Могила Густава Эрикссона. Гл. 19. Автовокзал

ГЛАВА  19.  АВТОВОКЗАЛ.

        …И очутился внутри колоссального автовокзала. Был он чем-то похож на автовокзал в Твери, только в сто раз больше и в сто раз выше. Построенный из одних стёкол, он был залит неестественно ярким солнечным светом. Мраморный пол был натёрт до блеска, чистота была невообразимой до полной стерильности. Билетных касс было не меньше двухсот, а пассажиров стояло за билетами не так уж и много. На выходе из здания автовокзала уходили до линии горизонта автобусные перроны. И все они были абсолютно пустынные за исключением одного, находящегося сразу за выходом на платформу. На нём толпились люди в изрядном количестве, а на маршрутной табличке было обозначено «Зона размышлений».
        Не знаю, почему, но я встал в очередь в кассу № 117. Соседние кассы работали, и никто туда не стоял, но я почему-то понял, мне нужна именно эта касса. 
        Я с удивлением обнаружил, что одет совсем по-летнему. На мне были потёртые джинсы, красная майка с пальмами на фоне заката и видавшие виды кроссовки. На плече у меня был мой любимый рюкзак, с которым я всегда отправлялся в путешествия. Я ещё ухмыльнулся: «Рюкзаккен-дойче с рюкзаком». А ну-ка, посмотрим, что там внутри. Оказалось, что с собой у меня была неизменная бутылка «Старого Кенигсберга», несколько пачек сигарет, две потрёпанные книги Алексея Иванова, «Географ глобус пропил» и «Блуда и МУДО», и подаренная покойным Лёхой выкидуха. «Интересно, она то мне здесь зачем?» - подумал я.
        В очереди передо мной стояли четыре человека. Первым был ещё нестарый, пьяненький и расхристанный деревенский мужичок. В руках он держал грязную полуторалитровую бутылку самогона и постоянно к ней прикладывался. За ним стояли три старушки, разного возраста и по-разному выглядевшие. Объединяло их только одно. Все они принадлежали к той категории женщин, что ухайдачивают своих мужей, как правило, годам к пятидесяти пяти, а потом несчастливо доживают ещё лет двадцать-тридцать. Несчастливо, потому что больше некому выносить мозги и портить нервы.
        По зданию автовокзала прохаживался здоровенный дядька в форме охранника. Был он толстомордый, румяный, усатый и очень добродушный. Поддерживать здесь общественный порядок никакого смысла не имело, - его и так никто не думал нарушать. Видимо, главной задачей дядьки было подбадривать нехитрыми и беззлобными шутками приунывших пассажиров. На бейджике у охранника значилось «Михаил Архангел».
        Как то странно велась продажа билетов. Вместо того чтобы нагнуться к окошку, пассажиры входили в кассу через дверь. Сейчас в дверь в кассу № 117 вошёл стоявший первым деревенский мужичок. Пробыл он там недолго, не больше минуты, вышел с удручённым лицом и, шаркая ногами и опустив заветную бутылку, поплёлся на выход к перронам. Проходя мимо меня, он горестно заметил:
        - Эх, ма! Кругом шешнацать! Вот так-то, браток.
        - Мил человек, - сказал я просительно, - это у тебя чего в бутылке-то? Самогон, поди?
        - Самогон, - ответил мужичок значительно.
        - Дай пару глотков, а то страшно, аж жуть!
        - Хлебни, мил человек. Не боись! Это страшно, пока в кассу не войдёшь, потом уж ничего…
        Я как следует приложился к бутылке и вернул её мужичку:
        - Благодарствую!
        - Ну, бывай, мил человек, - ответил мужичок и направился на посадку на перрон, где висела табличка «Зона размышлений».
        Неожиданно я услышал из-за спины характерный и довольно-таки противный голос:
        - Слышь, ты, крестьянин, тебя здесь не стояло!
        Я обернулся и увидел расфуфыренную, фигуристую и дорого прикинутую блондинку. Какой-нибудь любитель покупной красоты мог бы описывать её долго. А я скажу просто – типичная светская львица среднего пошиба, и её пластические операции стоили явно больше, чем я заработал за всю свою жизнь.
        Меньше всего мне хотелось в этой очереди ругаться и общаться с неприятными мне людьми. Поэтому я скромно ответил:
        - Если Вы так торопитесь, мэм, я с удовольствием пропущу Вас вперёд.
        - О! Ещё и разговаривает! А тебя никто и не спрашивает, - и светская львица встала в очередь передо мной.
        На этот эпизод обратил внимание дядька-охранник и подошёл к нам.
        - Дамочка! Ну что же Вы и здесь не можете не скандалить? – сказал он светской львице с добродушным упрёком.
        - Слышь, ты, говна кусок! – наконец ей выпал шанс показать свою натуру. – Я щас наберу своему Лёнчику, и, считай, тебя уже уволили.
        Ботоксная красотка достала свою тыкалку и стала пытаться звонить.
        - Что за бардак тут у вас! Хоть бы связь провели!
        - А нету тут связи, - ответил Михаил Архангел. – И Лёнчику ты не дозвонишься. Слава Богу, отдохнёт он от тебя. А сколько же ты, милая, сегодня на грудь приняла?
        - Твоё какое собачье дело? Ты что, гаишник? Буду я ещё каждому куску говна отчитываться, пила я сегодня или не пила!
        - Не, каждому куску не надо, - добродушие охранника куда-то улетучивалась. – А вот ей, пожалуй, стоит отчитаться.
        И Михаил Архангел указал рукой на кассу № 93, у которой стояла женщина лет тридцати пяти, скромно одетая и со старенькой детской коляской. В коляске тихо плакал малыш.
        - А куда она, сука, ко мне под колёса полезла? – заорала светская львица. – Не видела, что ли, жертва пьяного гинеколога, что я еду? И хрен с ней с её коляской! Машина за полляма зелёных – вдребезги! Это как?! Понаплодят, суки, нищету, - нормальному человеку проехать негде!
        Тут на поясе у дядьки-охранника ожила рация.
        - Третий! Третий! Ответь первому!
        - На связи третий.
        - Ей за билетом стоять не надо. Давай тихо, без скандалов, её в спецтранспорт и - в «Зону размышлений строгого режима». Как понял меня, третий?
        - Вас понял, первый. Выполняю. На связи.
        Михаил Архангел строго посмотрел на светскую львицу и сказал:
        - Вот что, дамочка. Я Вас попрошу пройти со мной. У Вас будет особый маршрут и специальный транспорт.
        Исчадье ботокса как-будто что-то поняла и отстранилась от охранника.
        - Никуда я с тобой не пойду! И убери от меня свои вонючие лапы, гондон!
        Архангел её больше уговаривать не стал, а попробовал взять за локоть. Не тут-то было! Она извернулась и впилась ему своими отманикюренными когтями в лицо.
        - Ах ты, мразота! – не выдержал Михаил, достал резиновую дубинку и от души протянул ею светскую львицу по харе. Сто раз подтянутая и пересаженная кожа треснула, кровищи было море. Дамочка упала на мраморный пол и заверещала, как деревенская базарная баба, что, безусловно, смотрелось в её исполнении очень органично:
        - Люди добрые! Смотрите, что делают с женщиной!
        На помощь Михаилу подоспел второй охранник. Был он чернявый, с тонкими чертами лица и выглядел, как настоящий мачо. На бейджике у него значилось «Сатаниил». Вдвоём они потащили упирающуюся светскую львицу из здания автовокзала на перрон, где её уже поджидал чёрный микроавтобус, похожий на машину ритуальных услуг. На стекле была табличка «Зона размышлений строгого режима». Изрядно намаявшись, Михаил с Сатаниилом всё же запихнули ботоксное чудовище в машину, и в автовокзале снова воцарилась торжественная тишина.   
        Пока суть да дело, подошла моя очередь. Последняя из трёх старушек с вечно недовольным лицом гордо прошествовала в сторону перрона, с которого автобусы через каждые десять минут отправлялись в населённый пункт с загадочным названием Зона размышлений. Я остановился у двери. Было нестерпимо страшно, и самогон не помог. Но, в конце концов, не жить же мне в этом автовокзале. Я собрал все остатки мужества, открыл дверь и …

……….

        …И оказался на сосновом пригорке на берегу Клязьмы, неподалёку от впадения в неё Большой Липни. Река, разлившая здесь свои воды метров на сто в ширину, была необыкновенно живописна, а природа в медвежьем углу неподалёку от Костерёво до сих пор оставалась почти не тронутой. На той стороне Клязьмы начинались дремучие мещёрские леса с непролазными топями и сохранившимися до наших времён на болотных островах чухонскими капищами. Частенько из этих дебрей выходили попить из реки лоси и волки. В этом течении Клязьмы водились полутораметровые щуки, а аборигены не разрешали детям купаться: в ямах, которыми изобиловало речное дно, водились чудовищных размеров сомы, способные  утащить под воду в своё логово.
        Именно это место облюбовал удивительный Мастер Лукьянов. Тридцать лет, каждый Божий день, он делал своих оловянных солдатиков. Если ты полагаешь, любезный мой читатель, что отливать и расписывать их – одно сплошное удовольствие, ты, мягко говоря, несколько заблуждаешься. Андрюха вставал всегда в три часа ночи, а уже в четыре он работал – лил олово и сплавы, собирал и клеил отдельные детали, расписывал этих болванов, которые, конечно, смертельно ему надоели. К девяти-десяти часам он уставал и шёл ловить рыбу. Был он заядлым рыбаком, этаким нашим лесным стариной Хэмом. Я всегда недоумевал, как профессиональный историк и непревзойдённый знаток и ценитель хорошей литературы, может быть одержим этим простым и нехитрым увлечением. Он и сам не мог объяснить этой своей страсти. Наверное, просто любил побыть наедине с природой, а рыба ему была по барабану. Случались дни, когда он настолько уставал от своих солдафунделей, что было ему уже не до рыбалки. Тогда он просто добредал до этого соснового пригорка, садился на поваленное дерево и смотрел на Клязьму. 
        Вот и сейчас я застал его на излюбленном месте. Андрюха посмотрел на меня пристально, а у меня пересохло в горле, и я ели выдавил:
        - Здорово, Андрюха! Ты что, тоже… умер?
        Удивительный Мастер Лукьянов хитро прищурился:
        - Не дождётесь! Да расслабься ты, жив твой Андрюха. Я-то не совсем он. Или, если хочешь, совсем не он. Просто привык, что когда надо было попробовать что-то до тебя донести, я через него говорил. Да и тебе хоть не так страшно будет.
        - Это что ты пытался до меня донести? Мы же обычно говорили о продаже солдафунделей, ну, об истории с литературой ещё. О семьях иногда говорили, о кошках, - я болтал, а сам был в полной прострации.
        - Ой, дурак ты, товарищ подполковник! Никогда ты не умел слушать, что тебе говорят. Я же тебя и свёл с этим Андрюхой Лукьяновым тогда на Вернисаже, чтобы показать: не обязательно жить, как бродячие псы живут, а после смерти дрожать, как побитая собака.
        Да, я ожидал приблизительно такого фортеля, и до меня постепенно доходило, с кем я беседую.
        - И как же мне к Тебе обращаться?
        - А как хочешь. Можешь называть Андрюхой, если тебе так удобней. А теперь надо решить, что с тобой делать и куда тебя отправить.
        Я грустно потупился:
        - Думаю, без вариантов…
        - Давай-ка Я буду определять, с вариантами или без. Нет, лет пятьдесят назад ты получил бы за свои художества по полной программе. Только времена меняются, и Зона размышлений катастрофически переполнена.   
        - А что такое Зона размышлений?
        Существо, выдававшее себя за удивительного Мастера Лукьянова, усмехнулось:
        - До чего же ты зануда! Зона размышлений – это такая смесь огромного отеля с конференц-залом, с кинотеатром, рестораном и казино. Люди там жрут, надираются в стельку, играют в карты и в рулетку, дерутся и прелюбодействуют. Но каждый день с девяти утра и до пяти дня они смотрят кино, отрывки из своей жизни. Им показывают всё то, что они сделали плохого, неправильного и неправедного.
        - А покончить с собой в этой Зоне размышлений можно?
        - Можно, так многие и делают. Но на следующий день с девяти утра и до пяти дня ты опять будешь смотреть отрывки из своей жизни.
        - Скажи, а что это за Зона размышлений строгого режима?
        - Тебе это знать необязательно. Это для совсем уж особенных персонажей, - сказал Он и озабоченно добавил. – Впрочем, и она теперь катастрофически переполнена.
        Он задумался, а потом сердито на меня посмотрел:
- Вечно ты меня сбиваешь с мысли своими бесконечными разглагольствованиями! Итак, реалии наших дней таковы: если у человека есть хоть какие-то смягчающие обстоятельства, Высокий и Страшный суд в Моём лице принимает решение не отправлять его в Зону размышлений. Мы, Бог-Отец, Бог-Сын и Бог Дух Святой, рассмотрев твою никчёмную жизнь, установили: смягчающие вину обстоятельства – имеются, и постановили: в Зону размышлений тебя не отправлять, там и так коньяка уже не хватает на всех!   
        Эту часть решения Существо, выдававшее себя за Андрюху, выпалило бодро и на одном дыхании. А дальше призадумалось:
        - А вот что с тобой делать и куда тебя отправить – ума не приложу…
        - Господи, но Ты же Всеведающий и Всезнающий! Помнишь, как мы здорово отдыхали с Лануськой и Тимошкой на Карпасе в бунгало моего приятеля Бурхана на диком и безлюдном берегу моря. А вокруг не было ни души, только в пятнадцати километрах мыс Зафер Бурну с монастырём Апостола Андрея, а с другой стороны в двадцати километрах посёлок Дипкарпаз Искеле. Только горы, руины античного города, да дикие зверюшки. Вот и отправь меня в это бунгало. Я буду там плавать в море, бродить по горам, рыться в римском городе и ждать свою жену и сына.
        Вот тут мой собеседник не на шутку разозлился.
        - Ты уж лучше про жену с сыном молчи, а то я, не смотря на трудности, изыщу для тебя местечко в Зоне размышлений строгого режима!
        - Это чегой-то вдруг? – взбеленился я. – Я Лануську свою люблю и всегда любил.
        Он посмотрел на меня устало и разочарованно:
        - Ты хоть самому себе не ври. Любил он! Почувствовал приближение старости, вспомнил всю свою волчью жизнь и понял, что подыхать будешь под забором, как бродячая собака. Это тебе не понравилось. Нашёл молодую девчонку, задурил ей голову и жизнь искалечил. Она со своей внешностью и умом, знаешь, какую партию могла сделать? А что ты ей дал? Бедность на грани нищеты и постоянно наблюдать твои метания и истерики? Да ещё эти твои: «она меня не понимает», «нам не о чем говорить». Ты, если тебе интересно, вообще любить не умеешь. Любовь, даже между мужчиной и женщиной, - это великая работа, это когда надо уметь отдавать, а не брать. Это когда надо забывать о себе, лишь бы ей было хорошо. Ты – эгоист до мозга костей и любить умеешь только себя. Ты постоянно считал, что она тебя не любит, а ведь ты просто слепой. Вот Ланка твоя умеет любить. Сколько раз она могла от тебя уйти, что она теряла? А она всё терпела и всё выносила, потому что, будучи совсем девчонкой, полюбила это ходячее недоразумение, тебя то бишь. Ты всё говорил, что у вас интересы не совпадают. А она жила твоими интересами и позволяла тебе оставаться таким, как ты есть. И терпела все твои истерики, похождения и авантюры. И ждала тебя с работы, откуда ты мог и не вернуться, и из твоих этих поездок дурацких, тоже мне – пират XXI века. И ребёнка твоего растила в то время, когда тебе было не до него. Любил он! Знаешь, когда я в тебе окончательно разочаровался и понял, что ты неисправим?
        Я стоял понуро, и возразить мне было нечего:
        - Когда, Господи?
        - Я понял, что ты Моих подарков не ценишь и это чудо, что Я тебе послал, Ланку твою, не любишь. И решил я за месяц до твоей смерти испытать тебя. Послал тебе любовь, причём на выбор: хочешь, - эту выбирай, хочешь, - эту. И что ты сделал?
        - Отказался.
        - А почему ты отказался?
        - Потому что у меня семья и ребёнок, а новую жизнь на шестом десятке не начинают…
        «Сейчас он всё-таки отправит меня в эту самую Зону», - подумал я. Господь смотрел гневно.
        - И опять ты всё врешь! Пытаешься меня убедить, что ты человек с высокими морально-этическими нормами. А на самом деле, в этой ситуации ты думал только о себе. Твой выбор очень удобен: и делать ничего не надо, и ответственность за чужую жизнь брать не надо, и тебе комфортно, и всегда можно перед самим собой оправдаться. Так или не так?
        - Во всём прав Ты, Господи.
        - Тот, кто любить не умеет, любви не достоин. Так что про жену – забудь. К тому же, какая она тебе жена? Ты всё хлещешься, что человек верующий и православный, а что же ты с ней обвенчаться забыл? 
        Я стоял совсем раздавленный:
        - Нечего мне Тебе сказать, Господи. 
        - Вот и не говори ничего.
        - А как же быть с сыном? Его-то я всё-таки люблю…
        - Заткнись, ублюдок! – Бог рассвирепел. – Про сына вообще молчи. Ты, прям, как твой папаша. Что ты дал Тимошке? Фамилию эту вашу, которая, похоже, ещё в начале XVII века была проклята, иначе её носители так бы не мучились? Ещё попытался привить ему все свои пристрастия по своему образу и подобию. Чтобы из него вырос такой же рефлексивный истерик, как ты. Или уж, чего там, пусть сразу становится князем Мышкиным. Ты завёл Тимку себе для забавы, ни разу не подумал, а что ему самому интересно, этому маленькому человечку. А какой ты старт ему обеспечил? Ещё покруче, чем твой отец – тебе. Похоже, придётся сыну в этой жизни помучиться по полной программе. Так что, лучше бы ты молчал.
        И я действительно замолчал. После долгой паузы я сказал, наконец:
        - Знаешь что, Господи, нечего Тебе решать, куда меня отправить. Ничего, кроме этой Зоны размышлений, я не заслужил.
        - Так-то оно так. Но смягчающих обстоятельств у тебя действительно много, - Высший Судия задумался и наморщил лоб. – Слушай, а ведь сто процентов у тебя в рюкзаке лежит бутылка «Старого Кенигсберга». Давай-ка доставай. Глотнём, может дело попроще пойдёт.
        Я с опаской полез в рюкзак. Что за ерунда? Бог, пьющий дешёвый коньяк? Или всё-таки тоже склеивший ласты удивительный Мастер Лукьянов решил меня гениально разыграть?
        Кем бы он ни был, мой собеседник смачно выпил грамм сто из горла и протянул бутылку мне. Я хлебнул, и тут меня осенило:
        - А знаешь что, Господи? У меня есть предложение. Ты наверное замечал, как я люблю эту землю, странствовать по ней, храмы Твои смотреть. Вот и преврати меня в белого журавля. Буду летать из конца в конец и всей этой красотой любоваться. По-моему, достаточно скромное желание, как ты считаешь?
        После коньяка Вседержитель ещё и закурил, что вполне вязалось с Андрюхиным образом.
        - Кстати, твоя любовь к Руси и то, что тебе Мои дома нравится изучать, - одно из смягчающих обстоятельств. В целом, предложение хорошее. Но не получится. Видишь ли, после смерти превратиться в журавля – большая честь. Это ещё надо заслужить.
        - А как?
        - Очень сложно. Это надо рубиться одному с сотней батыров под стенами Козельска. Или защищать Лавру от литвинов и поляков, понимая, что помощь ниоткуда не придёт. Или повести от ручья Стонец последний эскадрон кирасир против двух драгунских бригад. Или под Ржевом поднять всё, что осталось от роты, в третью за день фронтальную атаку.
        - Но я же тоже воевал, Господи… - тихо сказал я, а сам в душе порадовался за Михаэля-Андреаса, нашего самого скромного, самого недооценённого и самого оболганного полководца. Значит, он летает над Русью журавлём, ведь это же он повёл кирасир от ручья Стонец.
        Бог с раздражением отбросил окурок:
        - Себя-то самого не смеши! Войну нашёл. Всем известно, со времён Печорина все лишние люди, герои нашего времени, всегда воевали на Кавказе. Не, не пойдёт, - Он забрал у меня бутылку, выпил ещё и надолго задумался. Мне даже стало Его жаль:
        - Да не переживай ты так! Отправляй меня спокойно в эту свою Зону размышлений. Знаешь, по сравнению с моей жизнью, мне там будет хорошо, спокойно и комфортно.
        - Нет. Туда ты не поедешь. Мой косяк – Мне и отвечать. Это же Я тебе устроил такую жизнь, в сравнении с которой хорошо, спокойно и комфортно даже в Зоне размышлений. А ведь так здорово всё начиналось! Ребёнок ты был такой добрый и способный…
        Вседержитель выпил ещё коньяка и закурил.
        - О! Эврика! Нашёл! – закричал Он, я аж встрепенулся от неожиданности. – Знаю, что с тобой делать! А отправлю-ка я тебя в лето 1983 года.
        Мать растила меня одна, и каждое лето снимала дачу в деревне Новоалександрово неподалёку от яхт-клуба ДСО «Труд», где она когда-то занималась парусным спортом. Тогда это было совершенно дикое место на полуострове, вдающемся в Клязьминское водохранилище. Когда лето выдавалось тёплым, из воды можно было не вылезать, тем более что была она чистой-чистой, почти питьевой. Но главным было не это. К югу от деревни, через поле, на котором растили кукурузу, начинался волшебный лес, тянувшийся на много километров. Тогда он казался мне огромной и бескрайней страной. Был он на удивление разнообразным, чего там только не было. И ручьи, и болота, и сосновые боры, и дубовые рощи, и березняки, и еловый бурелом, и огромные лесные поляны. Зверей в этом лесу было видимо-невидимо. Ни разу не случалось, чтобы я не встретил лося, или стадо косуль, или семейку кабанов. Лисы приходили в деревню воровать кур, и им приходилось делить сферы влияния с хорьками. Зайцы разоряли огороды, а ежи и белки встречались на каждом шагу. Грибы в этом лесу росли с конца мая и до самого снега в немыслимых количествах. Нежити я там никогда не встречал, но мне всегда казалось, что должна быть у этого леса хозяйка, добрая волшебница, заботящаяся и присматривающая за всем этим великолепием.   
        Ребёнком я рос нелюдимым, со сверстниками общался мало, зато много читал и целыми днями пропадал в своём волшебном лесу. Я наблюдал за его жизнью и сам становился его частью.
        Этого леса давно нет в живых. Находился он всего в одиннадцати километрах от МКАДа. И в середине 90-х тупенькие, но хваткие, недолюди, растащившие свою Родину, которая тогда извивалась в предсмертных конвульсиях, и обобравшие до нитки ближнего своего, вырубили его под чистую и понастроили дорогих коттеджей. Особняки протянулись от посёлка Северный до села Троицкое. Теперь никакой природы там нет, только метастазы раковой опухоли Москвы.
        Тем временем Всемогущий реально радовался столь удачно найденному решению:
        - Отправлю тебя в лето 1983-го, и будешь ты целыми днями купаться в водохранилище, читать свои книги и бродить по волшебному лесу, к которому ты относишься, как к самому дорогому тебе человеку. В семь пятнадцать будешь встречать автобус, на котором с работы будет возвращаться мать. И никто там тебя не обидит. Ты будешь думать, что впереди долгая, интересная и счастливая жизнь. А вся боль, которой у тебя в жизни действительно было многовато (мой косяк, признаю), пройдёт и забудется. И, знаешь, что Я ещё для тебя сделаю?
        - Бесконечен Ты, Господи, в милосердии Своём.
        - Помнишь, пять лет назад под Микулиным в глухом лесу ты встретил колдунью, которая живёт там с XIV века?
        - Помню, Господи, такие встречи не забываются.
        - Она – нежить, конечно, но зла, отродясь, никому не делала и очень любит свой дремучий лес и всех живущих в нём зверюшек. Ты ей понравился тогда. Кстати, она ведь может превращаться не только в столетнюю старуху и в двадцатилетнюю девицу. Придётся Мне с ней договориться: пусть превращается в тринадцатилетнюю девчонку, перебирается хотя бы на время в твой волшебный лес и дружит с тобой.
        Я взял у Бога бутылку, отхлебнул, набрался наглости и обнял его за плечо:
        - Не по заслугам мне всё это, Господи. Не знаю даже, как Тебя благодарить за великое милосердие Твоё.
        - Давай-ка без этих голубых пасторалей, - опасливо сказал Спаситель, окончательно напомнив мне Андрюху Лукьянова. – О! И самое главное забыл! Там в этом лете 1983-го с тобой будут все твои коты, которых ты так любил.
        - И Кусь-Кусечка?
        - И он, когда придёт его время.
        Тут уж я не выдержал и заплакал:
        - Спасибо тебе, Господи!
        - Ладно, чего уж там. Я ведь тоже виноват перед тобой. Как ты там Меня называл? Сценарист хромой судьбы?
        - Я тебя ни в чём не виню, Господи. Это была моя жизнь, и я её прожил.
        - Ну, тогда вот тебе билет на автобус, - Он протянул мне самый обычный автобусный билет. – Давай на посошок, и попрощаемся.
        Мы допили коньяк.
        - Прости меня, Господи!
        - Я тебя давно простил, - Вседержитель пожал мне руку и…

……….

        …И я снова оказался в здании автовокзала. В руке у меня был билет на автобус. Пунктом назначения значилась деревня Новоалександрово. Время обозначено не было, насколько я мог понять, время здесь вообще не существовало. А маршрут был всё тот же, что и во времена моего детства, - тридцать третий. Только шёл он теперь не от платформы «Долгопрудный», а с этого автовокзала, на котором все мы рано или поздно оказываемся.
        Пока я рассматривал билет, ко мне подошёл Михаил Архангел, и тоже на него посмотрел.
        - Отличный маршрут, браток. Хорошо, что всё так сложилось. Я за тебя переживал.
        - Спасибо на добром слове, - ответил я. – А не подскажешь, брат, где перрон, с которого идёт тридцать третий?
        - А ты выходи из автовокзала налево и всё иди и иди. Там увидишь.
        - Ещё раз спасибо. Ну, бывай, - и я маршевым шагом зашагал к выходу.
        Над переполненным перроном до Зоны размышлений небо бороздили лиловые тучи, постоянно сверкали молнии, и лил проливной дождь. Но стоило пройти метров двадцать в указанном охранником направлении, как надо мной разлилась чистая и прозрачная синева, едва покрытая белыми пушистыми облачками и залитая золотым солнечным светом. Я проходил мимо отведённого для курения места и решил остановиться. А вдруг там курить уже нельзя?
        Не успел я закурить, как ко мне подошёл высокий, статный и солидный мужчина со слегка полноватым лицом и аккуратной комсомольской причёской. Мужики с такой внешностью обычно нравятся бабам до безумия. Он поздоровался со мной:
        - Здравствуй, Юр! Ты узнаёшь меня?
        - Как не узнать, Сергей Андреевич. Искренне сочувствую, что Вы тоже здесь оказались.
        Это был третий по счёту из тех, кого я застал, начальник отдела «Ховрино», где я начинал службу. Перед ним отделом руководил старый заслуженный опер, просто хороший человек и большой друг Алика Гумматова, Михаил Сергеевич. Потом Михаила Сергеевича буквально снесло, чтобы получить его должность, юное дарование, столь неудачно столкнувшееся со мной на бежецкой делюге. А когда любезнейший мой Роберт Иванович оставил наш отдел, чтобы занять должность начальника окружного уголовного розыска, пришёл Сергей Андреевич.
        Был он персонажем сугубо положительным и должности своей вполне соответствовал, несмотря на относительную молодость. В своё время он получил очень хорошее гуманитарное образование, но работать по нему не стал, а пошёл по комсомольской линии. И наверняка вырос бы из него крупный комсомольский вожак, да грянули 90-е, и это стало неактуально. И пошёл тогда Сергей Андреевич работать в милицию, причём в милицию общественной безопасности, чтобы быть поближе к народу. Учился новому он исключительно быстро и уже спустя несколько лет стал молодым и подающим большие надежды руководителем.
        У Сергея Андреевича был хороший вкус и чувство меры, человеком он был вежливым, обходительным и уравновешенным. Возможно, именно поэтому он и недолюбливал сотрудников криминальной милиции, где работали одни сплошь неврастеники.
        К судьбоносным коллизиям, происходившим в стране и поставившим с ног на голову миллионы жизней, в том числе и его собственную, Сергей Андреевич относился спокойно. Он был реалистом и принимал действительность, как она есть. Не из тех он был людей, что с голыми руками бросаются под танки.
        Став начальником отдела, он вполне сносно организовал работу. Ну, разве что был небольшой перекос в предпочтении участковым инспекторам в сравнении с сотрудниками уголовного розыска. Но и тут нового начальника можно было понять: участковыми работали солидные люди, смотрящие на жизнь трезво и без иллюзий, а в уголовном розыске – пьяницы, психопаты и идеалисты.
        И сам Сергей Андреевич смотрел на жизнь трезво и без иллюзий. У него были две дочери, одна из которых была обездвиженным инвалидом. И он прекрасно понимал, что мы живём в такую эпоху, когда никто, кроме него, о его дочерях не позаботится, и никто им не даст ничего, если он им ничего не даст. В это же время на территории отдела проживало весьма значительное количество спившихся и деградировавших людей, у которых не было ни  близких, ни дальних родственников. В случае исчезновения этих деградантов, кому должны были достаться принадлежащие им квартиры? Государству, вовсе не собиравшемуся заботиться о дочерях нашего нового шефа? Но это же несправедливо! А с любой несправедливостью Сергей Андреевич привык бороться ещё со времён своей бурной комсомольской молодости.   
        И вот теперь этот человек стоял рядом со мной на площадке для курения небесного автовокзала. Сергей Андреевич был не из тех людей, что любят рассусоливать, его и ценило руководство за то, что он был человеком дела. К делу он сразу и перешёл:
        - Я краем уха слышал, Юр, что ты получил билет в лето 1983-го в какую-то деревню Новоалександрово?
        - Точно так, Сергей Андреевич. А Вас куда определили?
        - Меня – как народ, как всех нормальных людей, в Зону размышлений.
        - Что ж, сочувствую, - ответил я с некоторым сожалением. По моим представлениям для таких, как Сергей Андреевич, была создана Зона размышлений особого режима.
        - Да нет, дружочек, это я тебе сочувствую. Видно, как был ты дураком-идеалистом, так и остался.
        - Ну, не вижу в этом ничего плохого. А всё же, позвольте узнать, в чём причина-то сочувствия?
        - Да ты пойми, - начал Сергей Андреевич немножко распаляясь, как и подобает настоящему комсомольскому вожаку, - здесь уже нет ничего, ни времени, ни событий. Так?
        - Возможно.
        - И всё, что у нас осталось, - это наша жизнь, какая бы она ни была, праведная ли, не праведная, всё равно.
        - И что?
        - А то. Поедешь ты в своё Новоалександрово, будешь с утра до вечера книжки читать и бродить по этому своему лесу. И очень скоро забудешь всё то, что было у тебя в земной жизни. И поступки свои забудешь. Кстати, а кто они такие, чтобы судить наши поступки и определять, что правильно, а что нет? Ты согласен со мной?
        - Нет, Сергей Андреевич, не согласен.
        - Ну и чёрт с тобой! Ты же очень быстро превратишься в ничто, в тринадцатилетнего ребёнка, в часть этого леса. И как будто не было тебя никогда, не было всей твоей жизни. А я буду каждый день с девяти утра до пяти дня наблюдать свою жизнь и навсегда останусь самим собой.
        - Издалека заходите, Сергей Андреевич. Короче, к теме.
        Ты никогда не замечал, любезный читатель, что люди, способные кого угодно перехитрить, иногда выглядят смешно?
        - Я в своё время был несколько виноват перед тобой. Так вот, Юр, я готов исправить эту несправедливость. Давай мне свой билет, а сам, так уж и быть, можешь воспользоваться моим. 
        Я просто охренел от такой наглости. Но драться здесь было бы совсем неприлично, тем боле доставать Лёхину выкидуху, хоть и очень хотелось. Поэтому я постарался ответить как можно спокойней:
        - А мне не нужно вспоминать свою жизнь. Во-первых, если я стану её вспоминать, вряд ли я стану добрее…А во-вторых, зачем мне это надо? Что у меня выстрадано? Ненависть? Гадливость? Неприятие? Нет, дружище, паршиво ты в людях разбираешься, если хотел меня так по-детски развести. Отвали-ка ты, а то могу огорчить до невозможности.
        Видимо, последняя фраза была сказана убедительно – Сергея Андреевича как ветром сдуло. Чтобы успокоиться, я ещё раз закурил.
        Я быстро отошёл и направился дальше искать свой перрон. Показалось, что я шёл бесконечно долго. Наконец, я увидел табличку «Деревня Новоалександрово». Не успел я подойти, как подъехал старенький ПАЗик, точно такой, как ходил туда из Долгопрудного. Я в нерешительности остановился.
        - Ну, смелее, каторжанин! У тебя сегодня персональный водитель, - раздался с шофёрского сидения голос Лёхи Адвоката.
        Я улыбнулся, радостно шагнул в автобус и …