Свадьба

    Колька Полушкин никак не хотел жениться. Зоя Ульяновна от этого очень страдала, хотелось ей на закате жизни понянчить внуков. Но сынок упирается, а ведь ему уже далеко за тридцать. И ей уже даже не шестьдесят. А тут пришлось жениться, потому что Люба Хромушкина, сама того не ожидая, вдруг залетела. Они всего-то встречались три раза, и всегда в одном и том же месте — в сарае, что одиноко стоял за селом. Когда Люба объявила Кольке Полушкину о своем интересном положении, было поздно отпираться — факт залета в виде большого живота, как говорится, был на лицо,— как будто специально ждала, чтобы ему это предъявить. Жениться Колька не отказывался, не упрямился, ведь за спиной новоявленной невесты маячила коренастая и суровая фигура ее отца, который легко мог сграбастать его и поколотить за поруганную честь дочери.

    Колька Полушкин выслушал Любу и сказал:

— А че бы мне не жениться, коль такое дело?

    А про себя подумал, что ненадолго, потому что Хромушкину совсем не любит, и жить с ней под одной крышей отказывается, и покосился на старика Федосия, который благосклонно ему улыбнулся и заметил сразу же:

— А то как же?.. Никак по-другому.

    Со свадьбой тянуть не стали — старику Федосию и Зое Ульяновне хотелось поскорее состряпать мероприятие, чтоб жених не взбрыкнул в сторону. В четыре глаза следили за ним и расписывали невероятные достоинства невесты, о которых Колька даже и не подозревал. Но Полушкина все время тянуло на рыбалку, и утром, накануне женитьбы, он все-таки сбежал, решив, что ничего страшного не произойдет, если он ненадолго исчезнет. Взял удочки, и, конечно, нольпяшечку самогонки, потому что без нее, родименькой, рыбалка пройдет бестолково. Во всяком случае, так гласила старая рыбацкая мудрость. А Колька Полушкин старые традиции уважал. Пристроился он на бережке, закинул удочку, опрокинул стопочку и про свадебку свою совсем забыл. Сидит и рыбачит в свое удовольствие.

***
    А между тем, в доме Полушкиных случился переполох — потерялся жених. Все обыскали, даже в угольник заглянули — пропал Полушкин Колька! К соседям сбегали, а они уже нарядные ждут, когда их пригласят в сельсовет на бракосочетание. И даже успели за жениха и невесту по стопочки выпить. Смотрят на старика Федосия и Полушкину и не знают, что сказать. Наконец, вспомнили, что Колька гулял вчера со своим закадычным дружком, Петькой Мурашко, так сказать, отмечали конец холостяцкой жизни. Так завсегда положено — жених должен сначала проститься с холостяцкой жизнью, и чем больше при этом он выпьет, тем легче потом будет носиться супружеский хомут на шее,— а потом уже смело идти жениться. А Колька никогда старые традиции не нарушал. Вспомнили про Петьку и всей гурьбой вместе с соседями двинулись к нему.

    Петька Мурашко еще очи свои не успел продрать, а в дверь дома настойчиво постучали. Еще не вполне отошедший после вчерашнего мальчишника, он около минуты пытался сообразить, что от него требуют эти незваные гости. Когда в голове его наконец-то прояснилось, и он стал узнавать Зою Ульяновну, старика Федосия и всех прочих вместе с собакой, которую три дня назад потерял на рыбалке, и недоверчиво уставился на собравшихся и спросил:

— А че ж на вы его потеряли?..

— А мы его не теряли,— скороговоркой заговорила Зоя Ульяновна,— Сам пропал, а куда — не знаем…

— Признавайся, шкодник, куда ты Кольку спрятал?— зарычал старик Федосий,— Как пить дать, сговорились…

— Да зачем мне его прятать? Может я больше вашего хочу Колькиной свадьбы.

— Конечно, на халяву и уксус сладкий.— вставила Степанида Коровина, соседка Хромушкиных, и с укором глянула на Петьку.

    Слова соседки Степаниды ненадолго смутили парня — Мурашко, как ни крути, известный в деревне халявщик,— всегда оказывался там, где щедро наливали, а свадьба, без всякого сомнения, то самое место, где самогоночка льется рекой. Петька быстро взял себя в руки и заявил, что он, как свидетель жениха, имеет право быть на свадьбе.

— А мы против тебя ничего не имеем,— снисходительно заметил старик Федосий,— тока свадьба без жениха состояться не может.

— Не может.— печально вздохнул Петька и, почесав макушку озадаченно пробормотал,— И куда ж он мог запропаститься?..

— Так мы ж за этим к тебе и пришли.— развела руками Полушкина,— Вчерась не ты ль с Колькой гулял?

— Гулял.— признался Мурашкин,— Тока он потом ушел.

— Ушел.— согласилась Зоя Ульяновна,— А утром хватились жениха, а его и нету…

— Удрал засранец.— пробухтел Федосий,— Вот тока попадись он мне, как сидорову козу выпорю!

— А может он и не удрал.— озадаченно пробормотал Петька,— Просто вышел…

— Ага! Вот просто так взял и вышел погулять?!— съязвила Полушкина и недоверчиво уставилась на Петьку.

— Разволновался, все-таки такое дело…— женитьба.

— Ему в пору сейчас начать волноваться…— заворчал старик Федосий,— Ох, высеку Кольку! Высеку…

    В ответ Зоя Ульяновна что-то грозно, невразумительно пробурчала, и хоть слов ее невозможно было разобрать, стало ясно, что она готова стать грудью на защиту своего отпрыска. В конце концов, никуда он не денется — отыщется, явится, да еще будет прощения просить, что старую мать заставил волноваться. Так рассудила Полушкина и бодро зашагала к своему дому, за ней последовали старик Федосий, соседи, Мурашко и его собака.

***
    Тем временем Колька Полушкин сидел на бережке и безмятежным взглядом смотрел на сонно покачивающийся на воде поплавок. Рыба в этот день почему-то игнорировала крючок, на который был нанизан жирный червяк. Колька бы захандрил и уснул, но предусмотрительно прихваченная с собой нольпяшечка самогонки спасала его от уныния и скуки. Когда бутылка на половину была выпита, Кольку Полушкина потянуло на философию, его всегда после пятой стопки тянуло к размышлениям о жизни. Вот проплывает мимо по воде щепка, и тотчас жизнь представилась ему такой же дранкой, которую мотает по бурным водам; потом глянул в небо, увидел облачко и сразу подумал, что он сам такой же странник, неприкаянно путешествующий по небосводу. Потом он сравнил себя с вольным ветерком, с былинкой, наконец, с букашкой, которая заползла в стакан и чуть ли не захлебнулась в самогоне. Когда он вспомнил про одинокую березку в поле, и в глазах от нахлынувших чувств выступили слезы, из соседних кустов хрипло кашлянули, и следом к Полушкину выполз местный маргинал Вася Бесов, в простонародье — Бес. По внешности и по натуре он как раз таковым и был, только вместо рогов почти посередине высокого лба высилась большая шишка. Ранним утром, изнемогши от беспробудной пьянки, он свалился в кусты и безмятежным сном проспал пол дня. А когда разлепил глазки и выполз на берег, изумленно уставился на Кольку Полушкина, который тоже был удивлен такой встречи. Какое-то время они таращились друг на друга, как будто до этого никогда не встречались, но все же пытались вспомнить, где они виделись последний раз. Наконец, Вася Бес, сильно истосковавшись по живой человеческой речи, заговорил:

— И че здеся ловится?

— А ни че не ловится.— вздохнул Колька,— День нонче не рыбный.

— Ха, не рыбный! Вот я давеча выловил вот такого сазана,— Вася Бес растопырил руки и, точно истинный рыбак, хвастливо и со значением добавил,— Прикинь, на семь кило вытянул.

— Да, ну?!..— Полушкин недоверчиво глянул на Беса, потом перевел свой взгляд на поплавок и, наконец, выпалил,— Тоже мне царь-рыба! Вот не поверишь, я на прошлой неделе поймал такую огромную щуку, что кое-как выволок на берег, и сколько, думаешь, она весила?

    Бес скептически посмотрел на Кольку и подавлено спросил:

— Скока?
— Пятнадцать кило!

— Врешь!

— Зуб даю.

— Ну, вообще-то, твоя щука на пятнадцать кило не такая уж и редкость…— Вася Бес почесал затылок, призадумался, как будто хотел что-то вспомнить, и, как видно, вспомнил, потому что лицо его вдруг просияло,— Вот как-то пошел я за черемухой на самый дальний остров, который напротив Подсинева…

— Как же ты пешком на остров?..

— В брод. Вода спала до колен, вот и перешел речку.— бесстрастным голосом продолжил Бес,— Воды в тот самый год было столько, что все острова затопило, а вот когда она ушла, остались озерки. И представь себе, сижу я, значит, на черемухе, ягоду собираю прямо над озером и слышу всплеск, как будто огромная рыбина ударила своим хвостом по воде. Посмотрел я вниз, а там…— Бес ненадолго замолчал и хитро прищурился.
— И что же там было?

— А ты не скалься!— оскорбленно рявкнул Вася,— Ты такой огромной рыбы отродясь не ловил.

— А ты, значит, поймал.

— Еще бы!.. Я эту скотину за жабры схватил и поволок на берег. Эх, видел бы ты, как она упиралась, как ее огромные глазищи смотрели на меня, а пасть такая, что свободно проглотит твою голову. А потом вытащил я эту рыбину на берег и хиракнул по башке камнем…

— Ох, ты! Прямо камнем и оглоушил?

— Ну, не кулаком же. У нее череп, как у мамонта, хрен пробьешь.

— Может, я и поверю.— с сарказмом улыбнулся Полушкин,— Только куда ты ее дел?

— Так вот, выволок я ее на берег, оглоушил и задумался, а что дальше с этой рыбиной делать. В ней пол центнера, почти метра два от хвоста до головы,— как такую махину до хаты приволочь? Подумал и решил к Константину Иванычу…

— Покойничку.

— Царствия ему небесное!— согласился Бес и продолжил,— Так вот я к нему. Конечно, рыбину в кусты спрятал. Приплыли на лодке, ну мы до этого за улов по стопочке хряпнули, и глядь, а рыбы-то нет. Куда делась? Неизвестно.

— Не могла же она сама уйти.

— Не могла.
 
— Что хоть за рыба-то была?

— Кажется, карп. Да не простой — зеркальный! Да ты, наверное, про таких и не слыхал.

— Я бы, конечно, на такую рыбину взглянул.

— Эх!— Вася Бес безнадежно махнул рукой, потом порылся в своем пакете и достал литровую бутылку, которая наполовину была опустошена,— Это здоровский магарыч, сам разводил.

    Колька поморщился, спирт он иногда употреблял, и то лишь по той причине, когда самогоночки не было. А Бес наоборот — только спирт и в редких случаях, самогончик. Он потряс бутылкой перед глазами Полушкина и сказал:

— Вот глянь, какой там вихрь внутри и пузырьки…

    Колька посмотрел на спирт и заметил внутри маленький вихрь из крохотных пузырьков. Этот вихрь иногда уносил его так далеко, что утром он с трудом очухивался, и выглядел загадочно. Между тем Вася разлил спирт по стаканам и предложил выпить за рыбалку.

— Ну, чтоб ловилась рыбка большая и маленькая.

— Чтоб ловилась.— поддержал Полушкин и выпил.

    Какое-то мгновенье ему почудилось, что нутро его опустили в котел с кипящим маслом — Бес явно пожалел водички. Он часто и глубоко задышал, пытаясь поймать ртом побольше холодного воздуха, потом судорожно сунул в рот попавшийся под руку кусок черствого хлебца и стал жевать.

— Во на как пьется,— снисходительно улыбнулся Вася Бес,— это тебе не самогон! Здеся натура особая…

— Какая там еще «натура»,— отмахнулся Полушкин,— гадость — она и в Африке гадость.

— А сам выпил.

— Так ты же налил.

— Этот напиток, мил человек, для настоящих мужиков.— настаивал на своем Бес.

— А самогонка, значит, не для мужиков.

— А я и не спорю. Спирт можно так развести, что будет, как детский напиток. А можно и во так, что все нутро обжигает. А самогонка она больше так, для удовольствия.

— А спирт не для удовольствия…

— Нет. Для удовлетворения.

— Ха, и в чем же здесь разница? И то, и другое — одинаково!

— Уж, не скажи! Вот ты для удовольствия пьешь самогон, и он тебя удовлетворяет.

— Ну, да!

— А я пью спирт, чтобы удовлетворить свое желание…

— Что за пургу ты гонишь?!
 
— Э, нет! Вот сейчас прочувствуй мой магарыч всем нутром и скажи мне, как удовлетворился ты.

    И не спрашивая, будет ли — нет Полушкин пить, разлил по стаканчикам спирт и уставился на него. Колька, чтобы не осрамиться перед маргиналом, глубоко вдохнул — выдохнул и резко выпил. На этот раз спирт вполне пришелся. Он даже не сразу закусил, а подождал, когда горячая струя разойдется по всему телу. Бес удовлетворенно хмыкнул и сам, смакуя, выпил свою порцию. Затем причмокнул и ободряюще похлопал Кольку по плечу.

— Чувствуешь разницу?

    В голове Полушкина начался слабый шум, в глазах стало двоиться и поплыли мутные кружочки. И хоть сознание его еще оставалось незамутненным, уже появилось некое сомнение на счет выпитого.

— Что-то есть такое…— неуверенно ответил Колька.

— А чего ты хотел?.. Не все сразу.— нравоучительно и со знанием дела заговорил Вася Бес,— Причина в том, что ты быстро пьешь…

— А как надо?

— Как я. Не торопись проглатывать, посмакуй на языке, прочувствуй сладость моего магарыча и не закусывай сразу, это убивает вкус.

    И опять, не спрашивая собеседника, Вася Бес разлил по стаканам спирт и неторопливо стал пить, показывая всем своим видом удовлетворенность. Когда стакан был опустошен, Бес для острастки хотел грозно прорычать, но вышло какое-то жалкое блеяние, которое стало своеобразным сигналом для Полушкина. Медленно пить разведенный спирт, да еще теплый, было тошно, но Колька сопротивлялся соблазну выпить его быстро. Он даже закусывать не стал, боясь убить во рту устойчиво-поганый вкус.

— Вот теперь ты прочувствовал.— уверенно и почти настоятельно заявил Бес.

    А Колька действительно вскоре что-то почувствовал, но это не было чувством удовлетворенности, потому что чувство удовлетворенности — это совсем не то, когда голова отделяется от тела и плывет куда-то сама по себе. Именно такое чувство испытывал Полушкин после третьего стакана. Заметив, что взгляд Кольки стал покрываться хмарью, Бес нравоучительно заметил, что пить разведенный спирт сразу после самогончика непозволительное легкомыслие, ведь пробуждение будет болезненным, и лучше будет сейчас же задавить оставшийся в организме самогон следующей порцией спирта. Полушкин еще соображал что-то, вернее, он пытался поймать свою голову руками и водрузить ее на законное место, а Бес уже наливал четвертый стакан.

— Придави.— порекомендовал он и также неторопливо выпил.

    Безропотно подчинившись авторитетному совету, Колька не спеша выпил четвертый стакан, и вскоре почувствовал, как медленно уплывает в какую-то вязкую, молочную даль. Увидев, что собеседника клонит к земле, Вася Бес сокрушенно всхлипнул:

— Эх, и поговорить-то по душам не с кем.

    Потом он подошел к удочке, глянул на поплавок и, заметив, как тот заплясал на воде, резко подсек и потянул на себя удилище. Через пару минут отчаянной борьбы здоровенный сазан оказался на берегу. Но Колька Полушкин этого сазана никогда не увидит — он спал мертвецким сном. Не известно, кого видел во сне незадачливый рыбак, но уж точно не Любку Хромушкину, скорее всего, это была огромная рыба, которая загадочным образом ушла от него.
 
    Проснулся Полушкин от того, что кто-то усердно вылизывал горячим языком его лицо и ворчал. А потом раздался чей-то голос:

— Да вот же он! Только гляньте! Мы его повсюду ищем, а он тута разлегся.

    Кто-то с силой стал тормошить, затем вернул его в сидячее положение и заорал в самое ухо:

— Женишо-о-ок!.. Очнись! Жениться пора!

    Полушкин с трудом разлепил веки и сквозь рассеивающийся серый туман различил лицо старика Федосия, а потом узнал Петьку Мурашко и его собаку. Пока он очухивался, старик Хромушкин недовольно брюзжал, грозился в который раз покарать Кольку, если тот опять решится на побег. Несколько томительных минут ушло на то, чтобы привести бедолагу в чувство, и когда взгляд его стал более-менее осознанным, решили тащить его в баню — вид у жениха был сильно изможденный и оттого неприглядный. Против бани Колька ничего не имел, он готов был вытерпеть помывочную экзекуцию, только бы скорее закончить эту женитьбу, и завтра же расплеваться со всем этим делом.

***
    Банька Полушкиных еще со вчерашнего вечера не успела остыть, но не парить же Кольку потащили, а, чтобы в божеский вид привести и хоть немного вытряхнуть хмель из головы. Кое-как заволокли полупьяного Кольку на полок и стали мочалить,— лежит бедолага, покорно кряхтит и думает, что даже покойничка не обмывают с таким усердием,— да и не выдержал бы он, сорвался и, как есть голый, драпанул  со всех ног,— а он, ничего себе,— очень даже еще живенький.
 
   Петька тем временем намыливал голову и бока Полушкина, изо всех сил тер его вехоткой, как будто хотел протереть в нем дырку, а старик Хромушкин, острастки ради, махал перед носом старым ободранным веничком, намереваясь больнее ударить Кольку. Воды не жалели, Федосий, с приговором: «Вот тебе, чертяга! Окатись-ка вот!», саморучно из ушата вылил на жениха ледяную воду. Колька лишь зубами скрипнул, уперся в мокрую доску и терпит. Зоя Ульяновна в предбаннике нетерпеливо скреблась в дверь:

— Вы там Кольку не угрохайте, ополоснули и будя!..

    Она держала в руках приготовленную для свадьбы одежду: брюки и белую рубашку — все новенькое, отутюженное и зачем-то надушенное женскими духами.

***
    Все это время Люба Хромушкина находилась в отцовском доме, нюхала нашатырный спирт и под сочувствующие вздохи подружки пила настойку валерианы. Подружка невесты, Тома Малинкина, как сладкая ягода,— краснощекая, с такими пухлыми губами, как будто только что поцеловала горячую сковородку. Томочка была краше невесты, на ней было красное платье в горошек и с таким глубоким вырезом, что в нем безвозвратно тонули мужские взгляды. Как бы там ни было, Тома Малинкина служила ей этаким махровым подолом, в который Хромушкина выплакивала все свои горькие девичьи слезы. Они сидели, тихо перешептываясь, и ждали свадебный поезд.

    Наконец, за воротами послышалось веселое оживление, женщины переглянулись, и хрупкая тень надежды сдержанно осветила их лица, — значит, Колька не отказался от женитьбы. Когда в сенях хлопнула дверь и под быстрыми шагами заскрипели половицы, у невесты вдруг вспыхнули щеки и дернулся подбородок. Но Тома дала знак «сидеть», и Хромушкина покорно осталась на месте. За просто так, ни за хрен собачий, отдавать Полушкину невесту она совсем не собиралась, сама пережила две свадьбы, и видела, как всех ее женихов испытывали на широту кармана. У Кольки, конечно, ветер в карманах свищет, и временами сквозит в голове, но даже при этой ущербности, с него можно кое-что поиметь. А что взять с жениха, Томочка лишь смутно догадывалась. Но вот дверь отворилась, и в кухню из сеней вошел Федосий Хромушкин и сразу же с порога крикнул:

— Ну, че, как клуни, уселись, рестрация ждет!

— Регистрация.— осторожно поправила старика Люба.

— Один черт, замуж пора.— крепко сплюнул с языка Федосий,— Там за воротами женишок твой ждет. Измаялся.

— Хм, измаялся. И пусть!..— ответила за подругу Томочка.

— Что значит пусть?!

— Негоже вот так взять и отдать невесту… Жених должен испытания пройти, уплатить, так сказать, за невесту. Такая традиция.— развела руками Малинкина.

— Ты мне эти свои штучки-дрючки брось… Некогда мне с этими твоими традициями баловаться. Мне работяга в доме нужен — вон скоро покос. Или Любке брюхатой косить прикажешь?! Все, собрались и без разговоров на женитьбу!

    Федосий что-то еще прогундосил невразумительное, потом критическим взглядом осмотрел невесту, махнул рукой, как бы приглашая засидевшихся в ожидании женщин за собой, и вышел.
 
    Любка очень хотела замуж, но все происходило совсем не так, как представлялось ей в самых радужных фантазиях: платье на ней было самое обыкновенное, не свадебное, а такое, чтобы скрыть ее неловкое положение; и жених куда-то с утра пропавший,— так что, настроение у невесты — дрянь. Рука ее невольно потянулась к стопочке, в которую подружка, как только скрылся отец невесты, услужливо налила немного самогона.

— От каплюшки самогона ничего дурного не случится,— авторитетно сказала Тома,— а тебе во, как надо!.. Ну, за свадебку.

    Подруги одновременно выдохнули и выпили. Потом, как ни в чем ни бывало, улыбнулись и пошли за Федосием.

***
    Колька Полушкин уже мог немного что-то соображать. Хмель после бани выветрился из головы, и он как настоящий деревенский щеголь был в белой рубашке, черных брюках и начищенных до блеска ботинках. Ко всему прочему, чисто выбритое лицо его сияло, как новенький пятак. От женитьбы бежать он передумал, да и куда бы он делся, если Хромушкин чуть ли не дышал ему в затылок, а любители погулять уже нетерпеливо переминались, задавая себе вполне обыкновенный в таких случаях вопрос: много ли мамаша жениха нагнала самогона?..

    Когда невеста с подружкой вышли за ворота, у Кольки перехватило дыхание, не оттого, что невеста была чудо, как хороша, а потому, что взгляд его прильнул к Малинкиной и жадно присосался к ее красному в горошек платью, как будто червяк к спелой сливе. Томочка совсем не думала отбивать жениха у подружки, но ощутив на себе плотоядный взгляд, и, оценив наружность Полушкина, благосклонно улыбнулась в его сторону. Таким красавчиком Томочка видела его в первый раз. «Эх! Вот сейчас бы…» — едва сверкнула в голове шальная мысль и, не разгоревшись, тотчас похерилась, потому что Пашка-горластый гармонист развернул свою гармошку и в честь свадьбы истеричным голосом загорланил частушку:
 
— На фига нужны сваты —
Нас сосватали кусты.
В них невесту уволок,
Мерял вдоль и поперек!

— Я щас тебя самого в кусты утащу, пошлец гребанный,— недовольно прикрикнул на Пашку старик Федосий,— уж я тебя там так горбылем померяю…

— И вдоль и поперек!..— шутливо вставила Зоя Ульяновна,— На дурака-горлопана че обижаться?!

— А нече про мою дочь такие пошлости петь…— упрямо прогундосил Хромушкин,— Культурных че ли песенок нет?

— Других он не знает.— усмехнулся Петька Мурашко,— Вспомните, какие песенки он на поминках Егорыча пел?!

— Так то поминки.— смущенно пробормотал Пашка.

— То-то и оно, что поминки,— нетерпеливо забрюзжала на гармониста соседка Степанида Коровина,— Постыдился бы. Тьфу на тебя! Каково Егорычу было на своих поминках такое непотребство слышать?

— А че ему слышать? Ему уже все ни по чем было.

— А нам каково?

— Так вы же тетка Степанида в стельку пьяные были.

— Я тебя щас самого в стельку закатаю.

    Степанида Коровина сжала свои сухонькие кулачки и двинулась было на гармониста, но Петька Мурашко встал между ними и с укоризной проговорил:

— Еще, вроде бы, как и не выпили, а уже начали выяснять…

— А не че городить ерунду.— обиженно заворчала Коровина и отошла от греха подальше.

— Вот и кончили.— удовлетворенно сказал Федосий и толкнул Кольку на встречу вышедшей из ворот невесте,— Топай к Любашке, а то еще уволокут невестушку. Кхе-кхе!..— и недовольно глянув на гармониста Пашку, добавил,— А ты, чтобы срамных песен у меня не пел. Свадьбу хочу культурную, без всяких там матюков.

   Маленькая заварушка свадебного настроения не испортила, скорее, развеселила гостей, и даже старик Хромушкин, поддавшись общему настроению, смягчился, махнул на Пашку-гармониста рукой и, когда тот скрылся в толпе, степенной походкой первым двинулся навстречу дочери. За ним, смущенно отворачивая глаза от Томочки, последовал Колька Полушкин. В глазах его еще рябило от красного платья в горошек, а засевшая в голове плотоядная мысль о подружке невесты, заставляла его краснеть. За женихом так же степенно шествовала Зоя Ульяновна, она так гордо вышагивала, и была в таком праздничном наряде, как будто не сына женила, а сама выходила замуж.

— Ну, дочка, вот тебе жених!— громко заявил старик Федосий, когда все трое подошли к невесте,— Крепко держи его за причиндалы, а то опять на рыбалку сбежит…

— Тоже скажешь чего.— покосилась на старика Зоя Ульяновна,— разве, можно от такой красавицы на рыбалку удрать?

— Так ведь удрал.

— От нервов еще не туда сбежишь.

— Теперича никуда не сбежит.— старик Федосий кашлянул в кулачок и добродушно глянул на дочь, потом переместил взгляд на Полушкина и нахмурился,— Ну, женишок, бери-ка Любашку и в сельсовет. У меня ажно трубы горят, так выпить хотца…

    Через несколько минут свадебная компания, подбадриваемая гармошкой, не спеша двигалась к сельсовету. Администрация села находилась от Хромушкиных не так чтобы далеко, но и не совсем близко, человек ничем не обремененный, да еще и трезвый, неторопливо мог добраться минут за пять, но свадебный поезд Полушкина растянулся минут на десять и занял чуть ли не всю улицу. А все потому, что почти на каждом шагу жениха и невесту останавливали любопытные селяне и спрашивали:

— А что за праздник у вас?

— Да Колька Полушкин женится.— отвечали из толпы.

— Да ну?! Как же он так решился?

— Решился, вот и женился.— бухтел Федосий Хромушкин.
 
— Ну, так мы с вами, если че.— говорили встречные селяне, которых ни Хромушкины, ни Полушкины и знать не знали, и тотчас сливались со свадебной толпой.

    Когда веселая компания остановилась у крыльца сельсовета, Федосий Хромушкин озадаченно глянул на прибившихся к свадьбе селян и взволновался: «Не слишком ли много гостей для одной свадьбы?..» Он оторопело выпучил глазки на Полушкину, которая была озадачена таким же вопросом и уже скорбно подсчитывала незапланированный убыток. И только молодых этот вопрос нисколько не мучил. У Кольки вид был унылый, как будто на него накинули веревку и тащили силком в семейное стойло. Он то и дело поглядывал на подружку невесты и лишь однажды скользнул небрежным взглядом по Любке Хромушкиной. В то время, как сама невеста в предвкушении долгожданной регистрации едва дышала и крепко держала Полушкина за руку, опасаясь, что тот драпанет со свадьбы куда-нибудь на рыбалку.

***

    Потолкавшись около минуты на крыльце сельсовета, старик Федосий с невозмутимым видом прошел внутрь, за ним последовали брачующиеся и Зоя Ульяновна. Фойе сельской администрации больше походило на тесный предбанник, стены которого были обшиты вагонкой и покрашены темным лаком. Единственная лампочка на тонком проводке свисала с потолка, время от времени помаргивала, скорбно освещая пространство и табличку на двери председателя: «Перепелицин Андрей Герасимович». В воздухе стоял дразнящий запах горячих щей, который смешивался с ароматом резких духов.

— Есть кто?..— громко и величаво крикнул Хромушкин и, не получив ответа, затарабанил кулачком в дверь председателя сельсовета.

— Да, вишь, никого нету.— глухо заворчала Зоя Ульяновна,— Может еще обедают?

— Какой там обед?— отмахнулся старик Федосий,— Отобедали ужо… Эй! Есть кто здеся?..

    В этот раз Хромушкину ответили — это была не молодая, но сильно молодящаяся женщина — Алена Сергеевна, исполняющая в администрации три должности — кассира, секретаря и технички. Учитывая, что администрация состояла всего-то из двух небольших кабинетов и крохотной прихожей, последняя должность женщину совсем не обременяла, и деньги она считала только свои, да мужа, который и был тем самым Перепелициным Андреем Герасимовичем. Алена Сергеевна выглянула из соседнего кабинета и с недоумением уставилась на столпившийся в «предбаннике» народ. Затем, оправившись от изумления, строгим, но взволнованным голосом спросила:

— Это что за столпотворение?

— Обижаешь.— прогундосил старик Федосий,— Это свадьба! Вот тебе жених! А вот невеста!.. Надыть расписать их и, чтобы по всем правилам.

— Это, вообще-то, не ко мне.

— Ясен пень! Нам для этой рестрации председатель нужон.

— Регистрации.— снисходительно поправила старика Алена Сергеевна и, смахнув с лица каштановую прядь, меланхолическим голосом заявила:— Андрей Герасимович сегодня отсутствует.

— Отсутствует?!— Хромушкин недоверчиво покосился на дверь председателя,— Это как же так он отсутствует? Мы ж на седня договаривались, зря что ли литр первача ему споили?..

— Выходит, что зря...— Алена Сергеевна горько усмехнулась,— Месяц держался, ни капли в рот, и вот вам здрасти! Приехали… Теперь, если только в понедельник.

— Какой понедельник?!— вскричала Зоя Ульяновна,— Седня же свадьба!

— Всего-то делов...— беспечно отмахнулась Алена Сергеевна,— Седня отгуляете, а в понедельник распишем.

— Вот хрень!— встрял в разговор Петька Мурашко,— Надыть сперва расписать, а опосля и на свадебку.

— Много ты знаешь.— недовольно зыркнула на Петьку жена Перепелицина.

— Если так говорит, значит знает.— вступился за Мурашко старик Федосий,— Чего резину тянуть? Взяла да сама за место своего мужика эту рестрацию провела.

— Я не уполномочена.

— Ну, так мы тебя уполномочим.— не сдавался Хромушкин,— Ты, как жена председателя, его обязанности должна взять на себя. Так что не трындычи, а делай свое дело.

    Гул одобрения пронесся в прихожей сельсовета. На какое-то время Алена Сергеевна замерла в задумчивости, но собравшийся свадебный люд напирал и требовал расписать новобрачных. Наконец, женщина очнулась и махнула рукой на кабинет начальника, в тот же миг дверь открылась и в прихожую высунулось лицо самого Перепелицына. Он, как будто только и ждал, притаившись за дверью, когда жена махнет ему ручкой.

— Вот и голубчики поспели!.. А я ждал вас к полудню. Припозднились.

    Голос председателя сельсовета устало дребезжал, как будто до этого с трудом пробивался наружу сквозь похмельное горнило. Нос и дряблые щечки Перепелицина имели цвет замерзшей дички, но маленькие глазки при этом с любопытством уставились жениха и невесту.

— Ну, вот сказала же: не показывайся на людях.— нарочито фыркнула на мужа Алена Сергеевна.

— Ах, Алюня, могу ли я при таких обстоятельствах прятаться?..— уже оживленно, но неуверенно, точно спрашивая разрешения, пробормотал Перепелицин.

— А ни че ты не прячешься. От кого?!— чуть ли не задиристо ответила Алена Сергеевна,— Уснул, поди, кхе-кхе, пока дожидался.— женщина для вида хохотнула и добавила:— И хто же тут жених? Хто невеста?..

— Да язви тебя! Вот же они.— Зоя Ульяновна нетерпеливо подтолкнула жениха и невесту вперед,— Стоят родненькие, испереживалися ожидаючи.

— Ну, значит, совет вам и любовь.— со значением в голосе проговорил Андрей Герасимович и, точно благословляя молодых, описал в воздухе рукой какой-то незримый витиеватый вензель, и засобирался.

— Э, нет, гражданин хороший!— запротестовал Федосий,— Ты их по-настояш-шему распиши, как должно по закону. Чтоб ентот сукин сын завтрась не дал от невесты деру.

— Да ты тута не кипишись. Я тока начал.— стушевавшись под суровым взглядом старика, захихикал председатель,— Распишу, как надо.

   Еще около минуты потолкавшись в прихожей, чета Перепелициных пригласила новобрачных, их родителей и гостей свадьбы пройти в кабинет председателя.

— Тока не все разом.— скривила раскрашенный рот Алена Сергеевна и встала в дверях, и будто таможенник, пытливым взглядом отсеивая случайно прилепившихся к свадьбе селян.— Места все одно всем не хватит. Чай, кабинет не резиновый…

    Кабинет председателя сельсовета и впрямь был таким маленьким, что в нем нестесненными могли себя чувствовать только стол Перепелицина и старое кресло. И лишь крошечный пятачок предназначался для посетителей. Перепелицин вошел в кабинет первым и сразу занял свое место за столом. Молодожены остановились перед председателем и почему-то уперлись глазами в высокую залысину пожилого гражданина, который, хищнически улыбаясь тонкими губами, с легким прищуром смотрел на них свысока. Колька сначала вздрогнул, но потом подумал, что это всего-то потрепанный временем портрет, прибитый к стене маленькими гвоздиками. Затем он почувствовал за спиной хрипловатое дыхание Хромушкина и обрадовался, потому что старик Федосий — не тот сверлящий со стены глазками гражданин.
 
— Ну-у-у-с, начнем регистрацию молодых! Кхе-кхе...— торжественно заговорил Андрей Герасимович, когда плотно забитый свадебным людом кабинет дохнул в лицо спертым воздухом,— Уважаемые Николай Платонович и Любовь Федосеевна, родители и гости! Сегодня корабль любви наших молодоженов отчалит от отчих берегов и отправится… — председатель вдруг запнулся и задумался, как будто пытался найти проникновенные слова, внезапно покинувшие его голову.

— Ну, и куда же там ихний корабль должен отчалить?— нетерпеливо заворчал старик Федосий.

— Знамо дело, не в нашем болоте барахтаться.— с насмешкой вставил из ни откуда вдруг взявшийся Пашка-гармонист и хотел было что-то рявкнуть на своей гармошке, но суровый взгляд Федосия остановил его и заставил скрыться в толпе.

    Между тем, Андрей Герасимович вытер платочком взмокшую шею и, как видно, ухватив за хвост ускользавшую от него мысль, наконец-то, продолжил:

— Вообщем, отправится корабль наших молодоженов в семейное плаванье, в котором будут и ветры, и штормы, и штиль. Главное… главное…— председатель опять замолчал, видать, ненадолго задумался о чем-то очень важном, а потом, как будто выдохнул,— Чтоб в согласии жили и в мире. Хотите ли вы?..

— Ясен пень, что хочут!— выкрикнул из толпы чей-то пьяный голос.

— Хочут, хочут…— в знак согласия закивал головой старик Федосий.

— Согласны ли вы сочетаться законным браком?— невозмутимо проговорил Андрей Герасимович и испытующе уставился на Полушкина.

    Колька готов был откусить язык и сквозь землю провалиться, чтобы только не ляпнуть, что яко бы «согласен», но отец невесты глухо заворчал за спиной и легонько ткнул бедолагу в бок. И Полушкину ничего не оставалось, как крикнуть коротко и жарко:

— Согласен!

    Зато Люба зарделась румянцем на щеках и робко, почти не слышно прошелестела тонкими, бескровными губками:

— Согласна.

    И, как будто чего-то стыдясь, отвернула глаза от председателя.
    Андрей Герасимович тоже отчего-то зарделся, сухо кашлянул в кулачок и предложил молодоженам закрепить подписями новобрачный союз. Колька двинулся к председателю первым, коленки его дрожали и подкашивались, как будто шел он на эшафот. Пальцы Полушкина сильно вспотели и одновременно закостенели, ручка то и дело упрямо выскальзывала, категорически отказываясь вывести в книге жалкую каракулю. «Вот уж встрял, так встрял.— обреченно думал Полушкин, пытаясь начертить свою фамилию,— Как же это я так оплошал с этой Хромушкиной… Эх! надо было по стопочке сперва навернуть, а потом, черт с ней!— жениться…» Наконец, Колька, как умел, расписался и на деревянных ногах вернулся к невесте. Старик Федосий одной рукой одобрительно хлопнул жениха по плечу, другой маленьким платочком стал утирать прослезившиеся от нахлынувших родительских чувств глаза. Невеста тоже взволнованно и сосредоточенно пыталась написать дрожащими пальчиками свою фамилию и думала, что быть может, это ее единственный шанс…

— А теперь, кхе-кхе... прошу новобрачных…— Андрей Герасимович ненадолго замолчал и близоруко уставился в регистрационную книгу и краем глаза на графинчик с водой,— горло его полыхало от жажды, захотелось выпить,— Прошу в знак верной и крепкой любви, которую до конца дней пронесете в чаше, не расплескав ни капли, обменяться кольцами.

    Последние слова председатель сказал скомкано, почти скороговоркой, потому что одновременно наливал в стакан воду из графинчика; закончив говорить, залпом осушил и облегченно выдохнул: «Уф-ф-ф!». Зоя Ульяновна и Федосий Хромушкин, как будто того и ждали, тотчас зарылись в свои карманы, закряхтели, пока искали кольца, вспотели и сильно изнервничались. Колька Полушкин стоял мрачнее тучи, едва сдерживал себя, чтобы не дать деру, и в то же время осторожно косил взглядом на невесту,— Любка от волнения едва держалась на ногах, чуть ли не вся облокотилась на подружку и на своего женишка совсем не смотрела. Когда кольца были найдены, Зоя Ульяновна добродушно улыбаясь, отдала колечко жениху и нравоучительно прошептала:

— На безымянный пальчик, не перепутай.

— Ну, Любанька, с богом!— одновременно благословляюще заговорил Федосий и положил на ладонь дочери кольцо для жениха,— Осталось всего-то чуток, тока на палец наденешь, и ты жена!..

    Пальчики Любы Хромушкиной мелко дрожали, и сама невеста была от волнения бледная. Между тем, Полушкин, пытаясь надеть колечко на безымянный пальчик невесты, думал, что вот так, наверное, обручаются с костлявой. Колечко пришлось в пору и благородно сверкнуло на пальчике Любы Хромушкиной.

— Ажно слепит!— гордо сказала Зоя Ульяновна,— Сама для Любушки-невестушки выбирала…

— Серебро, конечно, не золото, но тут уж хоть что-нибудь.— крякнул в ответ Федосий Хромушкин и строго посмотрел на дочь,— Теперича и ты окольцуй женишка.

   Люба и рада была бы скорее все закончить, всего-то надеть на палец жениха кольцо, но от волнения и трясучки не могла поймать Колькин палец, а потом и вовсе уронила кольцо, и оно покатилось по полу.

— Ай, как не хорошо.— забрюзжал чей-то стариковский голос.

— Лови! Лови! Лови кольцо!..— крикнул Петька Мурашко и первым кинулся за ним.

— Не уйдет. Некуда ему бежать.— уверенно проговорил старик Федосий,— Рестрация кончилась!

— Ничего не кончилась.— упрямо заявила Зоя Ульяновна.

— Как так не кончилась?

— Они должны поцеловать друг друга.— авторитетно сказала Полушкина.

— Им и сеновала хватило.— невозмутимо стоял на своем Федосий.

    Но родителей новобрачных уже никто не слушал, в свадебной толпе поднялся шум — спорили и обсуждали случившееся. Только несколько гостей — те, что помоложе, шарили по полу в поисках закатившегося куда-то кольца. Оно между тем подкатилось к ногам Алены Сергеевны и, столкнувшись с черной туфлей женщины, остановилось.

— Пока вы тут ищете, жених, эдак, успеет постареть.— усмехнулась Алена Сергеевна, подняв кольцо, и оценивающе изучив его, таким же придирчивым взглядом посмотрела на Полушкина, затем улыбнулась и прямиком направилась к нему,— Держите, Николай Платоныч, чтоб не потерялось, а то вы такой завидный…

    Последние слова Алена Сергеевна договорить не успела, потому что старик Федосий, нечто заподозрив, сразу нахмурил брови, выхватил из ее рук кольцо и бесцеремонно оттеснил от жениха.
 
— Ну, Любанька, цепляй колечко на евоный пальчик,— нетерпеливо проговорил Хромушкин и тотчас сунул кольцо дочери,— глянуться не успешь, как Кольку приберет какая-нибудь потасканная баба.

    Приободренная отцовским наставлением, Люба собралась духом и надела-таки на палец Полушкина кольцо. Затем вызывающе глянула на Алену Сергеевну, которая предусмотрительно отошла и спряталась за спину мужа, в то время, как сам Перепелицин только-только готовился произнести важные слова. Он изобразил на лице официальную гримасу и заговорил:

— Кхе-кхе! Ну, теперь, уважаемые молодожены, властью данной мне вами, и всеми, присутствующими, объявляю вас… кхе-кхе… мужем и женой! Целуйтесь.

— Да сильно не увлекайтесь.— предупредительно и сурово прогнусавил Федосий Хромушкин и в ожидании поцелуя пристально уставился на Полушкина, как будто тот должен был его поцеловать.

    Колька не то, чтобы увлекаться, он вообще не хотел целовать невесту, но решил лишний раз старика не злить — чиркнул Любку губами по ее верхней губе и отстранился.

— Ну, вот и будя.— удовлетворенно сказал Федосий и, как будто даже по-отечески, похлопал Полушкина по спине,— А теперича можно и за свадебку…

— Тока приглашенные.— поспешила вставить Зоя Ульяновна и встревоженным взглядом обвела собравшихся в кабинете селян.

    Кормить, да еще поить непрошенных гостей она не хотела, тут хоть бы самим хватило накушаться. Федосий Хромушкин был того же мнения,— в глотке у него пересохло, а желудок давно подавал сигнал, мол пора заканчивать эту «рестрацию». Он ободряюще крякнул в сторону новоиспеченной родственницы и первым зашагал к выходу. За ним двинулись Зоя Ульяновна, молодые и все остальные.

***
    Дом Полушкиных был не то, чтобы просторный, и не сказать, чтобы маленький, но широко разгуляться свадьбе, если так захотеть, можно было и даже собаке Мурашко нашлось бы место. Вот только опасалась Зоя Ульяновна, как бы этот не по-детски разгулявшийся народец навеселе не разнес на щепки ее домишко. Она, вроде бы, как и радовалась, все ж таки чуть ли не целую вечность ждала этой свадьбы, но в то же время с тревогой посматривала на гостей. Зато сам Федосий Хромушкин беспечно пил и в свое удовольствие много кушал, он имел на то полнейшее право, и даже не потому, что отец невесты, а потому что нехило вложился в свадьбу,— так он, во всяком случае, считал.

    Колька Полушкин, хоть и пил много, удовольствия не испытывал, и невеста от количества выпитого самогона красивее не стала. Тоскливо смотрел на Любку, и казалась она ему жабой, которую, сколько ни целуй, а принцессой она не станет. Гости, как будто сговорившись, кричали пьяными голосами «Горько!» И он под пристальным взглядом Федосия целовал невесту,— уже всю помаду с ее губ слизал. Эх, сейчас бы на рыбалку ему… Или утешиться в объятьях Томочки?.. Ее красное платье в горошек сейчас так неуместно за свадебным столом, вот если б сарайчике на ворохе пахучего сена… У Полушкина от таких мыслей голова пошла кругом. А Малинкина, между тем, бросала на него красноречивые взгляды и губы облизывала, при этом она успевала кушать и пить, и громко смеяться над своими же шуточками. И гости вместе с ней смеялись, даже старик Хромушкин, не любивший пошлых анекдотов, хохотнул и нежно ущипнул мясистую Томкину коленку. Только жених понуро сидел за столом и, если пытался улыбнуться, получалось так неубедительно, что Федосий, заметив его невеселость заворчал:

— И что ты все смурной сидишь — невеста что ли не по нраву стала?.. Так ты пей больше! Со временем притретесь, а там и второго мне внучонка струганете.

— Ох ты, куда хватил!— воскликнула Зоя Ульяновна.

— Да хоть бы и «хватил». Коль уж первого сумели в сарае заделать, то почему бы в моих апартаментах еще парочку не состругать?..

— «Апартаментах»,— неожиданно съязвила Полушкина и недовольно уставилась на Федосия,— С какого такого бодуна мой сын с невесткой должны у тебя жить?

— Так ведь дом-то у меня просторнее твоего будет…

— А у меня что ли хижина?..

— Да и хозяйство у меня, Зоя Ульяновна, по более твоего,— не слушая Полушкину, продолжал отец невесты,— у меня только коровенок дойных штук пять и пару бычков, и к ним в придачу боровков и свиней до черта,— кто-то ж должен за ними ходить?

— Получается, Колька мой батрачить на тебя что ли будет?!

— Так всего хозяйства у тебя с гулькин нос — коровенка да боровочек с тремя курями.— гнусаво ухмыльнулся Хромушкин и благосклонно добавил,— Ну, может, еще захудалая индюшка… А Колька твой ешшо молодой, работать может. У тебя-то ему не где развернуться…

— Индюшка, говоришь, у меня захудалая?!— вспыхнула от негодования Зоя Ульяновна,— Боровок да коровенка с курями?! Да я вот сейчас покажу тебе индюшку да боровка. Идемте, гости дорогие, покажу я вам коровенку свою захудалую! Ишь ты, какой богач нашелся…

    И, не говоря больше ни слова, только неразборчиво что-то бормоча под нос, Полушкина направилась к выходу во двор. Полупьяные гости неохотно, лишь из солидарности к хозяйке, потянулись за ней. Федосий Хромушкин с дочерью вышел после всех и с видом, как будто все это ему не интересно, двинулся за хозяйкой дома. А, между тем, двор Полушкиных был куда чище его собственного двора — ничего такого, что могло бы захламить и без того скромное пространство. Только автомобильная покрышка у крыльца, служившая цветочной клумбой, из которой торчали хвостики какого-то загадочного растения. Какое-то время Федосий с злоехидной насмешкою разглядывал двор Полушкиных, но очутившись в загоне для скота, вдруг утратил ироническое настроение.

— Вот Апрелька, а вот Милка! — полюбуйтесь, гости дорогие.— не без гордости тараторила Зоя Ульяновна, показывая гостям двух взрослых коров, которые безустанно жевали сено и с меланхолией поглядывали на людей,— А вот и Малыш!.. Вы только гляньте, какой вырос у меня здоровяк!

— Кхе-кхе… разве это здоровяк?..— досадливо пробухтел Хромушкин и с горечью тут же заметил, что Малыш к своим полутора годам крупнее его трехгодовалого Омлета.

— Апрелька молочка только за раз двенадцать литров дает.— продолжала хвалиться Полушкина,— А вымя-то! Вымя-то, вот гляньте, какое тяжелое…

    Нисколько не опасаясь за свое праздничное платье, Зоя Ульяновна ходила по загону в нарядных тапочках и, вызывающе поглядывая на Хромушкина, точно заправский экскурсовод, во всех красках описывала достоинства своего скотного двора, не забывая к слову добавить, что без мужских рук такое хозяйство не удержать, и что невестушке найдется-таки работенка в доме.

— А там, вы только посмотрите, кто у меня живет?!— Зоя Ульяновна торжественно махнула рукой в сторону приземистой стайки, откуда слышались басовитое хрюканье и женское неврастеническое повизгивание,— уверенно двигаясь к стайке, женщина стала перечислять всех ее обитателей,— Борька, Броня, Одуванчик, Манька, Пульхерия и двухмесячных столько, что я и тебе, Федосий Артемич, готова почти бесплатно отдать парочку!

    Хромушкин, догадываясь, что следом ему предстоит лицезреть еще и курятник с индюшатником, замахал было руками, мол он согласен отпускать Николая на выходные к матери поработать, но Полушкина стояла на своем. Она тотчас вспомнила старые традиции, по которым невестка должна жить в доме мужа.

— Вот когда я замуж выходила, так меня на завтрась даже на порог родительского дома не пустили: топай, сказали, к мужу, там теперича твоя новая семья… Вот как заведено было!

— Было да уплыло.— неуверенно парировал Федосий,— Другие нонче времена…

— Времена, может, и другие, тока жизнь все та же.— отмахнулась Зоя Ульяновна,— Вот как старики говорили: дочь чужое сокровище. Холь, да корми, учи да стереги, да в люди отдай. Получается, что в мужнину семью.

— Эка, куда крутанула!— едва сдерживая себя от негодования вскричал Федосий,— Это как же так?! Значит, я дочь свою рощу, кормлю и воспитываю, а потом приходит Полушкина и мне предъявляет…

— Это я-то тебе предъявляю?! Не ты ли давеча кричал, что Любка твоя залетела от моего Кольки?! И что надо бы их срочно поженить?

— Да, было такое дело.— согласился Хромушкин,— Не ветром же туда занесло?! Тока, если Николай охмурил мою дочку, а потом погарцевал на ней, должен жениться… Иначе я в суд за бесчестие!..

— А ты не стращай…

— И не думал стращать.

— Это ж надо, за бесчестие в суд...— Зоя Ульяновна осуждающе глянула на сына,— Я, конечно, Кольку не выгораживаю… Коль сделалось такое дельце, пускай женится.
 
— И мы их таки поженили.

— Поженили! И че тебе еще надо?— Зоя Ульяновна ненадолго замерла на кучке навоза и пристально посмотрела на старика сверху вниз.

    Со стороны можно было подумать, что Полушкина, нависшая над стариком, точно змея, пытается его загипнотизировать, чтобы он стал немного сговорчивее. Между тем, гости, оценив хозяйство Полушкиных, незаметно потянулись в дом, а Пашка-гармонист растянул меха своей гармони и с крыльца пьяно заорал не в такт:

— Как за свадебным столом
«Горько!» все кричали,
А невесту втихаря
Трое…

— Вот сволочь!..— не сдержалась Зоя Ульяновна,— Да заткните ж его как-нибудь! Это, Федосий Артемьич, твой гость такие песни срамные поет. В нашей семье такое не позволяется. Николай мой непотребство не приучен слушать.

— Это на что же ты, Зоя Ульяновна, намекаешь?..— старик Федосий подозрительно прищурил правый глаз, а левым недовольно уставился в Полушкину,— Да я ни в жисть не матюгнулся, и Любовь Федосьевна не дозволяет себе всякое такое непотребство, потому как доча воспитана в культурной семье. Теперь я не знаю, что и поделать?— Федосий театрально развел руками,— От вашего семейства дочка моя такого неприличия может нахвататься…

— Это про какое такое неприличие ты тут говоришь?

— А то, что ты, Зоя Ульяновна, цельный час бессовестно хвастаешься своей скотиной, как будто одна ты такая хозяйственная.

— А почему бы и не похвастать?— Полушкина гордо тряхнула головой и смерила Федосия вызывающим взглядом,— Я тебе еще курятник не показала…

— На кой черт мне сдался твой курятник?

— Как это «на кой черт»? Ты же так уверен, что там одна лишь дохлая курица…

— Вот про дохлую курицу я, Зоя Ульяновна, не говорил.

— Э, нет, Федосий Артемьич, как раз про дохлую курицу ты при всех таки и сказал.


— Окстись! Ты че несешь?! Не было никакой дохлой курицы.

— Как не было?.. когда была! Любой здесь может подтвердить.

    Но подтвердить слова Полушкиной уже было не кому — гости давно вернулись за стол в то время как сами новоиспеченные родственники остались стоять одни посреди скотного двора, продолжая до одурения спорить друг с другом. Спор прекратился вдруг, когда обнаружилось, что никого кроме них во дворе не было. Зоя Ульяновна огорченно развела руками и с досадой в голосе проворчала:
   
— Кхе-кхе!.. Сдается мне, Федосий Артемьич, что с вами без стопочки трудно договориться.

— Так какого рожна ты таскаешь меня по своим задворкам?

— Ишь ты, «задворки!..».— желчно передразнила старика Полушкина и, демонстративно небрежно отвернувшись от него, пошла к дому.

— Ну и дура...— раздраженно пробубнил Федосий и погрозил пальцем полушкинской корове, которая уткнувшись мордой в забор, смотрела на него через щели высокомерным взглядом.

    Потоптавшись в одиночестве еще около минуты, Хромушкин подумал: «Какая все-таки склочная эта баба Полушкина, так утомила, что в горле пересохло, и хотца чего-нибудь срочно выпить…» Он почувствовал во рту привкус полушкинской самогонки и, в предвкушении причмокнув сухими губами, двинулся к дому.

***
    Свадьба тем временем не на шутку разгулялась — так, что дом Полушкиных заходил ходуном. Откуда-то взялись новые гости, которых никто не приглашал,— они появились незаметно, в самом разгаре веселья, и смешались с остальными гостями. Зоя Ульяновна, как только зашла в дом, тотчас заметила вновь прибывших, она не успела отойти от перепалки с Федосием, а тут новое беспокойство. Особенно не нравился ей Вася Бесов — маргинал появлялся лишь в местах, где щедро наливали, куда не требовалось личного приглашения,— на поминки, бывало, заглядывал и на свадьбы, если там веселился хотя бы один из его знакомых. А так, как деревня была совсем небольшой, то на каждой свадьбе был кто-то, кого Вася Бесов знал лично. А здесь женится его близко знакомый Колька Полушкин, и не грех было выпить ему за здоровье жениха, даже если он и украл у Полушкина богатый улов.

    Пока Зоя Ульяновна с пристрастием смотрела за Васькой Бесовым и другими непрошенными гостями, в дом вернулся Хромушкин. Старик был раздосадован, и потому мрачен. Он с ходу выпил пол стакана самогоночки и, не закусывая, тут же проглотил вторую порцию, затем занюхал черным хлебушком и, не моргнув глазом, опустошил третий стакан, и вдруг громко зарычал в локоть, как будто, вылезший из берлоги после долгой спячки старый медведь. Душа Федосия расхабарилась и поплыла, старику захотелось песен.

— А где тот паршивец с гармошкой?!— потребовал Федосий,— Пошто песен не играет?..

    Но Хромушкина никто не слышал, подгулявшая свадьба распалась на небольшие, шумные компании, которые орали так, что заглушали самих себя. На деревенских свадьбах, как известно, редко кто тамаду заказывает, гости развлекают себя сами,— даже, если гармонист уже не в состоянии тянуть меха гармошки, все равно поют,— народ хочет песен душещипательных, чтоб обязательно душевные слезы катились по щекам. Особенно поется после пятой или седьмой стопочки, когда разговоры кончились, и от всего выпитого возникает ностальгическая грусть, и срочно хочется чего-нибудь спеть — пусть даже не складно, но пьяному слуху все равно утешительно.
   
    Федосий Хромушкин изысканного слуха не имел, но слушать сразу несколько пьяных хоров не мог, он негодующе глянул на Пашку-гармониста, который уже изрядно выпивший, безмятежно дремал возле печки, положив голову на гармонь. Федосий, как и все гости, страстно любил петь, правда, пел всегда одну и ту же песню. Ее-то он и затянул своим хриплым басом:

— По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.

    С каждым куплетом голос Хромушкина крепчал, становясь густым нестерпимо дребезжащим басом, который заглушил остальные вопли гостей. Свадьба настороженно притихла. Вечно суровое лицо старика озарилось трагической гримасой, как будто он рассказывал зрителям свою историю.

— Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша,
Здоров ли отец, хочу знать»

    Голос Федосия надломился, и по мелким морщинам, как по высохшим руслам рек, потекли скупые слезы. Когда Хромушкин закончил, еще какое-то время гости сидели притихшие. Кто-то из гостей робко заметил, что старик с чувством спел, ажно хочется навзрыд плакать.

— Конечно, можно и поплакать.— согласился Петька Мурашко,— Это же свадьба, как тут не заплакать, если твой кореш надел хомут, и уже с тобой никогда не выпьет.

— Но-но, ты тут на счет хомута полегче.— предупредительно заворчал Хромушкин.

— Да и тебе, Петюнька, пора бы пожениться.— простодушно улыбнулась Зоя Ульяновна.
 
— Нет уж. Мой хомут теперича на другой шее.— Петька печально глянул на невесту.
 
— Ты на Любку-то не засматривайся.— опять загундосил Хромушкин и ревниво покосился на дочь,— Она нонче стала замужней. Така баба не для каждого мужика.

    Невеста при своем имени смущенно зарделась, даже крупные веснушки, которыми было усыпано все ее лицо ненадолго пропали. А потом вспыхнули вновь, как крохотные угольки. Колька Полушкин, все время сидевший отстраненный от молодой жены, с сомнением глянул на нее и подумал, что во всем случившимся виновата темнота в сарае и запах старой соломы, а никакая красота затосковавшейся в девках Хромушкиной. Но кто-то из гостей вдруг крикнул «Горько!». Колька от неожиданности вздрогнул — он уж было подумал, что пьяным гостям теперь не до жениха и невесты, но, как видно, один недопившийся гость проявил недюжинную способность еще соображать. Полушкин быстро под выжидательным взглядом старика Федосия лобызнул невесту в губы, затем налил в стакан самогонки и залпом выпил.

— Вот это по-нашенски.— похвалил Хромушкин и протянул на вилке жениху малосольный огурчик,— Закуси, зятек!

    Кольку почему-то подташнивало, но старика Федосия послушался, снял с вилки огурчик и почти целиком сунул в рот. Пока он разжевывал огурчик, в голову вдруг пришла удивительная мысль, даже скорее вопрос,— а почему невесту никто до сих пор не украл? Он критически посмотрел на Мурашко и на ухо повторил возникший в голове вопрос.

— Как это украсть невесту?— Петька с недоверием посмотрел сначала на жениха, потом перевел взгляд на Хромушкину,— Ты хочешь, чтоб твою невесту украли?..

— А какая без этого свадьба? Помнишь, у Гнилорыбы Федьки невесту прямо со свадьбы украли?

— Было такое дело. Ее потом три дня всем селом искали.— согласился Мурашко.

— И таки нашли — у Кочкина в постели. Ох, какой грандиозный скандал тогда закатили…

— Федька тогда сильно горевал, а на утро развелся.

— Развелся.— мечтательно пробубнил Полушкин и откровенно глянул на Малинкину.

    Томочка зацепилась за взгляд жениха, словно собака за мясистую косточку, и многообещающе улыбнулась. Кольку от улыбки Малинкиной бросило в жар, он подумал,— как хорошо было бы прямо сейчас… Но невеста, еще никем не украденная, скромненько сидела под боком и ковыряла вилочкой салат. Зато старика Федосия тихонько сморило в сон, он мирно посапывал в бородку, и никому до него не было дела. Гости, как будто очнулись после пьяной спячки, получив новый заряд бодрости, отдохнувшие, ринулись за столы. Свадьба пошла на новый виток веселья. Пашка-гармонист и тот проснулся, потянул было меха своей гармошки, да не смог вспомнить ни одной частушки, каким-то странным образом они выветрились из головы. Он ненадолго притих и, бочком пристроившись к Петьке Мурашко, потянулся за стопочкой самогонки, но столкнулся с озадаченным Мурашкиным взглядом.

    У Петьки настроение, как ветер, переменчиво — не сразу угадаешь, каким оно через час будет. А когда застолье, то каждые пять минут может меняться. Сейчас у Мурашко настроение озадаченное. Украсть невесту у жениха он и сам бы хотел, теперь,— когда внезапно для себя увидел ее вполне даже привлекательной. Пашка-то гармонист подсел как раз вовремя и потянулся за стопочкой, когда Мурашко захотелось танцевать, и не в одиночестве.

— Что-то музычка затухла.— сказал Мурашко и наполнил гармонисту стопочку,— Сыграй-ка нам такое, чтоб танцевать.

— А то, как будто не свадьба у нас.— вставил жених и перемигнулся со свидетелем,— Вот и невеста заскучала…

    Полушкин и Мурашко выжидающе уставились на Пашку-гармониста, и пока он пил, на все лады расхваливали его игру. Пашку редко хвалили, а если кто и одобрял, то обязательно вставлял непотребное словечко. А тут елеем по сердцу. Гармонист размяк, даже заважничал и чуть было не всплакнул, и согласился сыграть что-нибудь душещипательное. Со значением взглянул на жениха, покосился на свидетеля и заиграл, запел жалостливым, плаксивым голоском:

— Одинокая ветка сирени
У тебя на столе стояла,
Этот день твоего рождения
Мы с тобою вдвоем встречали.

    Петька Мурашко, как только заиграла гармонь, с видом галантного кавалера подошел к невесте и с ходу предложил танец. Люба опешила и, как бы впала в легкий ступор, потом она недоверчиво посмотрела на свидетеля и неожиданно для себя сказала не то, что хотела сказать:

— Скучно. Все пьют, а я как дура,— ни капли в рот…

— А я пить устал.— признался Мурашко,— Хотца че-нибудь, встряхнуться чтобы.

— Так я, вроде бы, как замужем… теперь.

— А я тебя не в постель зову. Потанцевать.

    Люба осторожно глянула на Кольку, однако жених даже не смотрел в ее сторону, женщина тоскливо вздохнула и, не отрывая своих глаз от новоявленного мужа, молча подала руку Мурашко.

— Плыл по городу запах сирени,
До чего ж ты была красива,
Я твои целовал колени
И судьбе говорил спасибо.— проникновенно вопил Пашка-гармонист и в такт песни раскачивался на маленьком табурете.

    Люба Хромушкина ниже Мурашко на целую голову, и руки ее были короткие и пухлые. Зато у Петьки руки длинные и жилистые, такими ручищами он запросто мог обхватить невесту, но Люба держала себя отстраненно, однако ее большой живот то и дело шаркался о ширинку Мурашкиных джинсов. Петька изнемогал, чувствуя себя хлебным мякишем в теплых женских руках, и вдыхал молочный запах, которым была пропитана, наверное, каждая клеточка Хромушкиной. Наконец, он вспомнил, что должен украсть невесту и приступил к делу.

— Тут такое дельце, знаешь ли,— традиция — кхе-кхе…

— Традиция?! Какая?..— Люба удивленно вскинула брови.

— Да обыкновенная — свадебная.— Петька заговорщицки подмигнул Хромушкиной,— Знаешь ли, на свадьбах принято похищать невесту, чтоб жених искал.

— Колька искать не будет.

— Еще как будет! Первым побежит искать. Он еще рыдать будет, чтоб тебя ему вернули.

    Люба покосилась на Полушкина, который, пока длился танец, подзадоривал гармониста, чтобы тот не спешил кончать с песней, потом недоверчиво глянула на Мурашко и, озадаченно покрутив колечко на пальчике, кокетливо улыбнулась.

— Ну, если так,— кради.

    Петька опешил, он, конечно, хотел украсть, но чтобы вот так сразу при всех,— не привык,— и невеста не какая-нибудь вещичка, чтобы за пазухой пронести. Тут покумекать надо. Он вопросительно смотрел на Хромушкину, она с кокетливой улыбочкой ждала, когда Мурашко начнет ее похищать,— явно, ей хотелось быть украденной. Люба была очарована обещанием свидетеля: не каждый день тебя крадут, чтобы потом жених, вдруг охладевший к тебе, бросился искать.

— Ну, че ты, как пень, встал?!— жарко зашептала Люба,— Не украду же я саму себя?

    Петьку и самого жаром обдало, даже дышать тяжело стало.

— Я, между прочим, мешок зерна недавно украл.— хвастливо залепетал он,— А еще раньше — целого барана. А тебя-то в два счета…

— Ну, так кради.
 
    Люба нетерпеливо сверлила Мурашко глазками, а потом схватила незадачливого похитителя за руку и потянула его к выходу. Тот ахнуть не успел, как оказался на крыльце дома.

— Теперь прячь меня.

— Куда?

— Куда-нибудь подальше, чтоб Колька искал подольше.— потребовала Люба и указала на сарай, который стоял на краю большого полушкинского огорода.

— Можно и в сарай.— согласился Мурашко,— Только уж ты сама там как-нибудь спрячься.

— Тьфу ты! Нонче мужики какие-то пошли несостоятельные. Невесту украсть, и то не можете.— фыркнула Люба,— Все приходится делать за вас.— Потом она отвернулась и неуклюже (с большим-то животом не побегаешь) переваливаясь, точно утка, поплелась к сараю, крикнув Мурашко на ходу,— Только Кольке про сарай не говори. Пускай меня поищет.

    Петька проводил глазами Хромушкину и еще около минуты постоял на крыльце, предвкушая какой переполох начнется на свадьбе, когда он объявит о похищении невесты. Тут главное — громко заорать, чтоб поверили, можно, конечно, для убедительности и зарыдать, но Петька не таковский парень, чтоб об чужой невесте плакать. Немного порассуждав, Мурашко решил сначала выпить, а после начинать переполох среди гостей.
 
    Мурашко, как только зашел в дом, тотчас почувствовал усталость гостей — вялые разговоры в компаниях и, как неожиданный всплеск активности,— захмелевший голос, пытающийся вспомнить жалостливую песню. Пашка-гармонист, бесчувственный, обнявший гармошку свою, лежал возле печки и похрапывал тоненьким голоском. Мурашко еще не успел наполнить себе стакан, как услышал недовольное сонное ворчание старика Федосия, и сразу отказался наводить смуту.
 
***
    Колька, тем временем, посылал Томочке многообещающие взгляды и томился ожиданием. Малинкина тоже томилась и с предвкушением поглядывала на жениха. Когда Мурашко, наконец, увел Хромушкину и старик Федосий мирно задремал, уронив голову на стол, Полушкин решился и подсел к Томочке.

— Кажись, все.— облегченно выдохнул он,— Можно и нам как-нибудь потеряться.

— Гляди, как бы ты навсегда не потерялся.— кокетливо усмехнулась Малинкина и опасливо покосилась на Зою Ульяновну, которая сидела близко, но была увлечена болтовней с соседкой, что, казалось, совсем их не замечала.— Как бы твоя мамаша чего не заподозрила.

— Не заподозрит. Мы ж не на долго.

    Колькины губы жарко касались правого ушка Томочки и шептали так соблазнительно, что у Малинкиной загорелось внутри, и ей вдруг захотелось, хотя бы на пару минут, где-нибудь потеряться с женихом и утолить разгоревшуюся в ней жажду,— как ни крути, но Полушкин умел уговаривать женщин.
 
— Ну, если только не на долго.— томно вздохнула Томочка и дразняще прикусила нижнюю губу.

— Мы сбежим всего-то минуты на три, ну, если хочешь, минут на пять от силы, может быть,— десять. Вот только Петька вернется.

— Уж, поскорей бы вернулся.— сказала Малинкина и наполнила свою стопочку самогонкой,— Ну, давай, чтоб скоро!

    Томочка выпила и неторопливо закусила холодцом, который жирно
сдобрила горчицей, потом лукаво прищурилась, хихикнула и выдала непристойную глупость:

— Вот если твой смазать горчицей, ты думаешь, это будет горько или сладко?

    Вопрос застал Кольку врасплох. Он и подумать не мог, что в голове Малинкиной водятся такие мыслишки. «На кой черт, вообще, тебе это знать, не леденец же тебе предлагается…» А вульгарная Томочка, пока Полушкин размышлял над вопросом, готова была вот-вот вылезти из красного платья в горошек и тряхнуть буферами, рука ее нежно легла чуть выше колькиных колен и стала медленно подбираться к заветной ширинке. «Ох, лучше бы Петьке поторопиться…— подумал Полушкин и немного отстранился,— Томочка перепила… А если Томочка выпила лишнего, сорвется… И того, гляди, нарвешься на скандальчик.»

    Петька вернулся как раз в тот момент, когда глаза Томочки почти уже накрыло блудливой хмарью, и Колька нервно извертелся на своем табурете, чувствуя, как уверенно крадутся вверх по его ноге женские пальчики. Мурашко появился один и почему-то уселся на чужое место и притворился, как будто он не при делах. Загадочный вид его намекнул Полушкину, что пора действовать — невеста похищена и надежно спрятана,— даже если бы Петька вдруг объявил о пропаже, сумятицы не получилось бы — гости слишком пьяны и ко всему бесчувственны, — стало быть, самое время незаметно убраться самим. Мысль пришла своевременно, потому что томочкина ручка уже почти достигла своей цели,— Колька успел ее перехватить и шепнуть Малинкиной на ухо:

— Никому до нас нет дела. Идем.

    Томочка только и ждала, когда ее позовут, но не сорвалась, а только сделала вид, что хочет прогуляться, при этом лицо ее выражало некую утомленность.

— А вы это куда наладились?..— Зоя Ульяновна перехватила беглецов почти в дверях и с подозрением уставилась на сына.

— Мы немного прогуляться.— пролепетала Томочка и, как бы между прочим, озадачено добавила:— И невеста где-то пропала…

— Вот-вот! Не успел жениться, и потерял.— прогундосила Полушкина и указала сыну на дверь,— Иди теперича ищи ветра в поле. А ты…— она обратилась к Малинкиной,— за ним приглядывай,— как бы опять не драпанул на рыбалку.

    Томочка охотно согласилась и заверила, что Кольке в этот раз будет не до рыбалки — у него, якобы, образовался новый интерес.
 
— Идем искать твою дорогую женушку.— сладко пропела Малинкина и на ходу, уже за порогом, предупредительно посмотрела на Зою Ульяновну,— На свадьбах, бывает, похищают невест, и они оказываются не в той постели…

    Договорить она не успела, потому что Полушкин выскочил следом и потянул разговорившуюся Томочку во двор.

— Ты щас всякое наговоришь такое, что мать, того гляди, чего-нибудь заподозрит.— он слегка тряхнул Малинкину и зашептал,— Есть такое место неподалеку, там нас никто не найдет.

— Так веди скорее!— простонала Томочка,— Ох, чувствую, как платье на мне горит.

— А я сорву и потушу его. И все, что горит в тебе…

— Потуши!..— взмолилась Томочка и впилась в Полушкина проказливым взглядом, губы ее полыхали и сладко сочились, и тело изогнулось так изыскано, что у Кольки дрогнуло в мошонке.

    Что ни говори, а на передней линии любовного фронта Малинкина была, словно флибустьер, берущий на абордаж торговое судно: всегда готова пойти в атаку. Колька Полушкин тоже не вчера родился — тот еще ходок — только и ждал подходящего момента, когда можно было охмурить и сграбастать девицу. А тут, разомлевшая, пышущая жаром Томочка, сама рвалась сигануть ему в трусы. Не долго сомневаясь, он потянул Малинкину в сторону старого сарая, который стоял на самом краю полушкинского огорода и, который надежно скрывался в наступающих сумерках.

***
    А Люба Хромушкина сидела и ждала. Сначала она весело мечтала, представляла себе, как новоявленный муж в растрепанных чувствах будет искать ее, потом валяться в ногах и слезно просить о прощении. Она, конечно, его простит, но не сразу — прежде строго, как непутевого мужа, отсчитает его и потребует обещание любить ее до гробовой доски. Незатейливые мечты растрогали Любу до слез и ненадолго сделали ее счастливой. Сладкая дрема накрыла Хромушкину, но вскоре улетучилась, прихватив с собой и мимолетное ощущение счастья. Она очнулась в сумерках и удивилась, что до сих пор ее не нашли. А может и не искали?.. Почему-то со стороны полушкинского дома не слышно было обещанного Мурашко переполоха,— кажись, про невесту забыли совсем. Люба встревожилась, и с ней, как будто почувствовав беспокойство матери, зашевелился в ее животе крохотный комочек новой жизни. До сих пор он никак себя не проявлял, а тут вдруг напомнил о своем существовании. Она нежно погладила живот и заговорила так ласково, как обычно мать разговаривает с проснувшимся среди ночи детенышем:

— Ну, ты че там — проснулся? Спи-засыпай. А тятенька твой, кажись, нализался. Но ничего, он у меня по струночки, как шелковый, ходить будет. Подождем чуток. А ты пока что засыпай, мой малыш. Баюшки-баюшки-баюшки-баю…

    Еще какое-то время Люба взволнованно ждала, но потом с огорода потянуло прохладой, и почти сразу послышались приближающиеся к сараю осторожные шаги. «Ах, неужели, ищет?»— с замирающим сердцем подумала Люба, и ей захотелось спрятаться,— мол, пусть Полушкин помучается, может, поймет тогда, какую понес потерю.
 
    Сарай Полушкиных большой, на половину завален соломой, другая половина захламлена всякой рухлядью, и темнота такая, что хоть глаз выколи. Люба достала свой старенький сотовый, включила и направила мерцающий экран в глубину сарая. Зыбкий свет, если и не мог осветить все пространство, но все же позволял двигаться безопасно.
 
— У тебя такие сильные руки…— женский голос был Хромушкиной знаком, она подумала, что должно быть, Николай попросил подружку Томочку помочь, и Люба, как будто даже обрадовалась, но ее радость была стремительной и такой же ненадежной, как и свет от крохотного мониторчика старенького телефона.
 
— Они такие крепкие, потому что хотят обнимать тебя.
    Сладкий голос Полушкина прозвучал, когда дверь сарая уже отворилась и пропустила парочку внутрь.

— Фу, здесь темно, и пахнет.— томно и с некой брезгливостью сказала Томочка и вздохнула.

— А зачем нам свет? Я и в темноте могу — на ощупь.— игриво ответил Полушкин.

— Конечно, можешь...— зашептала Томочка,— Но я хочу видеть твои глаза и не только…

    Послышались возня и шорох старой соломы. Люба затаилась и слушала; сердце ее билось так сильно, как будто хотела проломить грудь и вырваться наружу. Она с гнетущей болью поняла, что новоиспеченный муж вовсе не собирался ее искать, и, что в сарай эта парочка не для того пришла.

— Ай, колючая солома прямо в бок.— заныла Томочка.

— Щас постелю. Только керосинку зажгу.

— Да ты с ума сошел! Спалишь нас…

— Да не боись. Скорее эта сараюшка полыхнет от нашей страсти, чем от спички.

— Ага.— как видно, согласилась Малинкина.

    И снова послышались шуршание соломы и недовольное ворчание женщины. Наконец, на стороне любовной парочки замерцал хлипкий свет, и Люба увидела на стене сарая вытянутую тень Полушкина.

— Надо же, эта старая консерва работает.— весело хихикнула Малинкина и потребовала:— Ну, давай же скорее. Того гляди, твоя женушка еще найдется.

— Этой консерве, как ты тута говоришь, почти сто лет.— заваливаясь на Томочку, заворчал Полушкин,— А когда отрубают свет, керосинка выручает…

— Давай уж скорее.— нетерпеливо запыхтела Малинкина.

— Иди ко мне, моя сосочка.

— Ох, пошляк!.. Ну, скажи что-нибудь ласковое.

— А что ласковое?

— Ты же свою Любаньку не молча трахал.

— Молча.

— Да ну?!

— Точно говорю.

— Ох, куда ты полез!..

— Ну и трусики…

— Сымай!

    Они ненадолго замолчали. Только Малинкина глубоко и прерывисто задышала. Потом дыхание ее прервалось долгим причмокиванием и довольным сопением Полушкина.

   «Целуются.» — догадалась Люба и сердце ее от негодования замерло.

— А Любанька твоя так же целуется?— неожиданно спросила Томочка и громко причмокнула губами.

— Как жаба. И вообще, она как бревно.

— И никаких ласковых слов не говорил?

— А что бревну говорить?

    «Я?! Жаба… Сволочь! Гадина…— неистовая злоба и желание мести охватили Хромушкину,— Ну и Томочка! Ну и подружка... Ничего, тебе еще припомнится, Малинкина.» Она готова была выскочить из своего укрытия и устроить грандиозный скандал, но сдержалась. Между тем любовная парочка продолжила свою возню. Полушкин запыхтел, в то же время Томочка продолжала пытать любовничка:

— И как же ты по трезвому с ней?..

— Да не по трезвому. Я по трезвяку не полез бы на нее.

    «Ха! С нольпяшечки «Жигулевского» на двоих и опьянел? Да не было ни в одном твоем глазу… Сам же, кобель, полез. Да еще слюни на меня пускал…»

— Любанька, конечно, не красавица…

— Еще какая не красавица. Сам удивляюсь, как это меня угораздило связаться с этой вешалкой…

— Ты у меня такой неразборчивый…— голос Томочки внезапно оборвался вскриком:— Ах, куда ты так настойчиво?! Поаккуратней надо, не в дупло же загоняешь…

    «А со мной-то он поаккуратнее был.— удовлетворенно и мстительно подумала Люба,— Давай-ка, кобель, вздень ее на свой колышек…» От этой мысли она даже повеселела.

    Послушный требованию Малинкиной, Колька уже не так напирал, и женщина довольно заворковала. Люба слушала, зябко ежилась от холода и вспоминала свой последний раз с Полушкиным, в апреле,— она, счастливая, распластанная на ворохе соломы, на которую Колька услужливо накинул старую овчину; в сарай сквозь щели прокрадывались лучи заходящего солнца, облако пыли, взметнувшееся над ними, искрилось, как искрилось в ее глазах при легких толчках любовника. От этих воспоминаний из глаз выступили слезы, и душа ее накрылась серой жалостью к себе самой. «Что же такое со мной не так, от чего Колька сбежал от меня?» Пока она думала, на стороне любовников все стихло. Люба прислушалась, и до нее донесся легкий храп Полушкина и сонное бормотание Томочки,— кажись, уснули. Пора выбираться из сарая.

    Она старалась двигаться бесшумно, направляясь к выходу, на свет керосинки. Подкравшись к дверям, оглянулась — любовнички лежали в обнимочку, причем голова Полушкина покоилась лицом на пышной груди Томочки. Красное платье в горошек, второпях содранное, и, отброшенное в сторону, тоскливо висело на гвоздике. Колькины штаны спущены до колен, и на его загорелых ягодицах отплясывали блики от керосиновой лампы. Беззастенчиво голые, жених и свидетельница безмятежно спали.

    Будить их Люба не стала, но подумала, что обязательно отомстит самой обыкновенной местью, на которую только способна обманутая женщина и мать,— ни за какие коврижки не подпустит Полушкина и его мамашу к своему ребенку. Постояв около минуты, Хромушкина презрительно плюнула в сторону любовников, потом, покидая сарай, изо всех сил громыхнула дверью, так что стены сотряслись, и торопливо пошла к дому. Поздние сумерки окутали прохладой; и скользкой гадюкой заползла в сердце обида. Ничем не вывести, вовек не изжить эту горечь: «Ах, никому-то я ненужная…»— от тоскливых мыслей Люба чуть было не взвыла, но в воздухе потянуло гарью. Что-то внутри нее вздрогнуло, заставило обернуться,— около минуты она стояла в немом ступоре: из всех щелей и дыр, какие только были в сарае, вырывались в сумеречный воздух струи дыма, и кое-где проскакивали огненные всполохи. «Сгорят! Сгорят же, дураки!» — только успела подумать Хромушкина, когда дверь сарая с грохотом распахнулась, и в огород едва ли не на карачках выползли — первая Малинкина, за ней, очумевший и прокопченный,— Полушкин. На нем хотя бы штаны были, а красное Томочкина платье в горошек, видать, сгорело. На ней второпях наброшено драное пальтишко, в котором она была почти, как голая.

    Люба очнулась от ступора, попятилась и угодила в чьи-то сильные руки.

— Язви ж тебя! Что за холера здеся сделалась?..
 
    Голос Федосия окончательно привел Любу в чувство, и она заметила подходивших к ней гостей свадьбы. Позже всех приковыляла Полушкина, она недоверчиво смотрела на разгорающийся внутри сарая пожар, а потом закричала:

— Что ж вы стоите-то, олухи?! Добро горит! Тушите!..

— Щас, разбежалися мы чужое добро спасать.— язвительно пробухтел старик Федосий и показал на копошащихся недалеко от сарая Кольку Полушкина и Томочку,— Че они там шарятся, потеряли что?..

— Они какие-то раздетые.— озадаченно проговорил кто-то из гостей.

— И грязные, как будто из печки...— добавил другой свадебный гость.

— Из сарая.— уточнил Хромушкин и вопросительно глянул на дочь,— И че они там делали?..

— А тебе на пальцах показать или ты своей старой тыковкой докумекаешь?— Люба взорвалась, как бочка с перезревшей брагой, которую сильно ударили,— все пережитое и вся обида вырвались наружу, она топнула ножкой и негодующе глянула на отца,— У них, знайте ли, керосинка не в том месте оказалась! Хватит! Житья от тебя нет, ходишь за мной по пятам! Допрашиваешь. Я не твоя собственность!.. Родится сыночек, за сто метров не допущу… И тебя не допущу.— Люба ткнула в сторону опешившей Зои Ульяновны.— И чтоб козлом твоим рядом не воняло.

— Так я ж, Любашенька, ничего плохого не подозревала…— подбородок старухи и нижняя губа затряслись, она развела руками и жалобно улыбнулась,— Мож еще слюбится?..

    Потом Зоя Ульяновна безнадежно махнула рукой и мелкими шажками, торопливо засеменила к непутевому своему Полушкину. Колька сидел на земле, лицо его было в саже; он был растерян, и смотрел, как будто в никуда. Даже крепкий подзатыльник матери не смог оживить его взгляд.

— Паскудник!.. Ты че здеся утворил?! Позор ты на мою старую голову. Поднимайся и топай в баню.

    Почти прокричав все это, Зоя Ульяновна печально вздохнула, глянула на полыхающий сарай, отвернулась, даже не заметив Малинкиной, которая тут же тщетно куталась в драное пальтишко, торопливо поковыляла к дому. Она старательно обогнула собравшихся гостей и пропала в темноте.
   
    Люба, тем временем, успокоилась — она вообще отходчивая,— но к отцу не подошла, а прямиком направилась к Мурашко. Остановившись рядом с ним, со спокойной улыбкой сказала:

— Вот кого допущу до сыночка.

    Мурашко сначала опешил, но потом улыбнулся и от нахлынувших чувств хотел было приобнять Хромушкину, но Люба с той же улыбкой отстранилась и неожиданно отвесила ему звонкую пощечину.

— На всякий случай, чтоб наперед неповадно было.— и, как ни в чем ни бывало, взяла оторопевшего Мурашко за руку и добавила:— Идем домой, Петенька.

    В какой дом вести женщину, Петька догадался сразу,— конечно, в свой. Он потер горевшую от пощечины правую щеку и подумал, что теперь имеет полное право обнять Любу, но негодующий взгляд Федосия предостерег его. Большого восторга от новоиспеченного зятя Хромушкин не испытывал, но все же остался стоять на месте, озадаченно почесывая макушку, лишь провожая глазами удаляющуюся в ночную мглу парочку. Дочка взбрыкнула не потому, что он такой вот суровый и бдительный, а потому что обманута, а с обманутой женщиной лучше не спорить. «В любом случае,— подумал Федосий,— что ни делается — все к лучшему. А Петька, как ни крути, своим хозяйством не обременен. Пригодится…» Постояв еще около минуты, старик почувствовал налетевшее на него от сарая пекло, он покосился на пожар и бесстыдную парочку, потом беззлобно погрозил Кольке кулаком и торопливо пошагал прочь.

***
    Очень скоро все затихло: свадебные гости, кто как мог, разбрелись по своим домам, и только треск полыхавшего сарая нарушал ночную тишину. А потом он обрушился, и в ночном небе всполохнули летние зарницы. Колька Полушкин и Томочка молча любовались всполохами и прислушивались к незаметно наступающему новому дню. Томочка уже не куталась в пальтишко, оно было распахнуто, и взгляд Полушкина невольно цеплялся за ее обнаженную грудь.

— Все тебе неймется.— незлобно проворчала Малинкина и засмеялась так неожиданно и громко, что коровы отозвались из стайки хриплым мычанием и куры в курятнике тревожно закудахтали.

— Ты чего?— Колька от такого безудержного хохота чуть было не подскочил с места.

— Ха! Он чуть не сгорел… и еще на грудь пялится!— давясь от хохота, говорила Томочка.

 — А че нельзя?..

— Нельзя! В баню пойдем. Во на, как чушки, грязные.

— Это сажа. А в саже ты еще красивее.— Полушкин и сам засмеялся, откинулся на землю и уж подмял под себя Томочку, но она выскользнула из его рук и бросилась, как была голая по огороду.— Вот изловлю тебя…

    Колька сорвался с места и кинулся вдогонку. Они какое-то время кружили по огороду, подбадривали друг друга порой непристойными словечками, смеялись и на ходу срывали картофельную ботву. У бани он, наконец, прижал Томочку к себе и заговорил, отдыхиваясь:

— А свадебка-то ни хрена себе получилась.

— Получилась.— с усмешкой согласилась женщина и опять заливисто засмеялась, она не пыталась убежать, напротив, прижалась к Полушкину и потянула его внутрь бани,— Идем. Идем, женишок…
 
    Дверь за ними со скрипом закрылась. А потом небесный горизонт окрасился в изумительный сиреневый цвет — день примерял новую одежку. Легкая занавеска на окне в доме Полушкиных дернулась и тут же распахнулась,— Зоя Ульяновна, кажись, всю ночь провела у окна и, наверное, наблюдала из дома за играми молодых. Лицо старухи было задумчиво, только ироничная улыбка освещала его. О чем она думала — неизвестно. Да и кому какое дело,— о чем думают по утрам в деревне старухи?..