Тишина, живущая в домах

Разрешите представиться. Меня зовут Тина. Тишина, живущая в домах. Мне одиннадцать  лет. Скоро исполнится двенадцать. Родилась и провела первые годы детства в Тихом замке. Как же я скучаю по Свинцовому миру, где нет страстей, шума, испепеляющей жары и неэстетичности!

Как  я любила смотреться в огромные зеркала, танцевать вместе с туманными отражениями! Сидеть на ковре, по оттенку напоминавшем золу. Гулять по саду, полному старых замшелых статуй и голых, лишенных листвы деревьев. В моем мире всегда зима.  Бесснежная, тихая. Я дружила с книгами, пожелтевшими от времени, древними, старушечьи-кожными.

Но мне пришлось переместиться в мир людей после восьмого дня рождения. Таковы наши традиции. Между восьмью и шестнадцатью годами Тишина должна охранять пустующие дома и квартиры от вторжения разноцветных агрессивных шаров. Звуков извне, которые могут за месяц съесть всю мебель, стены, полакомиться коврами и  запить всё это пустотой зеркал. Звуки извне они такие. Дай им только волю! Держат в узде их только люди, хозяева квартир или временные жильцы, и… мы.

Между маем и октябрём я всеми фибрами души ненавижу этот мир и свою миссию. Чего стоит только музыка, доносящаяся из машин, и оглушительные крики по ночам. Рев мотоциклов, кошачьи концерты, испепеляющая июльская жара...

Зимой я чувствую себя неплохо. Танцую под еле слышный звон  чашек, запертых в шкафах. Болтаю с отражением в зеркале - сероглазой, пепельноволосой девчушкой в платье цвета золы и серебристых башмачках. Иногда читаю книги. Обожаю  романы  девятнадцатого века. Там больше эстетики и совсем нет суеты. Кажется, люди называют её экшеном. Вот ведь глупое слово!

Иногда подхожу к окнам и любуюсь сумерками, черничным конфитюром старушки Зимы. Однажды в пустой квартире с красным ковром и такого же цвета диваном полакомилась вареньем цвета губ умирающего. «Фу, как неэстетично!» - воскликнула бы моя матушка. Прости, мама. На меня уже начал влиять глупый и вульгарный человеческий мир с этим… как его? Экшеном.

В целом, жизнь моя довольно однообразна. Кочую по пустующим квартирам и брошенным домам. Слушаю звон чашек и музыку снега или же изнываю от жары и пьяных криков, доносящихся с улицы. Отражаю атаки злых шаров.  С тревогой прислушиваюсь к весенним ручейкам и пению птиц. Весной  всё время чего-то боюсь. Страх цвета талой воды. Я в этом уверена.  Тоска напоминает лимонные осенние листья. Так что осень тоже не люблю. 


Вспоминается одна зима… Да, в середине января я встретила родственную душу. Мне тогда только-только исполнилось девять лет. Стоит кому-нибудь из человекообразных переступить порог,  прохожу сквозь стену и ищу себе новое жилище. Дети орут и дерутся, мужья и жены спорят до хрипоты. Старики кашляют, кряхтят, ворчат на сырую погоду, правительство и всевозможные хвори. Одинокие девушки визгливо болтают по телефону с подружками.

А об одной парочке даже вспоминать противно.  Я сидела на зелёном ковре, прислонившись к дивану цвета оливок. Думала о матушке и дворце Тишины.  Слушала однообразное тиканье больших настенных часов - старомодного деревянного домика с римскими цифрами. Огромная двуспальная кровать дремала и видела никому неизвестные, пухово-перинные сны.

 И тут вошли они. Забыла уведомить, что квартирой владела ушлая женщина с бегающими глазами и сальными русыми волосами. Она сдавала своё жилище командировочным на сутки, двое или на целую неделю.

Так вот, в комнату вошли, чтобы не сказать ввалились, двое.  Губы её по цвету напоминали малину, терпеть не могу  глупо-вульгарную ягоду. Как-то довелось отведать варенье из  приторной красноты. От длинных рыжих волос и алого пальто заболели глаза, и началась мигрень. Он был сумрачен, чернобров и изжелта-смугл.  И тут она со смехом улеглась  на двуспальную кровать. Он бухнулся рядом с рыжей. А потом… Не хочу вспоминать. Я убежала, нашла другую квартиру - красно-синюю, пустую. И ещё два дня меня мутило. Какими отвратительными могут быть люди!

И вот я отдыхала от мерзости. Сидела в кресле цвета зимних сумерек и беседовала с шелестящими сапфировыми шторами. Когда… Когда щелкнул дверной замок. Хотела сразу же исчезнуть. Но… Но что-то задержало меня. Захотелось посмотреть на нового обитателя. Или обитательницу?

Она вошла воровато и совсем неслышно. Женщина небольшого роста, худая, как скелет. В глазах застыла безысходность, застарелая, привычная. Шерстяная юбка и видавший виды свитер были успокоительно-серыми. Как и лицо новой жилицы. Она не стала ворчать и жаловаться, дверцы шкафов открывала  неслышно.  Я сползла с кресла на ковёр цвета фиалок и стала наблюдать. Никогда в жизни не приходилось  встречать таких бесшумных  людей. На какой-то момент мне показалось, что она незаконная дочь Принца Тихого Мира. Но тотчас отринула эту мысль. Нет, тихой эту женщину сделали безысходность, тоска и страх. Разложив по шкафам немногочисленные пожитки, новая жилица села в кресло, раскрыла фотоальбом и стала шептаться со снимками.

- Что же ты, Валентин, таким вырос? - обращалась она к  фотографии  злобного мальчишки лет двух или трёх. - Я ведь тебя оставила. Не стала прерывать беременность, как моя общежитская подружка Тоня советовала. Выкормила, на ноги поставила. Хоть ты и болел всё младенчество. А ты кем стал? В отца своего пошел, который из тюрем не вылезал. Он  мне, восемнадцатилетней дуре, выпускнице детдомовской, голову заморочил. Мы и встречались-то с ним всего ничего. А вот новая жизнь появилась во мне. Не стала я её прерывать. А зря. Отца твоего на моих глазах в очередной раз арестовали. А потом я поняла,  что беременна.

Неэстетичность и некоторая бессвязность её рассказа меня не смутили. Я подошла к креслу и вдруг она… Да, она, единственная, из всех людей, встречавшихся на моём пути, увидела меня.

- Что ты, девочка? Ты откуда здесь? – испуганно заморгала жилица.

- Вы что, видите меня? -  удивилась я.

Женщина кивнула с таким видом, как будто в чём-то провинилась. Я на минутку задумалась. Сначала решила соврать. Рассказать дешевую, жалостливую историю про мать, бросившую  на произвол судьбы единственное дитя. Но… Подумала, что женщина поведёт меня в полицию или какую-нибудь службу, занимающуюся покинутыми детьми. Они, понятное дело, никакой сероглазой девочки не увидят. И… И поместят женщину в больницу для людей, заблудившихся в собственных грезах. И потому решилась рассказать ей правду.

- Я – Тишина, живущая в домах. Понимаете, не будь нас, пустующие квартиры уже давным-давно растерзали бы звуки, проникающие извне. Как вам объяснить? Это такие разноцветные раскаленные и ужасно прожорливые шары. Они отравляют все на своем пути. Шары  боятся людей и потому в обитаемые жилища ни за что на свете не сунутся. Мы, тихие, тоже внушаем им ужас. А в шестнадцать лет я навсегда вернусь в Беззвучный мир и выйду замуж за Тихого принца. И пошлю своих детей в пустующие квартиры, как только им исполнится восемь лет.

Моя бедная слушательница практически ничего не поняла.

- Значит ты тут ненадолго. Ты тут ненадолго, - снова и снова повторяла она.

- А как вы меня разглядели? Ведь люди не способны видеть Тихих, - перевела я разговор на другую тему.

- Я с детства такой была. Видела, когда и кто умрет. Разговаривала с призраками. Надо мной из-за этого смеялись, - женщина тяжело вздохнула. – Я ведь и гибель Саши, женщины, с которой мой сын жил, предчувствовала. Хотела её предупредить. Но не успела.

Жилица  показала мне цветной снимок мрачного и некрасивого мужчины. Он обнимал худую и бледную девушку с неестественными красными волосами и ярко-зелёными глазами. От фотографии у меня сразу же разболелась голова. Не люблю яркость. Тем более, безысходную, обречённую раствориться в кислоте обстоятельств.

 Краем уха слушала бессвязный рассказ про какие-то деньги, которые  сын Валентин отбирал  у моей собеседницы. Про наркотики, сгубившие его будущность. Про Сашеньку, убивавшуюся на трех работах, чтобы они могли платить за съемное жилье. «Сначала её обирал, а потом под конец месяца и меня, - повторяла серая. – Она не выдержала. Решила уйти от Валентина. И тут… Бедная девочка! Хоронили её в закрытом гробу. Валентина сразу под стражу».

Женщина расплакалась и мелко-мелко задрожала.

- Не плачьте. Я всегда буду с вами. Пока мне не исполнится шестнадцать лет, - и  погладила безысходную по руке.

Так и повелось. Она возвращалась с работы, пила жидкий несладкий чай с дешёвым печеньем, угощала меня недорогими конфетами в ярких обертках. А после доставала альбом, показывала снимки и часами рассказывала историю Валентина и его безвременно ушедшей в царство теней подруги. После Алевтина, так звали жилицу,  принималась плакать, а я успокаивала её. Рассказывала  о  детстве в Тихом дворце. О наших порядках и спокойной, холодно-отстранённой атмосфере.

 Иногда Алевтина читала вслух письма, которые посылал Валентин. Там было много клятв, обещаний исправиться и… обвинений в адрес вероломной Саши, которая довела его до беды.

Алевтина ложилась спать рано, в девять часов. Я же сидела в темной комнате и слушала тиканье времени - дешёвого салатового будильника. Иногда чашки напевали вполголоса красивую, нездешнюю мелодию. А потом… Это случилось в  сырой, отвратительно-шумный апрельский день. Алевтина вернулась с работы и села в кресло. «Что-то мне нехорошо, Тина,» - пробормотала она и прикрыла глаза.

 Я держала её за руку, рассказывала о матушке и зеркалах в нашем дворце. А потом… Алевтина стала какая-то не такая. Пергаментно-отстраненная, как книги в Беззвучном государстве. Я встревожилась, затосковала, заплакала, стала её звать. И  откликнулись фарфоровые чашки, дремавшие в шкафу, застучал-заволновался будильник. Но  Алевтина ничего не ответила.

Так прошла долгая сырая весенняя ночь. Промелькнуло серенькое дождливое утро. Я выбежала на улицу. Стала звать прохожих в нашу квартиру. Но… Никто меня не видел
 и не слышал. С тупой озабоченностью люди шли по своим дурацким, никому не нужным делам. Я вернулась. Алевтина не шевелилась.

Потом пришла квартирная хозяйка, явились какие-то мрачно-серьёзные люди. И повторяли на разные лады: «Сердце, сердечный приступ». Я ушла, перебралась в другую квартиру. Прости меня, Алевтина. Не смогла тебе ничем помочь. Мы, Тихие,  способны  лишь защищать опустевшие жилища от звуков извне. Нам не дано исцелять больных, оживлять умирающих. Не думай, что я забыла тебя. Я всегда буду помнить наши вечера. И здесь, в пустующих квартирах. И там, в Тихом дворце…

Помню, в первое время после смерти тихой жилицы я тосковала. Особенно, в сумерки, весенние, лживые. И однажды задремала на диване, покрытом черно-красным вязаным пледом. И увидела во сне матушку.

- Ты совсем расклеилась, - она осуждающе покачала головой. - Придётся мне открыть тайну. Как ты думаешь, для чего тебя послали в мир людей?

- Чтобы защищать квартиры от злобных звуковых шаров, - я пожала плечами. Эту истину  усвоила ещё года в четыре. Меня начали готовить к службе задолго до восьмилетия.

- Не только для этого, - матушка нахмурилась. - Ты, наверное, заметила, что в мире людей много страданий, слёз, неэстетичности. Но всё же некоторые умудряются быть счастливыми и в этом хаосе. Они влюбляются, женятся, воспитывают детей, гордятся их успехами. И после смерти попадают в самые счастливые дни своей жизни. Вновь переживают первую любовь или свадебное торжество или снова и снова ведут в зоопарк детей. А у некоторых в жизни нет ни одного светлого пятна. И после смерти эти несчастные вновь и вновь  переживают лишения, страх, отчаяние. Вот и эта твоя... тихая жилица была из таких. А ты подарила ей счастливые мгновения. И теперь она снова и снова переживает ваши вечера, болтает с тобой. Вернее, с твоим двойником. И радуется. Так что вторая твоя миссия дарить радость обездоленным. Тебе предстоит подарить счастливые минуты ещё нескольким несчастным.

- Но ведь у них не будет дара. Не все могут меня видеть, - возразила я.

- Я дам им возможность видеть. Стоит мне коснуться лба этих несчастных,  они прозреют.

А дальше... А дальше ничего не было. Я проснулась. Поздоровалась с чашками, и они ответили мне тихим звоном. Рассказала странный сон отражению. Потом опять задремала. С тех пор я жду-не дождусь встречи с несчастным и обездоленным существом, чтобы незадолго до смерти подарить ему.... Или ей? Подарить жильцу или жилице счастливые минуты. И я дождусь этой минуты. Обязательно дождусь.

Конец