Тайны призвания

Эзотерическое эссе

Теле случайное мне, бессонному, – передача, от которой я чуть не заплакал...
Я-то – бывший следак, автор двенадцати романов, да и вообще тот «расторопный ярославский мужик».
Оказывается -- ко дню начала войны, её -- Войны, на западной нашей границе укрепления... не были достроены, доведены до ума, а были запущены и расхищены-разворованы!..
Ну и ну!
Не буду же я отныне, Боже, смотреть ни единого военного фильма и ни единой книги о войне в руки не возьму.
Так вот почему тогда враг дошёл до самой до столицы...
Разведке о судном дне тот вождь не поверил, маршалов перед всемирным потопом расстрелял, внезапности дьявольской от дьявола не ждал...
А чиновники его – что ему чиновники о готовности границ лепетали-докладывали?..
Они ведь, со своими проверками, знали, в каком состоянии на западе, откуда уже так веет и веет смертью, – в каком виде недоделы-дзоты.
Но они, чиновники, – промолчали, дабы им самим, чиновникам, спастись и не обречь, чиновников же, знакомых-друзей.
...О то время предгрозовое!
Но и мы -- нынешние.
Тогда ведь -- жили и все, сегодняшние, мы.
Жили мы, сегодняшние, – тоже и так же и тогда, и тогда.
Жили!
Ибо в самом деле – «утомлённые солнцем»! – Как тогда, то в благостности, то в трагичности личной жизни, всё-таки, всё-таки пренебрегали недостроенным на западе дзотом – так и ныне, грустно-де или обременительно у нас на душе, минуем, когда кладётся нам же под ноги асфальт в лужу...
И чего боялись мы, сегодняшние, – даже в пылу и тоске возмущения – тогда, накануне горя и смерти, и чего боимся мы, сегодняшние, в том же пылу и в том же возмущении, глотая контрафакты?
Чиновника!
Все мы, от века и «до самых до окраин», боимся – чиновника.
Какое бы лихо нам и дискомфорт для нас – а терпим или плюём.
Сунься – наживёшь себе на голову. – Холодной, удушающей, чиновничьей мести.
Как, оказывается, и в те в тридцатые годы чиновники воровали хлеб, например, целыми железнодорожными составами – так и современные чиновники для того же самого, для чего же ещё, и делаются чиновниками: чтоб сладко есть и мягко спать, ну и – снедать миллиардами.
И – к самой сути.
...Фраза одна, впрочем, из той чёрной-ночной передачи явилась мне – грубо и очевидно несправедливой.
О вожде том и об отношении его к тогдашней, предвоенной, преступности: «Эту войну он проиграл»...
Увы, не это и не так. -- Вождь-то как раз и был, в известном и прямом смысле, по ту сторону баррикады – его же, не чьи другие, профили кололи на груди своей, чуя безошибочно своего, уголовники.
Рождённый в нищей семье и от родителей с самого со дна – он всю жизнь свою пёкся, главное и самое главное, об устроении и удержании своего, на голову, право, свалившегося, сказочного социального статуса.
И -- важнее важного – был озабочен иными стойками и укусами политическими.
В соперничестве с другими лидерами-завистниками выиграл, а на преступность – сам с юности кондовый асоциальный элемент – и не обращал – к ней собственно и сущностно принадлежа! – должного внимания.
В сравнении с жестокостью запредельной к своим политическим вроде бы соратникам – он смотрел, и не мог иначе смотреть, на уголовный мир, как и следует по группе крови пахану, сравнительно брезгливо и снисходительно.
Стихи писал он, вождь, по юности – да не вышло, не судил бог, стать ему поэтом...
В семинарии он, вождь, в молодости учился – но не на то, не на священническое, поприще был судьбою, своей и всей страны, призван...
Понятно теперь – какие это и как это: «кадры решают всё»!
...Как веяло тогда нам в грудь и в лицо – опасностью молчаливой невнятной от западной границы, так же веет теперь – от стен и окон – сознаться же бы в этом! а не так, что ли? – от любого здания современного нашего административного.
Особенные, ей-богу, там – и не суйся туда к ним! куда тебе до них! – небожители!
Да ещё и с сотрудниками в строгой форме и вооружёнными – от тебя им, чиновникам, охрана и тебе от них, от чиновников, угроза.
Где уж нам, клянущим политиков да погоду, в голову взять, что за стенами теми... просто покой и достаток. Что существа те в кабинетах... самые, прямоходящие, обыкновенные, только что самые из всех сытые, вся и разница, смертные.
И – не между прочим! – они не пашут, не сеют, дома-дороги не строят, не учат, не врачуют – а только в основном и делают, что буквально едят буквально твой хлеб.
Ему бы, чиновнику-депутату, ходить по улице с оглядкой – а не величаво восседать в думах-трибунах, будто инопланетянин.
Разве что во сне в бредовом, в страшном али в сладком, привиделось бы нам такое. – Как в годы те, для нас решающие, были спасительные плакаты по стенам городов: «Папа, убей немца!» – так и в современном бы нашем полисе – вот бы растяжка-лозунг: «Папа, прибей чиновника!»
А иначе-то в наших проблемах – не поможет ни бог, ни вождь и ни герой.
Я вовсе этак-так не нагнетаю.
Я клоню к тому, что беда наша не в иностранцах и не в санкциях, не в наводнениях-пожарах и не в солнечной активности – а в извечном страхе нашем пред любым чиновником нашим. – Либо хапугой, либо лентяем.
...И вот – самая суть.
Едва не заплакал я...
Так, значит, тогда – граница была ворами чиновниками запущена и растаскана...
Там! Тогда!
А ведь там-то тогда-то... был мой отец.
Мой отец родной – служил там, на западной границе, в то самое время в армии.
И принял первый в свою грудь – с такими-то, выходит, недоделами – целую Войну.
То-то не любил он об этих днях рассказывать... Только мельком: неразбериха, мол, и отступление...
Так вот я, сам себе и всем временам современник, – и в слёзы.
Вскоре попал он, мой отец, в плен.
Был схвачен, связан и заперт в подвале, чтобы утром быть повешенным. – Только, говорил, друзья-однополчане всю ночь бежали к той деревне, чтоб его из того дома вызволить, спасти.
А после этой телепередачи – оказывается.
Это чиновники – это чиновники, преступники-хапуги-лицемеры, – логически и в конечном счёте рассуждая – обрекли моего родного отца на арест и повешенье!
И – меня... на моё в этой жизни отсутствие.
Чиновники – такие же, что и ныне! – присудили моего отца на казнь и меня – на небытие.
Как бросили тогда на произвол судьбы, а именно – на плен и крематорий, миллионы таких же, как отец.
...И открывается сию минуту мне – первая тайна.
Истинно уж метафизическая!
Ведь случилось-получилось так, что, спустя тридцать лет, в армии мне суждено было служить... именно в тех, на западной границе, местах!
Факт — что не случайность. – Не могу теперь иначе и полагать.
Служа в той местности, я, конечно, слышал от местных жителей о том, что творилось -- жутко, ей-богу, промолвить – тут в оккупации.
Начав службу, я, однако, всё полон был мечтой стать писателем, о чём возгорелся ещё в школе, – и вдруг...
И вот однажды я разговорился с одним случайным знакомым, с солдатом, с таким же, как и я, рядовым. Поделились мы планами-мечтами о будущих наших вузах. Он тут и выложи необычное: буду поступать в юридический...
И будто меня громом поразило!
И я пойду в юридический! - Никогда раньше слыхом не слыхавший о таком вузе-факультете.
Почему вдруг сделалось мне тогда в уме и в сердце так уверенно-целенаправленно?..
Теперь, в ночи, и понимаю.
А я тогда и там -- в местах бывших горестных отступлений и пленений -- пропитался, стало быть, – сам разумом не формулируя этого! – тамошним воздухом причин-объяснений фатальному происходившему... виной чему была, оказывается, и в частности, чиновничья преступность...
И махнул, что ли, рукой я тогда на мечты о писательстве.
То-то корявые только, от которых было самому стыдно, вымучивались у меня тогда, у школьника и у солдата, стихи...
Потому что, выходит, – тяжесть и тягость невнятную ощущал я в себе с отрочества.
Как оказалось -- долга! долга!
И как стало выясняться – из будущего и из прошедшего!
Сын сельских учителей – всё-таки, пусть, как тогда говорили, интеллигенции в первом поколении – я, хотел не хотел, воспринял глобальные человечьи-человеческие вибрации.
Рассказами родителей о Войне – было, в основном, их молчание.
Однако – имеющий уши слышать да слышит!
Именно там, по причине преступности, была ослаблена граница – и едва не погиб мой отец.
Опять и опять: тогдашние чиновники, запустившие и разворовавшие западную границу, – они, именно они и схватили моего отца и хотели повесить.
И я пренебрёг своими интимными грёзами-мечтами, пустил свою энергию – именно на ниву борьбы с преступностью... мстя за отца.
Именно – хочу не хочу – мстя за отца!
Вовсе, то есть, не как бы, а буквально демонстрируя своё в этом мире и в жизни существование – именно противостоянием преступности.
...Набрался я духу!
Так кто же – тогда и вопреки всему – победил в Войне?
Отец на такое молчал.
А мать говорила.
Погибли лучшие.
Лучшие, то есть, представители нации.
Они именно – первые вставая в атаку и становясь объективно лучшей мишенью – избирательно и погибли.
Помнить бы это и понимать это – друг о друге! – нам и ныне живущим.
Воздав, однако, лепту правоохранительному поприщу... я ночами стал писать первые рассказы.
Не отвратясь – хочу не хочу! не судьба! – от юношеского призыва.
Работал, итак, я следователем недолго.
Жаль, возможно, что мало...
И, сам, стало быть, чиновник, отчасти не отчасти, имею я право, что называется изнутри, – судить.
Не тем классическим «административным восторгом» быть бы чиновнику обуянным, а печься – попросту выполняя, кстати, свои должностные обязанности! – о благе граждан-сограждан.
Да бывают ли такие чиновники-то в природе?!
А вот, не далеко ходить, тот же мои отец.
Всю жизнь, одна запись в трудовой книжке, – директор детского дома: он как бы и сам был этим самым детдомом. – Я его, из детства, почти даже и не помню; это уж потом он меня, ребёнка и отрока, стал возить по мавзолеям-галереям.
Или – я сам.
В следователях при завалах в делах (иной раз и не зря те сериалы) мне, за обвинительным заключением, приходилось ночевать в своём кабинете: хоть расшибись – а завтра, ноги в руки, снеси дело прокурору.
...Когда вождь умер – отец плакал и рвался на похороны ехать.
Но – мать моя была в эти дни беременна.
Мной, мной беременна!..
А иначе – иначе его бы, отца моего, как и многих, задавили в траурной толпе...
Так что я – ещё не рождённый на свет божий – и спас отца.
Опять же – не скажешь, что не факт.
Вернее – вообще бы мне на эту тему, на заповедную, не говорить...
А – молчать, молчать.
...Господи, какой мы родной и шальной народ!

9 сентября 2017, Ярославль

(С) Кузнецов Евгений Владимирович