редко, но противуположенные случаи, - припомнил Ландграф, осторожно отпивая чай из кружки (сервизы князя давно уже переколотили на дрянных дорогах да пьяных попойках) – в Ахалцыхе вон, семерых поджигателей егеря перекололи у костёла, когда турки порох пытались рвануть!
- Да видать ахалцыхские турки из другого теста выпечены были, вот и кидались на смерть в порохе! – подал голос Кривопляс, пластуя ножом уже початый пирог.
- А всё-таки хорошую мы панику в пашалыке навели! Теперь там всё с ног на голову, и кавардак такой, что бежит и катиться всё у чего есть ноги да колёса, а иногда, одно летит впереди другого! – мечтательно проговорил Бебутов, устало выдыхая и отставляя пустую кружку. Компания за столом дружно заржала, а кто-то сквозь смех крикнул «Браво, Бебут!»
- К Арзеруму теперь ручейками стекаются остатки разбитых полков, вроде тех турок, что вырубил Басов в ущелье, - чуть более спокойным голосом сказал Балаховский, поигрывая вилкой в пальцах – и пожалуй там, озлобленные на нас, на себя за своё позорное поражение и бегство, они в исступлённой ярости сопротивляться станут, один мол чёрт пропадать!
- Да, Арзерум многое решит! – подвёл итог беседы капитан Ладога…
Утро выдалось спокойным и хорошим, драгуны просыпались и потягивались так сладко, словно квартировали они где-то в провинциальном русском городе, а не раскалённой от войны, гористой области. Уже дымились костры, солдаты наскоро умывались, а кто и просто протирал заспанные лица, а затем привычно седлали лошадей, всё, как всегда. Однако на сегодня раннего похода не объявили, и некоторые воины укладывались досыпать после сытного завтрака.
И только пехота, собрав манатки отправилась со своими обозами и артиллерией в Гассан-Калу, на подкрепление князя Бековича. А в Нижегородском полку, в выпавшее свободное время, офицеры собрались вокруг поэта Пушкина (здесь наконец-таки очутился свободный от поручений штаба и прапорщик Лев Пушкин) послушать о столичной жизни, и самим попотчевать господина сочинителя, историями из текущей войны. И совсем уж было увлеклись беседой поэт и воины, как в лагере поднялся небольшой по началу шум, оказавшийся визитом армянской депутации, попросившую встретившегося им полковника Анрепа дать им защиту от турок, кои три дня назад, угнали весь их скот. Полковник, толком очевидно не поняв, чего они хотели, пустился вперёд с одним уланским эскадроном, дав знать Раевскому, что в горах засели три тысячи турок. Спустя какое-то время, Раевский поднял своих нижегородцев по боевой тревоге, и отправился в след за Анрепом, причём А.С. Пушкин, будучи приписанным к драгунам, с великим неудовольствием отправился вместе с ними.
- Вы уж господин Пушкин на сей раз давайте без фокусов, в свалку не лезьте, вы, нам дороги! – с напускной серьёзностью обратился к поэту капитан Ладога, а затем уж окликнул и прапорщика Пушкина. – Лев Сергеич, уж вы сделайте одолжение, подстрахуйте брата-то!
- Подстрахуем, не извольте сомневаться! – весело отозвался прапорщик, отчего поэт даже слегка повеселел; за эти дни, он по тёплому привязался к лихим драгунам. Уланы уже далеко ускакали, а нижегородцы шли пока на лёгких рысях.
- Ишь ты, три тыщи османов в горах засели, и какой же паша, их там собрать умудрился? – удивлённо спросил Балаховский, скача рядом с Ладогой.
- Значит, кто-то умудрился! – бросил ему в ответ капитан, иногда поглядывая назад: где-то там, знакомый цилиндр покачивается среди касок, киверов и бескозырок? Цилиндр на пару секунд мелькнул, и тут же потерялся. Вот полк проскакал уже десять вёрст, 15-ть, а ни улан, ни турок, и никаких следов стычки, ничего нет, и даже отдалённых звуков боя ни с какой стороны не доносилось.
- Однако, где же есть наши, и где тут турки? Куда уланы подевались? – в некотором недоумении, вопросил в слух капитан Ладога, оглядываясь по сторонам.
- Полагаю, что не далее, чем через 10-ть вёрст, мы всё узнаем! – буднично бросил Есаулов скользнув по командиру взглядом, и продолжил созерцание пейзажа.
- Хорошо бы! – вздохнул, с другой стороны, Червонец. Проехав ещё примерно пять вёрст, полк вошёл в армянскую деревню, и застал там премилую картину, сюжеты которой зачастую встречались в народных лубках, и европейских сатирических журналах. Несколько храбрых улан, отставших как видно от эскадрона, с саблями наголо гонялись за полудюжиной местных кур, панически кудахчущих, и носившихся взад-вперёд, роняя перья и ошалело растопыривая крылья. Уланы в полурасстёгнутых мундирах и сбившихся у кого на бок у кого назад киверах, яростно матерясь на все лады, азартно загоняли и окорачивали квохчущих птиц, стараясь поразить их саблями. Куры, очевидно понимая суть дела, нипочём не желали попадать в суп, и выделывали такие зигзаги и пируэты, что бывалые кавалеристы никак не могли их изловить. Один из улан, даже споткнувшись о храбро бросившуюся ему под ноги курицу, полетел со всех подмёток, и грянулся о пыльно-каменистую землю, а орущая благим матом курица, разбросав рыжие перья, куда-то очумело унеслась. Дружное ржание передовых драгунских эскадронов, прервало операцию против курей, и уланы, повернувшись в сторону смеха, разом замерли с саблями в руках: мелкие перья украшали их усы, эполеты и кивера.
- Немедленно привести себя в порядок, сабли в ножны, преследование курей прекратить! – громко скомандовал Раевский, и с небольшим чем в полминуты, уланы приняли свой прежний вид, не считая нескольких мелких перьев на мундирах.
- Доложить, где ваш эскадрон, и где противник! – опять потребовал полковник, и в следующие пять минут, с помощью показаний местных жителей, драгуны выяснили следующее. Оказывается, речь шла не о трёх тысячах турок, а о трёх тысячах волов, угнанных османами три дня назад, коих можно будет догнать через день-два. Полковник Анреп неправильно понял армян, рассказавших ему про это. Драгуны разделились на две партии: одни истово принялись хохотать хлопая себя по коленям, а другие, сплюнув в пыль, разразились яростным матом, из разряда … «Энту иху мать и всю кривоклячную ситуёвину с курями, туды их в душу, эти операции!»
И только господин сочинитель остался как бы нейтральной стороной: хлобыстнув из фляжки некий оставшийся неизвестным историкам напиток, Александр Сергеич выдохнул, и принялся привычно чего-то записывать в путевой альбом. Раевский послал улан сообщить Анрепу чтобы тот возвращался обратно, а сам с полком повернул назад. Всю дорогу солдаты и офицеры обсуждали сие досадное недоразумение, склоняя на все лады как непонятливость Анрепа, так и красноречие армянской депутации, не сумевшей внятно объяснить, где три тысячи волов, обернулись оным же количеством турок. Выбравшись из гор, полк вернулся в Гассан-Калу только под вечер.
- Да, господа, дать сорок вёрст крюку, чтоб спасти жизнь нескольким армянским курицам, это более чем феерично, это надобно занесть в тактику по военным маршам, с наиболее великим результатом! – рассёдлывая утомлённого коня, устало заметил поручик Есаулов, начавши следом насвистывать себе под нос какую-то песенку.
- Да уж, такого поиска в моей карьере ещё не было! – в тон ординарцу проговорил Ладога, снимая седло с коня.
- Вот, кто это придумал, весь этот поиск курям на смех, его бы на хромом ишаке туды-сюды прогнать, и потом не накормить! – зло бросил Червонец, рассёдлывая свою лошадь – Дипломаты, за ноги вашу маменьку, вола от турка отличить не могут, а мы катайся по этой пакостной дороге, тьфу!
- Хлопни Червонец водки с полкружки, дозволяю! – смилостивился командир, и денщик тут же воспользовался выпавшим случаем. Гассан-Кала, бывший когда-то в седой древности Феодосиополем, считался ключом к Арзеруму. Выстроенный у подошвы скалы, которую саму венчала старая крепость к тому времени, заросшая травой и бурьяном, город прямо-таки отдавал чем-то далёким, сказочным и навсегда потерянным.
Кругом били горячие минеральные ключи, и солдаты, уже зная, что это такое, с большим удовольствием лагастались в них, смывая с себя вместе с грязью ещё и усталость. Однако, как говорят, на Руси дураков не сеют, а они сами родятся. Один из нижегородцев, некий прапорщик из 3-го дивизиона, не распробовавши прежде самой воды, разлетелся со всех ног, и бухнувшись в ключ с кипятком, едва не сварился: солдаты вытащили своего офицера чуть жива, и положив на шинель, торопливо потащили в лазарет.
- Твою ж маман! – убитым голосом выразился Ландграф – Вот солдат, вчерашний холоп, и тот, видя, что вода парит, прежде руку сунет, горяча иль нет? А этот? Осёл, прости господи… ну можно ли образованному человеку, дворянину, офицеру, коего я, лично, почитал за нормального, так по-идиотски свариться, как кур в лапше! Да ведь кому не расскажи, за анекдот почтут!
- Да, тут, пожалуй, не поймёшь, как поступить, - почесав затылок ответил капитан Ладога – то ли плакать, то ли смеяться? Если б сам не видел, ни почём бы не поверил, что офицер, пусть и младший, мог так влететь, и свариться чуть не в крутую!
- Хм, ситуация и впрямь двусмысленная, - поигрывая по своему обыкновению карточной колодой в ловких пальцах, заметил прапорщик Балаховский – если жив сердешный, то вымажут его теперь как молочного порося сметаной, всякими мазями, да пеленать бинтами станут, да прочие процедуры когда от боли и шевельнуться нельзя, это хуже контузии в лоб: там хоть почтенно, от неприятеля получил, а тут? По собственному неразумению…
- Дороже всего, нашему брату обходиться глупость, - отозвался Есаулов, сидя в числе других на куске поваленного дерева – Вот у нас, в Бессарабии, был аналогичный случай. Один подпоручик, из интендантов, уже лет за сорок и, казалось бы, опытный, судя по седым усам, но, - Есаулов как бы удручённо раскрыл ладошки по сторонам – видать не ума палата… В общем пришёл в лагерь транспорт с боеприпасами, бочонки с порохом разного размера, солдаты таскают на склад, а подпоручик пришёл откуда-то, и глядит как работа идёт. И вот он взял, да и подозвал одного солдата, с небольшим бочонком, меньше ведра, и приказал ему поставить бочонок под дерево в тенёк. Солдат так и сделал, ему-то что? Ну, интендантский сел на тот бочонок нога на ногу, да и закурил трубку… Курит да поглядывает, а в тени-то его почти уж незаметно, и теперь уже не скажешь что тогда оно там вышло: то ли затычка из бочонка выскочила, то ли рассохся он, а подпоручик может трубку стал выколачивать, неизвестно! Только жахнуло так, что у нас шапки посрывало, а с дерева половину листвы и веток снесло, а от интендантского нашли усы с куском губы, ременную бляху, подмётку от левого сапога, да мундштук от трубки, вот так-с! А здесь – Есаулов повернул голову в сторону лазарета – дело верное: сварил себе прапорщик всё, что только возможно, и после отставки, о девочках да бабочках, можно будет спокойно забыть, но есть шанс петь фальцетом италийскую оперу!..
Офицеры сдержанно посмеялись: с одной стороны прапорщика было жаль, а с другой, в подобных случаях, когда человеческая дурь выливалась в неприятности для персоны ей обладавшей, казарменные шутки не знали сочувствия. Долго ещё в полку обсуждали сей скверный анекдот, и даже сочинитель господин Пушкин, оказался озадачен оным происшествием, а вернувшийся из пикета Кривопляс, выслушав сию драматическую историю, хлопнул кружку вина, утёр усы, и коротко и устало выдал.
- Ну и хер с ним! Одним идиотом в полку меньше будет, пожрать чего есть?
- Есть – ответили ему, и подпоручик, широко перешагнув через кусок бревна, направился к пузатому котлу. Ночью, в городе внезапно вспыхнул большой пожар, и весь корпус сам-собой поднялся по тревоге, зарево стояло такое, словно внутри полыхали пропитанные нефтью бурки.
- Что там у них полыхает, интересно бы знать? – подперев бока руками, вслух спросил Есаулов, вглядываясь в пламень – Помощь наша не требуется, нет?
- Там пехоты достаточно Костя, а буде надо, нас позовут, нечего без толку задами толкаться! – обыденно сказал ему капитан Ладога, так же глядящий на пожар. Подскочили другие офицеры, прочие наблюдали с мест, но многие, в основном рядовые, залезли на скалы, и глядели оттуда.
А дело оказалось в следующем: кто-то из турок поджог здание, где хранились некоторые запасы пороха, кои, солдаты успели вынести не допустив взрыва, который мог бы стоить десятки жизней. Ко всему прочему подул резкий ветер, погнавший пламя на соседний дом, где ночевал сам Паскевич. Кинулись будить командующего, и ко всеобщему ужасу, в самих дверях его кабинета нашли два больших бочонка с порохом, которые с вечера никто в глаза не видел. Мигом обыскали прилегающие дома, но ничего подозрительного не обнаружили. Покушение было очевидным, порох оказался турецким. Стали думать-гадать кто это мог бы сделать, если в городе не было ни одного мусульманина? Предположили тогда что злоумышленники, скрывались в одном из подземелий, которых в Гассан-Кале было весьма много. Вот так, благодаря Провидению да счастливому стечению обстоятельств, Паскевич, второй раз, как до того в Зевине, чудесным образом избежал явной гибели. Едва утихла эта, заполуночная тревога, как на рассвете поднялась другая: с аванпостов дали сигнал что впереди слышна сильная ружейная перестрелка. Вперёд бросилось несколько разведывательных партий, а вся кавалерия сидела в сёдлах, ожидая общей команды. Драгуны запрыгивали в сёдла обвешанные оружием, на ходу застёгивая мундиры, но некоторые, и вовсе не застегали, а Есаулов так и совсем сидел только в нижней белой рубахе, перепоясанной крест на крест ремнями, и сбитой на левый бок фуражке.
- Ты что брат, в потёмках мундира не нашёл? - слабо зевнув, спросил у него Ладога, застёгивая торопливо свой.
- Да, вроде того, я не в палатке, я в телеге с соломой спал, а мундир без меня в палатке ночевал, потребовался в общем! – уклончиво ответил ординарец, с абсолютно невинным взглядом.
- Баба что ль там? – в полголоса спросил капитан, мотнув головой в сторону палатки, что как-то подозрительно колыхалась.
- Ага, принимал даму! – кивнул ординарец, буднично глядя на командира.
- Чья жена? – устало вопросил капитан.
- Понятия не имею, не интересовался как-то, недосуг было, да и какая разница? – пожав плечами ответил Есаулов.
- Да ты когда ж успел-то? Ведь мы ещё и суток тут не простояли? – искренне изумился Ладога, с интересом разглядывая ординарца, словно впервые его встретил.
- Да после ужина, я ведь прогуляться решил, не сразу же спать-то, - обыденно начал Есаулов, - ну, хожу, гуляю… глядь, из городских ворот дама идёт, собой не дурная, а в руках бутыль оплетённую несёт. Заговорили мы с ней, оказалось что муж, послал её за пивом к одному пехотному полковнику, у того с собой бочка отличного пива в обозе, а мужу захотелось пива: денщик надрался уже подлец, часовых за пивом не погонишь, не положено, горничная боится идти, её солдаты за всякие места хватают, самому не охота, ну, она, жена и пошла… Вот, слово за слово, пару анекдотов из нашей жизни, дама засмеялась, я ей подыграл, и пригласил к себе; она и пошла с удовольствием. Выпили мы это пиво (мы с ней за ним сходили) потом поворковали с четверть часа, ну и полезли в палатку… дальше рассказывать?
- Ненужно-с, дело знакомое, но кто она такая, чья хоть жена-то, выяснил в процессе аудиенции? – чуть подавшись к нему, тихо спросил у поручика капитан.
- Да не до того было, Георгий Гвидоныч, чего ж нам время на знакомства-то терять? мы делом занимались, время-то военное, политесы ни к чему! – искренне ответил Есаулов, поправляя фуражку.
- Ну, брат, ты и впрямь хват! – искренне отметил Ладога, - От этих твоих аудиенций, днём буря в лагере случиться, пива-то неизвестный муж не получил! – Пиво выпили, жену вы… ну, в общем одарили радостью… лихо молодец, лихо! – подчеркнул в конце Ладога, и прислушался к тревоге, во что она на сей раз выльется?
Где-то через час, всё наконец разъяснилось: войсковой старшина Калмыков делавши ночной разъезд в горы, доложил о стычке с курдами, при этом отбита тысяча голов скота, и потеряно двое казаков ранеными и один убитым. Паскевич потребовал старшину к себе.
- Сколько их было? – спросил генерал о курдах.
- Да тысячи четыре было – ответил казачий старшина, имея ввиду быков. Все в штабе громко ахнули: никто не думал, что после стольких поражений, турки соберут четыре тысячи всадников.
- Как так? – изумился Паскевич – Их было четыре тысячи, а ты атаковал их одной сотней?
Войсковой старшина растерялся.
- Курдов-то было сотни две всего, они жителей грабили, а мы ударили в пики, отбили с тысячу голов скота и пошли назад… А скота у них ещё много осталось! – с сожалением закончил старшина.
- Ну, спасибо Калмыков и за это! – весело ответил Паскевич – На первый раз не мешало попугать разбойников!
- Да уж, весёленькая во всех отношениях ночка выдалась, господа! -говорили за завтраком драгунские офицеры – Бодренькая главное!
- А вы не слыхали какой скандальёз вышел в городе по утру? – весело спросил прапорщик Балаховский, окидывая товарищей взглядом.
- Что там у них ещё стряслось? Турецкого шпиона в генеральском сортире поймали? – хмыкнув, спросил Кривопляс, торопливо наворачивая ложкой, ибо скоро должно было быть общеармейское построение.
- Да нет, Ваньк, в сортире шпионов не сыскали, а вот у одного из корпусных интендантов, сущий водевиль приключился – интригуя товарищей, продолжил Балаховский.
- Ну давай уже, вываливай свой водевиль, игрок ты наш великий! – обратился к нему Ладога, ломая лепёшку пополам, и выскабливая ей миску.
- В общем, я утром сбегал в город, долг товарищу отдать, он в карауле там был. Ну и услышал от него что вчера в ночь, тот интендант, бурдюк с простоквашей, - улыбнулся прапорщик – возжаждал свежего пивка, и так как под рукой не оказалось ни денщика, ни горничной, он отправил на задание свою молодую жену, что уже с неделю как прибыла сюда из Тифлиса. Жена с четвертной бутылкой взяла и пошла в наш лагерь к одному пехотному полковнику, у которого как поговаривали, имеется при себе бочка хорошего пива. Интендант ждал жену ждал, сам из ворот выходил, звал-звал, нету благоверной! (Ладога сдержанно заулыбался, а Есаулов с абсолютным спокойствием продолжал завтракать) И вот уже когда совсем рассвело и солнце встало, является его жена: растрёпанная, наспех одетая, раскрасневшаяся и весёлая, несло от неё этим самым пивом, и совершенно никакого объяснения она дать мужу не пожелала, но и без того всё было ясно…
- И что теперь тот муж? – спросил штабс-капитан Клевицкий.
- Да говорят закатил супруге сцену и требует объяснений из разряда «Где вы были, сударыня, и где моё пиво?»
- Ну, хоть что-то весёлое в эти дикие сутки – мягким голосом заметил Ландграф, промокая губы салфеткой.
- Однако недурственно сходила жёнушка за пивушком! – хохотнул Бебутов.
- А ведь кажется вчера, я видел женскую фигуру в нашем лагере, - не совсем уверенно припомнил Воронец, словно стараясь кого-то вспомнить.
- Это тебе Коля, привиделось с усталости, да поминутной тревоги в эти сутки! – уверенно произнёс Ладога, допивая из кружки компот из сухофруктов.
- Да нет, я помню даже окликнул её, но она не ответила, и с ней мелькнул какой-то офицерский эполет! – стоя на своём, возразил Бебутов.
- Весь интендантский водевиль с пивом и пропавшей в нощи женой, сокрыт мраком шекспировского сюжета, - громко проговорил Ладога, и закончив завтрак, стал вылезать из-за стола. Прочие офицеры, тоже весьма скоро сменили тему неверной жены на предстоящие в армии торжества в честь дня рождения государя-императора.
25-го июня 1829 года, в лагере над которым мрачно возвышалась Гассан-Кала своими древним стенами жаждущими ремонта, полки русские отслужили благодарственный молебен, полки мусульманские, стоявшие чуть в стороне, так же отслужили свою службу со священным Кораном и муллой…
После полудня, русский лагерь забурлил отдыхом и весельем, а генералы и штаб-офицеры обедали у Паскевича. В самом начале обеда, ему подали некую записку, прочитавши которую, он положил в карман, как будто она ничего существенного не представляла. Однако, едва смолкли все торжества, командующий встал и объявил, что через час, корпус выступает на Арзерум. В лагерь полетел приказ бить сбор и выступать тотчас же, оставив обозы и парки на месте.
- Это прямо по-цезарски! – восхищённо заметил на это Балаховский.
- Святослав Хоробрый наш, вообще практически обозов не имел, потому и был столь молниеносен, что враги прозвали его «Пардус» или барс по-нашему! – напутственно заметил ему Ладога.
- Никогда о таком полководце не слышал! – искренне признался Балаховский, преданно взирая на приятеля.
- Весьма жаль, Евгений-свет Матвеич, цезарей, македонских, да бонапартов знаете, а ратоборцев земли русской, нет! Прискорбно-с! – тоскливо вздохнул Ладога и пошёл седлать коня.
- Невозможно знать всех этих наших князей! – обижено буркнул прапорщик, направляясь за этим же. Войска выступили из лагеря примерно в пять вечера, чтобы на утро стать у ворот Арзерума. Только несколько человек из окружения командующего, знали, что в переданной тому записке, верный человек извещал генерала о следующем: «Муллы и почётные жители принимают ваше предложение, граждане готовы покориться, но сераскер и войска возбуждают в народе волнение. Идите и не давайте разгореться мятежным страстям, с которыми трудно будет потом справиться». Именно это обстоятельство и заставило Паскевича торопится с маршем на Арзерум.
В самом Арзеруме бурлили воистину восточные страсти. Вести о страшном поражении турецких армий, обдали всё население страхом и ожиданием близкой катастрофы. Сераскер предпринимал всё возможное и невозможное чтобы погасить эти настроения. Он повсюду разглашал новости о полном поражении русских, но вскоре, последние иллюзии горожан развеялись как дым на ветру.
Быстрее всяких слухов и молвы, появились бегущие из Гассан-Калы остатки турецких войск, и преследующая их, русская кавалерия, остановившаяся всего лишь в 15-ти верстах от стен города. Понимая, что скрывать горькую правду уже не имеет смысла, сераскер обратился к населению города с горячим воззванием, призывая всех стать на защиту веры, домашних очагов и семейств. Сераскер уверял людей что к городу, со всех сторон идут сильные подкрепления, и необходимо только продержаться до их подхода. Слова его возымели действия, и переменчивые души восточных людей, теперь собирались защищаться до последнего, призывая на головы гяуров погибель и все кары.
Однако не дремала и русская агентура: появлялись прокламации Паскевича, призывавшие к почётной капитуляции русскому вождю, который теперь один повелевает судьбой всей Анатолии. Аян-ага, губернатор Арзерума, узнавши от верных людей истинное положение дел, силу русской армии и ум её полководца, сам начал склоняться к сдаче города. Созвавши городских старшин, он зачитал им воззвание Паскевича, и старшины сочли за лучшее склонить население к сдаче. Различными хитроумными приёмами, они вынудили жителей на сдачу. Обескураженный таким поворотом дела, сераскер из всех сил старался переубедить их то увещеваниями, то угрозами, но в итоге сказал что пусть все они делают что хотят, а он, и его войска оставляют город. На это, губернатор и старшины заявили ему, что он и его армия, разделят судьбу города вместе с его жителями, и тут же все городские ворота были взяты под охрану больших масс вооружённых жителей.
Без обозов и лишнего транспорта, русские шли быстро, и вскоре заночевали на реке Наби-Чай. Драгуны не успели толком выпустить пары, как пришло известие что к Паскевичу явились турецкие парламентёры.
- Ишь ты, неужели надумали сдаться, или хитрят, время тянут? – сделал стойку Ладога, поглядев в ту сторону откуда пришли вести.
- Конечно хитрят, время хотят выиграть, готовят что-то! – горячо заметил Кахи, хлопнув себя по колену, а следом продолжил – У сераскера войск для обороны достаточно, да жителей боеспособных там под 30-ть тысяч достанет! С такими силами и сдаться? Небось лазов ждут, или резервы из Азии… бить надо, бить господа и немедля!
- Ну, тут-то Паскевича не проведёшь, это не Ртищев какой-нибудь, его речами о миролюбии не купишь, тут можно быть уверенными, что ежели османы начнут яйца волам крутить да вилять, генерал сразу на Арзерум броситься! – уверенно высказался Кривопляс.
- Пожалуй и прав Ванька-то, - задумчиво проговорил штабс-капитан Клевицкий, - так что ребята особо не расхолаживайтесь, чувствую, что скоро будет дело…
А меж тем, турецкие парламентёры попросили русское командование остановиться тут, и отсюда вести переговоры, опасаясь дескать городской черни, чей фанатизм может возбудиться при появлении русских войск. Паскевичу всё это показалось подозрительным, и он ответил, что только у стен Арзерума продиктует свои условия, и войска немедля пошли дальше, а за рекой Наби-Чай, где заканчивалась равнина Гассан-Калин, часть русских сил начала подъём на хребет Деве-Бойне. Дорога там бежала по узким ущельям, а сильный и порывистый ветер поднял такую пыль, что войска, шедшие по паршивой известковой дороге, порой ничего не различали далее 20-ти шагов. Солдаты закрывали лица от ядовитой известковой пыли, хватались за ружья друг друга чтоб не упасть и не сбиться с дороги, и так шли, да ещё катили свои пушки.
Х Х Х
Наконец зловонное ущелье осталось позади, и с вершины Деве-Бойе, перед глазами русских воинов раскинулась обширная столица Анатолийского пашалыка. Далеко впереди начали раздаваться частые выстрелы: это вылезшая из крепости турецкая конница затеяла перестрелку с казаками. Войска ввиду городских стен начали демонстративно разбивать лагерь, намеренно показывая туркам мощь и силу русской артиллерии. Некоторые, особо дерзкие кавалеристы с боевыми кликами проносились вдоль стен, джигитуя и вольтижируя перед толпами зрителей на тех стенах. Паскевич направил князя Бековича в город заключать капитуляцию, а сам, прилегши на бурку внимательно начал наблюдать за крепостью и окрестностями.
В это время из ущелья прилетел резкий и холодный ветер, который как будто нарочно закружился над головой русского военачальника, но Паскевич не вышел из созерцания глубокой задумчивости, он продолжал рассматривать городские укрепления. Прямо напротив него стояла стратегически важная высота Топ-Даг, пологий склон которой подходил к большому предместью, за коим высилась сама крепость. Эта высота господствовала над городом и считалась ключом к Арзеруму.
На её шапке потянулись траншеи, укреплённые пушками, и в этих траншеях сидела турецкая пехота. На север тянулась горная гряда, удалённая от предместий на два орудийных выстрела, а в другую сторону, на юго-запад через густое кладбище, тянулась вторая продолговатая высота, увенчанная рядами укреплений. Затем шли городские валы, крепость и цитадель. И Паскевич, глазами опытного воина прикинул, насколько сложным будет приступ, если столь хорошо укреплённый город со ста тысячным населением под прикрытием войск сераскера и 150-ти пушек, решит оказывать сопротивление?
Но не только Паскевич озирал возможный театр боевых действий, несколько драгунских офицеров, верхом объезжали городские укрепления на недосягаемой для пуль и ядер дистанции.
- Да-а, господа-офицеры, орешек-то крепкий, пушек вдоволь, народа как обычно в разы больше, укрепления внушительные, и потери будут такие же… трудный город друзья, бедная наша пехота! – задумчиво проговорил капитан Ладога, не отрывая взора от вражеских укреплений.
- Именно так, все шишки, как и всегда, нашей серой пехоте достанутся, и вся слава, тем кто уцелеет после штурма! – добавил неулыбчивый Бебутов, ехавший рядом.
- Возьмём высоты, и город наш! – уверенно сказал Есаулов не отрывавший взора от городских укреплений – Развернём с них орудия, и раскрошим в труху их кварталы, пока белый флаг не выбросят.
- Полагаю, так и будет, втягиваться в уличные бои нечего, артиллерия на это имеется! – уверенно заметил Баградзе.
- Паскевич, напрасно солдат класть не стает, уж верно что-нибудь замышляет! – подал голос Кривопляс останавливаясь напротив кладбища, остальные тоже придержали своих коней…
- Бекович наш, вон уже к городу со своими подъезжает, поглядим чем вся сия дипломатия завершиться! – ровным голосом сказал Ландграф, провожая взором русскую делегацию Бекович-Черкасского в сопровождении двух турецких чиновников, переводчика, поручика Миницкого, сотника Медведева, 15-ти линейных казаков, и пяти узденей Большой Кабарды, служивших при князе телохранителями. Как только эта команда всадников проехала передовую русскую цепь, так с городского вала по ней открыли орудийный огонь. Не удостаивая этот обстрел внимания, Бекович с делегацией продолжили ехать шагом. Но вот когда ядра засвистели над головами казаков, оба турецких чиновника попросили у князя позволения поехать вперёд, и выяснить в чём там дело? Князь согласился. Через полчаса после отъезда чиновников выстрелы на валу стихли, а в след за этим, вернулся одни из чиновников, Мамиш-ага, привезший худые вести. В тот небольшой промежуток времени пока турецкие парламентёры отлучались в русский лагерь, настроение жителей опять переменилось! Голытьба, которой особо и терять было нечего, растормошила распущенных и полудемаролизованных солдат сераскера, распустив везде слух что в городе измена, сераскер арестован, а подкупленные старейшины собираются сдать город русским. В Арзеруме в третий раз вспыхнуло смятение. Городской караул, поставленный близ дома сераскера, разогнали солдаты, и он опять обрёл свободу действий. Разошедшаяся чернь принялась угрожать смертью каждому кого только заподозрят в сношении с неверными, и духовенству с трудом удалось усмирить толпу при въезде в город русского парламентёра.
Смертельно рискуя во всякую минуту, князь Бекович со свитой миновав предместье и двое крепостных ворот, предложил двигаться по тесным и зауженным улочкам города, мимо народа стоявшего рядами. Глубочайшее молчание витало над толпами, с любопытством смотревших на завоевателей Карса и Ахалцыха. На многих лицах цвели озлобление и неприятие, но порядок всё же сохранялся.
В центре города, князя встретил чиновник сераскера, поздравивший Бековича с благополучным приездом, и попросил того оставаться во дворце. Князь учтиво отклонил предложение, ответив, что остановиться у Семед-аги, одного из сыновей прежнего Арзерумского губернатора. Там уже заранее всё для этого приготовили, но едва все уселись за широкие столы, как с улицы вновь донёсся буйный рёв толпы, требовавший выдачи русских посланников. Присутствовавшие в доме турки, украдкой следили за поведением русского посольства. Князь неспеша подошёл к окну, и обратившись к населению, громко спросил, чего оно хочет?
- Мы никому не позволим попирать наши законы и веру! – взревела толпа.
- Хорошо сделаете! – крикнул им Бекович, но тут же добавил – Но рассудите сами, если русские войдут сюда с громом и боем, со штыками, они ж не оставят тут камня на камне! Что будет с вашими семьями? Вы всерьёз хотите подвергнуть их опасности, когда сераскер, только и думает о том, как бы сбежать от вас!
- Как сбежать?! Куда?! – послышались из толпы недоумённые возгласы.
- Пойдите, убедитесь сами! – сухо закончил князь, и отошёл от окна. Слова князя всё же озадачили толпу, и она, с громким гомоном повалила ко дворцу, и там им открылась прелюбопытная истина: имущество сераскера стоимостью в миллион пиастров, уже вывезено из Арзерума.
- Вот оно что, сераскер-то с миллионом, пропал! - протяжным и изумлённым голосом, воскликнул один из уважаемых граждан, бывший среди народа. Весть о том, что сераскер, призывавший всех драться до конца, сам сбежал, прихватив миллион денег, разъярила народ, но уже в обратную сторону.
- Правоверные, нас предали! – гневно понеслось отовсюду, и вскоре, народные караулы опять заняли все ворота, чтоб уже никто из города не смылся. Пока творились эти политические страсти, в русском лагере царило оживление в ожидании своего посольства. Привыкшие к подобным тревогам солдаты и в особенности офицеры, проводили такие ожидания в самых разнообразных занятиях. Кто-то дремал, растянувшись на бурках и шинелях, кто-то резался в карты, а другие, пользуясь временем, обучали молодых джигитовке, вольтижировке и галопу. Страдальческих настроений в войсках не замечалось. Разрешение дипломатических страстей в русском стане, разряжала склока обманутого мужа-интенданта, который обозвав свою супругу «нечестивой куртизанкой» требовал от неё имя любовника, оскорбителя его чести, пригрозив жене даже судом. Не получив такового ответа, интендант пошёл на жену со скрученными вожжами в руке, и слегка поколотив неверную, сам получив чем-то по физиономии, пригрозил жене проклятием. Та, то ли в припадке гнева, или напротив, раскаяния, выпалила супругу что и сама она знать не знает кто это был, «Я у него пачпорта не спрашивала!» кто-то из драгун с лужёной глоткой, так он пиво почти один вытрескал, а затем уж, и её бесчестить стал, но она ничего не смогла сделать, ибо тревожить сон воинов, было выше ея сил… Интендант бросился было к полковнику, дабы тот учинил расследование и сыскал растлителя жены. Но Раевский, голова которого оказалась забита Арзерумскими делами, выставил интенданта вон, едва не прибив: забот мол, и без ваших тут растлений выше кивера! В полку, куда эти подробности проникли через денщика интенданта и его горничную, хохотали от души все, пытаясь определить кто же из них, отколол такой номер с интендантской женой?
В компании капитана Ладоги, тоже не пришли к единому мнению, ибо алиби оказалось у всех, как на подбор, а особенно у Кривопляса, он дрых на одной шинели с Воронцом, и у Есаулова, он сразу де минуя палатку, угнездился в телеге на соломе. И всё же, непосвящённые, подозревая друг друга, недоверчиво косились один на другого и временами, обменивались колкими да едким остротами.
Переговоры шли порядка суток, и лишь 27-го июня, в день полтавской битвы, Арзерум открыл ворота. Колонна Панкратьева сразу заняла цитадель, и русское знамя впервые затрепыхалось на башне Арзерума. Войска, стоявшие вне города, приветствовали свой стяг громовым раскатом «Ура!» и пушечными залпами.
Через несколько дней в русский лагерь привезли пленного сераскера, а с ним трёх пашей. Им предстояло стать свидетелями военного триумфа русских, которым Паскевич ознаменовал падение столицы пашалыка. Разговаривая с пашами после торжеств, кто-то из офицеров спросил их.
- Почему вы не защищали Арзерум? С такими-то силами и артиллерией?
- Карс, славился у нас крепостью и твёрдостью стен, - стал отвечать один из пашей – Ахалцых, храбростью жителей, Арзерум, славиться хорошенькими женщинами… Какой же защиты, хотели вы от такого города?
- Но у вас паша, много войск, а нас, смотрите как мало? – парировал офицер.
- Ваш генерал побеждает не силой, а разумом! – со вздохом ответил паша. Солдаты всех полков стояли перед городом до 7-го июля. Выпавшее время тратили на отдых и купание, но и службы не забывали: караулы и пикеты несли усиленные, а нижегородцы продолжали доучивать новобранцев. Именно сего числа, все русские войска торжественно вступили в Арзерум. Впереди ехал сам Паскевич, за ним шли полки и собирались на единственной площади, где уже ожидали старшины, беки, муллы и кадии города. В тот же день, курьерская тройка понеслась через Саганлугские горы, увозя в Петербург отбитые турецкие знамёна. Через несколько дней, по той же дороге вновь неслась курьерская тройка, но уже из Карса, в столицу Анатолии. Фельдъегерь вёз Паскевичу орден св. Георгия 1-го класса. После взятия Арзерумаа, на театре боевых действий наступило долгожданное затишье. Пехота, артиллерия, все предавались только несению караулов и отдыху. Уланы и татары расседлали коней и теперь отправляли их отъедаться на сочных пастбищах под крепкой охраной, а всадники, в кои-то веки нормально отдыхали, писали домой письма да бегали по бабам…
И только Нижегородскому полку не удалось толком отдохнуть среди красот и соблазнов восточного города. По приказу командования, 11-го числа, полк выступил в деревню Аш-Кала, для соединения с передовым отрядом генерала Муравьёва, стерегущего Константинопольскую дорогу. А отряду генерала Бурцева было приказано занять на дороге к Трапезунду, город Бейбурт. Сей город имел важное стратегическое значение, за ним начинались земли воинственных лазов, о беспримерной храбрости которых ходили легенды по всей Азии. Про этих воинственных жителей говорили: «Лаз за маленьким камнем высидит пять дней, и победит пятерых противников!» В этом-то месте, и произошли трагические события, названные позже, Бейбуртской катастрофой.
Отряд Бурцева, направившись к деревне Харт, куда стекались толпы из Бейбурта, и где было замечено наличие вражеской пехоты, попал в западню из-за измены тамошних старейшин и жителей, да внезапного удара больших масс лазов. Несколько часов длился тяжёлый бой, враг неумолимо напирал, а русскому отряду пришлось в начале отходить в такой поспешности, что он не смог спасти большинства своих раненых, попавших в руки жесточайших недругов. Какие-то минуты, может полчаса не хватило тогда на спасение раненых товарищей… Однако гренадеры Бурцева стояли насмерть, отбили натиск, и казалось смогли переломить ситуацию, пойдя на штурм Харта, где разыгралось ещё одно жестокое сражение. В критическую минуту, к месту боя подоспела давно ожидаемая колонна Засса, ободрившая уже отчаявшихся было солдат Бурцева. Ожесточённые невиданным ещё со взятия Ахалцыха сопротивлением, гренадеры никому не давали пощады, и защитники Харта начали отходить в горы, и оба русских отряда стали их преследовать. Сражение догорало, шли его последние минуты, как вдруг, генерал Бурцев верхом на лошади с саблей наголо, заметил, что от толпы неприятеля отстал некий старик с бородой до пояса, и каким-то большим значком в руке. Видя, что добыча может уйти, Бурцев пришпорил коня, и скоро догнав лаза, рубанул: но пугливый конь, от чего-то шарахнулся в сторону, и сабля рассекла лишь воздух. В это время, фельдфебель Князьков, бежавший вслед за Бурцевым, хотел сразить старого лаза штыком, да опытный враг ловко увернулся, выхватив старый пистолет. Русский генерал вторично замахнулся саблей, но старик успел выстрелить в упор. В туже секунду Князьков поднял лаза на штык, однако смертельно раненый Бурцев, уже валился из седла на землю.
Добычей фельдфебеля стал лишь старый, дрянной пистолет. Тут лазы развернулись и ринулись в контратаку с намерением добить генерала. Денщик Бурцева, подбежавший к месту трагедии, подхватил умиравшего командира и отнёс к своим, а контратака лазов была отражена. Итоги многочасового сражения оказались тяжёлыми: смерть Бурцева остановила преследование, и дававшаяся такой немыслимой ценой победа, ускользнула из рук гренадеров. У всех в буквальном виде опустились руки от горя. А к лазам тем временем подошли свежие силы, и они заняли крепкую позицию в одной версте от деревни. Принявший командование полковник Линденфельд, не решился возобновить наступление: он, вызвав из Бейбурта роту херсонцев, принялся поэтапно отходить назад, и к 20-му числу отряд вернулся в город.
В кровавом сражении 19-го июля, русские потеряли одного генерала, 13-ть офицеров и более 300 рядовых убитыми, то есть в три раза больше, чем армия Паскевича, при разгроме сераскера и Гагки-паши!.. Известие об этом, буквально ошеломило весь корпус. На похоронах Бурцева, Паскевич со слезами сказал своим офицерам.
- Господа, мы хороним фельдмаршала!
Настолько высоко, командующий ценил талант погибшего генерала.
- Как же глупо, а? Как же глупо! – горестно сказал капитан Ладога, сидя со своими у большого костра, уже после скромных поминок.
- Измена жителей и старшин там была поголовная, и только бдительность не позволила застать наших врасплох – мрачно заметил Бебутов, отбросив в огонь кусок отлетевшей головни.
- И лазов этих чёртовых лавина хлынула, как они там вовсе наших не затоптали-то? – несколько растерянно проговорил Балаховский, и зачем-то вопросительно поглядел на сидевшего рядом Воронца.
- Не стоило Бурцеву со столь малыми силами в этот поиск идти, – задумчиво начал Кривопляс положив руку на рукоять шашки, - после таких побед, генерал видать потерял осторожность, и забыл что лазы, это не турки, это враг сто крат опаснее… Враг сильный и бесстрашный, не боящийся смерти, и рождённый что называется от союза кинжала и сабли…
- Это с какой же силой те лазы напирали, что гренадеры, не смогли раненых вынести? – глубоко опечаленным голосом, вопросил штабс-капитан Клевицкий.
- А как пожар по сухому ельнику, когда его ветер на вас гонит, вот таков и натиск этих лазов. – спокойно пояснил Ладога.
- И ведь почти победили наши, страшной ценой, но ведь почти победили! – горячо воскликнул Воронец, подбросив дров в костёр.
- И всё наша простота! – зло бросил опять Кривопляс, хлопнув себя по колену – Выжигать калёным железом все мятежные гнёзда! Как тот же Бурцев выжигал, другого языка они тут не-понимают, только железо и огонь! Довольно в ту войну уж напрощались, до сих пор ведерными ложками хлебаем!
- Встретимся с теми лазами, и поглядим чьи шашки острее! – угрожающим, но тихим голосом, процедил сквозь зубы Баградзе. Молчавший доселе поручик Есаулов, не отрывая взора от раскалённых рубинов углей, задумчиво произнёс.
- Гибель Бурцева, слепая случайность, что может произойти с любым: вспомните гибель шведского короля Густава Адольфа в 30-ти летнюю войну, или как поётся в старой английской песенке, «От того что в кузнице, не было гвоздя»… - поручик чуть шевельнул бровями – Мятеж полыхнул бы в любом случае, а вот выступить не дождавшись колонны Засса, это было опрометчивое решение, на которое кстати, всяк из нас по своему тоже склонен, смотря по ситуации…
- Верно толкуешь братец, - согласно кивнул Ладога – всякий мог быть на месте покойного. Мы привыкли бить, а не считать врагов, хотя иногда, всё же надлежит прежде сосчитать оных!
- И всё-таки, мы, победили, таково моё мнение – снова сказал Есаулов, на сей раз отведя взор от раскалённых и перемигивающихся меж собой углей, меж коих тоненько плясали маленькие язычки пламени – лазы дрались зло, показали себя с наилучшей стороны, но не возобновили атаки, даже после подхода к ним внушительных подкреплений, хотя вполне себе могли бы… Так что в нашем лице господа, они увидели для себя противника доселе им незнакомого. И только нерешительность Линдельфельда, не позволила нам довершить поражение лазов…
- Очень может быть – монотонно ответил на это Бебутов.
Паскевич, внимательно изучивши материалы о гибели генерала, и всего сражения в целом, решил принять надлежащие меры по предотвращению подобного в будущем. Он немедля двинул на Бейбурт весь отряд Муравьёва, а вслед за этим и сам выступил с гренадерской бригадой, двумя полками казаков и 18-ю пушками. Через сам город войска прошли 25-го июля, и расположились в 10-ти верстах на Трапезундской дороге. По данным полевой разведки и лазутчиков, перед русскими стоял весь Трапезундский корпус, рядом с которым собираются и отряды лазов. Этими силами командовал Осман-Чатыр-Оглы, что руководил обороной Анапской твердыни в прошлом году, и теперь назначенный сераскером вместо попавшего в плен Гаджи-Селеха. Турки засели в ряде укреплённых деревнях, полукругом охватывавших Бейбурт, среди коих была и знаменитая Харт. Именно на этот населённый пункт, Паскевич и решил обрушить свой первый удар, чтобы сторицей рассчитаться за пролитую там русскую кровь. В два часа дня, 27-го июля, весь корпус в полном боевом порядке двинулся на Харт. Не доходя до деревни одной версты, вся русская конница с батареей из 4-х орудий, двинулась вперёд, а пехота под её прикрытием пошла вправо, отрезая лазам путь в горы. К тому времени, военно-политическая обстановка резко переменилась. Преувеличенные молвой слухи о военной неудаче русских под Бейбуртом, вызвали в турках определённые надежды на серьёзный реванш. Неприятельские войска стали стремительно расти, пополняясь лазами. Ванский паша, уже раз отбитый от Баязета и устрашённый разгромами турецких армий, теперь ободрившись вторично, вновь шёл на Баязет, находясь от него лишь в пяти переходах. Мушский пашалык закипел волнениями, и внушительные массы курдов шли к нашей границе. Вражеская агентура готовилась разжечь пожар восстания в самом Арзеруме. Всё это, могло поставить малочисленный русский корпус в опасное положение. Исходя из всего этого, выбрав из двух зол меньшее, Паскевич решил идти на помощь правому флангу, который более существенно влиял на боевые операции, хотя положение левого крыла, осложнялось чуть ли не с каждым часом. Приняв самые возможные военно-дипломатические меры для предотвращения мятежа в столице Анатолии, Паскевич всецело погрузился в основную задачу, разгрому свежих сил неприятеля.
Слух о прибытии самого Паскевича, несколько поколебал уверенность засевших в деревнях турок, в успехе их дела, но торжественно давши клятву помогать друг другу, они обрядились в белые саваны, обрекая себя на смерть в случае поражения.
Большая деревня Харт, жители которой уже кичились своими рассказами о том, как они победили русских и убили их генерала Бурцева, теснилась в северном углу широкой равнины, и с трёх сторон охватывалась высокими горами. Поднимаясь над селением причудливо перевитыми кряжами и уступами, они спадали к югу, и обходя Харт, расстилались перед ним широкой равниной, тянущейся почти до Бейбурта.
Харт, опоясывался садами и огородами, а внутри укреплений стояли баррикады и тянулись рвы, делая это селение таким укреплённым пунктом, штурм которого всегда стоит больших потерь. Атаковать Харт по равнине не имело смысла, слишком дорого это станет, а восемь тысяч лазов, даже выбитые из деревни, могли найти себе защиту и опору в горах, где сама природа создала для них удобные оборонительные позиции.
И вот Паскевич, как уже говорилось выше, решился ударить по Харту. Неприятель, внимательно следивший за перемещением русских войск, проявлял некоторое спокойствие. По всему протяжению вражеских окопов, в садах и огородах, на плоских крышах домов, на скалах, где высились сумрачные башни, всюду гудели толпы защитников, спокойно наблюдавших за манёвром русских.
Корпус обогнул Харт и замер на восточных склонах, а Паскевич выдвинул вперёд 12-ть батарейных орудий и немедленно открыл огонь. Лазы ответили пустой ружейной стрельбой. Временами они с яростными криками выскакивали навстречу снарядам, и демонстрируя свою храбрость, размахивали оружием. Грохот канонады разлетался далеко в горы и по соседним селениям, посеяв там тревогу. Два крупных отряда вражеской пехоты вышли из-за гор, и разделившись, заняли две стратегические позиции: скалистый пик, выделявшийся из всех гор своей формой, торчащий позади деревни, и один из горных уступов. Перед тем как атаковать Харт, русским предстояло разгромить эти отряды и овладеть их позициями, чтобы лишить лазов возможности получить подмогу.
Приближался вечер, и в шесть часов, (командующий торопился решить дело до темноты) приказал Грузинскому батальону сбить врага с уступа, а батальону ширванцев захватить необычный пик. Нижегородцы недолго скучали в ожидании дела, и наконец получили приказ поддержать Грузинский батальон. Для большей пользы, драгунам были приданы два орудия.
- Третьему и четвёртому эскадрону спешиться! – прогремела команда, и эскадроны Ладоги и Баградзе чётко, как на параде махнули с сёдел и построились для атаки, примкнув по привычке штыки.
- Ну, что молодцы, давненько в штыковую-то не хаживали, а? – бодро обратился к своим Ладога, но солдаты только улыбнулись да одобрительно загудели. Но атаку первым начал Грузинский батальон при поддержки 24-х орудий, пошедший вперёд, а через некоторое время, и драгунские роты (в пешем строю эскадроны именовались ротами) неумолимо пошли вперёд, выставив штыки. Ладога, держа в одной руке пистолет, а в другой шашку, широким пружинистым шагом, вёл своё подразделение, и скоро все, и грузинцы и нижегородцы перешли на лёгкий бег. Град ядер обрушился на уступ, кроша его в щебень, а засевших там лазов в клочья. Пока пехотинцы добежали до уступа, ядра уже проделали основную работу, и через десять минут всё было кончено: скинув останки лазов с уступов, грузинцы и драгуны заняли их позиции и остались ждать дальнейших приказаний.
У Ширванского батальона дело шло чуть похуже, ибо снаряды их пушек не долетали до вершин горы, выбивая сотни и сотни камней из её боков и спусков. Для этого, 1-й дивизион нижегородцев пошёл в атаку на рысях, и у подошвы остроконечного пика нашёл часть нашей иррегулярной конницы, а ширванцы тем временем штурмовали гору. Они шли на приступ без выстрелов, и спустя полчаса, окопы на горе были взяты, а их защитники переколоты или сброшены вниз. Лазы оказавшиеся внизу, не успели толком прийти в себя, как оказались окружены русской конницей: два конно-мусульманских полка и двести линейцев, с отчаянными боевыми кликами от коих загудели горы, неслись на них слева, а два эскадрона нижегородцев, 1-й и 3-й князя Баградзе (которому к тому времени уже пригнали коней и приказ об атаке) накатывались справа. Штабс-капитан Клевицкий летел в атаку рядом с князем и его денщиком.
- Будут лазы нас теперь помнить, ур-р-р-а-а-а!!! – раскручивая над головой шашку, ревел Клевицкий пришпоривая коня, стараясь не отстать от командира.
- Ур-р-а-а!!! Р-ре-е-бята-а-а!!! Р-р-у-у-б-и-и!!! – испуская глазами молнии, словно раскат грома в горах, ревел Кахи, секунда за секундой вырываясь вперёд, словно на призовых скачках, и только часть эскадрона да Клевицкий, успевали за ним. Ударом этой конницы, лазы оказались рассечены надвое. Баградзе со своими передовыми, первым прорвался словно вепрь через камыши, сквозь толпу лазов, и зайдя им в тыл, перекрыл дорогу в горы. Баградзе, Клевицкий и их ребята, стояли неколебимой и непробиваемой стеной. Лазы лезли на них осатаневшей массой стараясь пробить драгунский заслон, но десятками гибли под шашками и пулями всадников. Кахи и другие, уже разрядили в неприятелей все пистолеты и мушкетоны, не тронув лишь карабинов и ружей за плечами. Клевицкий, вертелся словно бешенная белка, парируя и отражая удары, а его конь, обученный бою, бил чужаков копытами. Адский звон сотен и сотен клинков, хрип и вопли людей, дикое и захлёбывавшееся лошадиное ржание да треск ружейно-пистолетных выстрелов, на фоне густой пыльной фаты, поднятой тысячами ног и копыт, представляло собой завораживающее и страшное зрелище!
Какой-то отчаянный лаз, с длинным кинжалом ринулся на Баградзе с перекошенным от ярости лицом, но князь вздыбил коня, и удар кинжала пришёлся в бок несчастному животному, павшему на месте. Кахи с привычным проворством выскочил из седла, и тут же схватился с тем лазом, убившим его коня. Очень ловок оказался тот лаз, и силён словно удав. Он отбил два удара князя, и ударив ловким приёмом, ранил Баградзе в левое плечо, но тут же и сам рухнул, пронзённый Кахи насквозь. Клевицкий всё время старался прикрыть друга конём, крича во всё горло «Уйди Кахи! Уйди, ты ж ранен! Уйди к чёрту отсюда, срежут как егнока-а!» Но раненный князь Банрадзе не вышел из боя…
Кахи, словно раненный барс, дрался пешим, вращая шашкой, как бог Перун молнией. Левая рука уже запеклась кровью на плече, но действовать ей одинаково с правой, князь не мог. Такой же истовой яростью, исходили все русские всадники, в них клокотал огонь мести за павших товарищей в Харте, тех раненных, что не смогли вынести гренадеры. И в русских, и в конно-мусульманских полках, знали и понимали, какая лютая и страшная участь ожидала их во вражеских руках, и потому рубили, кололи, резали и стреляли их, не жалеючи ни на волос.
Наконец, в дело вступили татарские полки, и лазы попали в самое ужасающее для них положение: их, с одной стороны косили пули и картечь из приданных коннице орудий и пехотного прикрытия, а с другой, топтали конями, рубили шашками и саблями, кололи пиками и резали кинжалами. Очутившись в смертельной ловушке и не видя для себя возможности пробиться, лазы дрались с такой яростью, что целые группы их, расстреляв все заряды, закалывали друг друга кинжалами, лишь бы не попасть в плен. Небывалый по кровопролитию бой кипел на таком ограниченном пространстве, что у пушек, их зарядные ящики оказались изрешечены пулями словно сыр дырками.
Страшное дело завершилось практически поголовным истреблением противника, лишь небольшой партии лазов удалось проскользнуть в горы, но и там они не обрели спасения: их долго ещё гнал и нещадно добивал конвой командующего, во главе с полковником Верзилиным. Сим кровавым эпилогом и закончилось дело 27-го июля… Мрак ночи, словно погребальное одеяние опустился на окрестности, и к нему, украдкой прибился сырой туман, укутавший от взора даже ближайшие предметы, и на сегодня, военные действия против Харта остановились.
Русские войска окружили селение со всех сторон: с востока и севера стерегла пехота, с юга и запада стояла конница. В драгунском лагере готовились ко сну, покормили-попоили коней, развели костры и отдыхали. Клевицкий и Баградзе, которого к тому времени уже перевязали в лазарете, делились впечатлениями от минувшего боя с теми, кто не участвовал в нём.
- Рассчитались значит и за раненых наших и за Бурцеваа, - выдохнул Кривопляс сидя на камни. уперев ладони в колени.
- Это ещё не расчёт Ванька, это только задаток был, – угрожающе прогудел капитан Ладога, смотря своим волчьим взором в пламя костра – полный расчёт по векселям, будет произведён завтра, когда мы этот Харт проклятый возьмём, вот тогда с процентами всё отдадим! – капитан до белых костяшек сжал левый кулак.
- Верно говоришь, Жора, всё верно сказал, завтра мы с ними за всё рассчитаемся! – хрипло, но твёрдо заметил Баградзе.
- На сегодня, контора закрыта на ключ, - спокойным, как всегда, тоном, проговорил Есаулов.
- Точите шашки, господа! – улыбнулся из полумрака Ландграф. Едва минуло 11-ть часов, сильная ружейная стрельба на северных горах, подняла почти всех на ноги, и только драгуны остались на месте; без боевой тревоги от непосредственного командира, они не вскакивали, в том не было смысла. Стрельба быстро переросла в настоящий бой, но конницу никто не тревожил, на изготовку встали лишь пехотные части. Когда всё стихло, стало известно, что Ширванский полк подвергся нападению самого Осман-паши, прибывшего из Балахора, чтобы помочь жителям Харта отразить наступление русских. Несмотря на ночь, внезапность и натиск, ширванцы отбили нападение своими силами. Едва только стрельба затихла на севере, как вспыхнула на юге и западе одновременно. Вылазка Осман-паши подняла дух и надежду у лазов, сидевших в окружённой деревне. Воспользовавшись суматохой, они попытались прорваться, хлынув густыми толпами в то место, где стояла русская конница. Вот теперь, полк Нижегородцев и вскочил в сёдла по боевой тревоге, и сомкнувшись повзводно, преградили лазам путь на своём участке фронта. Когда толпы лазов сверкая саблями и кинжалами, с диким воем приблизились на достаточно близкую дистанцию, над драгунскими эскадронами, гибельным серебром блеснули шашки.
- За мной, р-ребята-а!!! – негромко выкрикнул Ладога, и эго эскадрон, как и все остальные ринулись в атаку, и даже Кахи с перевязанным левым плечом, летел впереди своего эскадрона. Лазы нападали смело и яростно, но удар регулярной конницы по неорганизованным хотя и смелым толпам, оказался ужасно опустошительным! Едва драгуны, со всего хода врезались в прорывающиеся порядки противника, так только копытами и первыми ударами шашек, были сметены до двух сотен лазов, и только потом началась основная кроворубка. Ладога привычно рубил на все боки, уворачиваясь от вражеских ударов, либо парируя их, да сдерживая рвущегося коня. Несмотря на густой ночной мрак, противник был хорошо виден, и всадники рубили, рубили и рубили… Кто-то, заодно палил на скаку из пистолетов или мушкетонов, в гущу вражеской пехоты, а кто уж и сам, валился с коня сбитый пулей, или сколотый ловким ударом длинного словно меч, кинжала. Есаулов и Червонец ни на шаг не отставали от своего капитана, прикрывая его с боков, подобно ледоколу, проламывая вражеские толпы, а их кони ступали уже просто по телам.
- Р-р-у-у-би-и их в душу, в корень, … иху мать!!! – ревели десятки и десятки драгунских глоток в клокочущей ночной битве, не пропуская через себя ни одного лаза. Есаулов завладел длинным кинжалом, и выпустив поводья, управлял и держался на лошади только ногами. Ординарец свирепо и яростно рубил теперь с двух рук, словно многорукий бог на быстром ветру. Нижегородский полк изрубил-истоптал самые сильные и мощные волны неприятеля, и порыв храбрых лазов захлебнулся в их же крови: уцелевшие отступали обратно в деревню, но теперь в виде жалких остатков того дикого потока, что начинал прорыв.
Совершенно иная картина сложилась на южной стороне: там, лазам удалось прорваться через редкую цепь конных татар, и прежде, чем к ним на помощь успела прибыть полусотня драгун, лазы прошли равнину и скрылись в горах. Этот, казалось, рядовой эпизод войны, коих десятки случаются в различных компаниях, сослужил туркам очень плохую услугу. Атака лазов, подожгла промасленный фитиль у многих бочек с порохом, и они адски рванули, обрекая засевших в селении турок на поражение и гибель.
Паскевич, которому то ли природное чутьё, то ли внутренний голос подсказали мысль о всеобщей атаке, отдал такой приказ, и пехотные батальоны со сверкающими под луной и звёздами штыками, с многоголосым «Ура!» со всех сторон пошли на приступ селения, и сходу проломив оборону, ворвались внутрь, истребляя и уничтожая там поголовно всех сопротивлявшихся, кто не сумел вырваться и бежать, в надежде найти убежище в горах. Штурм поддержали несколько отрядов кавалерии, среди которых мелькали и драгунские всадники. Пока пехотинцы, зажигая Харт со всех сторон выкуривали защитников из укреплений, конница настигала и рубила тех, кто смог просочиться сквозь пехотные порядки. В пламени полыхающих улиц и переулков, лица сражавшихся отливали красной медью, особенно ярко плясавшей на лицах Ладоги и его ординарца. Они носились по улицам вдоль домов, и казались порой сами охваченные этим пламенем. Защитники селения, вырывались кучками и кучками же гибли: одних, выскакивающих из горевших домов, накалывая на штыки, отбрасывали обратно в гудящее адским гулом пламя пехотинцы, прочих, на всём скаку срубали, топтали и стреляли всадники. Турки и лазы, засевшие в начале сражения на крышах и стрелявшие да метавшие оттуда гранаты, теперь метались как зайцы на кочках в половодье, не имея возможности спуститься из-за пожаров. Туда, где выстрелы продолжались, драгуны на ходу бросали гранаты, от взрывов которых обрушивались крыши, и турки с лазами летели в пекло с треском и грохотом. Ладога и Есаулов метнув по одной, продолжили настигать и рубить противника. Солдаты, пренебрегая добычей, швыряли имущество жителей в огонь. В пламя летело всё: дорогие одежды, тюки хорошей материи, утварь, мебель, всё то, что раньше, всегда становилось законной добычей воинов, по старому закону «Что с бою взято, то свято»
- Не выпускай никого! – крутясь на своём бешенном жеребце, исступлённо кричал Ладога своим всадникам, носившихся меж горящих домов, рубя турок где только можно – Р-р-уби их в сечку!!! В кр-р-р-ошево-о!!! Р-р-уби-и!!! – осадив Вороного, Ладога ринулся дальше. Селение стояло на пересечённой местности, и многие из домов гнездились на холмах, утёсах, над обрывами, укреплённых корнями множества деревьев. К некоторым из таких домов, вели узкие тропинки с перекинутыми через широкие канавы мостиками, через узкие расщелины в каменистой почве, защищённые густым колючим кустарником. Пехотинцы проскакивали по мосткам, или прокладывали свои, из подручных материалов, а кавалерия, со свистом и гиканьем перескакивала все преграды, а овраги просто обходила. Защищавших такие дома турок и лазов, (кого не убили) гнали к этим самым утёсам и обрывам, сбрасывая их вниз, либо рубя на месте. Есаулов, инстинктивно пригнулся, проскакивая мимо окна одной сакли, откуда палили из ружей, а несшийся за ним Червонец, весьма точно метнул в то окно гранату, разрыв которой потонул в криках боли и грохоте падающих тел. Ладога догнал не успевшего выскочить из кольца седобородого старейшину с пистолетом и саблей в руках, что прижавшись спиной к могучему тополю, с искажённым от ужаса и гнева лицом, казалось ждал какого-то чуда. Он вскинул руку с пистолетом, но сухо щёлкнул курок, турок уже разрядил ранее свой дорогой, украшенный серебром пистолет, а сабля неуверенно дрожала в жилистой руке. Капитан круто развернул коня перед самым тополем, и чуть свесившись с седла, боковым, секуще-срезывающим ударом, срубил старейшину, едва не развалив того пополам, и понёсся дальше по освещённой сполохами дороге. Вороной лихо перескочил широкую канаву, на дне которой как показалось мелькнула сжавшаяся в комок человеческая фигура, и понёс хозяина к следующему двору, где солдаты уже добивали последних неприятелей. Тела защитников, грудами и по одному валялись по всему селению. В воздухе, подобно Ахалцыху, стоял смрад горелой плоти, жжёных перьев из тюфяков и подушек, шныряли тоскливо подвывая осиротевшие собаки, а солдаты и всадники прочёсывали селение в поисках засевших где-нибудь турок и лазов, и найдя таковых, без жалости приканчивали на месте, пленных набралось буквально горсть, да и тех взяли в основном офицеры, менее склонные к поголовному истреблению неприятеля. В какое-то мгновение, Ладога потерял Червонца из виду, оставшись с ординарцем.
- А этот шутоломный где? – сплюнув и переведя дух, быстро переспросил капитан.
- Минут пять назад, гнался за каким-то рычащим лазом с ружьём, – тяжело дыша и тоже сплёвывая, ответил Есаулов, оглядываясь по сторонам.
- Ну, оплата по векселям произведена в должном порядке! – заключил Ладога, оглядывая уничтоженное селение.
- Надо полагать, что даже и с процентами! – согласно кивнул Есаулов, а затем торопливо принялся заряжать свои пистолеты и мушкетон, крепившиеся у седла и за поясом.
- Ваше благородие! Ваши благородие! – донёсся знакомый голос, и к ним торопливо подбежал запыхавшийся Червонец с белым как у покойника лицом.
- Ты чего такой белый, братец? Сатану в тюрбане где в сакле встретил? – придав голосу прежнюю интонацию, остро улыбнувшись уголками рта, спросил капитан, окинув денщика взором.
- Там, это… ваше благородие… наших нашли, что тогда с Бурцевым были… и в плен ранеными попали… нашли их там, ваше благородие!.. – отрывисто пытался пояснить денщик.
- Замучены? – сухо уточнил капитан, насупив брови.
- Лютей-лютого… - не переведя ещё до конца дух, ответил Червонец, утирая пот.
- Веди, показывай… - глухим голосом приказал Ладога. Они поехали, и минут через пять, Червонец привёл их в жуткое место. Около 80-ти тел зверски замученных русских солдат, предстали их глазам: большая часть тел лежала без голов, с других была начисто содрана кожа (все присутствовавшие, уже знали по богатому опыту таких дел, что кожу, снимали с ещё живых) Но более других, поразили их обугленные тела, висевшие на цепях над потухшими углями, их, жарили так же живыми… А сами, сидели в кружок и наслаждались мучениями… Свидетельства диких истязаний и наслаждений муками жертв, были на лицо. Солдаты проклинали и материли недругов-изуверов, а потом обнажив головы, крестились, и не отрывая взора от людоедского зрелища, продолжали глядеть. Нескольких новобранцев вырвало прямо тут же.
Драгуны, глядели на тела замученных товарищей покрываясь градинами пота, хотя, похожие картины они встречали неоднократно, и тут, в Харте, они уже ожидали увидеть то, что они увидели. И всё же, души солдат, закалённые в пекле войн и походов, облились изнутри горячей кровью, и ключом же горючих слёз, но внешне, они остались почти непроницаемы, разве только у Ладоги, тени под чёрными волчьими глазами стали темнее, а морщины гуще. Сзади донёсся какой-то шум, и все оглянулись: толпа пехотинцев, оглашая воздух яростной матерщиной, волокла к страшному месту человек семь или восемь пленных турок и лазов, что инстинктивно упирались, и что-то хрипло рычали разбитыми в кровь губами.
- Вот, прихватили, да сюды ведём! – едва сдерживая себя, доложил молодой унтер, которого колотило то ли от ярости, то ли от всего увиденного.
- Любите наслаждения подобного вкуса? – ледяным, словно в медную трубу голосом, поинтересовался у них Георгий Гвидоныч, вперив в пленных свой не мигающий зрак, от коего даже у бесстрашных лазов побледнели лица, и едва заметно стали подрагивать окровавленные губы, а у турок просто затряслись колени.
- Любите, то нам ведомо, - ответил за них капитан тем же металлическим голосом, не отводя взором и не дрогнув даже веком – но всякое удовольствие, господа-живодёры, не будет полным, если не испытать его самолично…
Один лаз и турок, перебивая друг друга, затараторили что они лично, не мучили пленных русских, но капитан уже не слушал их.
- Берите этих бесов ребятушки, и в огонь! В пожарище, прямо как есть, тёпленькими, пусть ощутят то, что нашим раненым в их лапах довелось!..
- Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся унтер и жестом дал команду, по которой, солдаты поволокли истошно закричавших пленных на расправу.
- Червонец, собери наших молодых кого сможешь, и сюда их соколиков. Пускай всё сами увидят, и накрепко запомнят, что те, с кем им придётся вскорости скрестить оружие, не люди, и даже не звери, а сущие бесы и шайтаны… Исполнять!
- Слушаюсь! – козырнул Червонец, и развернувшись ускакал. Спустя непродолжительное время, вся кавалерия получила приказ преследовать разбитого противника. Полковник Анреп с уланами и вторым татарским полком, Ускова, взял несколько в сторону, имея намерение прочесать ближайшие горы. Им попадались только разрозненные мелкие группы, за коими не имело смысла гоняться. Уже всходило солнце, когда Анреп, обнаружил-таки возле Балоахора весь лагерь Осман-паши, где собралось порядка трёх тысяч пехоты и конницы. Мусульманский полк стремительно бросился в атаку, но сильная турецкая конница её отбила. Перестроившись, татары вторично атаковали турок, и снова не имели успеха. А в тылу уже уходили прочь турецкие обозы, отходила пехота. Уланский офицер поручик Голумбовский, вызвался привести Раевского с его бригадой. Задача осложнялась тем, что путь пролегал через занятое лазами ущелье, но поручик всё же пошёл на риск, и в сопровождении одного улана, бросился в ущелье. Под перекрёстным огнём, оба проскочили опасное место, и Голумбовский на раненой лошади, как раз и встретил Раевского, спешащего на выстрелы самостоятельно.
При его прибытии, татарский полк приободрился, и при поддержки карабахских беков, в третий раз атаковали неприятеля, и прошибив его конный заслон, ворвался в деревню. Большая часть турок успела отступить, но те, кто замешкался, подверглись поголовному истреблению. Славу с татарами разделил и 1-йдивизион нижегородцев, под командованием майора Маркова: все вместе они взяли два орудия и знамя.
Пока татары и 1-й дивизион рубились в одной части Балахора, Раевский, в зрительную трубу заметил, что турки и лазы, спешно собираются выскочить с другого конца деревни.
- Второй и третий дивизионы, немедля в атаку! Изрубить тех турок, и не дать им уйти безнаказанно! – во весь голос прокричал полковник свой приказ, и его драгуны, в полминуты перестроились для атаки. Капитан Ладога плавно вытащил шашку, чуть приподнялся на стременах, и обернулся к своему эскадрону.
- Ребята! В атата-аку-у! За умученных наших в Харте, за Отечество!!! За мно-о-й!!! – и эскадрон, как и остальные три, сорвались с места, и грохоча копытами понеслись в бешенном порыве на деревню, не собираясь брать пленных после всего, что лицезрели минувшей ночью в Харте. Ладога, Есаулов и Червонец, первыми перемахнули невысокую каменную ограду, а за ними, словно на состязаниях, по трое-четверо перескакивали остальные, устремляясь на не успевших отойти турок и лазов при обозе, и стадом крупного и мелкого скота. Неприятели стали беспорядочно отстреливаться из-за домов, арб, камней-валунов, либо просто на бегу. Поручик Бобальевич с денщиком, одними из первых ворвались в расположении противника, обогнувши его обоз и стадо, яростно заработав шашками. Прапорщик Балаховский с такой силой разогнал свою лошадь, что, ударив со всего хода коня, на коем восседал важный лазистанский бек, опрокинул его вместе с конём. Бек грохнулся так, что всё поплыло перед его взором, и едва выпутавшись из повода, оказался в плену у русского офицера.
Есаулов, припав к конской шее, проскочил под огнём три дома, и ловким броском, метнул гранату прямо за одну из арб, где, выставив ружья, кучковались лазы. Ахнул взрыв, всё заволокло дымом, Ландграф с двумя драгунами перескочили эту арбу, принявшись крошить ошеломлённых взрывами лазов. Барон только на минуту заглянул этой ночью в страшное место, куда за минуту до него, Червонец пригнал молодых солдат, чтоб те, своими глазами увидели, что будет с ними, если они попадут в плен. Молодых проняло до костей, а кое-кого вырвало прямо на месте. Теперь же, барон Ландграф рубил неприятеля так, как не рубил ещё никогда допрежь. Летели прочь головы, руки сжимавшие в смертельной хватке клинки и пистолеты, нелепо кувыркаясь в воздухе. Валились на камни и в вытоптанную траву разрубленные турки и лазы, а Ландграф сёк и сёк шашкой без устали.
Возле одного из знамён закипела яростная схватка. Ладога и Червонец, во главе пяти рядовых, наскочили десятка на два турок и лазов, подле пустой, но ещё тёплой пушки и истрёпанного знамени. До этого, пушку тянули лошади, но нападение конницы остановило бег: возницы частью оказались перебиты, частью бежали, а два человека из прислуги, сражённые пулями, колыхались теперь запутавшись в упряжке меж лошадьми и пушкой. Взвивши своего коня на дыбы, капитан косо рубанул одного, а затем отпрянув боком, прямым ударом заколол другого, уклонившись от пистолетного выстрела сразил третьего… Один из лазов, вскинул ружьё и прицелился, но тут же рухнул зарубленный пробившимся к нему драгуном, который и сам, спустя пару секунд, повалился из седла на кучу тел, сражённый саблей в бок. Не успел драгун испустить дух, как его товарищи разом прорвавшись к орудию и стягу, в пять секунд захватили и то и другое: Червонец приколол раненного но отбивавшегося лаза к толстому пушечному колесу, а капитан и рядовой порубили последних защитников у знамени, разом схватившись руками за древко. Ладога раздумывал не долее секунды.
- Бери братец, знамя твоё, неси полковнику, и «георгий» твой!
- Спаси вас бог, ваше благородие! – радостно ответил солдат, цепко сжимая захваченное знамя и разворачиваясь с ним назад. Весь артиллерийский парк, большие табуны разного скота, имущество жителей мятежных деревень в возах, всё досталось русской кавалерии. В плен всё же взяли свыше 150-ти человек, среди которых оказалось несколько турецких сановников высокого ранга. В конечном итоге, все, с таким трудом собранные турецкие силы в Лазистане, с одного решительного удара оказались разгромлены и рассеяны. По этому поводу, Паскевич отписал государю соответствующее донесение, с коим отправили карабахского султана Фарадж-Уллах- бека, особенно отличившегося в последнем сражении. По мимо бумаг, с ним отправили захваченные знамёна. Подобным ходом, командующий хотел обратить внимание царя на союзные России мусульманские полки, службу которых Паскевич ценил очень высоко.
По окончании боевых действий, кавалерии было приказано стать лагерем в Балахоре. Занявши все дома, расположив лошадей в конюшнях и под навесом (в этом селении уцелели почти все дома, в сравнении с Хартом, от коего остались лишь головешки да воспоминания) Ладога с ординарцем и денщиком, вселившись в добротную, богатую саклю, в кои-то веки растянулись на добротных обывательских лежанках. Червонец, с детства обладавший собачьим нюхом на дармовщинку, мигом разыскал в жилище и хлебные лепёшки, и прочие запасы, и даже яйца в курятнике. Есаулов, учинив самый тщательный обыск, нашёл бутыль лампадного масла, медный светильник, и старинный, зачитанный Коран, украшенный причудливой растительной росписью.
- О, масло со светильником нам сгодиться, а Коран товарищу-татарину подарю, мы с ним в ночной драке семерых изрубили, а потом винца за дружбу выпили! – рассказал поручик, листая книгу.
- Надо же что за люди тут жили, так бежали, что всю казну взяли, а священную книгу забыли! – хмыкнув, язвительно ответил Червонец, выкладывая на стол еду.
- Вот за то, их всевышний и покарал, - устало укладываясь на лежанку, проговорил капитан, и прикрыл глаза. Червонец, зная, что теперь командира лучше не тревожить, продолжал раскладывать еду и расставлять посуду.
- А поеду сейчас, да и снесу Коран товарищу! – решил Есаулов, и взявши со стола кусок свежей баранины, быстро вышел из дому. Где-то ближе к вечеру, часу в пятом, Ладога с ординарцем и денщиком, сидя подле своей квартиры на нагретом солнцем пригорке, беседовали о всякой всячине: о том какие красивые девушки теперь в Тифлисе тоскуют по мужским ласкам, какой переполох бушует в стане Осман-паши, да гадали о возможном направлении их нового удара. К тому времени, ординарец уже подарил найденный Коран товарищу из мусульманского полка, чем весьма того обрадовал, и успел о том рассказать.
Теперь же, они перевели разговор на отвлечённые темы, причём капитан сидел без сапог, блаженно шевеля пальцами, подставив закатанные до колен ноги прохладному ветерку.
- А не поп ли вон по дороге идёт? – навострил уши Червонец, пристально глядя на улицу, по которой устало шёл человек в видавшей виды рясе, истрёпанной на рукавах и подоле, с перемётной сумой на плече, с поблескивающим крестом на груди, но без шапки, и ветер, слегка перебирал густые, поседевшие волосы, и торчащую клоками бороду. Сапоги пастыря сразу бросались в глаза своей негодностью. В руках, путник держал ореховый посошок, с небольшой рогатулькой на конце.
- А верно, поп идёт, и откуда он тут любезный взялся-то, в такую пору? – удивился Ладога, не отрывая взор от путника.
- Может из какого разорённого армянского, иль грузинского храма или монастыря? – неуверенно прикинул Есаулов.
- Да не похож он на здешних-то, русский скорее всего, вот оно и удивительно мне, - заметил ему капитан.
- А поговорить вот с ним, чего в свете делается, а? – предложил Червонец, вопросительно поглядев на командира.
- Ну, пойди, пожалуй, пригласи от моего имени! – разрешил Ладога, мягко махнув рукой. Денщик сорвался с места, и поспешил навстречу священнику, и через минуту бурного объяснения с ним, Червонец препроводил путника на пригорок. Оба офицера приподнялись для приветствия.
- Вот ваше благородие, отец Никодим, наш, русский батька, из Тавриды родом – торопливо представил денщик, указав рукой на батюшку, которому на вид можно было дать и 40-к, и 50-т лет с хвостиком. Ладога и Есаулов тоже представились, и капитан предложил отцу Никодиму присесть с ними на пригорке, и тут же обратился к Червонцу.
- А ну-ка любезный, лети в дом, да волоки сюда всё что чтоб попить-поесть можно было!
Червонец с невероятной прытью сорвался с места, и батюшка, устало охая присел между Есауловым и Ладогой.
- А сапоги-то у тебя батька худы, давно не кормлены, каши просят, клеил видать недавно? – заметил ему капитан.
- Да уж, сколь годов в них хожу, но со дня на день, хана им полная будет, верёвицей подвязывать придётся! – охнувши, ответил священник, сокрушённо покачавши головой.
- Ну, это дело поправимое батька, - улыбнулся капитан – тут у нас всякой обуви, с бою взятой, дивизию обуть можно! – похвалился в конце Ладога.
- Господь вас благослови, воины! – искренне поблагодарил батюшка, грустно глядя на свою издыхавшую обувку.
- Откуда путь держишь, отче? – изменив обращение, спросил капитан.
- От самой границе топаю, – начал батюшка, тяжело вздохнув – отняли у меня приход по навету, предложили в монастырь или в дьяки, но я странствовать пошёл, сюды, где война, где горе и подвиг рядом идут… - грустно начал батюшка.
- А что ж пешком-то, иль коняги нету? -удивился капитан.
- Как не было? была, да вот тут уже, в караван-сарае украли… и ведь обычный конёк был, рыжий, что в нём проку тем татям-то? – непонимающе пожал плечами отец Терентий.
- Вор, отче, он тень от палки украсть готов, не то лошадь, - пояснил Ладога, чуть протянувшись, а Есаулов добродушно улыбнулся.
- Вот и брожу теперь так… - вздохнул отец Никодим.
- Ну а что ж ты осла себе нигде у солдат не выпросил? - спросил вдруг поручик. При этих словах, батюшка сморщился ужасно, и сплюнул вперёд перед собой.
- Сохрани и помилуй царица небесная, меня от этой скотины! – возопил пастырь, широко перекрестившись, и горестно продолжил – Истину глаголю чада мои, - поглядев вначале на поручика, затем на капитана, и сильно прижав руки к груди, заметил батюшка – сию вислоухую сволоту, сотворил не отец небесный, а сам сатана! Недаром здешние татары, называют сих ишаков, когда те упрутся и мятежно крутют своими анчихристскими мордами, «сынами греха»! – пылко продолжил пастырь - Истинно так и есть сия скотина! Прогневил я видать господа, и послал он на меня длинноухова в виде транспорта. Казаки наши, на одном из постов у речки, подарили мне осла премерзкого и хамского вида с оскаленной мордой, и вытаращенными беликами. Дали, и сказали что окрестили они сию вражину, Аббас-Мирза, на иное имя дескать не откликается. (офицеры невольно начали улыбаться) И вот, сел я на него, и поехал благословясь… Вёрст восемь ехал ничаво, нормально, а потом, сию скотину обуял диавол, и проклятый осёл упёрся словно валун на сто пудов. Я и молил, и внушал, и грозил, и вожжами по мордам хлестал, а он, сын греха и падения, ревел мерзим голосом, и ушами тряс окаянец! Плюнул я на это дело, зашёл сзади и пнул его под задницу… - батюшка горестно покачал головой, и трагически продолжил , - но сие творение антихристово, пропади он пропадом, лягнул гнусная тварь меня так, что отлетел я на дюжину шагов, и с полчаса не мог разогнуться и продохнуть… (капитан и ординарец, сдержанно тряслись от смеха) изувечил ирод, меня самым пакостным образом, издал мерзкий рёв, и побёг собака худая, куда его бес оседлал!.. И вот с тех пор, я эту подлючью скотину, на дух не переношу…
На этих словах, появился Червонец с двумя мешками, в одном из которых оказалась вполне себе приличная снедь из почти свежих лепёшек, овощей, соли, копчёного мяса, зелени, свежих яиц, сыра, вина и воды. А в другом, две пары хороших сапог и пара мягких туфель на выбор, как пояснил Червонец, вывалив обновки, под ноги батюшке. Пока отец Никодим скидывал свои отслужившие век сапоги, да примерял другие, Ладога и Есаулов встали с пригорка, и принялись помогать Червонцу накрывать на его почти плоской вершине, стол с угощением. Минут в пять, они управились, батюшка, тоже наконец выбрал себе мягкие жёлтые сапоги, они как раз пришлись впору, в отличии от прочих.
- Прошу отче, отведать чем бог послал, что нам в баталии завоёвано! – гостеприимно предложил капитан. Путник искренне поблагодарил, и охотно принял предложение, тем более весь вид его наглядно говорил о том, что пастырь давненько уже не вкушал скоромного. Вначале батюшка как следует закусил, а затем и выпил. Офицеры кушали лишь за компанию, а вот Червонец пользуясь моментом уминал за обе щеки. Вот чертина, всегда пожрать готов, когда момент подходящий, молодец, шельма!» - подумал капитан о своём денщике.
- А что ж ты именно сюда, в пекло самое решил, отец Никодимм? – расслабившись немного, спросил Ладога, полулёжа на локте.
- Да вот решил и всё, подумал может моя помощь где пригодиться, слово божье, утешение нашим воинам, - стал рассказывать батюшка, уже наевшись, и перекрестив себе лицо.
- И что, помогал? – спросил капитан.
- Всё по божьей воле и милости – уклончиво, как показалось Ладоге, ответил священник, погладив себя пальцами по бороде.
- И как же ты от турок или разбойников не пострадал? Долго и путешествуешь? – внимательно оглядывая гостя, полюбопытствовал капитан.
- Да ныне юбилей у меня, день сотый, моему паломничеству! – улыбнулся пастырь, и добавил, что басурман он из дали видел, и пока спасался.
- На всё воля господня! – чинно заметил священник, перекрестившись.
- За сотый день, надобно выпить! – вылез вдруг Червонец, и не дожидаясь разрешения, плеснул всем по треть кружечки, и они выпили.
- И как ж тебе отче, не страшно этак ходить без охраны? – чуть приглушённо спросил капитан.
- А чего мне бояться, сыне? – скромно улыбнулся отец Никодим, устало глядя на капитана.
- Как чего? Если тебя схватят турки, курды, или хуже того, лазы, то предадут такой лютой казни, какую только в Ветхом завете разве сыщешь! – чуть посмурнев, предупредил Ладога.
- Пустое это, воин, - вяло отмахнулся батюшка – без воли господа, ни един волос с главы моей не упадёт, как и у всякого человека…
- Да ну? Это кто ж такое сказал? – недоверчиво поглядел на него Ладога, почувствовав нутром, что может случиться интересный во всех смыслах разговор.
- Да как кто? Самим господом завещано! – уверенно ответил пастырь.
- Так-таки и сам господь? – в той же манере переспросил Ладога.
- Старцы святые со слов апостолов и пророков – пояснительно растолковал отец Никодим.
- Да, отче, слыхивал я много подобного и от мулл, и от раввинов здешних, и от православных пастырей, да как-то вот не сходиться, одно с другим-то… - выказал начальный аргумент, капитан Ладога.
- А что ж не сходиться-то, сыне? – заинтересованно и с заметным желанием подискутировать, навострился отец Никодим.
- Ну а как же поговорка «На бога надейся, а сам не плошай»? – напомнил капитан.
- Ну, это народишко неразумный придумал, да и понимать сию поговорку, так прямо не следует! – укоризненно пояснил батюшка.
- Угу, - двусмысленно улыбнувшись, кивнул капитан – а ваши изречения про ни один волос без воли божьей не упадёт, следует понимать так, как ты, отче, его озвучил?
- Истинно так сыне, и никак иначе…
- Это что ж значит, я, могу собрать толпу мужиков необученных, вооружить их дрекольем, вилами да косами, и турок воевать идти? Победят мол на одном убеждении на волю божью? – выдвинул предположение капитан.
- Зачем дрекольем? Нет, конечно, воинскому искусству учиться надобно, как и всякому иному, без этого никак! – тихо ответил священник.
- Ну а если мужики мне на это возьми, да и скажи: «Не надо нам твоего учения, маневры да джигитовки! Мы верой сильны, веди нас на турка! Без воли господа, ни един волосок с нас не упадёт, а бог-то он за нас, мы и дрекольем турка побьём, и пушек его не устрашимся!» И что, я, капитан, должен буду делать в этом случае? Они же убеждены в своей истине! Ну? – Ладога внимательно поглядел на собеседника, в лице которого промелькнуло чувство пока ещё слабой озадаченности.
- А кто знает сыне? Может и впрямь победят, с такой верой в сердце, и храбростию в душе – пытаясь подобрать нужные слова начал пояснять батюшка – ведь в святых книгах описывается как верующие в единого бога, вооружённые кто-чем, рассеивали сонмища закованных в железа врагов, и в истории позднего человечества, такое описывалось не единожды!..
- Ну, в Святом писании, много чего написано, - тоном, намекающим на что-то этакое, парировал капитан, и чуть кашлянув продолжил – А насчёт истории, ты прав отче, бывали такие случаи, когда ополчения, вооружённые кое-как, одолевали врага, скроенного как постоянная армия. Но, - капитан поднял палец – во-первых, такими ополчениями командовали как правило опытные военачальники, как Ян Жижка к примеру, и во-вторых, они выигрывали одно-два, ну самое большое, три сражения, но вот войну, такие рати не выигрывали никогда, если не вливались в части постоянного войска как вспомогательная сила!..
Священник слегка замялся, но потом всё же нашёлся.
- Значит, возгордились эти рати, не с божьим словом на брань шли…
- А скверное вооружение и плохая организованность не при чём по-твоему? – Ладога плеснул всем по паре глотков.
- Сие тоже конечно важно, но на всё, воля божья! – убеждённо повторил батюшка, и добавил – И не в силе бог, а в правде!
- Воля, значит, на всё?
- Истинно так!
- И вы, пастыри церкви, утверждаете, что ничего без воли всевышнего, с людьми не происходит? – ещё раз, для верности, уточнил капитан.
- Так в святых книгах говориться, - смиренно ответил батюшка.
- Даже не знаю отче, как и говорить с вами дальше! – переходя плавно на «вы» развёл руками Ладога, изображая растерянность, и прямо глядя собеседнику в глаза.
- А что ж тебя смутило, сыне? – чуть улыбнувшись в бороду, полюбопытствовал батюшка.
- Да всё смутило, отче, - постепенно переходя с шага на рысь, продолжил капитан – если многократно переведённые с древних языков на нынешние, да столько же раз переписанные в том же ключе писания святых отцов и древних мудрецов, наши пастыри толкуют столь прямолинейно, то мне понятно, откуда столько еретиков да безбожников, появляется из людей, внимательно читающих эти книги!..
- Это как же… это откуда такое? – удивился теперь сам пастырь.
- Да всё так же , всё оттуда же, - повторил Ладога, развивая атаку – Я, служу уже порядка 20-ти лет, из них три четверти прошли в походах и битвах, и повидал я такого, чего тебе отец Никодим, за самые твои страшные грехи, не пожелаю увидеть, до конца твоих дней!.. И вот смотри, входили мы однажды, в сожжённое неприятелем, христианское селение, поздно пришли, в поиске были, просто не успели физически, да и не могли успеть физически: враги его в ночь пожгли, а мы только к полудню подошли… Это ещё в ту, персидскую компанию было – пояснил капитан, и продолжил – взрослые мужчины и старики, убиты, оказывали сопротивление отчаянное, но, увы, персы оказались сильнее… - Так вот, отче, мужчины погибли, женщин, которых не увезли, снасильничали всем гуртом и убили лютым образом. Детишек, которых на продажу не взяли, тех постреляли-порубали, иных на колья насаживали живыми, животы вспарывали, баб на сносях тоже, как рыбу с икрой, ножами по животам, и плоды ихние потом, саблями… Это племенные союзники персов так развлекались в тот раз, но и сами персы практиковали подобные развлечения. Младенцев разрубленных видел, повешенных вместе с матерями на деревьях, живьём зажаренных на жаровнях, видел, всякое я со своими ребятами, лицезрел. Мы после той деревни, три месяца пленных не брали, мой эскадрон… И вот, вопрошаю я тебя, отец Никодим, что это было, со стороны персов?
- Злодейство лютое, окаянство страшное! – побледнев, покачал головой пастырь, перекрестившись пару раз.
- Богопротивное деяние значит? – опять спросил Ладога, чуть склонив голову набок.
- Истинно богопротивное, сатанинское! – горячо ответил священник.
- Но оно произошло, оно случилось, и как же быть с утверждением, что без воли божьей, ничего не происходит с людьми? А, по вашим словам выходит, что персы, сию лютость по божьей воле совершили, так выходит? – капитан ненадолго замер.
- Нет сыне, не так, они, богопротивное дело сотворили, сатанинское! – горячо возразил пастырь, начавший понимать, что разговор для него выйдет непростой.
- Тогда ты, отче, противоречишь собственным убеждениям: с одной стороны ты говоришь что ни один волос с головы не выпадет без воли божьей, а с другой, на случившуюся резню, говоришь что это богопротивное и сатанинское дело; но ведь оно же произошло, ты же о подобном наверняка не раз слышал, так ведь? – капитан пристально поглядел на собеседника.
- Произошло сыне, и я слыхал о таких окаянствах, и убитых нехристями отпевал – признался отец Никодим, помрачнев и коротко перекрестившись.
- Так как же такое, произошло? По чьей воле-то? Свяжи уж концы с концами-то! – предложил капитан, но пастырь, заметно озадачился, вопрос офицера оказался, мягко говоря, непростым.
- Если эти дикари не могли, как вы с одной стороны утверждаете, нарушить волю бога, а с другой, зная, что такое случилось, так же говорите, что они сотворили богопротивное дело, что же выходит: в первом случае они творили это по воле божьей что ли? Лично я, в такое поверить, отказываюсь! А во втором случае, они творили это против воли божьей, но ваше писание утверждает, что подобного быть не может, но оно, увы, имеет место быть, и не раз, а множество! Как же вы, это растолкуете?
Батюшка часто заморгал, допил вино из кружки, и задумчиво сдвинув брови, тихо проговорил.
- Ошеломил ты меня сыне своим вопросом, я, так сроду понятия такие вместе не сводил… тут поразмыслить надобно, что-то есть в твоих речах воин, так сразу, мне тебе не ответить, каюсь, невмочь мне…
- А поразмысли отче, поразмысли на досуге – по-доброму посоветовал капитан, но разговора ещё не кончил – А касаемо изречения «Не в силе бог, а в правде», что приписывают князю Александру Ярославичу Невскому, у меня тоже большие сомнения, что он, подобное говорил… На мой взгляд, это уже отцы церкви, позже ему приписали! – добавил капитан.
- И что же тебя воин, натолкнуло на такое размышление? – с искренним интересом вопросил священник, чуть подавшись вперёд.
- А всё тоже отче, читал много, воевал много, людей хорошо знаю, особливо начальство воинское. И не мог такой полководец как Невский, который всю недолгую жизнь свою воевал, и занимался тонкой политикой, говорить такое всерьёз… А если даже и обмолвился, то, мимоходом, и сам так не думал; может успокоить кого хотел, или по политической части с кем говорил, да и сказал для связки мыслей, вот, как я, думаю!..
- Ну а тут-то почему ты сомневаешься? Что тут-то не нравиться? – растерянно пробормотал батюшка, хлопая глазами и шевеля бровями.
- Да всё не нравиться, отче… Вот ты, с этими словами согласен?
- Согласен полностью, именно так, и я в это свято верю! – искренне ответил батюшка.
- По этим словам получается, что побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто прав? – наводяще спросил Ладога, чуть склонив голову.
- Именно! – кивнул отец Никодим, и добавил – так было, и так есть и будет!
- Хорошо, - капитан пошевелил босыми пальцами, и продолжил – тогда ответь мне, отче: царства Армянское и Грузинское, что противу турок и персов за свою землю воевали, за ним, была правда?
- Была конечно! Всяк, кто за свою землю воюет, воюет и за правду! – пылко ответил батюшка, но уже чего-то такое шевеля в своей голове: куда это офицер клонит опять?
- Тогда почему же они погибли, и попали под власть магометан, а мы, теперь с таким трудом собираем их осколки? – опять спросил Ладога, с интересом глядя на собеседника.
- Оттого и погибли, что впали в распри междоусобные, разорвали свои отчизны на куски, и про меж себя грызлись, и договориться до сей поры не смогли, во грех впали! – перекрестившись, горестно ответил батюшка.
- Именно, батюшка! Так и есть, так и было! – хлопнув себя по колену, воскликнул Ладога, пристально поглядев на священника – Они погибли из-за того, что каждый рвал страну под себя, свой удел ценил выше, чем единая и неделимая держава! И восстания их захлёбывались именно по этой причине! Из-за этого погибли Георгий Саакадзе и Давид-Бек, и многие иные сыны этих царств… Они были правы, да, за ними была правда, но не доставало силы! А у их врагов, сила была подавляющая, отче! Правда хороша и побеждает только тогда, когда за ней стоит сила, СИ-ЛА! – чётче повторил это слово капитан – Если за правдой стоит мощная, железная сила, то она победит, но одна правда, без достаточной силы, это пустое дело, крик обречённости на площади и в суде! Глас вопиющего в пустыне, и только!.. Ветер, и всё! А вот пришла сюда сила, Русская сила, и побила силу персов, и турок раз за разом бьёт, и теперь побьёт, будь спокоен отче… Без нашей силы, христианство в грузинских землях в конечном итоге исчезло бы, как оно исчезло в Аджарии. Так-то вот отче, вот она, грустная и тяжёлая, но увы, реальность жизни!
- Впервые мне такой учёный собеседник встретился! – искренне признался батюшка, покачав головой.
- Жизнь выучила – улыбнулся капитан.
- Хорошо сыне, и в этом я пред тобой гол оказался, аки юродивый в старое время, не имею пока слов чтоб возразить или как-то ответить тебе… А вот спросить хочу, если дозволишь конечно – чуть тише, пояснил в конце батюшка.
- Разумеется позволю отче, для чего ж тогда разговоры разговаривать? – искренне сказал капитан, всем своим видом показывая, что готов выслушать.
- Ну, а как вы, люди военные, можете всё это, что мы тут столь необычно обсуждали, разъяснить-растолковать? И про волос по божьей воле, и про слова князя Невского?
- Долго отче, весьма долго, годы и годы я думал о сём, и размышлял, и не только о сём, а о многом и другом-третьем… - задумчиво стал отвечать Ладога, едва заметно покачивая головой – Иначе и сложнее, устроено всё в Мироздании, гораздо сложнее, чем писано в тех книгах, что за тысячи лет, пройдя может десятки редакций и переводов, изменили первоначальный текст так, что узнать их можно с нечеловеческим трудом, если возможно вообще! А для себя, я пришёл к выводу что Творец, дал людям свободу выбора , свободу поступков и действий, с ответственностью же за них, дал правила и законы, и долгие тысячи, а может и сотни тысяч лет, они люди следовали им, а потом, кто-то вмешался, что-то произошло, и люди перестали, сбились с пути, и теперь Он, - Ладога указал пальцем на небо – глядит, и ожидая нашего исправления, не единожды присылал пророков или избранных, чтобы вывести людей из их дикого состояния… Но люди отупели и одичали, очерствели, их заморочили и запутали фарисеи и горлопаны всех мастей, от сутан и ряс, до мантий и вицмундиров. А Отец глядит оттуда, и по жизни нашей-то помогает, то карает, каждому что называется, по делам его… Вот так отче, догмы-догмами, но жизнь проще и сложнее одновременно. Наслушается, начитается таких догм неокрепшая душа, уверует в них неистово, выйдет в мир, ан глядит, а там-то всё иначе, и настолько, что иные, их, покамест меньшинство, впадают либо в ереси, либо в секты, либо в богоборчество да нигилизм, и прочее… Вот отче, как я, думаю про все эти вещи, я, прошедший пекло на земле, и ещё не раз, и не два туда вернусь, по долгу службы…
- А знаете что ребятки, - задумчиво заговорил священник -я когда давеча шёл по дороге-то, не думал сюды заворачивать, к этому селению, мимо хотел пройти, и шагов на сто даже поворот прошёл. А тут смотрю, армянин старый на арбе дровишки везёт, поравнялся со мной, поговорили минут с пяток, а он мне и сказал, что в селении наши стоят, русские. Я поскрёб в затылке, и поворотил сюда, сам не знаю зачем… А вышло вот как, вас встретил, побеседовали интересно, николи так ни с кем не говорил, и сразу на душе легче стало, а в голове мысли оживились да зашевелились как-то иначе.
- Вот что отче, ногами тебе ходить нечего: и неудобно, да и не к чему, лошадку мы тебе выделим, много у неприятеля отбили. Так что, пеший твой исход закончен, Червонец, - капитан глянул на доевшего закусь денщика – лети в конюшню, и возьми там конька посмирнее, да седло не забудь!
- Слушаюсь, ваше благородие! – Червонец стрелой сорвался с места и быстро исчез.
- Вот за это, благодарность вам детушки огромная, а то я уже честно говоря, сдавать начал, ноги ломят, думал уже где бы притулиться! – радостно улыбнулся батюшка, но милости драгунского капитана на сём не закончились. Не успел пастырь закончить радоваться, как Ладога, объявил ему своё новое решение.
- И одному тебе батюшка, путешествовать дальше не след: кругом толпы неприятеля бродят, и скоро вся округа превратиться в новый бурлящий котёл с кровавой аджикой. Так что ты, отче, прикомандировываешся временно к нашему эскадрону, пока на безопасной земле не окажешься, а там уж и путешествуй себе сколько влезет.
Батюшка попытался было несколько возразить, но капитан, призывая пастыря к смирению, намекнул что уничижение паче гордыни, и что приказы воинского начальства надлежит исполнять и не роптать. Лишённый всяческих аргументов чтобы возразить, отец Никодим смирился.
Паскевич подошёл к Балахору 4-го августа, а на другой уже день, Нижегородский полк пошёл в поиск по дороге на Трапезунд. Ходили неподтверждённые слухи, что близ небольшой крепости Куанс-Кала, собираются остатки разгромленных лазов. Вот только дорога в ту сторону, что вела по жутким косогорам страшных ущелий с обрывами и кручами, оказалась столь затруднительна, что уже на десятой версте, пришлось оставить полевую артиллерию, а пройдя ещё немного, драгуны убедились в отсутствии пути даже для конницы. Горные хребты налезали один на другой, перерезая и пересекая дороги на Гюмюш-Хане, и Трапезунд, и казалось, что эти хребты, сама бесконечность. Убедившись, что с обозами тут пройти не выйдет, к вечеру кавалерия вернулась в Балахор.
Оставив в стороне Трапезунд, Паскевич решился сделать ряд переходов по Сивазской дороге, чтобы этим, прикрыть покорные земли Арзерумского пашалыка, и позволить крестьянам убрать хлеб, обеспечивший бы пропитание на зиму. На третий день движения, 8-го августа, войска вошли в Киликит-Чифтилик, большое селение, расположенное в полутораста верстах от Сиваза. Весь путь, пройденный войсками, представлял собой благодатный край полный хлеба, садов, и многочисленных стад скота крупного и мелкого. В Киликит- Чифтилике стало известно, что не вдалеке стоит турецкий корпус в девять тысяч штыков и сабель, на днях прибывший из Трапезунда, с целью прикрыть дороги на Такату и Сивазу. Командование приняло решение атаковать турок, но сгустившиеся сумерки, вынудили отложить атаку до утра.
- Спим в полглаза, ребята, дело может случиться во всякий час! – предупредил своих, капитан Ладога.
Конец 4-й главы.
Окончание следует…
1/02/2023.
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
Драгуны. роман. Часть 2-я Турецкая война. Глава 4-
© Copyright: Мирослав Авсень, 2023
Свидетельство о публикации №223062100060
Свидетельство о публикации №223062100060
Рецензии