Любовь, гл. 1

                Ты хороший человек, это видно, и все это
                знают. Но Природе этого мало –
                тебе придётся идти дальше.



1

Некоторое ограничение на успех Буркашев Юрий чувствовал всегда. Он не мог получить то спонтанное удовлетворение, которое часто наблюдал в поведении других людей. И, кажется, то удовольствие состояло в каждом.

Какой-то частью состояло это и в нем, но проявлялось чрезвычайно редко.

Причиной тому было, вероятно - страх разоблачиться вполне, растаять, как последний ком снега цвета оттенка речной перламутр, - серого под весенним солнцем и обнажить чёрную жирную почву, жаждущую - под собой, напитанную соками давней надежды старой земли.

Иногда ему казалось, что душа его так темна и недоступна до степени уже того простодушия, что глубже просто не могло быть. В конце концов, испытав себя в беседах, откровенных разговорах, он понял, что даже если половину он умолчит, что вырывалось из него – он прослывёт довольно умным и достойным, и приличного внимания человеком.

Но «каждый» - умалчивая подлинные мотивы настоящего настроения и своего смысла жизни, с которым когда-то ты и сделаешь окончательный выдох, с которым ты отправишься к Господу Богу, поступал логично.

Буркашев иногда думал, что всего лишь одна идея, принятая, осознанная им, заставляла его по особенному относиться к Анастасии Бондиной. В ней тайной синтезировалось все то, что недоступно ему было пока соединить, и это была химия.

Он знал ее давно, - со школы. Она - младше его на лет пять. В колготках, под чёрной форменной юбкой быстро передвигались ее маленькие ножки. Фиолетовые сандалики на толстой подошве так примитивны, дёшевы, но ничто не могло лучшим содержаться на ее ноге, - искусно вырезанной каким-то мастером красного дерева, божественным талантом, единственно верного, который видел в ней суть, коим наделяют Высшие Силы всякого человека.

Она вечно таскалась с крохотной левреткой, на мордочке которой вырисовывалось некое едкое издевательство, выжидающее лукавство часто, чтобы в самый неподходящий момент тявкнуть, из засады, захлопнув при том змеевидный язык.

Левретка представлялась Юрию, недостойной ласки и внимания ее хозяйки. И было намного больше, что могло бы ее одарить заслуживающим.

 Однажды он видел, как, склоняя обречённо голову, под зонтом, в дождь Настя тащила за вытянутый поводок свою собаку, переменчиво перебегающую то на одну сторону дороги, то на другую.

Картина из закрытого окна. По стеклу - художественные капли, вырисовывали каньоны ландшафта представлений жизни, как небеса это чуют, и именно тогда впервые он признался себе в полноте ощущений – без сомнения он любит эту девочку.

Несуразность не раз подтверждалась.

Они сталкивались глаза в глаза, - Юрий и Анастасия.

Хоть чуть - в верности чувств его тех первичных ощущений к ней любви он переживал снова и снова, и что-то в этом становилось не случайной случайностью.

Оно было ложно, латентно ложно. Понятно. Со стороны. И так бы могло и остаться. Юрий ждал логики свершений.

Сначала: когда девчонка обзаведётся тесным знакомством с каким-нибудь мужичком. Они станут ходить парой, все пойдёт эдак полюбовно, как того требует матрица образа взаимодействий. Но потом любовь, выдуманная, где-то ахнет, лопнет да и пойдёт по швам. Вот тут и …

И логика вновь охватит сознание неверного хода мышления.

И все начнётся сначала.

Необходимость же его личного воспаления чувств состояла не в привязанности слепой зависимости, но в поиске и наущении самого себя практическим и теоретическим делом, - стать на ступень выше.

Шли года. Настя взрослела, хорошела. У левретки отрастали длиннее ноги, седой хохолок на полулысой голове, изумительность лукавства поменялась машинальностью восприятия мира. И, казалось, собаке уже – думать о финише того всего…

Стройные ножки Настеньки уже не помещались в хлопковые колготки. Прозрачные спандексовые чулки, где-то там глубоко под платьем врезались и обрамляли тугие ложбины ног, пахнущей домашней суетой. Вынашивали гибкое тонкое тело, пропорциональное всей природе находящейся вокруг, которая только могла быть выдумана Творцом.

Она становилась совершенством, - человеком какой-то высокой организации, к чему никогда Бондину дороги нет.

Он привык справляться с острым покалыванием в сердце, когда ступал навстречу девушке, видел ее глаза, ресницы, носик, вздутый энергиями торжественной силы.

Лёгкий бросок ее туфель вперёд… Пылинки разлетались под шагом. Все наполнялось негой фитонцида: мускусом роз, мирра, яблока, малины, мёда, пахом сухого дерева, коим был он сам, когда жил в ней.

Не раз они сталкивались перед лифтом, и вот случилось это следующий раз.

Она ожидала из вежливости ещё там внизу, когда он вынет из почтового ящика квитанции и втолкнёт свою сущность рядом в ней в один квадратный метр грузоподъёмной машины.

Станет глазеть так странно, как всегда. Сосредоточенно молчать, глядя себе под ноги. Он - из одной планеты, она – из другой. Оба понимали.

«Глазеть нечего».

Но в этот раз он заговорил, кроме «здрасьте»:

- Вы живете на пятом этаже? – Спросил он, охватывая ее всю вниманием, пытаясь различить, чем дышало вся ее стратосфера.

- Да, - ответила она, отвечая тем же сосредоточенным взглядом.

- А собака? Вы с ней еще не гуляли?

Девушка помолчала ровно столько, чтобы было понятно: «какая вам, собственно, разница?»

Ответила:

- Она болеет.

Он желал уловить в девушке что-нибудь лёгкое, доверчивое, человеческое, но взгляд ее равнодушно ускользал в сторону. Оба слушали рывки тросов поднимающегося лифта.

Остановился. Ей пришлось обойти Буркашева, вежливо прижимающегося из всей силы к пластиковой стенке. Она вышла, цокая каблучками. Он видел – краем глаза - не упускала его из виду, и он произнёс:

- Мне вам надо кое – что сказать.

Анастасия чуть вздрогнула, отвлеклась от поиска в сумочке ключей, подняла глаза.

Вопрос молчал.

Фигура - изделие высококлассного мастера фарфоровых вещиц – так тонка и изящна ее талия, она вся. Не могли не вонзиться нюансы так тщательно скрытые под одеждой, - динамика пластичности, эстетичности физики тела. Ему бы молчать, но молчать было нельзя.

Он вышел, придерживая дверцу закрывающегося лифта. Она развернулась к нему торсом, ключ – во взводном состоянии, в руке.

«Что?»

Это был момент сопряжения: «кто есть кто».

«Оба же - с разных Галактик».

Он продолжал:

- Мне нужно сказать…

Слова испарились, и в голове возник вакуум. Несколько тошнотворных секунд он испытывал когда-то и ум теперь занимался – когда же?

- Ну? – Вернула она парня в чувство.

- Я хотел сказать, что подвал во время бомбёжек открыт, и вы можете спускаться туда в случае тревоги. Мне это передали, я передал это вам.

В глазах потемнело, однако естество происходящего брало верх.

В девушке не произошло ничего: спокойно она сунула ключ в замочную скважину, спокойно оба услышали лай волнующейся левретки за панелью квартиры. Дверь приоткрылась. Собака вытянула острую мордочку.

- Мне не нужно прятаться, - услышал Юра, - я просто жду, - говорила она, - когда кончится безобразие…

Дверь заперлась в несколько поворотов ключа.

Юрий думал. Не сходил с места. На лице – дурацкая улыбка и позор того внутреннего простодушия, который, кажется, капнУл до того самого дна, - дальше куда не было. И все же - ничего противоестественного. Только…

- Я жду своих, - последняя, выскользнувшая из уст фраза ее, с которой он не мог примириться.

Поднялся на свой этаж пешком. Тело взялось ознобом.

«С разных планет…»

Что-то дерзкое, дисциплинированное, регулярное, отнюдь не в духе простодушия его, например, и даже добропорядочностью веяло от той фразы ее, с которой он не мог, не мог согласиться. Она была ли вообще?

 «Я жду своих…»

Слова эти он пускал в разный толк и примирился даже с тем, пока не пришло время разоблачиться тому: он увидел ее, спустя неделю в толпе проводящих референдум преобразования государственности нерушимой страны.

Он снова все наблюдал из своего окна.

Солнечный день, листва заохотилась ярким лаймом переливаться в радость событий, словно стихия поддерживала политику лживого мировосприятия. И то, что дальше будет…

Было страшно.

Оккупанты. Комендантский час. Война отошла за границы следующих достижений. По телевизору - новости, отображающие бодрые события.

Юрий слышал взволнованный голос брата по телефону с другой половины страны:

- Брат, что же вы там делаете?! Как это все понять?!

Скоро переговоры были прекращены.

Мать, живущая со старшим братом Анатолием, передала, что тот ушел на фронт и несколько дней от него – ни весточки. Переживает.

- Картошку, лук, морковь везут с овощного рынка на границе области. Будешь брать? – спрашивала пожилая соседка, встретив у подъезда, - по талонам тебе положено.

- Да, конечно, - отвечал он.

- Ты электриком служишь?

- Да, в ЖКХ.

- Это хорошо, что работа есть. Приходи, забери курятину, ее дают бесплатно в одни руки по тушке. На этом весь город держится. Мама - как?

- Она там…

- За границей?

- За границей? – Юрий улыбнулся, - за какой границей?

- Понятно, - скоро ответила пожилая соседка, запирая за собой дверь. И - из-за двери:

- Ты приходи.

На ступеньках магазина напротив стояли мужчины, молча курили. Их документы осматривали власти болотного цвета униформе в коричневых пятнах без петлиц и нарукавных знаков. Среди них он увидел Бондину.



***

- Она такой дружелюбной стала, - сообщали люди, знавшие Настю, - будто в своей тарелке. Заботливая, и в руках все горит.

- Глаза горят…

- Никто ее раньше такой не замечал.

- А я знал, что с ней что-то не так, - слышал Юрий тихие рассуждения люду.

- Временно попала под влияние, - оправдывал он и ее, и всех, всех.

Молчали, расходились. Жизнь шла.

Раздражали быстрая, властная походка пришельцев, улыбки на их лицах, убеждённость в чем-то, непоколебимость. После высказываний любого толка логического характера – задумчивость на лице. Человеческие брови и больше - ничего.

«Сочувствие? Обдумывание недолговечия? Куда дальше?»

Но вот смех и бойкая походка по назревшим делам.

Одно время Анастасия пропала.

Левретка была отдана на присмотр знакомым. Юрий часто видел пару сдружившихся собак на поводках в одной руке жителя их дома. Левретка, как приёмыш не чувствовала себя фривольно, не гавкала. Понурив голову, гуляла с новым другом, - глазастым йоркширским терьером, сующим повсюду свой нос.

Он не обращал никакого внимания на электрика Юрия в отличие от левретки, в коей загоралось внимание. Та останавливалась, брала носом кверху, косила глаз, будто укоряя скользящей мыслью работника ЖКХ, - знакомого по подъезду. Фыркнув, спешила за терьером.

- Здравствуйте, - кивал хозяин двух собак.

- Добрый день, - отвечал Буркашев. – А где же хозяйка? – указывал на левретку.

- Она – служит. Вы не знали? Говорят, скоро получит какое-то важное звание и назначение. Карьеру делает…

- А! – Юрий отвернулся, удаляясь по делам, а в спину слышал оценку:

- Сволочи…


2