Глава 17. Монгольское нашествие

      ПОДПОЛЬЩИКИ
      Документально-мистическая повесть.
      Основано на реальных событиях. Фамилии и имена изменены.

Родители меня убедили, что качество образования в Армении хуже, чем в России, а лучше всего в Москве. Меня привлекала наука, я хотел получить качественное образование, совместив это с моим увлечением радиотехникой. Подал документы в престижный ВУЗ в Москве – в Московский Авиационный Институт на факультет радиоэлектроники летательных аппаратов. Молодой мужчина, принимавший мои документы в приёмной комиссии, несколько раз их перебрал и спросил:
– Ты русский?
– Да.
– А поступать приехал из Армении?
– Да, из Армении. Я там родился.
– Хочешь хороший совет? Иди-ка ты лучше подавать документы в пищевой институт, он тут неподалёку, можно сказать, через дорогу. Как раз успеешь, а то сегодня последний день приема документов. А здесь тебе ловить нечего. В МАИ ты не поступишь.
– Почему?
– Ну не поступишь, и всё. Дар у меня предвидения…
– Не нужен мне пищевой. Я радиотехникой увлекаюсь и авиамоделизмом. Математику и физику отлично знаю, специально готовился. Задачник Сканави, например, перерешал от корки до корки через каждые пять номеров. Я поступлю!
– Ну смотри… Дело твоё… Я пытался тебя уберечь…

Дар предвидения у него, надо полагать, действительно был. Не смотря на всю мою старательную предшествующую подготовку и уверенность в собственных знаниях, в МАИ я не поступил и вернулся в Ленинакан. Через некоторое время мне пришла повестка из военкомата. В военкомате на медкомиссии полистали мои выписки из больниц, в которых я прежде лежал с почечными приступами, и направили меня на обследование в военный госпиталь в Тбилиси. В Тбилиси помимо обследования в госпитале я навестил свою бывшую классную руководительницу, которая уехала из Ленинакана и жила в Тбилиси. А на придорожном кусте я поймал богомола, которого посадил в коробку и привез в Ленинакан. Тбилисский богомол жил у нас под диваном, он был очень симпатичный и дружелюбный. Хотя однажды до смерти напугал подругу моей сестры, пришедшую к нам в гости, когда внезапно выбежал из-под дивана, на котором она сидела.

В медицинском заключении, которое я привёз из тбилисского госпиталя, было указано, что моя болезнь находится в стадии частичной ремиссии(*). Председатель медкомиссии, глядя на это заключение, стал закатывать глаза, тяжело вздыхать и сказал мне, что никак не может определиться с тем, ставить мне штамп «годен» или «не годен», потому что я наполовину болен и наполовину здоров. Я сказал, что ничем не могу ему помочь с этим определиться. Тогда он вздохнул в последний раз и поставил штамп «годен».
--------------------------
(*) Частичная ремиссии – стадия частичного ослабления симптомов и временного улучшения состояния больного
--------------------------

В указанное в повестке время я явился в ленинаканский горвоенкомат с вещмешком. Мою явку отметили и попросили ожидать во дворе автобус, который должен был отвезти нас в Ереван на промежуточный пункт сбора призывников. Мой отец, который меня провожал, попытался выяснить, в какую часть Земного Шара нас отправляют, и узнал, что это «военная тайна». Правда, через некоторое время прошёл слух, что нас везут в Москву. Если в Москву, то это хорошо, вот только достоверность этой информации вызывала серьёзные сомнения. Во дворе к тому времени уже томились около двух десятков призывников. Они разбились на кучки по «майлям» - криминальным районам города. С нашего района «Котельной» кроме меня был только один человек, мы друг друга узнали, поздоровались и встали чуть в сторонке от остальных. Больше всего призывников было со «Слободки» и из «Полигона». Судя по всему, им было скучно вот так просто переминаться с ноги на ногу. Поэтому представитель «Слободки» прицепился к кому-то из «Полигона», обвинив его в том, что тот на него косо посмотрел. Минут десять между ними длилась словесная перепалка, потом началась драка «Слободки» против «Полигона». Более малочисленные представители остальных «майлей» расчистили место для драки и с интересом наблюдали, переговариваясь между собой и делая ставки, кто победит. Теперь во дворе военкомата было уже не так скучно.

Наконец, руководство военкомата сообразило, что слишком долго мариновать во дворе призывников чревато неприятными последствиями, разняло драку и попросило рассаживаться всех в два ПАЗика. Призывники из «Слободки» и из «Полигона» расселись по разным ПАЗикам. По дороге в Ереван пассажиры двух ПАЗиков показывали друг другу в окна непристойные жесты, демонстрировали кулаки и проводили ладонью по горлу, дескать, погодите, мы ещё с вами разберёмся.

По приезду в Ереван призывников из Ленинакана высадили из автобусов на огороженной площадке, на которой уже находилось около полутора сотен призывников из других регионов Армении. Эти призывники разбились на кучки по городам и сёлам, из которых они приехали. Ленинаканцы тоже собрались в монолитную кучку, моментально забыв о своих намерениях окончательно выяснить между собою отношения. Самой многочисленной на площадке была кучка ереванцев – в два-три раза больше, чем следующая по численности кучка ленинаканцев. Ереванцы свысока поглядывали на остальных и задирали всех вокруг, всячески давая понять остальным, кто здесь хозяин. Остальных было слишком мало, поэтому они безропотно проглатывали обидные шутки ереванцев до тех пор, пока какой-то ереванец не зацепил ленинаканца из «Полигона». «Полигоновцы» тут же выступили вперёд, их лидер потребовал ереванца извиниться. Обидчик, к которому стали подтягиваться остальные ереванцы, не только отказался извиняться, но и начал накалять атмосферу, судя по всему, рассчитывая на многократный численный перевес. На помощь лидеру из «Полигона» выдвинулся лидер из ленинаканской «Слободки», тот самый, который некоторое время назад угрожал ему перерезать горло. «Как ты смеешь так разговаривать с моим братом! Я за него кому угодно горло перережу!» – сказал он ереванцу и приобнял при этом за плечи своего недавнего противника. Ереванец не уступал. Поэтому через минуту началась драка между ленинаканцами и ереванцами. При этом в бой ринулись все ленинаканцы до единого, а вот ряды ереванцев оказались менее сплочёнными. Судя по всему, они не ожидали такого напора от столь малочисленной группы. Более половины ереванцев разбежались в стороны и стали искать укрытие, так что силы участвующих в сражении теперь сравнялись, но опыт уличных драк у ленинаканцев был явно больше. К тому моменту, когда на площадку ворвалась милиция, чтобы растащить дерущихся в стороны, ленинаканцы уже одержали верх и добивали малочисленные группки сопротивляющихся. Теперь уже ленинаканцы ходили гоголем по площадке и поглядывали на остальных свысока. Лидер ереванцев никак не мог смириться с поражением и требовал продолжения банкета, пытаясь вырваться из рук милиционера, который удерживал его в углу площадки.

Наконец к площадке подогнали два «Икаруса», чтобы отвезти призывников в ереванский аэропорт Звартноц. Ленинаканцы и ереванцы погрузились в разные автобусы и по дороге в окна показывали друг другу неприличные жесты и грозили кулаками. В аэропорту призывников выгрузили на огороженную площадку под открытым небом в отдалённом углу лётного поля. Лидер ереванцев пытался подбить своих соплеменников на восстановление статуса кво, однако, предусмотрительно размещённые на той же площадке милиционеры не дали разгореться конфликту.

Когда нас посадили в самолёт, и командир экипажа объявил, что самолёт из Еревана летит в Москву, сомнений в том, что служить мне доведётся в Москве, поубавилось. Я уже летал в Москву, поэтому полагал, что мы прилетим в аэропорт Домодедово. Однако, к моему удивлению, самолёт приземлился в аэропорту Внуково. К тому времени страсти между ленинаканцами и ереванцами уже несколько поутихли, все уже несколько подустали выяснять отношения.

В аэропорту Внуково нас опять посадили в два «Икаруса». Я думал, что нас сейчас повезут в какую-нибудь московскую воинскую часть, но нас повезли по улицам Москвы в аэропорт Домодедово. Поэтому шансы, что мне служить доведётся в Москве, теперь резко снизились. Я находился в автобусе, в котором было много призывников из армянских сёл, не покидавших прежде их пределов. Поэтому, когда автобус проезжал по улице, по которой шёл негр, реакция его пассажиров оказалась очень бурной. «Смотрите! Негр! Надо же, какой чёрный!» Все в один момент рванули к окнам правой стороны, чтобы посмотреть на негра. Автобус при этом немного накренился. «Эй! Черномазый! Черномазый!», – кричали ему в форточку армяне…

В аэропорту Домодедово призывников высадили из автобусов и попросили пройти в уже знакомый мне зал ожидания. Часть зала была огорожена лентами с рядами длинных скамеек по центру, создав своеобразный «загон» для призывников. У входа в «загон» дежурили двое военных с красными повязками на рукавах. На скамейках уже сидело около 120 призывников из Азербайджана…

«Какой идиот-администратор догадался посадить в один загон армян вместе с азербайджанцами? – подумал я. – Неужели их нельзя было как-то разделить во времени или в пространстве?». В загоне азербайджанцы сбились в кучу ближе к железнодорожной платформе, армяне ближе к лётному полю. По центру образовался пустой прогал с тремя скамейками, на которых никто не сидел. Ереванцы теперь сидели плечом к плечу с ленинаканцами, и напрочь забыли о взаимных разногласиях. «Ну ладно, довольно широкая нейтральная полоса, – подумал я. – Может быть, и обойдётся…».

К сожалению, не обошлось, поскольку опять кто-то на кого-то косо посмотрел. Я впервые в жизни видел драку 120 х 120 человек. Это было незабываемое зрелище. Кто-то где-то отодрал какие-то поручни и использовал их как оружие. Чемоданы, мешки, мусорные урны –  всё превратилось в оружие. Длинные многоместные скамейки тоже превратились в оружие – они теперь раскручивались усилиями нескольких человек и швырялись в сторону противника. В пылу сражения меня отбросило в сторону такой вот прилетевшей по воздуху скамейкой. Я огляделся и увидел, что двое военных с повязками машут руками отряду милиционеров: «Сюда! Сюда! Быстрее!». Человек пять милиционеров, первый из которых держал пистолет в руке, не сбавляя скорости, вклинилось в толпу дерущихся:
– Милиция! Разойдись! Немедленно прекратить!

Хаотично мельтешащие конечности дерущихся на некоторое время скрыли милиционеров из вида. Через несколько секунд из толпы дерущихся кувырком вылетел тот, у которого в руке ранее был пистолет. Он теперь был без фуражки и без пистолета, рубаха разорвана, лицо разбито в кровь. В отчаянии он крикнул в толпу дерущихся:
– Сволочи, отдайте пистолет!

Драка продолжалась уже минут десять, но накал её не снижался. Милиционеры поняли, что в гущу дерущихся соваться нет смысла. Отошли в сторону и тоскливо взирали на дерущихся. Через окно зала ожидания я увидел, что возле здания аэропорта остановились какие-то автобусы и грузовики. Из них выбежали и построились солдаты с прозрачными масками, защищающими лицо и голову. В руках у них были резиновые дубинки и пластиковые щиты. Спецназ! По команде своих командиров они выстроились плотными рядами и, сомкнув щиты, синхронным лёгким бегом пересекли зал ожидания, в котором ошеломлённые пассажиры издали наблюдали за дракой. Где-то я когда-то что-то подобное видел… О! Похожими движениями двигались римские легионы тяжёлой пехоты с сомкнутыми щитами в каком-то фильме про Древний Рим. Плотно сомкнутые ряды спецназа, прикрытые пластиковыми щитами, выполняя синхронные движения, вошли в дерущуюся толпу как нож в масло. При этом им каким-то чудом удалось не только устоять на ногах, но и сохранить строй. Они никого не били своими резиновыми дубинками, просто умело и быстро по одному шагу рассекали толпу дерущихся на две примерно равные части. Когда плотная колонна спецназовцев достигла стены в конце загона, они синхронно остановились и развернулись лицом к дерущимся, сохраняя плотно сомкнутый строй. Правая шеренга повернулась направо, а левая налево.
«Любопытно, – размышлял я, наблюдая за их манёврами. – Как же они будут отделять армян от азербайджанцев? Скорее всего, для них они на одно лицо. Или они собираются просто всех покрошить своими резиновыми дубинками?». Однако, то, что они стали делать потом, привело меня в изумление. Они просто стояли и смотрели на дерущихся до тех пор, пока не замечали, что кого-то начинают запинывать, и он уже не в состоянии сопротивляться. Тогда кто-либо из спецназовцев резко выдвигался из строя, хватал жертву и выдёргивал его из драки, перетаскивая сквозь строй на противоположную сторону к дерущимся с другой стороны. Их действия привели к тому, что с одной стороны их шеренги возник перевес армян над азербайджанцами, а с другой, напротив, азербайджанцев над армянами. И этот дисбаланс постоянно усиливался, потому что большинство уделывало меньшинство, которое спецназовцы перетаскивали на противоположную сторону. Таким образом, они очень быстро и умело отделили армян от азербайджанцев. Правда, последним сортируемым от своих противников досталось больше всего.

«Вот это здорово! – восхитился я. – Никаких окриков. Молча и по-деловому! Ни один из них ни разу никого не ударил и не вклинился в драку, став её участником! Вот это слаженность! Вот это скорость! Вот это профессионалы! Ах, если бы хотя бы сотой частью такого профессионализма обладали бы те администраторы, которые распорядились в один загон отправить армян с азербайджанцами».

Скамейки и урны из зоны боевых действий были спешно убраны. Над головами спецназовцев иногда пролетали вещмешки и чемоданы. Но и это вскоре прекратилось, поспособствовав возврату вещей их владельцам. К процессу подключились милиционеры и медики. Пистолет, который потерял милиционер, слава богу, нашелся – он просто упал и, оставшись никем незамеченным, оказался завален каким-то хламом. Медики стали небольшими группами отводить пострадавших в медпункт. У меня на лбу была ссадина, поэтому и меня тоже отвели, чтобы обработать рану. Когда я вернулся, ни спецназовцев, ни азербайджанцев в загоне уже не было.

Ещё через час всех, кто не особо сильно пострадал в этой потасовке, посадили в самолёт. Я опасался, что в него же посадят и азербайджанцев, но теперь, слава богу, организаторы сделали выводы из произошедшего, и азербайджанцев в самолёте не оказалось. Нам сказали, что мы летим в Хабаровск. Я был не очень дружен с географией, поэтому плохо представлял себе, где он находится. «Судя по названию, это где-то в России, а не в Афганистане, – подумал я. – Уже хорошо».

В самолёте мы часа два поболтали с соседом, потом я решил поспать. Потом я проснулся, взглянул на часы, понял, что мы летим уже семь часов, и удивился, что мы пока ещё никуда не прилетели. Куда же мы летим? Где же этот Хабаровск, что до него как до луны?

Когда мы, наконец, прилетели и вышли на лётное поле, то были ошеломлены так, как только может быть ошеломлена толпа южан, одетых в рубашки с коротким рукавом, внезапно оказавшихся посреди снежной вьюги. Только у меня оказался ватник, который моя мать едва не силой всучила мне, заняв им более половины вещмешка. И у моего соседа оказалось припасено осеннее пальто. Однако, и в пальто, и в ватнике всё равно было холодно так, что зуб на зуб не попадал. О тех же, кто остался в рубашках с коротким рукавом, и говорить нечего. Наш сопровождающий оставил нас на улице, а сам куда-то убежал, приказав оставаться на месте. Мы его ждали на улице почти два часа. Многие после этого простудились и получили воспаление лёгких.

* * *

В Хабаровске я попал в войска связи в учебку, в которой после полугодовой подготовки должен был получить звание сержанта. Это была армейская часть именно для обучения сержантского состава, поэтому учебных рот в ней было в несколько раз больше, чем боевых. В боевых ротах состав обновлялся каждые полгода примерно на четверть, поэтому старослужащих в них было больше, чем новобранцев. И дедовщина в них была классической. В учебных ротах каждые полгода обновлялся весь состав целиком, поэтому большинство в них составляли новобранцы, а роль «дедов» в них выполняли 12 сержантов и старшина, которые, как правило, сами прошли эту же учебку ранее. Однако, и в учебных ротах «деды», издевались над новобранцами. Могли называть обидными словами, избивать, заставлять стирать их форму, чистить их сапоги... В нашей роте оказалось три выходца из Армении, два из которых по национальности русские, а третий, армянин микроскопических размеров и с полным отсутствием какой-либо физической подготовки. Тем не менее, мы втроём, памятуя уроки жизни на Кавказе, пытались противостоять двенадцати сержантам и старшине, когда они пытались над нами издеваться. За что неоднократно были биты толпой сержантов. Мы предлагали присоединиться к нам остальных. «Вас же больше! Чего вы боитесь? Если сержант даст кому-либо в морду, дайте ему в ответ все вместе, а не стойте, распустив нюни!». Но они боялись. Они видели, что мы в меньшинстве, и нас бьют, хотя мы огрызаемся.

Однако, это продолжалось недолго. Возле армейской столовой мы познакомились с армянами из других учебных рот и батальонов, которых тоже мурыжили сержанты. А позже мы познакомились со старослужащими из спортивной роты (не учебной), подавляющая часть которых была армянами с хорошей физической подготовкой. Мы договорились собраться все вместе толпой численностью примерно 40 человек, и провели рейд по всем учебным ротам, в которых сержанты прежде обижали кого-либо из нас. Заводили в этих ротах сержантов в умывальник и проводили профилактическую беседу между нашими сапогами и их рёбрами. После этого сержанты в нашей роте перестали трогать нас троих, хотя продолжали мурыжить остальных. Через некоторое время к нам примкнул еще один новобранец – русский из Ростова-на-Дону, обратив наше внимание на то, что он «тоже с Кавказа». Мне было без разницы, с Кавказа он или нет, главное, что он был готов вместе с нами противостоять «дедам». Теперь уже сержанты перестали цепляться к четверым. После того как мы несколько раз вступились и за других новобранцев нашей роты, «деды» из нашей роты совсем приуныли.

Однажды к нам в роту ночью вломилось около двух десятков «дедов» из соседней боевой роты в сопровождении наших сержантов, которые им, судя по всему, на нас нажаловались. Я проснулся среди ночи от того, что два «деда» выдернули меня из постели и увидел, что они так же выдёргивают из постели еще двух моих земляков, приговаривая:
– Вот эти духи(**) дедов не уважают? Сейчас мы им объясним, как нужно к дедам относиться!
– Мужики! – закричал ростовчанин. – Наш призыв бьют! Покажем дедам, где раки зимуют!
----------------------------
(**) Дух – жаргонное название солдата, отслужившего менее года
----------------------------

Вся казарма повыскакивала из коек, в «дедов» полетели табуретки и сапоги. Нас оказалось больше. «Деды» едва смогли унести ноги и с тех пор больше не пытались восстановить в нашей роте былые порядки. У сержантов с рядовыми теперь стали исключительно уставные отношения. С этого момента уже ни у кого не осталось сомнений в том, что в нашей роте дедовщины больше нет.

Однажды я случайно узнал, что «деды» избили до состояния отбивной котлеты новобранца в роте из батальона, по которому мы рейд не проводили, потому что там не было армян. Новобранца здорово покалечили, она попал в медсанчасть с несколькими переломами. Я предложил армянам ещё раз собраться и провести профилактический рейд и по этому батальону. После этого дедовщина исчезла во всей воинской части.

Сержант из нашей роты, с которым я впоследствии подружился, как-то сказал мне:
– Везёт вашему призыву. У вас дедовщины нет. А у нашего призыва была. И мы её терпели…
– Ну и кто вас заставлял её терпеть? И самое главное даже не это. Кто вас принуждал «продолжать традиции» после того как вы их испытали на собственной шкуре, и они вам не понравились?
– Не знаю… Так уж повелось… Сначала унижают тебя, потом ты унижаешь следующих, зарабатывая собственное уважение. Так происходит превращение из мальчика в настоящего мужчину.
– Страх и уважение – разные вещи. А настоящему мужчине нет необходимости самоутверждаться, унижая других. Такая потребность есть только у тех, кто в глубине души про самого себя знает, что он и есть самое настоящее чмо. Вот он и пытается убедить себя, что вокруг него ещё большее чмо, нежели он сам, для этого ему и нужно унижать других, чтобы возвыситься в собственных глазах. «Дед», который на самом деле «настоящий мужчина», по-моему, должен помогать новобранцам преодолевать трудности армейской службы, а не гнобить их.
– То, что ты говоришь сейчас, вроде бы, кажется мне похожим на правду. То, что я слышал во времена дедовщины ранее, тоже было похоже на правду. Я уж и не знаю, что в следующий раз может показаться правдой.

Если с дедовщиной в армии удалось как-то справиться, то с некоторыми другими испытаниями сделать это оказалось труднее. Для меня настоящим кошмаром стал непривычный резко-континентальный климат и полчища насекомых. Утром, бывало, идёшь по покрытым льдом лужам в одной хэбешке(***), и от холода зуб на зуб не попадает. А днём того же дня солнце уже так печёт, что и голышом от жары пот льётся градом. Хабаровская мошка – это какой-то очень специфический феномен. На построении вокруг головы вьётся такая туча мошки, что сквозь эту тучу плохо видно командира. Мошка облепливает лицо, кусается, лезет в глаза, а ты стоишь по стойке «смирно», и отмахиваться руками или трясти головой нельзя. Дышать нужно очень осторожно, чтобы не поперхнуться вдыхаемыми насекомыми.
----------------------------
(***) Хебешка –  жаргонное название летней полевой армейской одежды из хлопчатобумажной ткани для рядового состава, включает гимнастёрку и бриджи для заправки в сапоги.
----------------------------

Хабаровские комары дадут фору амазонским пираньям. Летом ночью жарко, поэтому солдаты ночью спят без одеял, но раскрываться полностью нельзя – комары сожрут так, что наутро ничего не останется. От комаров защищаются с помощью простыней, натянутых между ступнями и головой так, чтобы простынь не касалась тела. Утром у солдат покрытые волдырями лбы и распухшие на ногах подушечки пальцев, потому что только в этих местах комары смогли добраться до своей добычи, прокусив простынь. Зато остальные части тела более-менее целы. Если зайти в казарму летней ночью, можно увидеть ровные ряды «саркофагов» из белых простыней, натянутых между головой и ногами, внутри которых спят солдаты, а снаружи вьются комары.

Я опасался, что повышенные физические нагрузки или переохлаждение в армии приведут к почечному приступу, но несколько месяцев службы прошли без эксцессов. Однажды меня назначили дневальным после предшествующих двух бессонных ночей. И мне пришлось не спать третью ночь подряд, неся ночное дежурство у входа в казарму. После этого случился острый почечный приступ, и я в очередной раз убедился, что для моей болезни недосыпание гораздо хуже физических нагрузок и перепадов температуры. Сначала я попал в медсанчасть, затем в краевой госпиталь. В госпитале провели обследование, и у врача глаза на лоб вылезли, когда он узнал, что я болею уже несколько лет:
– Как тебя с такой болезнью отправили в армию???
– Видите ли, у нас в армию отправляют не когда здоров, а когда не дал взятку.
– Здесь тебе взятку давать не нужно. У тебя серьёзная болезнь. Поедешь домой!

Не дослужив полгода, я был комиссован и вернулся в Ленинакан. Спустя пару месяцев я получил третью группу инвалидности, а спустя ещё некоторое время вторую. У меня появилась возможность снова попытаться поступить в ВУЗ. На этот раз я выбрал специальность «биофизика» во 2-м Медицинском Институте в Москве, поскольку решил посвятить себя изучению деятельности человеческого мозга. Однако, увидев мою медицинскую справку, принять документы в этот ВУЗ у меня отказались. Я был расстроен, но решил не сдаваться и попытать счастья с подачей тех же самых документов в другой ВУЗ Москвы – Московский Технологический Институт Министерства Обслуживания Населения РСФСР (МТИМБОН), в котором готовили радиоинженеров по ремонту телевизоров, магнитофонов и прочей бытовой радиоэлектроники. На этот раз в приёмной комиссии я намеренно постарался запутать молодого неопытного парня из приёмной комиссии, многократно перекладывая свои документы с места на место, хаотично добавляя и убирая документы, чтобы отвлечь его внимание от содержимого медицинской справки. Мне это удалось. В конце концов он так и забыл заглянуть в медицинскую справку и не прочитал, что в ней написано. Когда медики ВУЗа спохватились, что у меня есть инвалидность, я уже числился студентом 1-го курса этого ВУЗа.

Артур теперь служил в стройбате под Мурманском. Жора продолжал учиться в военном училище. Армен был призван в армию и отправился служить в Иркутск, оставив дома молодую беременную супругу со своей матерью. Теперь конфликты Нунэ с матерью Армена урегулировать было некому. Так что через некоторое время они разругались вдребезги, и беременная Нунэ решила сбежать от своей свекрови. Поскольку после похищения Нунэ её собственная мать поклялась, что не примет свою дочь обратно, вернуться назад в свой дом Нунэ не могла. Поэтому она решилась на отчаянный шаг и уже с весьма заметным животом отправилась в Иркутск, где Армен проходил срочную службу. Нунэ летела в Иркутск транзитом через Москву, и ей нужно было одну ночь переночевать в Москве. Я ей помог, договорившись с сокурсницами, чтобы её пустили к себе в общежитие. Сокурсницы с радостью согласились, потому что им не терпелось услышать историю про «кавказскую пленницу», про которую я им рассказал, непосредственно от самой «кавказской пленницы».

В Иркутске Нунэ явилась в воинскую часть, в которой служил Армен. Уступив просьбам Нунэ, начальство воинской части выделило на несколько дней помещение армейского клуба для проживания в нём Нунэ вместе с Арменом, которому на несколько дней разрешили покинуть казарму. Мать Армена по междугороднему телефону созвонилась с Арменом и с Нунэ и попросила Нунэ вернуться, пообещав, что больше не будет предъявлять к ней претензий и поклялась больше к ней не придираться. Им удалось договориться и помириться, и через несколько дней я опять помог Нунэ в Москве, когда она возвращалась в Ленинакан транзитом через Москву.

* * *

Когда я заселялся в общежитие ВУЗа как студент 1-го курса, комендант общежития спросил:
– Ты общественной нагрузки не боишься?
– Нет, не боюсь. В школе я был комсомольским активистом.
– Ты ведь с Кавказа?
– Да.
– И в армии был?
– Да.
– У нас тут позиция освободилась старшего по 4-му этажу, как раз того, на котором ты жить будешь. Может быть, согласишься её занять?
– А что делать надо?
– Вести график дежурств. Следить за тем, чтобы все комнаты по очереди дежурили, выносили мусор из бака на кухне и из урн в туалете, содержали в чистоте плиту, подметали пол в коридоре и на кухне. Если кто хулиганить вздумает, к порядку призвать.
– Ладно, я согласен, – я согласился легко, правда тогда я ещё понятия не имел, на что соглашаюсь.

В этом ВУЗе помимо студентов из СССР учились студенты из братских стран – из ГДР, Болгарии, Вьетнама, Кубы, Монголии и ряда других… Иностранные студенты жили в тех же общежитиях, что и советские студенты и ничем особенно не выделялись. Все, за исключением монголов. Монголы вели себя крайне разнуздано. Они регулярно напивались и орали по ночам, мешая спать соседям. Они выбрасывали мусор не только мимо мусорного бака, но и просто в общий коридор всем под ноги. Они ходили мимо туалета. И они отказывались дежурить в общежитиях как другие студенты.

На подведомственном мне 4-м этаже было две комнаты, в которых жили монголы. Мой предшественник, такой же студент как я, который до меня был старшим по этажу, попытался призвать монголов к порядку. В итоге у него с монголами произошёл конфликт, который дошёл до мордобоя. Монголы пожаловались в ректорат. Моего предшественника тут же исключили из ВУЗа за рукоприкладство, не разбираясь в том, кто зачинщик, кто прав и кто виноват. Для ректора было важнее не довести этот конфликт до уровня дипломатического скандала с Монголией. Вот так и освободилась та позиция, на которую я согласился. После этого случая монголы почувствовали свою безнаказанность и совершенно обнаглели. Они хамили всем подряд, включая преподавателей ВУЗа. Они лапали девчонок у всех на глазах и отпускали в их адрес пошлые шутки. Монголам опасались хотя бы слово поперёк сказать, зная, что это может привести к выдворению из института. Я обо всём этом узнал лишь через несколько дней после того, как приступил к своим обязанностям. Я смог заставить дежурить по этажу всех, кроме монголов.

Однажды ко мне прибежал пятикурсник, проживавший на нашем этаже в соседней комнате, который подрабатывал в общежитии, выполняя работу слесаря, сантехника и электрика:
– Ты погляди, что эти монголы натворили в умывальнике! Они опять вывалили в раковину полную кастрюлю лапши и ушли, оставив кран открытым! Как будто специально! Лапша забила слив у раковины, и теперь в трубе засор. Я, конечно же, должен, как сантехник, устранять засоры. Но ведь эти свиньи их специально устраивают! Для того, чтобы устранить засор, нужно сначала устранить потоп. А там не просто потоп, там весь мусор вывалился из мусорных вёдер и из мусорного бака и расплылся по всему умывальнику и туалету. Это что, всё я должен убирать? Ты же старший по этажу! Сделай же что-нибудь!
– Так, дай-ка подумать… Вот что, пойдём-ка по всем комнатам этажа. Вызывай всех в коридор.

Мы пошли по комнатам:
– Монголы опять беспредельничают. Выходите, будем их перевоспитывать.
– Каким образом? Они же неприкасаемые! Мы их трогать не будем! Мы хотим в институте остаться!
– Вам ничего делать и не нужно.
– Мы и разговоры с ними разговаривать не хотим! Они же ректору нажалуются!
– И говорить с ними тоже не нужно. Просто идите со мной. Встаньте молча в коридоре возле их комнаты. Говорить с ними буду я. Да! Четыре одеяла захватите и держите их так, чтобы их хорошо было видно. Те, кто с одеялами, встаньте в первом ряду.

Изо всех комнат удалось собрать около двадцати человек. Мы вместе потихоньку подошли к комнате монголов. Я прижал палец к губам и прошептал:
– Стойте здесь тихо-тихо. Вот так как сейчас стоите. И никуда не уходите, – а сам тихонько постучал в дверь к монголам. – Можно?
–  Да, –  ответили за дверью.

Я чуть приоткрыл дверь и прошмыгнул в комнату так, чтобы монголы не успели рассмотреть коридор.
– Чего надо? – грубо спросил один из монголов.
– Здравствуйте, – сказал я, приветливо улыбаясь. – Сегодня ваша очередь дежурить…
– Мы не будем убираться, – грубо перебил он меня.
– Почему?
– Просто не хотим, и всё! И ты нас не заставишь. Это я тебе могу сделать что угодно, и мне за это ничего не будет. А ты мне ничего сделать не можешь!
– Ну что вы! Я вас трогать не собираюсь! Совсем наоборот! Я на вашей стороне! Я вам помочь хочу! – моя улыбка из приветливой превратилась в лучезарную.
– Ты? Нам? Помочь? – удивился монгол. – Чем помочь?
– Сейчас объясню. Вы знаете, что такое «тёмная»?

Монголы недоумённо переглянулись.
– Ну «тёмная». К сожалению, я не знаю перевод на монгольский. Но постараюсь объяснить… «Тёмная» – это когда толпа набрасывает человеку одеяло на голову, и потом его избивает так, чтобы он не видел, кто его бьёт. Чтобы тот, кого избивают, не знал, на кого жаловаться. Например, в ректорат. Понимаете, о чём я?
– Не совсем…
– Они хотят устроить вам «тёмную». Вы не представляете, сколько усилий мне понадобились, чтобы их удержать хотя бы на минуту и попытаться решить вопрос как-то иначе…  Нет, конечно же, я могу их понять. Они очень долго ждали, когда вы образумитесь и станете вести себя так как все, но сегодня после того как они заглянули в умывальник, их терпение лопнуло. Я еле-еле их удержал! Я не хочу, чтобы они вас били…

Монголы опять переглянулись:
– Ничего не понятно. Кто «они»?
– Я же старший по этажу. Мне это совершенно не нужно! Зачем мне нужно чтобы на моём этаже устраивали бойню? С меня же потом спросят, почему я ничего не предпринял. Я пытался их остановить! Но они же меня слушать не хотят! Я кое-как уговорил их дать мне хотя бы одну минуту. Я им сказал, что вы всё исправите. Что вы перед ними принесёте свои искренние извинения. Что перестанете мусорить и орать по ночам, мешая им спать. Что вы будете дежурить по этажу и убираться как все. Что вы пообещаете делать это тщательно и аккуратно всегда… Только, ради бога, если будете обещать, не обманите их, потому что во второй раз они меня уже слушать не станут, я не смогу их остановить!
– Да кого «их» то?
– Нет, конечно же, вы имеете полное право отказаться. Для меня самое главное, что я скажу, когда меня спросят, почему я, как старший по этажу, не попытался предотвратить бойню. Я попытался её предотвратить! Я говорил им, чтобы они вас не трогали, но они меня слушать не стали! Я попытался вас уговорить пойти на компромисс. Вы только потом подтвердите, пожалуйста, что я с вами говорил и что вы сами отказались, ладно? Если вы отказываетесь, тогда ладно, тогда я пойду, чтобы этого не видеть. Поймите меня правильно, у меня слабые нервы… Я не переношу вида крови! А когда кровь хлещет фонтаном… Когда хрустят рёбра… Брррр! Я не смогу на такое смотреть! Поэтому, уж извините, тоже не буду видеть, кто вас будет бить. Так вы скажете в ректорате, что я вас предупреждал, ладно? Если не хотите убираться, конечно же, не убирайтесь. Я потороплюсь, чтобы как можно быстрее добежать до телефона и позвонить в милицию. Но пока я добегу, пока позвоню, пока милиция приедет, уже всё случится… Вы, пожалуйста, потом подтвердите в милиции, что я пытался вас защитить, хорошо? Но на вашем месте я бы всё-таки убрал за собой свинарник и извинился перед ними, – я посмотрел на часы. – Они мне дали только минуту. Минута уже давно истекла, и у них, скорее всего, кончается терпение. Они сейчас сюда ворвутся. Я не хочу видеть то, что здесь произойдёт. Я пойду…
– Что за бред ты несёшь? Да кто «они»? Ты можешь толком объяснить?
– Те, кто пока ещё ждут за вашей дверью, потому что я их попросил не врываться сразу.

Монголы встали с коек и выглянули в коридор. За дверью стояла угрюмая толпа и молча смотрела на монголов. У стоящих спереди, наготове было четыре одеяла – как раз по числу проживающих в комнате.
– Подождите! Не надо! – взмолились монголы. – Извините нас пожалуйста! Мы сейчас всё уберём! Сейчас! Одну секунду! Простите, мы так больше не будем! Где взять тряпки? Мы сейчас всё вытрем!
– Рубашки с себя снимите и ими вытирайте, раз не знаете, где тряпки! – послышалось из толпы. Я незаметно подал знак воодушевлённым реакцией монголов сокурсникам, прижав палец к губам «молчите!». Не дай бог палку перегнут… И чуть позже знак тихо проследовать за ними в умывальник и молча смотреть, как они убираются.

Пока монголы убрались в умывальнике и в туалете, подметали и протирали пол, выносили мусор и прочищали засор, толпа молча наблюдала за тем, как они работают. Когда они закончили, я сказал монголам:
– А теперь, пожалуйста, поклонитесь этим людям и скажите им, повторяя за мной с выражением так, чтобы эти люди вам поверили. «Мы приносим вам свои глубокие извинения... Мы клянёмся дежурить по этажу так же как все... Мы никогда не будем шуметь и мешать соседям… Мы не будем сорить… Мы не будем пачкать туалет… Мы будем относиться к своим соседям уважительно…». Всё, идите пожалуйста. Слава богу, всё закончилось хорошо… – я повернулся к сокурсникам. – Вот видите, а вы не верили. Я же говорил, что с ними можно по-человечески договориться! Успокойтесь, пожалуйста и идите все по своим комнатам. Инцидент исчерпан.

Монголы поспешили убраться в свою комнату. А мои сокурсники обступили меня, пожимали мне руки, хлопали по плечам:
– Это чудо какое-то! Как тебе это удалось?
– КВНщики бывшими не бывают… – улыбнулся я. – Но без вас я бы не справился. Вы отлично сыграли свои роли!

После этого случая моголы в нашем общежитии стали как шёлковые. Ходили тише воды, ниже травы, без напоминаний и аккуратно убирались в дни их дежурств. Однако, монголам, из соседних общежитий, судя по всему, никто не объяснил, что такое «тёмная». Поэтому в их поведении заметных изменений не произошло.

* * *

Студентов в общежития пускали до 23:00. На входе в каждое общежитие дежурил вахтёр, который в 23:00 запирал дверь на ключ и обычно ложился спать в дежурке. Ни для кого никаких исключений не делали. Вахтёр мог открыть дверь после 23:00 только если приехала скорая, либо случилась ещё какая-то экстренная ситуация. И мне мой статус старшего по этажу никаких преимуществ в этом плане не давал. Я к тому времени начал встречаться с девушкой и иногда задерживался допоздна, так что, когда возвращался в общагу, дверь в общежитие уже была заперта. В этом случае я обычно забирался по водосточной трубе в окно холла четвёртого этажа, которое никогда не закрывалось. Функции вахтёра в нашей общаге выполняла добродушная старушка, которая со всеми студентами была всегда очень приветлива, и студенты отвечали ей взаимностью.

Однажды комендант общежития попросил меня, чтобы я подменил эту самую старушку на пару дней, поскольку у неё случился форсмажор. Я согласился. В первый день дежурства я, как полагалось, запер в 23:00 двери общежития и устроился спать в дежурке. Примерно в половине третьего ночи я проснулся от ударов в дверь. Дверь была без стёкол, рядом с дверью окон не было, глазка в двери тоже не было, поэтому посмотреть, кто стучит, было невозможно. Я хотел спросить «кто там?», но ответ на этот вопрос возник сам собой.
– Эй, бабка, открывай! Мы к своим друзьям идём! - произнёс голос с характерным монгольским акцентом.

Это были монголы из соседней общаги. Я ещё толком не проснулся, поэтому медленно приходил в себя. Тем временем, монголы за дверью раздухарились. Они всё сильнее пинали дверь:
– Слышь, коза! Открывай скорее, что ты там телешься!
– Эй, старуха, голова два уха! Знаешь, куда я тебе эту бутылку засуну, если ты сейчас же не откроешь?

Я понял, что их несколько человек, потому что каждый выкрик сопровождался пьяным хоровым гоготом. Они думают, что сегодня дежурит та самая старушка, которую я подменяю. Что делать? Открывать нельзя – не положено. Никому. Монголы – не исключение. Но они так сильно долбятся в дверь и орут, что, наверное, уже разбудили пол-общежития.
– Открывай!!! – и в дверь бух-бух-бух.

И тут на меня накатило. Я вдруг вспомнил, как в новогоднюю ночь какой-то амбал пытался выломать дверь в нашей квартире в Ленинакане, когда мы дома остались одни с младшей сестрой. Он точно так же грохотал в дверь и так же кричал «открывай!». У меня внутри стала подниматься волна гнева, но я старался себя сдерживать и мыслить рационально. Это монголы из соседней общаги. Их там много. Я один с ними не справлюсь. Да и не в том дело, справлюсь или нет, а в том, что их пальцем трогать нельзя – тут же пулей вылечу из ВУЗа. Что же мне делать? Сказать: «Уходите, не открою»? Или: «Прекращайте хулиганить, а то сейчас милицию вызову?». Я понимал, что подобные увещевания только лишь ещё больше их раззадорят. Насколько же изящное решение удалось найти в прошлый раз с монголами из нашей общаги! Но с этими-то мне что сейчас делать? Не будить же всех жильцов посреди ночи. Если я им уступлю, они устроят пьяный дебош, перебудив всё общежитие, как это случалось прежде. Это перечеркнуло бы все прежние достижения. Как же выкрутиться? Может быть, открыть дверь, выйти им навстречу и обматерить их так, как умеет материться только ленинаканская шпана, переведя все витиеватые обороты с армянского на русский? Это может их несколько ошеломить, озадачить. Но вот остановит ли их это? Я не знал. Однако, другого варианта в голову не приходило. Я решил выйти к ним навстречу. Для этого нужно было встать, обуться и отпереть дверь. Пока я зашнуровывал кроссовки, монголы за дверью орали всё громче и громче:
– Открывай, сука! – и ногами в дверь бух-бух-бух. – Ээээ! О-го-го!

Волна гнева во мне поднималась всё выше и выше. Я вспомнил, как меня пинали старослужащие и вот так же гоготали, когда ещё новобранцы не решались дать отпор «дедам». Я вспомнил, как на уроке физкультуры распоясавшиеся хулиганы из нашего класса толпой набросились на Жору в раздевалке и стали его избивать. Я тогда испугался, просто стоял и смотрел, потому что знал, что, если вступлюсь, нас изобьют обоих, ведь их было больше. Я тогда испугался физической боли, но позже понял, что боль от стыда за свою трусость во сто крат сильнее. И что она не проходит, как прошла бы боль от ран. В армии я уже не щадил себя и вступал в бой с превосходящим противником. Но тут ведь дело не только в физической боли. Тут нужно было найти такое решение, чтобы я не вылетел из ВУЗа. Что же мне делать? Неужели я теперь должен стоять и смотреть на это распоясавшееся быдло как смотрел тогда, когда избивали Жору? Как же это больно вспоминать! К злости, которая у меня уже клокотала внутри, добавилась злость на самого себя, на собственную беспомощность и слабость. Наконец, я зашнуровал кроссовки… Вот чёрт, ещё и ключи от входной двери куда-то запропастились… Куда же я их положил? Удары в дверь были уже такой силы, что сотрясалась стена общежития. За дверью пьяные выкрики на русском перемежались с выкриками на монгольском… Я к ним выйду… Я скажу им всё, что о них думаю… Я сейчас так закручу матом, как ещё никогда не закручивал!.. Если им этого окажется недостаточно, я всё равно не уступлю! Я не знаю, что сделаю, но я их в общагу не пущу!

Наконец, я нашёл ключи и пошёл отпирать дверь. Кто-то из монголов бросил пивную бутылку во фрамугу над дверью и разбил в ней стекло. Бутылка влетела внутрь, ударилась о стенку и разлетелась вдребезги, прямо над моей головой, забрызгав меня пенящимся пивом. Нечто подобное уже было, когда армянская шпана налетела на меня толпой несколько лет назад, и очередное воспоминание подняло во мне волну гнева ещё выше. Услышав, что ключи начали проворачиваться в замочной скважине, монголы издали вопли одобрения и выдали ещё несколько фраз отборным матом, от которых внутри меня всё заклокотало. Когда дверь, наконец, открылась, я увидел нависавшее надо мной сверху круглое скуластое лицо необъятного диаметра огромного монгольского великана, который был выше меня на голову. На лице была наглая ухмылка, с углов губ стекала слюна. Монгол растянул свои слюнявые губы и начала с издевкой произносить:
– Ну и чо ты так долго не откры…

Он не успел договорить. Его наглая рожа отключила во мне последние капли способности мыслить рационально. Я совершенно забыл о том, что собирался их обматерить. Прямо в центр этой наглой ухмылки я влепил прямой правой, вложив в этот удар всю свою силу, помноженную на ярость и злость на всех ублюдков мира, на шпану, цеплявшуюся ко мне в детстве, на дедов, избивавших новобранцев, на то быдло, которое било Жору на моих глазах, и на самого себя за то, что я за него тогда не вступился…

Огромный монгольский батыр, грохоча по ступенькам то ли ботинками, то ли копытами, слетел с крыльца и улетел головой в придорожный куст метрах в пятнадцати от двери. Я обвёл взглядом пятерых оставшихся, стоящих на нижних ступеньках крыльца. Мне было уже всё равно, на чьей стороне перевес. Я готов был наброситься на любого и влепить ещё один такой же удар первому, кто шевельнётся, произнесёт хотя бы звук или хотя бы криво ухмыльнётся. Однако, они лишь с изумлением переглядывались между собой и с надеждой поглядывали в сторону самого крупного, ноги которого теперь неподвижно торчали из куста. Я медленно обвёл взглядом каждого, вопрошая глазами: «Хочешь быть следующим?». Но каждый, на кого я смотрел, лишь испуганно пятился. Видимо, в моём взгляде было что-то такое, что их вынудило отступить. Тогда я молча вернулся, запер за собой дверь на ключ и сел на кушетку в дежурке.

Они не ожидали увидеть меня вместо старушки. Фактор неожиданности, определённо, сыграл свою роль. Но теперь они могли прийти в себя и пойти на повторный штурм, желая взять реванш. Я прислушался. Монголы больше не орали и в дверь не стучали, а лишь тихо переговаривались между собой по-монгольски. Через некоторое время я услышал их удаляющиеся голоса. Ушли…

Я немного успокоился и постарался трезво оценить ситуацию. И чем больше я её анализировал, тем больше приходил в отчаяние. Что же я наделал! Теперь я точно вылечу из ВУЗа! И это в лучшем случае. Если я того монгола в запале не убил. Он же там в кусте не шевелился. Может быть, выглянуть и посмотреть, лежит он ещё там или нет? Хрен там! Если и лежит, так и пусть себе лежит. Ладно, надеюсь, моё самопожертвование не окажется напрасным. Скорее всего, меня теперь вытурят из ВУЗа, но в следующий раз эти наглые морды перед тем как растянуть свои наглые пьяные слюнявые улыбки и обматерить кого-нибудь, возможно, десять раз подумают, а не улетят ли они и в этот раз в кусты.

Я так и просидел на кушетке до самого утра. С мыслью, что меня теперь исключат из ВУЗа, я, практически, смирился. Но заснуть всё равно больше не мог. Всё думал, лежит этот монгольский великан в кустах или не лежит. Приедет сейчас скорая и милиция или не приедет...

И всё же прикольно вышло. Я ведь им вообще ни одного слова не сказал. Молча открыл дверь, молча дал в морду, молча закрыл дверь. Если бы это происходило на сцене, выглядело бы эффектно. Надеюсь, эти сволочи эту сценку КВН надолго запомнят… Утром, когда я отпирал дверь, первым делом заглянул в кусты. Там уже никого не было. Ну и слава богу. Живой, значит.

Весь следующий день я ждал, когда меня вызовут в деканат, либо сразу к ректору и готовился к резким переменам в жизни. Но меня никто никуда не вызвал. Я ожидал, что меня вызовут на второй день, и на третий. Но меня никто никуда не вызывал. Прошло уже несколько дней, и я уже несколько успокоился. Хотя всё время ходил и удивлялся. Неужели монголы не пожаловались ректору? Мне такое трудно было представить. Но, может быть, в них, наконец, шевельнулось что-то человеческое? Может быть, они вдруг осознали, что сами во всём виноваты? Я не знал, что думать…

<продолжение следует>