Философские заметки о летних впечатлениях

        Время антихриста.  Сейчас наступило время антихриста. Я специально не беру, не пишу это слово с заглавной буквы, потому что антихрист – это живой труп. Это Иисус, который не воскрес. Это симуляция Христа как идеального человека, идиллический человек. На смену временам подражания, имитации пришло время симуляции. Сначала было подражание низшего, естественного высшему, сверхъестественному. Это было время дьявола. Потом пришло время подражания высшего, духовного низшему, материальному, реальному как материальному. Это было время сатаны. Теперь настало время симуляции искусственного естественному в сверхъестественном.
        Дьявольские времена – это времена личной зависимости человека от человека. Логика этой зависимости есть логика господина и раба.
        Сатанинские времена – это времена уже вещной, материальной зависимости человека, его зависимости от вещей. Теперь определяющим типом отношений является не прямая зависимость человека от человека, а его зависимость, опосредствованная миром вещей, собственностью, животным чувством обладания, самым примитивным из всех чувственных, материальных отношений человека.
        Естественным продолжением сатанинского времени стало время антихриста. Это нынешнее время. Не может не возникнуть резонный вопрос: Почему к нам пришло это время?
        Суть ответа заключается в том, что человек подпал теперь уже под последний элемент мировой базы. Он уже находится в полной зависимости от мира вещей и мира энергий. Теперь очередь пришла для мира информации. Человек впал в губительное для его души и особенно интеллекта состояние информационной, цифровой зависимости. Это самый продвинутый тип зависимости, который связывает его овладением информацией. Она начинает тяготеть над ним, над его душой, которая трансформируется, превращается из разумной в информационную, оцифрованную душу. Информация – это суррогат смысла, подсмыслитель. Информация становится определяющей инстанцией, когда слабеет ум, теряет свою крепость разум.
        Информационная революция – это акт срыва человеческого разума, его дегенерация. В чем причина такого срыва? Она заключается в том, что человек надорвался и ослабел умом. Человеческий разум – величина не постоянная, а переменная. Но все же в прежние эпохи были люди, у которых он часто работал. Теперь таких, вообще, нет. Дело в том, что человек есть существо не разумное, а душевное. В нем разум представлен в форме души. Поэтому разум ему доступен в чувстве единения с подобными себе. Это чувство любви. Это чувство связи с другими и со всем сущим имеет измерение смысла, может стать смысловой связью с идеей, вызывающей в людям мысли как явления духа их сознанию. Измерение смысла идеально, совершенно. Оно позволяет человеку причаститься к духовной реальности, к миру бога, если и только если разум станет для человека наивысшим чувством, аффектом, которому подчиняться низшие чувства. Это чувство разума есть чувство Я. Оно есть только у личности, которая во всем и во всех видит то же Я, но не такое, как у себя.
        Таким образом разум как целое или всеобщее доступен личности, но никоим образом не коллективу, правда, если этот коллектив полностью не состоит из личностей. Личность – это и есть цель развития человека как рода. То есть, целью человеческого развития становится каждый человек как личность. Но возможно ли это при господстве отношений личной, вещной и тем более информационной зависимости? Разумеется, нет. При таких отношениях даже социализма нельзя построить, не то, что гуманизма как общественного строя личностей.
        Но при последней форме зависимости – информационной – может существовать только коллективная, идеологическая, а никак не личная разумность. Идеология не предполагает существование личности. Она предполагает, как раз, напротив, ее отсутствие. В идеологической форме существует не разумность, но его суррогат – рассудочность, счетность.
        Информационная, идеологическая революция и устройство общественной жизни есть господство коллективной рассудочности, нетерпимой к существованию личности. Информационное общество – это последняя форма существования человеческой зависимости от мира вещей, принявших вид цифровых копий в сознании. Но такая форма зависимости возможно только при полной стертости личного начала. Сам разум, разумное устройство человеческой жизни возможно только на уровне личности, Все прочие, нижележащие уровни человеческого существования являются квазичеловеческими. Именно они теперь выдаются, симулируются современными людьми за собственно человеческие состояния. Они становятся цифровыми копиями самих себя. Какое будущее их ждет? Полное вырождение. Мы уже прошли точку невозврата, когда не достроили советское общество как высшую фазу развития феодального социализма, последовательно сменившую фазы дикого (родового) коммунизма при Ленине и варварского коммунизма при Сталине. Этому феодальному социализму соответствовал буржуазный социализм на Западе. Но теперь и здесь, и там мы имеем только случаи упадка такого рода социальных отношений. Идея же развитого (цивилизованного) социализма кажется наиглупейшей социальной идиллией.
        Однако почему же бог, высшие силы не помогут человеку обрести свое личное, человеческое достоинство существа с разумной душой, почему он не подвигнет его если не к построению гуманизма, то хотя бы социализма как общества-человека, общества труда, не капитала, в котором человек есть человек еще не полностью, но хотя бы по преимуществу. Уже потом при гуманизме человек может стать разумным существом, которому откроется путь к духовной жизни. Но как ему помочь, если разум человека является чувственным? Как только он начинает преодолевать свое чувство, так интеллект его становится искусственным, научным, техническим, мертвым. Интеллект мертвым грузом лежит в человеке. Он оживает только в чувстве. Это чувство интеллектуальной любви к богу. Оно вселенское, всеобщее чувство. Однако такое чувство разума доступно только лично, особенным образом в конкретном человеке.
        В этом заключается фундаментальное противоречие сущности человека. Оно непреодолимо. В его преодолении бог не помощник в том смысле, что за человека он сделать это не может, в принципе. Если бы человек сам смог преодолеть его, то появилась бы возможность создать общество реального, развитого социализма, в котором были бы уже люди, способные к реальному, а не абстрактному гуманизму. От века в век их становилось бы больше, пока, наконец, все не стали бы гуманистами. Вот тогда люди смогли бы войти в сообщество разумных существ, способных стать в ином мире духовными существами.
        Но еще ни один человек, за исключением Будды и Иисуса, не смог этого сделать. В наше время нет даже самой возможности появления такого существа. Вот почему это время есть время антихриста.

        Живая история. История живет в сознании, в памяти историка. Там она соединяется как красная нить жизни, мировая линия эволюции, будучи разделенной в реальности смертью. Поэтому история неповторима в реальности. Она повторяется в сознании уже не как трагедия человека, но как комедия ошибок, карикатура на то, что случилось. Такова ирония истории. Таким путем, образом, она шутит.
        Кстати, если прежние исторические личности мы воспринимали как героев, то нынешние исторические существа мы воспринимаем, нет, ни как личности, но как шутов. Недаром современная политика превратилась в спектакль.
        Вне настоящего, которым является сознание историка, смотрящего на прошлое, которого уже нет, нет никакой истории как последовательности событий. Они складываются в историческую вязь, фокусируются в исторический смысл именно в нем. И это образование смысла происходит в настоящем, в том, что еще не прошло, в будущем для прошлого как того, что уже прошло.
   
        Реальный коммунизм.  Реальный коммунизм – это такой коммунизм, который есть. Теперь его нет. Но был ли он в прошлом? Был, но не в реальности, а в идеологии, в утопии, то есть, иллюзорном сознании. Коммунизм – это такая форма у-строй-ства общества, в которой люди живут как работают и работают как живут. Для коммунистов жить – значит работать и работать – значит жить. Они являются коммунистами не по убеждению, как при советской власти в эпоху Сталина, а по собственной жизни, по своей натуре. Реальный коммунист – это трудящийся, член трудового коллектива, для которого труд является формой жизни по преимуществу. Тогда коллектив коммунистов как коммунизм в натуре есть трудовой рай, в котором труд стал одновременно потребностью и продуктом труда. Поэтому при коммунизме коммунисты обмениваются таким продуктом труда как сам труд Его же они как свою потребность делают, развивают, распределяют и потребляют. В результате все делается само собой, трудом, как в раю.
        Для нас же труд до сих пор есть не награда, а наказание. Труд не потребляют, а к нему принуждают. Потребляют не его, а его продукт, который сам трудом не является. И обмениваются опять же не трудом, а капиталом, продуктом труда, «мертвым», а не живым трудом. На работе люди не живут, а умирают, в лучшем случае выживают, чтобы дальше умирать. Во такие дела, труды при капитализме и пост-капитализме как глобализации вынужденного труда человека уже в качестве самого капитала. И не важно, что в таком качестве уже фигурирует человек как цифровая модель, то есть, модель информации в числовом значении. В этом значении о человеке в массе, в «обществе-массе» можно говорить, как о информационном капитале. Несмотря на то, что это уже новое общество – общество информации, - принцип его работы старый – капиталистический, с капиталистическим, а не коммунистическим отношением к труду, как к средству, а не как к цели жизни, развития.

         Значительная выразительность мысли. Читал «Дневник» Льва Толстого за 1873 год от пятого ноября в Ясной Поляне. Запись короткая: «Художник звука, линий, цвета, слова, даже мысли в страшном положении, когда не верит в значительность выражения своей мысли. От чего это зависит? Не любовь к мысли. Любовь тревожна. А эта вера спокойная. И она бывает и не бывает у меня. Отчего это? Тайна». Точно, Толстой пишет для себя. Трудно ясно разобрать, что он имеет в виду. 
        С точки зрения нормального, разумного человека художник оказывается в ужасном положении, когда теряет веру в себя и сомневается в том, что его сочинения имеют хоть какое-то значение для публики. Так можно понять Льва Николаевича. Правда, он пишет в своем дневнике и о художнике не то, что слова, но мысли. Что он имеет в виду? Что художник слова выписывает, рисует мысль? Что означает: вера в значительность выражения мысли зависит не от любви к мысли, которая вызывает тревогу, но от спокойно веры? От веры в свои силы выражения мысли в образе, который заражает читателя, заряжает его эмоцией?

        Что такое опыт? Это выжимка из того, что не отсеялось в ходе повторения и осталось то же самое. Вот оно учит собой.

        Слову время, мысли час. Для чего люди думают? Естественно, для того, чтобы было, о чем поговорить. Иначе как можно жить в обществе, друг с другом без общения?

        Любовь к мысли.  Любовь к мысли и есть философия. Иначе что может быть получиться из любви к мудрости? Разве возможна мудрость без мысли? Невозможна философия без мысли, ибо она и является любовным упражнением мыслью.

        Бытие и мысль. Существует некоторое соответствие между бытие и мыслью, сознанием. Как есть видимый мир, так есть и невидимый, белый свет, энергия и темная материя. Таким же образом есть мыслимое и немыслимое, содержательное и пустое, ясное и темное сознание.

        Мышление и понимание. Целью мышления является понимание, как целью вычисления является измерение для расчета. Тем же самым расчетом или вроде того является  мысль для ученого, который рассчитывает с ее помощью разобраться в том, для чего ему нужно знание, которое он извлекает из данной ему информации.  Что можно делать со знанием, как не понимать его понятием, описанным термином, – той же мыслью в форме смысла как цели понимания.
 
        Трудности личностного роста в философии. Первые попытки становления человека как личности мы находим еще в глубокой древности. Но там образ личности еще абстрактный, как, например, у Платона. Для него образом личности в мысли был Сократ. Разумеется, такого Сократа, которого мы находим в сочинениях Платона, в реальности не было, да и не могло быть. В действительности существовал скучный моралист, с которым можно познакомится по воспоминаниям не менее скучного уже писателя Ксенофонта. Но он был в мысли Платона. Таким человеком он мог стать в реальности только в наше время, когда уже может получиться не только чувствовать, но и думать не вообще, но личным, особенным образом.

        Два других образа личности, которые мы знаем в истории, - образы Будды и Христа, - являются не столько человеческими, сколько сверхчеловеческими. Хотя именно они, прежде всего, образ Иисуса, служат многим в качестве образца человечности. Оно и понятно почему. Человеческое – слишком человеческое в том смысле, что одному человеку это человеческое не вынести.
 
        Для всех и не для никого. Почему под таким подзаголовком Ницше опубликовал своего Заратустру? Потому что то, что пишут, литература доступна каждому грамотному человеку. Но то, что мыслят, философия не доступна никому. Все понимают не то, что думают, но то, что вычитывают из того, что выписывают.

        Бытие человека - свободный проект. Для обычной жизни, которой живут почти все люди, настоящее человеческое состояние является избыточным, никому не нужным. Для жизни, вроде человека, достаточно одной симуляции такого состояния. Впрочем, вполне можно обойтись и без этой симуляции, чтобы жить не хуже других и быть здоровым и довольным, сытым.

        Хороший поэт. Хороший поэт, которого люди называют «гением» (естественно, гений среди людей - это большое преувеличение, поэтическая вольность, гипербола), ловко находит нужные слова для избытка чувств. Поэтому обычные люди, пребывая в необычном, приподнятом, вдохновенном состоянии, передают его словами поэта. Так и мыслитель находит мысль на вдохе, в идее. Все прочие следом уже используют мысль по своему назначению в подражание мыслителю, в данном месте в данное время выговаривая ее. Но для этого необходимо связать мысль с нужным словом, смысловым образом которого она является. Легче научиться языку, значение которого является его способом, случаем употребления, вошедшем в привычку и ставшем законом после многократного повторения, чем суметь думать. Однако можно научиться подражать тому, ко умеет думать. Ум массы пользователей как раз проявляется в этом. Большего в обществе не требуется, ибо оно само есть ритуал, правило общения, описанием которого является бабушкина сказка (миф). Поэтому сам язык есть миф, то есть, ложь. Жизнь в обществе есть жизнь во лжи. Мысль выводит его на чистую воду истины.  В заключение нельзя не сказать, что лгут поэты, правду говорят мыслители.

        Отсутствие понимания. За большими объемами данных, информации скрывается пустота смысла, бессмыслица, которую невозможно понять. Смысл имеет человеческое измерение, определенный человеком предел возможностей его сознания, обусловленного физической работой мозга естественного индивида.

        Чувство вины. Чувство вины естественно для человека. Невинный человек еще не вполне не человек. Он еще не дорос до того, чтобы быть человеком. Такова суровая правда жизни. Человеком человек становится через собственное страдание и сострадание другим существам: и живым, и мертвым. Такими создал нас бог. Он создавал нас все время пребывания нас в раю. Так что рай далеко не место радости, но и огорчения от собственной глупости и вредности. Там, где есть рай, есть и ад. Рай для одних есть ад для других. Не случайно один философ сказал, что ад – это другие. Есть не только рай, есть и ад – иное.
        Зло приводит к вине. Добро полностью не покрывает вину. Избавлением от вины является смерть. Но есть и польза от вины. Это сознание себя человеком. Самосознание не бывает без страдания и сострадания. Без вины человек не смог бы состояться. Для некоторых людей чувство вины – это единственная возможность стать и быть человеком. Нельзя быть одновременно счастливым и человеком. Однако сказать несчастному человеку, что его счастье заключается в несчастье – это слабое утешение. Но другого утешения для человека просто нет.

        Быть информированным.  Какая это пакость. Это почему? Быть информированным – значит быть обманутым другим или самим собой. Информация – это сплошная ложь. Вот знание иногда бывает истинным. Глупые люди проверяют знание фактами, информацией. Умные люди, напротив, проверяют фактичность сущностью. Они владеют сущностью, вернее, она владеет ими. Глупые же своей информированностью, видимостью, мнением подменяют суть вещей. Современное информационное общество – это общество глупых людей, больных смыслом. Неутолимая жажда смысла ведет к иллюзии, к подмене смысла его симуляцией. У большинства его вообще нет, поэтому их жизнь бессмысленна, у меньшинства он есть. Это так называемый «здравый смысл» как «общее место», то есть, полная пустота как оксюморон.

 
        Мистика. Это понятие непонятного непонятным. Мистическая практика магична, ритуальна. Ее описание мифично. Другое дело, не практика, а теория понимания как созерцания непонятного.


        Глобализация. Живя в обществе глобалистов-олигархов нельзя быть свободным от них. Другое дело, в мысли. В ней можно быть независимым от их господства. Почему? Просто потому, что мысль им не по силам; они лишены способности думать, полностью поглощенные способностью считать.


       Специалист по философии и просто мыслящий. Философские специалисты, которые с лихвой печатаются в своих специальных журналах и публикуют свои трактаты в масслите, заявляют, что они раз думают, то причащаются вечностью. Их мысли являются нетленными ценностями. Те же, кто ориентируется на информацию, которая бывает, но не остается актуальной, как программы периодически обновляются. Так ли это? С тем, что актуально, наблюдаются большие сложности. Сложно удержать простое. Единственная возможность в работе с информацией, которая проста как счет, это ее упрощение при суммировании.
        Информация складывается, усложняется в процессе, но упрощается в итоге при суммировании. Это и есть обновление информации, ее актуализация. Такую актуализацию называют конкретизацией в том смысле, что она в упрощенном виде становится доступной чувствах, ими мнится. Иной оборот принимает мысль. Она конкретизируется в усложнении, в связи с другими мыслями.
         Вечна не мысль, но смысл, ее связь с другими мыслями. Любая мысль, если она мысль, вызывает в сознании мыслящего, а не специалиста, другую мысль, находит в ней свой смысл. Таким путем актуальное увековечивается, а идеальное мыслится живым образом смертным мыслящим. Специалист же по мышлению или философии складирует в своем сознании следы мышления мертвых мыслящих.
        Сторонники информации, ассоциируют ее со «слабой мыслью», корифеями которой они считают себя. Это «новые софисты» или инноваторы как специалисты инновационных технологий в области мысли. Одной из таких технологий и стал пресловутый «искусственный интеллект». Что это такое? Это артефакт. Артефакт чего? Сознания вышеупомянутых информаторов. Искусственный интеллект живет только в их искривленном сознании. Как всегда, такие горе-мудрецы (эта выжимка глобального постпозитивизма), блокируются с реакционерами власти. Они солидарны с властью как реакцией на вызов непознаваемого – реакцией «не пущать», призывом, директом так называемого «здравого смысла» (common sense, simple sense или «общее мнение», за которое принимают «особое мнение» начальства), против собственно смысла. Информаторы власти блокируют властью смысл в сознании потенциально мыслящего. Что это за власть?

   
       Талантливый и популярный. Талантливый творит умом. Популярный царит в умах.

 
       Противное удовольствие мудрости. Многие люди получают удовольствие от отсутствия мыслей. Но у тех, у кого в голове пусто, в руках густо, ведь дурная голова рукам покоя не дает. Умное место становится глупым. Вместо мысли заводится глупость. Другое дело мудрость. Мудрый, в отличие от умного, мыслями не богат, но беден. Он, нищий мыслями, блажен. В отличие от глупого он думает, как умный, но не для того, чтобы она была полна мыслями, а для того, чтобы она была пустая не только от мыслей, но и от глупости. Вот почему умный человек, который любит думать и получает удовольствие от мыслей, не может быть мудрым. Ему мыслей жалко. Не иметь мыслей противно его разумной натуре.
        Кстати, именно поэтому философия есть любовь к мудрости, но не она сама. Мудрость дорогого стоит. Не умно расплачиваться за мудрость мыслью. Не стоит она этого. Большим умом отличается тот который стремится к мудрости, но вовремя обходит ее стороной. Это так с точки зрения мыслящего. Но мудрствующий то же знает, но знает не от мысли, а от нечто другого. В том смысле он отказывается от мысли, от самостоятельного мышления ради того, чтобы, как если бы, само знание знало себя. Вот именно «как если бы». Если думаешь не ты, то думает кто-то за тебя. Кто же думает за мудрого? Неизвестный. Этот неизвестный делает так, как если бы само думалось, складывалось само собой, без мысли, без образа, без фантазии, одним инстинктом. Такой инстинкт называется интуицией. Интуиция без усилия о стороны познающего делает его знающим. 
        В случае мудрости интуиция является интеллектуальной. Чистый разум разумеет без личных усилий, без мыслей. Мудрый не сложен, а прост. Он имеет элементарный разум, благодаря которому нельзя не знать. Мудрость – это инстинкт самого разума. Мудрый человек знает незнаемое самим незнанием, о умудрен неведением. Мыслящему, философу противно быть мудрым.
        Платон смог стать философом только тогда, когда преодолел в себе Сократа. Того не смог сделать Федор Достоевский. На то он и писатель. Для писателя главное быть мудрым, то есть, знать словами то, до чего трудно додуматься. Достоевскому важнее быть с Христом, чем с истиной. Но почему? Потому что истину он ощущает умом. Это ощущение абстрактное, в мысли. Христа же чует, чувствует кожей, плотью. Ему близок Христос конкретно, по бытию, а не по мысли. Достоевскому Христос по душе, а не по мысли. Плотью для писателя является не мысль, а слово, не разум, а язык. Этим словом и был Христос. Для мыслителя Христос является логосом, то есть, умным, осмысленным словом. Писатель мудр словами, мыслитель умен мыслями. Для писателя мысль является препятствием на пути к мудрому слову. Поэтому у Достоевского в романах думает не он сам, а его герои. Не так у Льва Толстого. Он не только пишет, но еще и думает. Он мог не только думать словами, но и писать мыслями. Вот почему Толстой мешал самому себе и мучился от этого. Реакцией на это мучение творчества и было его чудачество. Действием, практически он пытался разрешить противоречие между мыслью и словом. Делом выправить разногласие между мыслью и словом. Образ действия должен стать истиной, согласием образа мысли с образом выражения. Таково искомое единство мысли, слова и действия в драме творчества Льва Николаевича.


        Попробуй догадайся. Как понять смысл слова в тексте автора? Что автор имел в виду, воспользовавшись данным словом? Обыкновенно мы толкуем смысл его слова, сравнивая слово в данном тексте с таким же словом, но в другом месте этого же текста или в других текстах того же самого автора. Важно понять стиль как его выражения, так и мышления. Они могут различаться в зависимости от того, о чем идет речь, и от того, чем выражается и с помощью чего понимается. Здесь важно учитывать то, как пишет автор и как он думает. Является ли для него тем же самым, метод изображения предмета описания и его отображения в авторском сознании. Естественно возникает вопрос о том, существует ли строгая и однозначная связь между словом и мыслью относительно мира, который содержится в тексте. Это так называемый «художественный мир» или «мир автора». Не менее важен вопрос, как мир автора соотносится, ассоциируется с материальным миром, которым уже не живет автор, а в котором он живет.
        Представим себе мир автора в качестве мира слов. Но этот мир не есть то же самое, что мир мыслей. Да, нельзя не сказать, что автор переводит мир своих мыслей на язык мира своих слов. Он представляет то, о чем он думает, тем, что он пишет, изображает словом. Можно сказать, что он мыслит образом слова. Его мысль есть то, образом чего есть слово? Или мысль есть образ слова? Вероятно, для писателя слова диктуют, задают правила действия, функционирования его мыслям. Они управляют его мыслями, вернее, он управляет с помощью слов своим мыслями. В этом смысле он является магом слов, мифологом. Ведь его мысли есть фантазии, мечты.
        Точнее говоря, он представляет свои мысли в виде образов, фантазмов. Игра образами или игра воображения обращается в игру слов. Игра словами понимается автором в качестве игры мысли. Игра мысли представляется в игре словами в виде игры смысла (концепта). Игра словами имеет свои правила. Но игра по правилам грамматики не есть логика мыслей в качестве понятий, а не образов. Образы слов имеют свою логику. Это логика концептов. Она носит ассоциативный характер строительства, образования синтагматического порядка соседства, а не парадигматического характера доминирования. Конечно, нельзя сказать, что логика понятий есть логика власти идей, а логика образов или концептов есть грамматика власти или магии слов. Но можно сказать, что творчество слов носит индуктивный характер, что слова наводят на мысли. Тогда как творчество мыслей выводится из идей. Но это выведение не есть внушение, что характерно как раз для магии слов, для проповеди. Иная логика, последовательность действия есть в размышлении. Естественно, в размышлении есть не только дедукция из парадигмы как образца, причины следствий или ее копий, но и индукция. Она тоже подражательна. Только в ней действует подражание не образцу, не лучшему, благому, но приятному, очаровательному, что тоже хорошо, соблазнительно. В этом и заключается тайна искусства. Она заключается в соблазне, в искушении, в увлечении, в этом его соль. Искушение добавляют для вкуса, для обострения чувства красоты, наслаждения, услады. Соблазнительна интуиция. Она наводит на мысли в словах. Интуиция носит индуктивный характер. Только в мышлении, в живописании не словом, а смыслом наводит на мысль не слово, а сама идея. Она заводит мыслителя интеллектуальной интуицией. Причем, в отличие от внушения, идея привлекает, но уклоняется от показа, она желает того, чтобы тот, кто к ней стремится, стал таким же, как и она, свободным, открытым, похожим на себя, не в себе, а для себя.
        Когда говорят о власти идей, то умалчивают о том, что речь на самом деле идет о власти над идеей, о магии слов. Как можно пленить идею, а пленить ее можно возвысив над собой в качестве госпожи над слугой. Служение идеи рано или поздно, неизбежно обращается в служение идеи как всеобщего интересу части. Так цель превращается в средство утверждения части над другими частями под знаком всеобщего. Так размышление превращается в проповедь, в обольщение словами, во внушение власти. Именно этой магией слов и пользуется автор, чтобы доминировать над читателем, быть популярным, не столько думать, сколько чувствовать и говорить за него, заражая его своими чувствами посредством слов. В случае популярности слова начинают играть властную роль не только восхваления автора, но и репрессии личного чувства читателя, его подмены чувством писателя.
        В таком случае чувство читателя невольно начинает симулировать чувство писателя. Но как же быть с собственным чувством слова/, языка читателя, если он начинает говорить, а следом и думать, как автор?  Для чего это делает автор? Для того, чтобы жить в читателях после своей смерти. Ведь он оживает в слове своего сочинения, когда оно становится живым в устах или на уме читателя. 
        Одно дело, размышление, и совсем другое дело, проповедь как служебное дело власти над умами и сердцами людей. Это служебное дело есть идеология. И в этой идеологии есть свое место не у мыслителя, а у писателя. И хорошо, если он понимает, что делает. Иначе он не только обманывает других, но и самого себя. Магия слов действует не только на обманутых, на одураченных, но и на самого мага как «умного дурака».
        Однако и для мыслителя существует опасность в магии слов, когда он начинает увлекаться, теряя чувство разума, меру, игрой смысла понятий, акцентируя свое внимание (интенцию) на термине, занимается тонкими дистинкциями в погоне за бесконечно малым смыслом. В итоге он может столкнуться с бессмысленностью. Другая опасность его ждет в обратно стратегии мысли, когда он начнет выстраивать из понятий, ломая игру их смысла, систему. В лучшем случае он построит систему. Но в ней уже будут жить не понятия, а он сам, заточивший себя и своих несчастных учеников, единомышленников в клетку скованных, мертвых понятий властной волей господина мысли, властителя дум. Такой печальный удел ждет всех мыслителей, возомнивших себя богами мысли и господами идей.


        Идиот. «Положительно прекрасный человек» является «идиотом» в одноименном романе Федора Достоевского. Что означает «положительно прекрасный человек»?  В чем смысл этого странного сочетания? Ясно, что такое положительный человек. Это «человек плюс», позитивный человек, оптимист. Он полезный, добрый, хороший, прямой, честный. Это цельный человек.
        Особенно, ясно и точно понятно на контрасте при сравнении его с противоположно поставленным человеком с минусом от нулевого человека, «человек-ноля», никакого человека, «пустышки». Напротив, отрицательный человек является пессимистом, негативным человеком. Он вредный, злой, дурной, кривой, двуличный. Поэтому он безобразен. В нем нет полноты, довольства, но есть изъян, червоточина. Он разочарован, недоволен собой, но больше окружающими, тем, что есть.
        Супротив его положительный человек очарованный странник, точнее, искатель правды. Он имеет образ, он неподдельный, как сама реальность, бытие, истина. Этой правдой он прекрасен. Вид правды не ужасен, а прекрасен. Чего стоит правда, если она жестокая, злая, несчастная? Такая, с позволения честного читателя, «правда» не утешает, а печалит человека, не спасает его, но губит, убивает. Нам такой правды, любезный читатель, не надо. Зачем, для чего она? Для огорчения? В чем тогда смысл? Бессмыслица какая-то. Зачем в таком случае жить?
        Но надо жить живому. Он жив правдой, истиной, естиной, самой реальностью, видимым образом которой является красота, прекрасное. «Красота спасет мир» в том смысле, что она есть образ гармонии, пропорции, меры, согласия. В ней является чувствам разум как наивысшее чувство, сверхчувственное в том смысле, что это тот предел, которому нет предела. Этим он вдохновляет, заражает энергией творения, благого, полезного, положительного созидания. И положительное, и прекрасное Достоевский связывает с человеком. В человеке есть и то, и другое, и третье: и благо, и истина, и красота. Оно есть в человеке сознательно и даже само-сознательно. Так человек сам сознает себя таким? Или благо, истина и красота сознают сами себя в человеке, как человек? И сам, и сами одновременно.
        Так почему писатель положительно прекрасного человека делает идиотом? Что такого идиотского есть в положительно прекрасном человеке? Конечно, в самом герое сочинения Достоевского «Идиот» много идиотского. По своей прошлой истории, которая остается «за кадром», за скобками, на полях повествования, сюжета, он слабоумный, идиот. Где вы видели, чтобы идиот, слабый умом человек, стал психически, душевно нормальным, сознательным человеком? Такое может случиться только в романе, в романе Достоевского. Автор - кудесник, волшебник, мановением своего пера делающий идиота, человека, слабого умом, человеком в уме, всевидящим, читающим в сердцах других людей. Он видит их насквозь, знает, кто они. Человек ли он? Это тайна, загадка.
        Читатель знакомится с главным героем в самом начале романа, как с идиотом, но уже не в клиническом значении этого слова, а в социальном, первоначальном, греческом варианте человека, который живет за чужой счет. Поэтому идиот, которого зовут Львом Мышкиным, в материальном, финансовом смысле несостоятелен. Он только и умеет, что выводить кренделя или вензеля на бумаге, Так сказать, каллиграф, человек, который умеет понятным образом писать. Своего рода собрат по ремеслу автору. Тот тоже пишет понятно по содержанию, но замысловато по форме, имеет стиль. Свой стиль имеет и главный герой его идиотского романа. Роман идиотский, потому что он об идиоте. Нашел о ком писать! Неужели нет людей более полезных, прекрасных, чем идиот, приживальщик, нахлебник?
        Значит, Мышкин, пробудившись от сна сознания, остался все равно идиотом? Из сострадания к нему его берет в свои секретари генерал Епанчин как бедного родственника своей простодушной, но бестолковой жены из княжеского рода. Князем является и Лев Мышкин. Этим подчеркивается его полная никчемность как высокородного паразита. Князь, который должен владеть людьми при крепостном праве, не владеет даже самим собой. Кстати, чем заканчивается роман? Автор возвращает своего героя в обычное для него идиотское, бессознательное состояние, но на пути к нему он делает его безумным.
        Одним идиотом безумие не ограничивается в романе. Есть в нем еще, как минимум, два безумных человека. Один безумен от любовной страсти. Это купец-миллионщик Парфен Рогожин из старообрядцев. Другой, точнее, другая, содержанка богача Тоцкого Настасья Филипповна Барашкова, которую тот растлил еще в ее отрочестве. От такого унижения и оскорбления девической гордости, эта странная особа тронулась умом и стала так называемой «роковой женщиной», способной только погубить того, кто полюбит ее. Вот этих убогих умом, но сильных страстью людей и привлекает идиот. Оно и понятно. Идиот – дитя счастья – человек с сердцем, - все дела. Какая дрянь. Мутная история.
        Ну, зачем автору этот балаган страстей? Неужели не понятно? Для драматического эффекта. Для этого же конфликт, но не классический конфликт между разумом и сердцем или эпический конфликт между любовью и честью, а мелодраматический конфликт между чувствительностью и чувственностью, между душой и телом. Федор Михайлович как наследник творца «смеха сквозь слезы» бедного, маленького человека в шинели уж очень охоч до бабских слез.
        И вот из этого слабоумного, но видящего сердцем князя автор лепит образ Христа? Что за анекдот, прямо скандал в благородном семействе литературных героев? Неужели автор призывает своим идиотским описанием читателя подражать такому «Христу»?
        Чтобы хоть как-то оправдать своего униженного и обиженного героя перед глазами солидного читателя, автор чудесным образом наделяет его миллионным наследством. Так всегда бывает с идиотами. Правда, бывает не в реальности, а в их идиотском сознании. Оно и понятно, именно такие персонажи находятся по воле, вернее, по вере убогих людей под защитой того, в кого они веруют. И почему бы не сделать их духовного избранничество материально обеспеченным? Дуракам и идиотам везет. Они, не трудящиеся, это заслужили! Такова ирония фабулы романа. Литература как исполнение мечты идиота быть идиотом, то есть, быть человеком за чужой счет. За счет кого существует идиот? За счет тех, кого выводит на чистую воду, как задушевный детектор лжи, литературный, «героический полиграф». 
        Одно дело, идиот у философа-мистика Кузанца и совсем другое дело у писателя-мага Достоевского. И тот, и другой духовидцы, визионеры. Только Николай Кузанский видит умом, а Федор Достоевский сердцем, у которого, по выражению другого мистика, меткого в словах и точного в расчетах, Блеза Паскаля, «ум находится в дураках», числится в идиотах. Князь умен сердцем, умом же есть дурак. Был ли таким сам Иисус Христос? Конечно, нет. Это пошлая карикатура на него. Тогда, может быть, Достоевский списал этот образ идиотского князя не с Христа, а с другого, похожего на него идиота – с Дон-Кихота? Ну, конечно, с Дон-Кихота. С кого еще?! Князь Мышкин – это русский клон испанского идиота. Дон-Кихот – это испанец, но в карикатурном виде. Является ли князь Мышкин таким же видом, только русского? Как бы нет так. Таким видом является Иван Обломов писателя Ильи Гончарова. Обломов – это тот русский, каким ни один русский человек не хочет быть. Иван Обломов все же из русского мира. Это его обломовщина. Лев же Мышкин родом из мира идиотов и сумасшедших. Это их герой. Только в больном мозгу Достоевского, в его извращенном литературной утопией сознании мог появиться такой персонаж как своего противоядие от его бесовщины, от достоевщины. Но идиотизм Достоевского – это естественное продолжение его бесовщины. Бесы как мотыльки на свет тянутся к его люциферическому свету. Не то, что князь Мышкин светит, но не греет, он жжет и сжигает всех своих адептов, которые льнут к нему. Это своего рода лжепророк, который собирает вокруг себя секту нищих духом и слабых умом, но горячих сердцем, так называемых, «сердцебожников».
        Иной образ идиота являет в своих «малых (философских) сочинениях» Николай Кузанский. Там идиот – это простодушный на словах, на многоумный в мыслях.

 
         Упаковка впечатления. Впечатления возвращаются к человеку через вещи, события, в которые они были упакованы бессознательной работой сознания. Это каждый человек знает по своему собственному опыту чувств, который имеет характер времени. Он не проходит со временем, если не все остается в прошлом, но сохраняется в будущем для настоящего.


        Три стихии. Есть земля, вода, воздух или твердое, жидкое и воздушное, летучее. Оно же: вещь или тело, материя, энергия или поле и дух. Может быть, третье не то что дух, если считать еще четвертую стихию – огонь. Но тут эти первоэлементы реальности, если понимать их не натурально, а символически и даже философски, можно ассоциировать с древним квадратом причин. Тогда дух может быть выражен огнем, точнее не физическим огнем, но источником света знания, направляющим лучом на цель познания, ради которой следует знать. Та цель – истина реальности, естины. Это то в реальности, ради чего следует жить ради истины, ради правды. Не правда, ли? Ведь есть в реальности, помимо самой реальности, и не нереальность, не правда, не истина, а ложь, заблуждение как отсутствие правды, истины в качестве цели.  В этом качестве ложь есть бессмыслица. И в самом деле ты в познании идешь к своей цели, но сбиваешься с ориентира, идешь мимо цели, кружишь, ошибаешься, заблуждаешься.
        Конечно, во лжи есть истина. Истина его? Истины? Нет, лжи, но она в стороне от истины как цели познания. Ради чего ты познаешь? Ради истины, истинного знания, знания того, что есть, что было и будет. Это настоящее, в нем, в настоящем, настоящий смысл. Смысл не настоящий, ложный - смысл бессмысленный. Или он отрицательный, не позитивный, а негативный? Может быть, тогда отрицательный смысл хуже, чем никакой смысл, чем нонсенс, бессмыслица? Это так, конечно, ибо есть такое, что смыслом не измеряется, но есть, не имеет смысла говорить о нем, соотносить его со смыслом
        Однако вернемся к третьей стихии. Ей может быть точнее, не дух, но душа, так или иначе связанная с телом и его полем действия, энергии. Недаром пифагорейцы считали душу гармонией тела, свойственной ему пропорцией, формой. Тогда душа – это тонкая настройка тела, его согласие с самим собой и со всем, что есть вокруг. Разумеется, есть и разногласие, расстройство тела, можно сказать, душевное расстройство. Это расстройство может привести к болезненному состоянию, когда душа болит. Когда расстраивается, появляется неравенство. Оно есть в реальности. Как и есть равенство. И их можно сосчитать. В этом можно согласиться с Пифагором. Не является ли счет, энергия, действие числа культом современного человека? Что можно сосчитать? Конечно, данные, доступные для счета. Их можно таким образом свести, суммировать как ведение, информацию. И в самом деле есть вещь. Она материальная. Есть действие вещи, ее энергия. И есть информация. Из нее можно получить знание о вещи, знать ее. Само знание не материально. Оно идеально, причастно не материи, а идее. Как же быть с информацией? Ее можно сосчитать. Она имеет частоту. Конечно, она в полном смысле слова не материальна, но является сырьем, средством познания, как средством мышления является сама мысль. Конечно, мысль есть явление идеи. Число не является таким явлением. Оно опосредствованно связано с идеей, даже если речь идет о идее числа. Идея, идеальное доступно только мысли. Вот за мыслью идет число, если энергично двигаться к материи.
        Но как же быть с верой? В мышлении мы имеем дело с мыслью, сущностью которой является идея, которой мы видим, но ее самой не видим, если не имеем способности зрить умом. Такое зрение и есть созерцание как медитация, по-русски сказать, размышление. Это взгляд не глазом, но умом. В познании мы имеем дело со знанием, которое добываем из информации, из факта. Им ж мы удостоверяем то, что знаем на самом деле. То есть, фактом в науке мы проверяем то, что знаем в качестве теории, концепции, итога, результата вывода медитации, созерцания, смысла (концепции), на который наводит идея, его индуцирует. Наводит идея, выводит, понимает мысль, объясняет знание, считает считывает информация. Разумеется, выводит, понимает, объясняет, читает и считает человек мыслью, знанием и информацией. Что делает вера? Верит? Что значит – верит?  Доверяет? Доверие, оно есть, до веры? Может быть так: доверяет наивный, не сознательный, верит же знающий? Знает тот, кто не только доверяет, но и проверяет. Поэтому он уверен в том, чему доверился. Кто верит, тот уже проверил? Ну, да, ведь проверка – она про веру. Не может быть настоящей веры без проверки. Тогда что это за проверка? Естественно, это испытание верой, пытка, опыт веры. Опыт – привычка, традиция.
        Без привычки, традиции, преемственности, повторения нет веры. Вера берется из привычки. Это условны рефлекс. Тогда как безусловный рефлекс есть доверие в качестве инстинкта. Если доверие натурально, есть природа, то вера есть привычка, дело, ремесло, вторая натура. В этом смысле культура вышла из храма, из культа. Вера есть уже не сырой инстинкт, а твердый продукт культа, ритуала, магического действия. Описание такого действия есть магия слова. Вера имеет словесный характер миф, сказки. С веры начинается религия. Ей предшествует магия. Магия инстинктивна. Религия мифична в своем истоке. Это не значит, что миф, сказка есть ложь. Только сказку надо понимать не прямо, а криво, косо, ибо то, о чем она сказывается, не увидишь. О нем можно только сказать, рассказать. То, что сказано, тому и надо верить.
        Но как это проверить? Пересказать точно. Пересказ и есть привычка, ритуал. Вот так появляется вера. Он появляется из практики. Но нет ничего практичнее, вернее теории. Правда, если это теория есть практика медитации. Из такой практики веры, из ее опытного созерцания появляется вероучение, доктрина церкви как собрания, общины верующих. Вероучение есть плод религиозной традиции поклонения объекту веры. Поклоняются объекту, но верят субъекту. Таким субъектом за неимением видимого и услышанного является сам верующий или другой верующий, от которого досталась ему вера в наследство. Поклон вере или веры на словах - это молитва. Чего в молитве больше, молвы или умаления себя перед высшей силы, обращения к ней за помощью? Результатом молитвы является утешение души и умиление сердца. Таким путем легче добраться до каждого человека, чем путем ума, ибо ум – это еще более редкое явление, чем чудо веры. Умных мало, больше верующих, еще больше глупых. Как же быть с неверующими? Да, никак. Это посторонние. Они не люди, видимость людей, их симуляция. Другое дело, в кого верить. Выбирай, вплоть до самого себя. Веришь? Ты поверь, может полегчает. Но гарантии нет. Ума нет, так верь.
       Вера, она в чем заключается? В представлении того, что о тебе кто-то заботится, как заботится о ребенке родитель. Только это родитель – родитель number two или господин твоего господина. Тот господин, которого ты не знаешь, никогда не видел, но он видит тебя и радуется, от твоего вида, что ты есть. Вот это толкование веры, которое поведал Лев Мышкин Парфену Рогожину в сцене обмен крестами в «Идиоте» Федора Достоевского есть верное, собственное толкование веры для понимания. Поэтому ты веришь в Господа как благодетеля в благодарность, на него надеешься и его, любящего, любишь. Такой смысл имеет вера Христа как сына Бога. Это христианская вера. Только если православные люди делает акцент на самом Творце, славят Его, то католики обращают внимание на отношение Творца к тому, к кому Он исходит и что исходит не только от Него, но и от того, на кого исходит. Это Дух. Славословие в честь Духа заведено уже у протестантов.
        Как же быть со стихиями, когда мы, современные люди, увлеклись информацией. Теперь мы живем не в мире веры и не в обществе знания, а в   обществе информации, обитаем в сетях информации, опутанные ею не только по рукам и по ногам, но и по самую голову. Мы испытываем недостаток материи и энергии, но у нас избыток информации. Когда, в прежние времена, у нас не хватало информации, мы невольно начинали думать в поисках знания. При малом количестве мы дорожили качеством, мы знали главное. Но ныне много информации, есть количество, но не хватает качества. Да, и сама информация низкого качества, в ней много симуляции, фейков. Сами, своим слабым умом они уже не могут переварить, обработать такой массивный объем информации. Она давит на массу, и масса прогибается под информацией, работает по кодам машин информации. В эти слабоумные люди уже нуждаются в помощи искусственного интеллекта, чтобы удобно жить в мире информации. Но что такое искусственный интеллект? Это машина ума, машина смысла? Конечно, нет. Это машина счета? И только? Только. Впору человека пожалеть. Он стал совсем ручным, еще более ручным чем во времена диктата веры. Теперь он стал адептом культа числа, поклонником цифры. Его сосчитали, подсчитали и оприходовали. Что с него взять? Больше ничего. Что можно еще взять с пустого места, с симулянта реальности?!
 
        Что происходит? Очевидно, что происходит нечто странное, которое вызвано воздействием постороннего. Но люди делают вид, что ничего странного не случилось и все, что есть, уже было. Поэтому для решения вопроса прибегают к старым, уже проверенным временем и местом средствам. Но что в этом странного? «В чем – в этом»?  естественно, спросят. В том, что и как происходит. Тут важно сделать ссылку на то что эта странность неким образом связана с искусственностью самого исторического момента, которую сравнительно недавно обозначили в качестве того, что есть «конец истории». Если это конец истории, то уже нет повторения того, что было в истории. Что же есть, что осталось от истории? Может быть, началась новая история? Но если началась но
вая история, то значит что-то повторилось. Что же повторилось? Сама история, повторилось ее начало. Значит, мы находимся в начале новой истории. Но как раз этого нет.
        Что же есть? Есть симуляция того, что уже было. Создается странное ощущение того, что проигрывается прежняя история, но кем-то, кто не является нами, неким или некими посторонними. Собственно говоря, этими посторонними не могут быть сами люди. Но тогда кто или что? То, что уже есть в них, в современных людях, что не принадлежит истории человеческого рода. Такое происшествие само собой не случается. Это не естественная гибель. Но это и не обычная жизнь. Что же закончилось? Ощущение себя человеком. Сбылось то, о чем нас предупреждал Ницше. Мы те грядущие, которых он в конце позапрошлого века встречал радостным приветствием и пел нам хвалебные гимны. Но мы есть не то, что он ждал. До нас еще были люди. Это точно. Но недавно мы изменились. Многие еще этого не поняли. Но некоторые догадались и сделали вид что ничего не произошло. Для чего? Для того, чтобы приспособиться к тому, что случилось, чтобы стать «своими». Чему? Тому, что является чужим людям, уже нечеловеческим. Но это нечеловеческое есть в нас и начинает определять нашу судьбу. Может быть, так начинается уже другая, нечеловеческая история. Это естественная история? Нет, в том-то и дело, что она не наша история, а чужая. История тех, кто уже есть в нас, но нами не является. Напротив, мы являемся ими, инородным явлением.
        Когда же началась эта трансформация в нечто невообразимое? Не сейчас. Наступление чего-то похожего, но со знаком плюс, предвидел вышеупомянутый Ницше еще в конце XIX века. Оно пришло в начале прошлого века. Но мы не разобрали что это, не поняли его. Мы назвали это «коммунизмом». Противники его звали «тоталитаризмом», сами не ведая того, что наравне с нами участвовали в нем. Только теперь до нас стали доходить последствия того, что случилось. «Что же случилось»? – уже в какой раз я повторяю себе и вам, беспечный читатель, в беспомощности объяснить то, что вызвало к жизни несвойственное нам, как людям. Случилось вторжение. Оно стало массовым лет сорок назад. Это время одного поколения. Условно вторжение началось в конце первой мировой войны. Его пик пришелся на распад Советского Союза. Но последствия ощущаются только в нынешнее время. Последствия на каком уровне? Еще только на метафизическом.
        О чем же мне говорит метафизическое чувство, чувство реальности происходящего? О том, что оно нереально, но оно не менее нереально, чем сама реальность. Кто в этом виноват? В том-то и дело, что трудно понять, что это или кто это? Люди в этом не виноваты? Разве они могут быть виноваты в том, что не готовы перед тем, что не понимают? Тогда кто виноват? Тот, кто стоит над людьми. Но он никогда не виноват. У него нет совести. Совесть есть только у человека. Поэтому воззвания к высшей силе, по меньшей мере, бесполезны. Имеет смысл только молить его о прощении. Но следует ли просить прощение за то, что мы не совершили или, если совершили, то были под давлением, в невменяемом, наведенном чужими состоянии. 

          
        Искусство и искусство. Чем занят деятель  искусства? Игрой. Эту игру он называет творчеством. Но это только его дело, ремесло. Лишь в редкую минуту он творит искусство. Творец понимает это. Не понимает он одного, что это только искусство, но никак не Искусство в чистом виде - виде искусства для искусства. Даже тот, кто чудом бывает причастен Искусства, вроде гения, пытается в том, чем именно он занят: искусством или Искусством. Почему? Потому что грань в искусстве между целью и средством призрачна. Целью искусства является красота (только она и является в отличие от добра и правды, истины как явление себя и добра с истиной). В нем то, что является, есть то же самое, чем является, сущностью явления. То, о чем идет речь, есть то, что прорицается.


        Явление и сущность человека. Явление меняется, сущность остается неизменной. Человек, по существу, до сих пор еще есть социальное существо. Хотя отдельные представители человеческого рода иногда, в исключительных случаях пребывают в собственно человеческих, разумных, а не в социально существенных состояниях.

 
        Учитель, учение и ученик. Учитель есть тот, кто учит по учению того, кто учится, а учится ученик. Связью между учителем и учеником является учение. Как он учит ученика? Как его в свое время научили, если это обыкновенный учитель, как все прочие учителя в массе. Конечно, в этом нет ничего зазорного: быть, как все общим местом, общим выражением, одним из многих, так сказать, «шведской спичкой», спичкой из спичечного коробка. Но в этом и сила, - быть винтиком, для похвалы, красного словца, можно добавить, «быть осью», в механизме учения, человеком из народа, из коллектива, из колхоза. Короче, быть «колхозником» на ниве учения. Но что интересного в таком учении и учителе, я спрошу, вас, цивилизованные читатели?
        Другое дело, если человек стал учителем, не потому что его научили другие, а потому что его научил он сам. «Колхозники» обидятся на него и скажут с презрением про него, что это «интеллигент», что он, страшное дело и преступление, оторвался от коллектива, от народа. Могут даже записать его во «враги народа», в предатели родины, как это было при советской власти, когда интеллигенция была «колхозная», рабоче-крестьянская в том смысле, что являлась в «общественном торте» прослойкой, прокладкой между рабочими и крестьянами. Впрочем, бог с ней, с этой интеллигенцией, даже с феодальной, с буржуазной. Была бы честь принадлежать к этому странному сословию.
        Еще, не дай бог, обзовут другие учителя «самозванцем», самоучкой, а автодидактом, любителем, дилетантом, посторонним, странным, ненормальным, дураком, идиотом, «козлом». Ни в коем случае. Пусть лучше я буду своим, советским или «буржуином» в зависимости от того, чья власть, чье общественное мнение.
        Так обычно, обыкновенно, привычно рассуждает человек, находясь в коллективе, шагая в ногу с народом. Ну, и бог с ним. Я пишу не о нем и не о народе, а о человеке необычном, которому дела нет до того, что о нем подумают и скажут коллеги и ученики, их родители. Нет, такой учитель думает не об учителях и учениках и, тем более, не об их родителях, а о себе, о своем месте в учении, а не в коллективе. В таком случае он есть не передаточное звено в цепном механизме учения, но та деталь, которая сошла со своего места и мешает механизму функционировать дальше, как прежде, запорола его или, во всяком случае, встала поперек работы всех прочих деталей, винтиков механизма образования. Понятное дело, им недовольны начальство, коллеги и сами ученики. Они пытаются его поставить на собственное место, чтобы он не мешал процессу идти своим обычным путем, никому не мешая, но только помогая. Куда идти? Вперед, к победе коммунизма или капитализма, или, кто его разберет, например, глобализма, цифровизма и прочей околесицы. Собственным местом они считают место в коллективе, отделываясь от него фразой: «нельзя жить в обществе и не считаться с ним, быть свободным от законов его функционирования». Конечно, нельзя. И я о том же. Но так скучно жить, господа. Это колхоз или корпорация. Какая, это самое, разница? Важно жить и работать ради того, что есть, но это есть еще не вполне есть без бытия возможности. Ведь можешь быть, как все! Не, не могу быть, как все. Могу быть как я. Будь, только про себя, чтобы никто не знал, иначе заклюют, как белую ворону. Неужели людей не знаешь?
        И в самом деле, почему бы не быть самим собой для себя в себе? Если ты будешь популярным, ты никогда не будешь самим собой, но будешь таким, каким хотят видеть тебя многие, публика, народ. Популярный человек или правитель – это самый несчастный человек, потому что он принадлежит не себе лично, но народу или власти. Глупые люди стремятся к этому. Эти люди утешают себя тем, что они как все, но про себя мечтают быть лучше всех. Они не знают, что те, кого считают лучше всех на самом деле хуже всех. Во всяком случае, они чувствуют себя хуже, пока не привыкнут быть в центре внимания. Потом с него, «как с гуся вода». Обычный человек, приспособленец, ко всему привыкает. Поэтому в большинстве такие и среди популярных людей. Среди выдающихся людей нет выдающихся. Это секрет Полишинеля. Такое можно сказать и об учителях. О них в первую очередь, именно потому что они учат этой глупости. Таким секретом Полишинеля в учении является то, что ничему умному нельзя научить. Научить можно только глупости. Это правило учения. Но есть исключение из правила, которое, как это известно исключительным людям по худому состоянию их собственной шкуры, подтверждает правило глупости, - умному можно научиться самому. Но только никому не следует говорить об этом. Не то засмеют, заплюют и заклюют.
        Единственно, что есть интересного, любопытного в учении, так это, как научиться учиться. Можно, конечно, сказать: учись, как учится; чему-нибудь и научишься. Но как учиться? Тяжело. Учись так, чтобы тяжелое стало легким, а легкое тяжелым. Иначе не научишься. Учись у всех, у живых и мертвых, у умных и глупых и, прежде всего, учись у себя, ведь ближе, чем Я, а Я является Бог (не я есть Бог, а Бог – Я), у тебя нет, кроме себя. У Бога трудно учиться. Легче учиться у себя. Но это заблуждение, ибо то, что легко, на самом деле тяжело, и, наоборот, то, что тяжело, легко. Нет ничего труднее, как учиться у себя. Как учиться у себя, у неуча, у неученого-то? Если ты ищешь легких путей в жизни, учись у учителей. «Лучше» учись у родителей, будешь похож на них, как обезьяна на человека.
        Главное: учись, не учась, забыв о том, что учишься. Только тогда научишься учиться. В учение учитель делает упор внимания ученика на памяти. Не учи, память, на то она и память, сама запомнит, если ей это надо. Не насилуй свою память. Она обязательно откажет, если заставлять ее служить себе. Никто так долго не помнит зло, как сама память. Думай не о том, чтобы запомнить, но о деле; оно помнит, а не ты, кто мнит.
        Говорят, что философы думают о том, что они думают. Да, никогда. Они, что, ненормальные, что ли? Философ думает о том, что он думает. Думать – это обычное, привычное его состояние, состояние его бытия. Зачем о нем думать. Следует им думать. Необычное состояние философа – это не думать. Но это обычное состояние бытия обычного человека. Поэтому он счастливый не озабоченный человек. Ведь обычно человек думает, когда озабочен, несчастен. Я как философ не желаю людям быть несчастными. Поэтому учитесь у учителей и лучше у родителей, чтобы быть похожими на них, а не на себя. В противном случае вас не похвалят, а будут только ругать и доставлять вам неприятности в жизни. Вам это надо? Люди – это существа, которые выбирают. Выбирая, они исключают. Нельзя усидеть на двух стульях. Так говорят им учителя и родители. Так говорят, потому что добра, счастья желают. Научись быть счастливым, как все в колхозе. Другого счастье нет, как только в колхозе, в семье. Лично есть только несчастье. Человек не нашел еще счастье в человечности. Но он вполне здоров и доволен, как живое существо, вроде кошки или собаки. Человек, зачем тебе быть человеком? Незачем. Все равно не научишься быть им.

 
         Специфика философии. Особенностью натуральной или естественной, то есть, идеальной философии (в философии идеальное является реальным, тем, что есть, и реальным является идеальное) является следующее: изучать или исследовать, что делают ученые, философское явление может только тот, кто сам является философом. В этом качестве его занятие имеет философский смысл, если он исследует философское явление с философской точки зрения, то есть, с точки зрения своей собственной философии. Проще говоря он изучает философское явление, каким является его философия, посредством его самого как философского феномена или исследует самого себя, свою мысль. Если речь идет у чужой философии, то опять же он изучает, исследует ее с точки зрения своей философии, своей мыслью самостоятельно.
        Иначе говоря, чтобы от занятия философа был хоть какой-нибудь философский толк и учение имело бы философский смысл, философу как ученому, как человеку, изучающему чужой философский текст или речь другого философа, уже следует быть философом, иметь свою философию, свою мысль. Этим он отличается от нормального ученого, которому достаточно быть ученым, чтобы заниматься наукой, которой он научился заниматься. Для философа этого не достаточно.  Таким философом был Гегель. Он изучал свою и чужую мысль с точки зрения своей мысли. И это признали те, кто не мог так изучать. Гегеля стал публичным философом. Спрашивается: как могли не философы, у которых не было своей философии, признать Гегеля философом?
        Вероятно, они способны на такое признание в силу подражания. Через подражание они мнят себя причастными мысли, принимают свое мнение за мышление. Одинокие мыслителя, вроде Гегеля, становятся публичными философии благодаря тому, что их мысли, их метод, стиль, манеру мысли копируют те, кто способен рассуждать и подсчитывать, делать выводы. Однако большинство тех, кто может думать, а их меньшинство среди прочих, остаются частными мыслителями, ибо их мышление остается бесподобным, непонятным ученым и тем более неучам.
        Кого тогда остается считать философом? Того, кто, как Аристотель, явился ученым-энциклопедистом, этаким универсальным ученым (к слову сказать, Аристотель еще был философом, но ученая энциклопедичность подточила его философичность). Такого рода энциклопедистов развелось особенно много в эпоху Просвещения. Вот их и назвали философами, этих учителей королей. С того времени философию, по преимуществу, стали понимать, как теорию всего. В таком виде она дошла и до нас. Философы совсем уже перевелись. Но это слово осталось как напоминание нам о том, что люди в коем веке были мыслящими существами.
        Ныне же философия осталась как мыслимое, но не мыслящее наследие. Ей можно учиться не как специальности, но как общему делу, чтобы быть человеком как существом, склонным к рефлексии. Учиться то можно, но научиться уже нельзя, ибо теперь не мыслят, а информируют.


        Наука и мистика. Ученый занят поиском нового знания. В поисках нового знания он расширяет круг познания, опираясь на уже добытое знание. Действуя таким образом, ученый накапливает знание, обосновывает новое знание старым знанием и преобразует старое знание новым, его обновляет, модернизирует, приспосабливает к настоящему познанию, осовременивает. Вот это дело познания ученого мы и называем наукой. Наука открывает нам глаза на мир. Она не только показывает нам мир в своем описании, но и объясняет то, как описывает то, с чем нас знакомит.
        Чем же занят мистик? Неужели он тоже, как ученый, занимается познанием? Да, он занимается познанием, но не знания, а незнания. Его делом является не открытие знания, а его скрытие. Причем он скрывает знание не только от других, но и от самого себя. При этом он такое скрытие скрывает, утаивает от самого себя. Этим дойным, сугубым скрытием создается мистический эффект. В этом заключается суть диалектики мистики.
        Мистик имеет дело с противоречием между открытием и закрытием. Его влечет, соблазняет не столько открытие как ученого в качестве порнографа, как закрытие. В этом он истинный, настоящий эротоман. Истина для него есть не открытие, не-сокрытие, как для ученого, но, напротив, сокрытие, утаивание знания, утаивание знания не для себя, любимого эгоиста, что можно понять, но от себя, что понять уже нельзя.

 
         Секс и любовь. Любовь дополняет секс. Если после сексуального акта ты не теряешь интерес к тому, с кем занимался прежде любовью, значит любишь. Любовь не исчерпывается сексом, но она им подтверждается или фальсифицируется. Если хочешь знать, что ты любишь или тебя любят обязательно займись сексом. Секс – это маркер любви, ее грязный след. В принципе, любовь, богиня «Венера» - капризная дама, недотрога. Она пугается встречи с реальностью, ее прикосновения в качестве идеального образования. Естественно, поэтому материализация любви в сексе шокирует любовь. Ей необходимо время, чтобы опомниться, опознать себя в материальном виде. Признать себя раздетой. Теперь она облечена плотью. Любовь должна привыкнуть к тому, что она является не только объектом влечения, но и средством жизни субъекта. Любовь узнает себя в качестве привязанности к телу, средства обладания им в сексе. В этом смысле любовь есть самопознание субъекта самого себя посредством другого субъекта. Но если есть любовь, а не только удовлетворенное чувство обладания телом другого, его утоление, то есть и другой уже как субъект, а не объект влечения.
        В любви, в отличие от голого секса, ты вкладываешь себя и в результате получаешь не только себя обратно, но и находишь другого субъекта как иную субстанцию того же самого чувства любви. В настоящей любви нет тягостной зависимости, но есть свободное единение с чужим, как со своим. В одном сексе любовники остаются чужими друг другу. Они занимаются любовью, но это любовь не настоящая, она видимость любви. Она нужна для того, чтобы довольствоваться ее отсутствием. В сексе любовь присутствует своим отсутствием. Но если есть любовь, то ее не испортишь сексом. Своим присутствием она оправдает секс. В свою очередь секс покажет любовь, обернется любовью.


        Ностальгия. Ностальгия – это про память, про то, что осталось в памяти. К чему ты еще привязан в ней. Ностальгия бывает разная. У нее есть различные этапы. Вот я помню: еще давным-давно я шел по улице и думал о том, чтобы я сказал, как удивился, если бы то, что я видел, увидел бы энное число лет назад до воспоминания прошлого. Теперь я не строю такие утопические планы, обращенные назад в прошлое. Мне они кажутся пустыми, ужасно глупыми. На смену ностальгии по времени и вызванной ею перемене времен, наконец, пришла ностальгия на лица, возникло желание встретиться с ними и поговорить, не важно, что о прошлом, можно и о настоящем и будущем. Но все это, каким-то образом, не настоящее, как если бы из другой жизни, вроде той, что уже была. Правда, сама ностальгия настоящая. Эта ностальгия на лица есть воспоминание, которое имеет историю в жизни. Жизненная история – это история лица, которое попало в историю. Оно имеет свою историю в качестве материала для ностальгии, тем более, если история общая как история нескольких лиц.


        Вещий сон. Нам снятся не только кошмары, и мы летаем во сне. Сны еще могут служить символами жизненной судьбы и являть нам тех людей, с которыми мы познакомимся позже сна. То есть, во сне мы можем посещать будущее, которое еще не стало настоящим, и окунаться с головой, сознанием в то прошлое, которое уже прошло. Как это получается? Видимо, сон не знает времени. Для него, как и для бога, все времена одновременны. Поэтому погружаясь в сон, мы попадаем в вечность.   
 

        Несовместимость человека и рая. В раю нет смерти и зла. В человеке есть зло и он является смертным. Для человека рай – это ад. В материальном мире, в котором существует человек, сила заключается в массе. Кто управляет массой, тот хозяин положения, хозяин реальности. В идеальном смысле эта реальность есть реальность ада.


        Любить, как и чем? Можно любить разумно и умом, а можно любить безумно и сердцем. Разумная любовь – это не расчетливый интерес, а философский эрос, интеллектуальное влечение, осмысленное чувство, влечение к идеалу. Безумная любовь – это безоглядная страсть, желание быть больным, или, как сказал драматург, «влечение, род недуга», мания. Третий род любви, наряду с родом недуга и родом совершенства, это любовь как телесное, здоровое, натуральное, естественное чувство.
        Идеальная любовь – это любовь к сверхъестественному, чудесному.  В любви как в естественном чувстве человек не отказывается от себя, как в мании, в которой он становится рабом. В натуральной любви человек любит телом. Любить одним сердцем безумие. Тело нужно в любви для того, чтобы чувству найти выход. Человек, как правило, становится в любви безумным, если его чувство не разделяет с ним объект влечения. Он не видит в нем субъекта. Увидеть его может помочь разум.
        Но идеальная, философская любовь может разочаровать влюбленного (влюбленной) тем, что идеализация любимой (или любимого) переведет его внимание с реального субъекта на идеального. От него же внимание повернется вовнутрь, на самого влюбленного (влюбленную). Он будет любить не реального субъекта вне себя, а в себе «своего другого», а не себя в нем. В нем любят себя сердцем, пытаясь вернуть себя себе. Именно это желание и создает безумный эффект.
        Безумие заключается здесь в том, что возвращение себя в любви равнозначно освобождению от любви, его присутствию как отсутствию. И это понятно: безумный тяготится своим безумием, - он бессознательно стремится исцелиться от безумия любви, ибо здоровый человек находится в себе, а не вне себя.
        Чувство здоровья – это телесное, органическое чувство (любовь органом), это чувство себя как тела в согласии, в гармонии. Ты в согласии с самим собой, с Я, когда оно с тобой, твое, а не чужое, в другом.

 
        Женский и мужской способ писать. Писать либо на бумаге (на ведро), либо по бумаге, вокруг, на полях (мимо ведра). Поэтому в письме важно женщине не растекаться по бумаге, иначе потечет не туда, и она превратится в мужчину. Мужчине же важно быть внимательным и не писать пером мимо строки, писать в строчку, в меру, по уму. Иначе он потеряет себя, уйдет в молоко, в слова. То, что можно простить мужчине, непростительно для женщины. Это я про письмо.


        Пришельцы. Для чего они существуют? Для того, чтобы приходить. Для кого они существуют? Для нас. Они не существуют сами по себе. Если бы они не были плодом больной, безумной, хаотичной фантазии, их просто не было бы. Значит, они живут не в космосе, и которого якобы они являются нам, а из хаоса, из каши в нашей голове. Вероятно, поэтому контактеры с пришельцами, как правило, психически ненормальные или одинокие люди, которым не хватает общения с людьми. И в самом деле, кто из психически нормальных людей будет общаться с сумасшедшим, если сам не такой? Ему делать нечего с нормальными людьми? 
        Порой думаешь, ну, зачем пришельцы общаются с безумцами, а не с политиками, учеными, академиками? Затем что они тоже сумасшедшие, то есть, плоть от плоти больные, как их свидетели.
        С другой стороны, хаос существует не только в сознании, но и в мире. Поэтому пришельцами являются сами безумные контактеры. Вы только посмотрите на них внимательно. Ничего не замечаете? За ними или уже за собой? В этом психиатрическом смысле не лишне понаблюдать за собственной реакцией. Если вы никак не реагируете на пришельцев, значит, вы здоровый, тупой человек. Умный человек – это уже диагноз.


                Печально я гляжу на младое поколение. Откуда эта печаль? От современных людей, от их человеческого вида. Это одна симуляция. Если в мое время человек еще встречался среди людей, то ныне с ним большая проблема: он не частый гость в народных собраниях. В высших общественных сферах его вообще нет. Как будто он там бывал прежде! Однако в народе не часто, но встречался. Сейчас его днем с огнем не сыщешь на базаре. Впрочем, он туда не ходит. Даже во времена Диогена его там не было. Где же его можно встретить? Уже только в своем сознании.

 
        Искусство не только заражает, но и понимает. Велика роль искусства. Оно делает понятным то, что происходит в реальности. Что же происходит? Для человека искусства важно только то, что происходит с реальностью в искусстве. Происходит же то, что она творится искусством, вернее, что оно творится в реальности.


        Специалист и дилетант. Специалист равнодушно, нейтрально относится к предмету своей специальности. Это позволят ему быть объективным в деле, в суждении о специальном предмете ловко обращаться с ним и эффективно его использовать. Как правило, специалист не является автором своего предмета, его творцом, изобретателем. Не он создал его, но он его делает по образцу. Он копиист, имитатор, подражатель.
        Дилетант, в отличие от специалиста, пристрастен к чужому делу, ремеслу, предмету. Он влюблен в чужой предмет, субъективно к нему относится. Трудно полагаться на его суждение о предмете. Но, к счастью, так бывает, что именно дилетант является изобретателем любимого дела, любимо предметности. Объяснение этого феномена просто: любовь как чудо творит чудеса. В этом заключается тайна любви. Она есть нечто или некто сверхъестественное.


        Автор и герой в художественном романе. Обычно, в классических романах (дорогой читатель увольте от романов современных), герой дурак, но автор умница. Не буду брать во внимание Гюстава Флобера (чего стоят одни его Бувар и Пекюше, если не считать чету Бовари или героя «Воспитания чувств»). Правда, последнего его биограф и по совместительству философ Жан-Поль Сартр назвал «идиотом», но пусть это останется на «нечистой совести» («дурной вере», “mauvaise foi”) философа, который сделал себе имя на критики оной.
        Взять наших классиков. Кто такие Александры Чацкие, Евгении Онегины, Григории Печорины, Акакии Башмачкины, Дмитрии Рудины и Евгении Базаровы, Рахметовы и Веры Павловны, Иваны Обломовы и Александры Адуевы, Родионы Раскольниковы, Аркадии Долгорукие и Андреи Версиловы, Николаи Ставрогины и есы (Иваны Шатовы, Петры Верховенские, Алексеи Кирилловы) Львы Мышкины и Анастасии Барашковы, братья Карамазовы, Пьеры Безуховы и Андреи Болконские, Константины Левины с Аннами Карениными, Климы Самгины? Кто это все? Тени. Видали вы, любезные читатели, таких людей в жизни? Конечно, нет. Им самое место на страницах классических романов. Они там и обитают. Любо-дорого на них посмотреть и почитать. Хотели бы вы оказаться с ними рядом? Неплохое желание. Но место автора лучше. Герои какие бы они ни были в классическом романе, они только марионетки, куклы в руках автора. Другое дело, современный, модернистский роман. «Какой это современный»? – возопит иной критик-читатель. – Разве это современный? Это, вообще, отстой». Ошибаешься, дорогой критик. Это ты отстой, потому что живешь уже на полях истории, несчастный маргинал. На модерне история закончилась. После него началось «после Само то «после» не реально, как история, а иллюзорно как некоторая инновация, то есть, симуляция, химера, «прокси». Нынешнее время нельзя назвать «современным»; оно современное в кавычках. Это время никакое, пустое. Время-пустышка и люди-ничтожества. Они вне координат.   
        В романе модерна герой находится уже не в руках автора как кукла в руках кукольника, но у него на уме. Это уже головной персонаж. Современный роман ведет свое происхождение из просветительского роман, или как тогда его называли, «романа философского», по причине понимания философии как просвещения культурной, грамотной публики. Грамотных людей следовало образовать, развить их сознание до самосознания, чтобы они уже в свой черед стали учить народ грамоте, грамотеи. И бывает трудно понять читателю, кто ведет повествование автор или герой. Порой сам автор затрудняется точно, определенно ответить на этот вопрос.
        Но в наше время «после» это еще труднее сделать, потому что уже читателю предлагается стать автором и дописать роман. По какой причине? Очевидно, по простой перевелись уже настоящие писатели. Остались одни суррогаты, гибриды и прочие записанные симулякры.


      
        Жить по закону, по правилам и по понятиям. Как правило, то есть по условиям, если есть условия, условно, в наше время люди на словах, что по своей природе условны, живут по закону, ибо существуют в государстве. Государство же управляется по законам, основу которых составляет Конституция как Основной закон, то есть, закон в законе или сугубый закон, система законов. В этом смысле закон как закон в законе безусловен, или фатален, есть по необходимости, он обусловлен, обоснован самим собой, имеет в самом себе причину. Закон в законном государстве есть рок государства. На него молятся законники и извлекают из него выгоду своего привилегированного служебного положения (на службе у закона).
        Но одновременно люди живут в обществе как граждане государства. Эо общество гражданское, правовое, в котором люди существуют по правилам общественной жизни имея личные права частного лица. Здесь царит не общее благо государства, а личный интерес частного лица. Но в чем заключается этот личный интерес, знает одна личность. Только личность способна толковать смысл личного интереса.
        Правда, этот личный интерес в современном обществе сведен к интересу человека как частного лица, личности в значении части, а не целого общества ли того хуже общего государства, к тому же ограниченного национальным, корпоративным интересом. Ведь национальное государство ныне приобретет форму капиталистической корпорации. То есть, мало того, что личность ограничена со стороны общества только как его часть, а не целое, связанное общественными и семейными отношениями-условиями, она еще ограничена законами государства как общего блага в качестве своей судьбы. И в самом деле не хочешь жить в государстве, живи на природе, в лесу, в степи, в пустыне среди зверей или среди скотов (кошек и собак) на домашнем дворе.
        То есть, людям разрешили жить по понятиям, как живут личности, только в качестве отверженных, приравняв жизнь по понятиям к жизни по волчьим законам в городских джунглях. Но кто хочет быть отверженным, криминальной личностью? Большинство хочет быть устроенным. Поэтому живет на деле по правилам, на словах по закону. Вот в каком обществе мы живем! В этом обществе быть личностью уже преступление. Вот какой низкий, криминальный уровень ума лично мы имеем. Это говорит о том, то на самом деле в личном плане у человека не хватает, как говорят в народе, «мозгов». Поэтому он вынужден жить коллективным умом (общественным сознанием), который вполне можно заменить, помимо его убогого сознания, искусственным интеллектом. У него, у этого человека из массы не хватает ума догадаться, что он живет чужим умом, ведь он, напротив, считает, что думает своим умом. На самом деле он глубоко ошибается. Он сам только подсчитывает, но никак не думает. Лично ему принадлежит лишь глупость. Другими словами, массовый человек есть личность только как глупость. Замени его мозги искусственным интеллектом, да, что, интеллектом, электронным гаджетом, он и не заменит то информационной операции. Он – жертва цифровой рекламы, индустрии и идеологии. 
        Чего заслуживают люди, у которых личность является криминальной? Только жалости. Бог пожалеет. Ага, он пожалеет. Бог жалеет только тех, кто сам себе помогает, сам думает о спасении от греха. 
         
                Хорошо и лучше хорошего. Вот человек любит другого человека и ему хорошо. почему он любит его? Потому то ему хорошо с ним, приятно жить. Ему повезло с тем, что хорошее оказалось приятным. Не всегда так бывает. Часто бывает так, что нам, людям, приятно быть с плохими людьми. Хорошее бывает не приятным. Так лекарство, горькое на вкус. может спасти нас, быть для нас благом. Но кажется нам ядом. Это ладно, когда хороший или полезный человек нам неприятен. Его можно уважать, но не любить его, не испытывать к нему любовного чувства.
        Однако есть ситуация намного хуже этой. Такова ситуация выбора между хорошим и еще лучшим. Тее и так хорошо, но может быть лучше уже с другим человеком. Это грех? Разумеется, потому что соблазн. Счастье человека заключается не в том, что ему может быть лучше, а в том, что ему и так хорошо. Но того человек не понимает. Интересно, почему? Естественно потому, что он глупый. Просто человек не является разумным существом, как пытаются нас в том уверить еще более глупые люди, чем мы. Когда тебе хорошо, то ты остаешься самим собой. Напротив, когда ты стремишься к лучшему, ты меняешься в плохую сторону, становишься хуже себя. Это важно знать карьеристам и творческим людям, слабым перед дьявольским соблазном совершенства. Нельзя построить счастье на несчастье другого, тем более, если другим становишься ты.
        И, вообще, есть - хорошо, нет – еще лучше.


        Мое поколение. Вот я смотрю на свое поколение и мне стыдно, что я принадлежу к нему. Это поколение, которое отказалось от своего ради чужого. Поколение изменников. Что еще сказать. Как можно после этого ругать следующее поколение? Только хвалить какой ты хороший! Тьфу! Люди моего поколения право не имеют воспитывать детей. Это право имели наши предки. Мы же не имеем такого права. И поэтому у нас творится бардак как результат низкопоклонства перед Западом и Востоком. В нас нет самости. Поэтому мы не можем сами. Взять тех же китайцев. Кто это такие? Но даже они и то лучше. Древняя история не аргумент.
        Впрочем, вся эта история, замечу как бывший историк, пшик, одна выдумка. Люди придумали ее от скуки настоящего. Ведь в настоящем одно и то же, и, кроме него, ничего нет. Народная поговорка права: «голь на выдумки хитра». Но мы уже не горазды на выдумки, когда можно своровать чужое у других. Однако таким образом мы воруем у себя самих себя, разбазариваем свое, торгаши проклятые. Таковы существа продаж и услуг. Включишь средство массовой коммуникации и уши вянут от всеобщей продажности общественной жизни. Главное, чтобы она не стала приметой личной жизни. Пришло время внутренней эмиграции, когда вокруг чужие. Шестидесятникам еще повезло: им было куда эмигрировать. Нам же некуда, кроме того, как эмигрировать в самих себя от этих… не хочу ругаться.



        Автор и герой (продолжение). Кем является герой по отношению к своему автору? Естественно, его вторым Я (alter ego) в одном тексте. Правда, это же, а не другое, второе Я может существовать и в других текстах. Но тогда эти тексты будут продолжением первого.
        Как может существовать автор произведения без героя? Никак. Ему обязательно должно быть место в тексте, если он его автор. Тут мне скажут: ты перепутал образ автора в произведении с его героем. Ничего я не перепутал. Образ автора в тексте есть представитель сознания автора в тексте. Герой же есть представитель его бессознательного или подсознания. Ведь второе Я есть не сознание, а подсознание которое прячется от сознания, от самого Я. Это состояние Я, которое намеренно себя потеряло. И необязательно это произошло из-за психической травмы человека.
        Во всем сущем есть не-сущая сторона, в «что» есть ничто. Эта не-сущая сторона сущей делает ее несущей, опорой существа. Таким образом существо, в данном случае человек в качестве автора, становится самим собой, определяется в своем собственном качестве отличаясь от противоположного, от того, чем не является. Герой – это тот, кем автор, помимо своего сознания, хочет или не хочет быть. Если он бессознательно хочет, то получается положительный, симпатичный герой в авторской оценке, если не хочет, то выходит отрицательный, антипатичный герой.
        Взять того же автора русской литературной классики, как Льва Толстого и его роман «Анна Каренина». В этом романе образ автора часто сливается с образом такого персонажа, как Константин Левин, который своими устами озвучивает мысли, желания, предпочтения и оценки самого писателя. Но вот его вторым Я в этом любовном (альковном) романе является сама романтическая героиня, роковая женщина, Анна Каренина. Как видно со стороны именно ей хотел быть, втайне от самого себя, хозяин Ясной Поляны, Лев Николаевич Толстой. Для всех он был граф Толстой, но в себе он был Анной Карениной. Но в этом он никак не мог признаться, как признался в том Гюстав Флобер, проговорившийся, что «мадам Бовари – это я». Это я пишу не для уличения того и другого писателя в нетрадиционной ориентации, но только для установления истины природы второго Я. Опять же интересно выяснить, кем был на самом деле писатель классики. Нет, не для себя и для других, но в себе. То, что мужчина написал роман о женщине, говорит о многом о нем самом. Это можно сказать и о менее искусном писателе, как Иване Ефремове, написавшем книжку про классическую проститутку Таис Афинскую. Если Анна Каренина была нечаянной б…(не любишь, сначала разведись, и потом люби, кого хочешь; вот кто настоящая б… так это maman любовника Вронского, которая специально подталкивала своего сына завести интрижку с замужней женщиной),  то Таис Афинская была еще той гетерой. Это о многом говорит – говорит о неумеренной сексуальности авторов, переходящей границы гендерных условностей.   
 

(Продолжение следует)