Ахайя. часть 3

6.
…В этом году в степи все не правильно. Еще сохли летние травы, выпуская после поздних дождей из дремучего сплетения корней редкую зелень, а зима уже ударила по тридцати градусной сентябрьской жаре хлестким ветром, вперемешку со снегом и ледяным крошевом. Налетела наскоком и отступила, предупредив о себе все живое, оставив грязь в поле и ломкие пласты снежной каши в волнах озера. И снова стало тепло.
Но природа никогда не делает степняку щедрых подарков. Уже на третью октябрьскую неделю зима снова отняла лето. День-два похмарило, а потом, в обед, пошел густой снег с дождем. Мокрый и липкий, он быстро забелил бурую степь. Только длинные травяные былки качались на ветру, сгибаясь под тяжестью наледи. А за озером, фиолетовой чернотой, уже, угрожающе шевелился новый шквал, несший в себе все: дождь, снег, ледяную крупу и ядреный мороз.
…Есен стоял на пригорке у поселка. Отвернулся от секущего снега, прикрывал рукавицей глаза, всматривался в клокочущую стынь. Мимо торопливо проходили залепленные снегом коровы и телки, бродившие в степи до последнего. Рядом вертелась Серая, сильно похудевшая, с залипшими в брюхо боками, сплошь облепленная мутными льдинками.
- Чё, серая, намокла? Глянь на себя, как ежик! Зачем пришла? Надо было дома сидеть. Плохо дело, не найдем мы с тобой табуна. Будем ждать погоды. Ахайя? Как думаешь?
Степняк прекрасно понимал, что выезжать в степь нет смысла. Даже если и найдешь косяк, то не пригонишь. Не пойдут кони на ветер, рассыплются по низинам и станут. Сбившись в кучу, тоже, будут терпеливо пережидать бурю. Здесь все просто: в такое время все живое прячется в своих убежищах. Самоубийц нет. Все понимают бешеную силу бурана. А кто этого не понял – погибнет. Выдержать в голой степи недельный буран тяжело, особенно человеку. Сколько он пройдет, случись попасться в беду? Километр, два, три или пять? Это зависит от его сил и здоровья. Но все равно, если не наткнется на укрытие, мороз и ветер беспощадно выпьют тепло из самого сильного и упорного. Буря коварна, она обманет. Измучает до жуткой боли морозом, а потом сжалится над закоченевшим телом. Зазовет его в пылкое банное тепло, напоит горячим чайком, убаюкает сладкими иллюзиями. И распаренный жаром человек вяло бредет по снегу, не понимая, что стал уже неживым. Снимает с себя ненужную одежду,  бросает ее в стороны. Убаюканный блаженным сонливым маревом, опустится на снег. Сожмется в комок уже мертвой плоти, закроет слипающиеся глаза и уснет.

- Как сбесилось! Лишь бы в озеро не загнало, - с досадой бормотал Есенгали, думая о лошадях,  пробиваясь против сильного ветра к дому. Шел тяжело, почти ложась на ветер. Иногда во время шага терял опору и ветер, озлобленный и сильный,  ловил человека и откидывал назад, стараясь опрокинуть на ледяную землю.
…Утром, когда еще ничего не предвещало бури, Есенгали смотрел видео на телефоне, короткое и страшное. В соседней области сотенный табун каким-то образом вошел в озерную отмель, да там и остался. Вмерзли кони в лед: какие стоймя, а кто на боку, выставив в небо вздувшееся брюхо.
- М-да, - сокрушался Есенгали, морща от неприятных видений короткий нос, прикрывал глаза рукавицей и снова, пристально смотрел в кипучую бель бесноватой степи.
7.
…На веранде долго отряхивался от снега, сдирал с бровей наледь. У ног вертелась, соблазнившись домашними запахами, Серая. Бросала голодные взгляды в угол, где висит на веревочках вяленая на летнем солнце, слегка подсоленная баранина с желтыми кусками сладкого жира. Завидовала людям, умоляла глазами о кусочке.
Она вновь осиротела. Но в этот раз щенков разобрали аулчане. Да и сама она уже устала их кормить. Разлуку пережила на удивление легко. Что-то подсказывало ей, что все пошло правильно и тосковать по детям - смысла нет, не нужно.
- Шел – на ветер ложился! – сокрушенно жаловался Есен жене, вытирая полотенцем багровое, как распаренное, мокрое лицо. – Уй-уй! Больно!
Степняк невольно охнул, натерев подмороженную щеку жесткой тканью.
- Утихнет, - обронила жена, то ли про буран, то ли про боль мужа.
- Когда? Сегодня как  раз пятница. Дед всегда говорил: у нас так, от пятницы до пятницы…
- Шал* про свое время говорил. А сейчас все перепуталось. Все старые приметы обнулились. Гадай, не гадай – будет то, что будет. Садись за дастархан, чайник кипит.
Есенгали, скрестив ноги, уселся перед разостланной по паласу клеенкой на сложенные вдвое мягкие одеяла, подоткнул под бок подушку. Асель мимоходом сыпанула на дастархан теплые баурсаки, прожаренные до золотистого цвета. Следом горсть конфет, поставила мисочку с желтым, как полуденное солнце, маслом и белым медом. Чай казаху в радость. Особенно с густыми сливками или кипяченым молоком. Ароматный, крепкий до легкой горечи, вприкуску с сахаром. И обязательно горячий, только что вскипевший.
Три выпитые пиалы быстро вернули тепло в продрогшее тело. Есенгали раскраснелся. Резал ножом пахучую вареную баранину.

- Мясо кончается, - обронила Асель, уселась рядом, привычно подвернув под себя ногу.
- Дотянем. Утихнет буран, найду коней и будем согум* делать. Лишь бы мороз стоял. Хорошего тайчика* мы с тобой откормили. Всем мяса хватит, и нам и детям. А чё, жаным? Может плеснешь в пиалу, с мороза? – лукаво ухмыльнулся, кивнул в сторону холодильника.
- Перебьешься! – жестко обрезала жена и ушла на кухню.
Есенгали не обиделся: нет, так нет. Жене всегда виднее. Она хотя и худая как птичка с мелкими чертами лица, но бойкая и характер у нее бойкий. Властный через чур. Ни в чем не уступит и не смолчит. И слова у нее колючие, как рыбьи кости. Но она ими ни разу не подавилась, а другим икается…
Ел добротно, много. Сладко жмурился, обсасывая сочные косточки. Зимняя степь неженок не любит. Ей нужен сильный хозяин. Без жирного мяса в степи никак.
От сытости и тепла слипались глаза. Есенгали дремал на лоскутном одеяле под говор телевизора и воркотню жены, подложив под локоть подушку в ситцевой наволочке
- Ай? – встрепенулся, показалось спросонья, что Асель окликнула его. И торопливо, невпопад поддакнул: - Конечно, жаным*, уедем. Обязательно уедем. Зиму отпасу, потом своих коней продадим, скот спихнем… Деньги соберем, и мотанем в город. Ахайя?
- Достал ты со своим ахайя! – рассердилась жена, - Где нашел это словечко? Прилепил к себе как банный лист! Ахайя, ахайя! Иди спать, ахайя…
И долго еще злилась, забыв об остывающем в пиале чае. Переезд в город был больной темой в их отношениях. На словах муж соглашается. Но на деле – тормозил как мог. Придумывал отговорки, тянул время как резину. И так, год за годом. Асель понимала мужа. Ей тоже, сама мысль о переезде резала по живому сердцу. Как прижиться в городе? Как прожить без степи и озера? А вдруг оно взорвется, не выдержит, это глупое сердце, закосневшее в жаре и морозах. Остановится от тоски и горя.
Душой Асель с мужем. Но как быть, если жизнь в ауле постепенно умирала вместе с последними пенсионерами, не решившимися оставить свой край, и, которых, что ни год, относили на покой кладбищ, Ничего не решив, Асель легла в кровать, привычно прижалась к сильному телу мужа и долго лежала, вслушиваясь в гул бурана за подрагивавшими от резких порывов ветра стенами дома.
А Серая сегодня осталась во дворе нового друга. Досыта нагрызлась вынесенных женщиной косточек, вылакала чашку молока, выкопала лапами в стоге сена норку и улеглась. Уткнулась носом в пушистый хвост и спокойно уснула. За ночь буран заметет ее логово и ей будет тепло, как в доме. А утром, она проломит толстый пласт мягкого снега, энергично встряхнувшись выйдет на волю, встречать хозяина и новый день. И привычно побегут в степь: она, хозяин и гнедой жеребчик.

…Но буран затянулся. Дул и дул, наметая высокие сугробы. И лишь через три дня, к полуночи, внезапно вызвездило, как будто ничего и не было. Буря умчала в кокшетавские степи и унесла с собой мороз. Небо над поселком и озером мерцало теплым светом звезд, переливало яркие искры на белейшем снегу. Первозданно невинная чистота. Она торжественно плыла вместе с блестящей луной. Есенгали стоял без шапки во дворе, смотрел в небо. В уши ломит звон тишины. Из труб тянутся нитки дыма. Будто кто-то сбросил с высоты мягкие арканы и привязал дома к небу через трубы, вместе с вальяжными снежными покрывалами на крышах и прозрачными потеками сосулек.
- Тьфу, ахайя! Напаскудил и сбежал! – ругнул Есенгали суматошную непогоду, то ли радовался, то ли, действительно, сердился.
И пошел по скрипучему крахмальному снегу. Досыпать ночь.

*** - дастархан – скатерть.
*** - шал – старик.
*** - согум – зимний забой скота на мясо.
*** - тайчик – жеребчик до двух лет.
*** - жаным – родная, родной.