Последний день детства

В начале июня Ляле исполнилось восемь лет. Большая дата сказал папа с самым серьезным видом. Ляля надулась. Не то от важности, не то от обиды. Все-таки первый жизненный этап — детство — подошло к концу. Это ведь немножко печально.
— Значит... - она задумалась. В уходящем детстве было так много всего прекрасного, с чем жалко расставаться. И подарки на Новый год от загадочного Деда Мороза, и демонстрация 7-го ноября, когда папа нес ее на плечах, и качели для малышей в парке отдыха. Красные, Ляля их очень любила. А теперь на них уже не пустят... — Значит, ты больше не будешь играть со мной в боевого пилота?   
Папа вдруг рассмеялся, подхватил ее на руки и закружил, приговаривая:
- Да не грусти, дочка! Я тебя еще долго на руках могу катать. И как пилот, и как простой папка. Ты ведь у нас такая легкая. Как пушинка. Хотя и годков уже не мало!
Ляле стало тепло и хорошо на душе. Ерунда все это — возраст какой-то. Ничего не изменится. Она все еще девочка! И в ноябре папа снова понесет ее на плечах, а она будет улыбаться всем с высоты и махать красным флажком. Она тоже рассмеялась. Весело и беззаботно.
- Ну хватит вам! - мама расставила на столе красивые бабушкины тарелки, с серебряными узорами по кайме. С них ели только по большим праздникам. И Лялин День рождения, конечно, был большим праздником.
Ляле посчастливилось родиться в дружной семье, они жили в московском Метрогородке в большой коммунальной квартире. У Ляли были друзья и приятели, сосед и одноклассник Митька Суховей и пионервожатый Петя Соколов из пятого класса. И лето должно было быть долгим, теплым и счастливым. Как и предыдущее.
А потом началась война.
Конечно, о войне говорили задолго до 21-го июня. Лица у взрослых при этих разговорах становились серьезными, зато Митька болтал о войне с вдохновенным азартом.
«В жизни каждого мужчины должна быть война — Ляля понимала, что сам бы он до таких умных мыслей не додумался. Наверное, где-то прочел. А скорее всего подслушал. Потому что читал Митька на троечку, — Вот у деда гражданская была, у папки финская, и мне что-то да перепадет». 
Лялька только вздыхала. Она знала, что в гражданскую войну у мамы погибли родители и младший брат. И мама до сих пор иногда по вечерам достает из комода старую фотокарточку, долго смотрит на женщину со смешным испуганным лицом, на мужчину в шляпе, на маленькую девочку у него на коленях и на карапуза, похожего на толстую куклу. Мама говорит, что маленькая девочка это она. Ляля в это не верит. Как мама могла быть такой девочкой? Мама — это же мама. Но все равно, иногда мама плачет, глядя на этот снимок, и Ляля понимает, что ничего хорошего в гражданской войне не было, раз из-за нее люди до сих плачут. А Митька просто дурак.         
В Лялин дом война вошла потихоньку, на цыпочках. Сначала ее никто не замечал. Только волосы мама теперь не тщательно собирала в пучок, прядки то и дело выбивались, а она словно этого и не замечала. Словно думала совсем о другом. И соседки в квартире стали ругаться громче и все время что-то делить. А дворник дядя Прохор начал приговаривать «вот так-то, вот оно что... война, ребятки» И вздыхал. Как будто встречал уже эту войну, и встреча эта ему очень не понравилась. Может так оно и было. Если Митьку послушать, так дворнику дяде Прохору уже положено было и гражданскую войну встретить и финскую, а может и первую мировую. Лет-то ему много. Может даже сто. Потом мама начала считать котлеты. Она никогда так не делала. У Ляли всегда был плохой аппетит. Поэтому мамины котлеты, пирожки и бутерброды, которыми она пыталась накормить худосочную дочку, доставались в первую очередь Митьке, который всегда хотел есть. Или ел про запас, на всякий случай. Вдруг снова приспичит бежать воевать. Он уже три раза сбегал на войну. Хорошо, что отец у него – дядя  Гена милиционер. Он здорово умеет искать людей. И поэтому быстро возвращал собственного сына, к вещему разочарованию последнего. Но Митька не сдавался. Он копил сухари и сушки, не без помощи Ляли. И строил новые планы побега. Теперь отдавать ему свои завтраки и обеды стало сложнее. Мама вдруг принялась зорко следить, что Ляля съела, а что припрятала по карманам.
- Ляля верни котлету, - строго говорила она, - Я знаю, она у тебя в кармане.
- Я ее потом съем, - упрямилась Ляля.
— Вот когда захочешь, я тебе ее и разогрею. Клади котлету на тарелку.
Лялька вздыхала, не понимая, почему вдруг мама решила лишить Митьку его законного дополнительного перекуса. 
Потом папа стал редко бывать дома. Она и раньше видела его только по выходным. Он много работал на строительстве метрополитена. А теперь выходные у них отменили. Так что уходил он рано, Ляля еще спала. А приходил поздно. Ляля сквозь сон слышала его тихий басок и деловитый стук ложки о тарелку. Отец торопливо ужинал. Ляле очень хотелось проснуться, подбежать к нему, запрыгнуть на колени, прижаться к плечу. Чтобы нос учуял далекие, но уже знакомые запахи подземной стройки и кислого чужого табака. Отец не курил, но вокруг него было много курильщиков. Мама часто ругалась, что от него пахнет как от старой пепельницы. А в доме ребенок. Но Ляльке этот запах очень нравился. Потому что он был далеким, словно сказка о заморских землях. Папа приносил на себе запахи чужой жизни. И это было интересно.
А потом случилась первая бомбежка. И вторая, и еще много. Лялька сначала боялась, но бомбы оказались просто далеким грохотом. И бомбежки превратились в утомительные ночные пробежки до подвала соседнего дома, там оборудовали бомбоубежище, и там собирались все люди из окрестных домов. Все сидели, тесно прижавшись друг к другу, прислушивались. Старики глупо крестились. Лялька их жалела. Потому что они жили старыми предрассудками. В одну такую ночь баба Нюра из соседнего подъезда положила ей на макушку сухую ладонь и прошептала:
- А Бог-то нас слышит, девонька. Ведь в нашем районе ни одного дома пока не подбили.
«Глупости, – подумала Ляляька. Мама говорит, что Метрогородок просто не интересен немцам, вот и весь секрет безопасности. От центра далеко и важных заводов нет. Чего нас бомбить?».
Но все равно, было решено эвакуировать детей. Этим занималась школа. Лялька слышала, как тихо переговаривались родители на кухне, обсуждая это с Митькиными матерью и отцом. Родители были против таких мер.
- Может в чулан детей спрячем? - Митькина мать всхлипнула, - Им по восемь лет. Куда их отправлять без родителей? А что, если продуктов в лагере не хватит. У деревенских куркулей не допросишься. Будут держать их впроголодь!
- Нашего впроголодь не удержишь, - дядя Гена хохотнул, но в его голос его слышалось странное раздражение.
Лялька с Митькой сидели под столом в коридоре, затаив дыхание, чтобы не выдать себя.
- И потом, Клава, что ты говоришь! Я советский милиционер. Я не буду прятать своего сына от плановой эвакуации в чулане. Это решение партии и правительства. Предлагаешь не послушаться?! Мне?! Я отвечаю за соблюдение порядка.
- Так-то оно так... - вздыхала неугомонная тетя Клава, - Но Митя не только твой, но и мой сын...
- Не надо паниковать, - мама встряла в начинающийся идеологический конфликт, - Дети подышат чистым воздухом, спокойно выспятся ночью. К тому же я буду неподалеку.
Мама Ляли работала учительницей в той же школе. Она преподавала у третьего класса А. А Лялька с Митей закончили первый класс Б. По правилам учителя и пионервожатые должны были сопровождать учеников в эвакуацию. Так что мама, зная план, была уверена, что окажется с дочерью в одном месте — пионерском лагере Зори. Вообще-то она всегда выступала ярой противницей близости с Лялей в школе. И категорически запретила прибегать к ней на переменах. Но это был другой случай. Как она выражалась чрезвычайный.
- Ты уж присмотри там за моим Митькой, - тетя Клава всхлипнула, - Он у меня такой неугомонный.
- Пойду соберу паек, - Митька зашевелился под столом.
Лялька схватила его за руку.
- Ты что опять на войну побежишь?!
- А ты думаешь! Такой случай! - с жаром подтвердил тот ее наихудшие опасения.
Тетя Клава была права. Отправить Митьку в эвакуацию было большой ошибкой.      
Утром бывший первый класс Б погрузился в кузов трехтонки. На пол взрослые постелили старые матрацы, так что ехать было даже комфортно. Мама сунула Ляле в руки авоську.
- Ляля тут хлеб, сахар и варенье. Сейчас тепло, но эти продукты не испортятся. Слушайся Марию Степановну, Варю и Петю. И ничего не бойся. Главное не отходи далеко от старших. Ты меня поняла?
Она кивнула. Мама повторила все это за утро раз сто, при этом неизменно гладя ее по голове. Ляля даже начала опасаться, что она все волосы ей выгладит и в эвакуацию она приедет лысая.
- Я догоню вас завтра. На все классы грузовиков не хватает. Вывозят по очереди, - зачем-то пояснила она, опять же далеко не в первый раз.
Губы ее задрожали.
- Первый класс Б — бодро скомандовала старшая пионервожатая Варя, - В машину.
Мама прижала Лялю к себе крепко-крепко. Ляля испугалась, что она ее не отпустит. Все уедут, а ее так и оставят дома. А потом ребята будут над ней потешаться. И называть соплей. Ляля стала аккуратно, но настойчиво высвобождаться из маминых тисков.
- Мама... Не бойся. Все будет хорошо. Мы же в лагерь едем!
Действительно, ну что может случиться в пионерском лагере под Москвой? Там речка, лес, деревянные бараки с удобными кроватями. Петя там был, прошлым летом. И взахлеб рассказывал, как ему там понравилось.
Эвакуация казалась Ляле самым лучшим приключением. Потому что она впервые куда-то ехала без родителей. Пока их грузовик катил по улицам Москвы, Петя заводил всех на песни. Потом подустали, притихли. Кое-кто начал дремать. Даже Варя клевала носом. Лялю тоже потянуло в сон. Почему-то сразу же вспомнилась мама. Она всегда целовала ее в лоб перед тем, как укрыть одеялом. Правда в последний месяц — месяц войны часто забывала это делать. Да и какой смысл в поцелуях на ночь, если сна не предвидится. Если еще до рассвета тебя поднимут, завернув в одеяло, потащат в подвал, потому что где-то далеко опять громыхают взрывы. Поцелуй на ночь — это что-то такое мирное. Недоступное, когда война.
Грузовик уткнулся в реку людей. Она медленно текла на восток, уходя за холм на горизонте. Ляля и не подозревала, что в Москве умещается столько народу. А теперь все они уходили с тюками, с чемоданами, с детьми на загривках. Редко в этой людской реке встречались подводы, которые тянули усталые лошадки.  Эта же людская река окружила и грузовики со школьниками. Солнце начало припекать.
- Эй, в трехтонке, подвезите мальца! - какой-то мужик в телогрейке попытался засунуть ревущего малыша в грузовик к первому Б. На малыше была красная косоворотка, как на Петрушке из театра кукол. И он корчил смешные рожицы. И правда Петрушка.
- Не положено, - Варя тут же проснулась.
- Да что тебе жалко?! - возмутился мужик, - Чай не на себе машину тянешь! Сидишь себе, жопу греешь. А мы с пяти утра топаем.
Варя вздохнула и виновато покосилась на Петю. Потом снова глянула на мужика:
- Извините, но у меня предписание. Никаких посторонних.
- Эх ты! - Мужик отстал, бурча под нос что-то очень нехорошее.
Ляля не разобрала слова, но по тому, как заострилось лицо Вари поняла, что она-то все расслышала. И услышанное ей очень не понравилось. Грузовики гудели, прорываясь вперед, люди нехотя расступались. Выехать из этого потока удалось только через несколько часов. За это время ребята уже поделились друг с другом бутербродами. Лялин хлеб с сахаром и вареньем пошел на ура. Грузовики наконец вырвались на свободную дорогу и снова бодро загромыхали, подбрасывая повеселевших ребят.      
- Меня тошнит, - хрипло сообщила Тоня. Она сидела рядом с Лялей, в центре кузова.
- Ребята, ну ка, помогите Тоне продвинуться к борту.
Продвинуться Тоня не успела.
- Фу... - Мила Львович брезгливо сморщила носик и начала быстро двигаться прочь от расстроенной Тони, которая пыталась сохранить в ладошках бурую жижу.
- Коля, постучи по кабине, надо остановиться, - скомандовала Варя. Мальчишки, сидящие у кабины, забарабанили по ней кулаками.
Петя смахнул с головы кепку и протянул Тоне.
- Сюда слей.
- Не могу... - та расплакалась, расплескав бурую жижу вокруг себя.
Тоне, да и всем девчонкам в классе до смерти нравился Петя Соколов. Ну как можно было испортить его кепку. Это уму не постижимо! И задразнят потом.    
Машина затормозила и встала на обочине.
- Легче тебе? - Варя внимательно оглядела Тоню, - Бледная такая.
Та отрицательно покачала головой и всхлипнула.
- Ей надо воздухом подышать! - со знанием дела заявил Митька, - Мама говорит, когда тошнит, надо на воздух.
Все молчаливо согласились. Митькина мама работала медсестрой. Поэтому в вопросах медицины Митька был непререкаемым авторитетом.
Ляля одна огляделась и даже руками развела.
- Так мы и так на воздухе.
- Ну... - Митька попытался исправить очевидный промах, - Я говорю, нужно выйти погулять.
Петька глянул назад. Две другие машины тоже остановились. Дверь кабины отворилась и из нее выросла величавая Мария Степановна. Все замерли, даже Варя. Учительница в Первом Б была очень строгой. Справедливой, без любимчиков, строгой со всеми. Даже Митька при ней пикнуть не смел.
- Тоня, как ты себя чувствуешь? - она быстро поняла ситуацию, и протянула в ее сторону свой белый платок, - Передайте ребята. Тоня, вытри руки.
Тоня послушно приняла приплывший к ней платок, и начала судорожно оттираться.
- Так... Раз уж мы все равно встали, кому надо в туалет?
Кое-кто завозился. И, к ужасу Ляльки, Митька завозился активнее остальных.
- Но у меня предписание нигде не останавливаться, - начала было Варя.
- Ехать еще часа два, - Мария Степановна устало вздохнула и кивнула на Тоню, - Дай ей пять минут. Давайте так: Петя иди с мальчиками, Варя с девочками. А я останусь с теми, кто в машине. И быстро. Митя, ты никуда не идешь.
Она смерила строгим взглядом Митьку, и тот скорчив самую жалостливую из своих гримас заныл совсем как девчонка:
- Ну, Мария Степановна! Я очень хочу! Очень! Ей-ей не стерплю.
Лялькины подозрения усилились. Она даже дернула его за рукав, но он и внимания не обратил. Только настойчиво стал пропихиваться к Пете, который уже слезал через бортик на пыльную дорогу. В других машинах тоже зашевелились. Видимо и там нашлись желающие прогуляться до ближайшего пролеска.
- Если нас нагонит толпа, будет плохо. Люди усталые и злые. Могут продукты забрать или даже машины. От города далеко и защитить нас некому, — Варя покосилась назад. Но дорога была тихой и пустынной.
- Ничего, мы хорошо от них оторвались. Минут десять у нас есть, - Мария Степановна вдруг приосанилась и сказала совсем другим резким голосом, которым она объясняла правила правописания, — Что ты такое говоришь, Варя! Это не толпа! Это советские люди! Сознательные жители Москвы! Разве могут они детей обидеть!
Варя ничего не ответила и поспешила спрыгнуть на дорогу.
- Девочки, кто хочет в туалет, идемте со мной.
Лялька первая прыгнула ей в руки и тут же рванула за Митькой, который уже здорово отдалился в сторону леса. Нагнала она его с трудом.
- А ну стой! - она потянула его за рукав.
- Чего еще! - он недовольно уставился на нее.
- Я тете Клаве обещала за тобой приглядывать! Даже думать на смей бежать на войну, понял?!
- Да я не на долго! - стал давить дурочку Митька, - Я одним глазочком и назад, а? Ну, Лялька, мы ведь друзья!
 - Ты дурак что ли? Одно дело по Москве бегать, а здесь, в лесу, как тебя отец найдет?
- Я и не хочу, чтобы он меня нашел! - горячо затараторил Митька, - Мне бы только до линии фронта добраться! А там я в красную армию и баста!
- Да на кой ты Красной армии сдался! - Ляля перешла на горячий шепот, косясь на приближающегося с другими мальчишками Петю, - Тоже мне, боец каких поискать! Обуза ты, вот кто! Ты даже не знаешь где линия фронта. А вдруг ты не в ту сторону побежишь?!
- Знаю я все! - буркнул Митька, хотя Ляля, глядя на него, тут же уверилась в обратном. Как же, знает он. Вон как глазки заметались. Туда-сюда...
- Ты это... - он вдруг сам взял ее за другую руку, - Лялька, ты меня дождись. Я вернусь, слышишь! Правда! Обещаю!
- Первый раз вижу, чтобы человек так трагично уходил в туалет! - усмехнулся Петя.
Мальчишки расхохотались. Ляльке же было не до смеха. Конечно, Митька выпалил заученную фразу из какого-то героического фильма. Это он любил. И все же, момент был самый что ни на есть опасный. Это Лялька очень хорошо понимала.
- Петя! - крикнула она, а Митька тут же прибавил шагу к лесу, - Петя, глаз с него не спускай! А то сбежит!
Петя тоже дал обещание Митькиной маме, а потому тут же припустил за удирающим к ближайшим кустам почти что бойцом красной армии.
А потом Лялька услышала этот звук. Словно в небе кто-то точил нож на огромной уличной точилке. А потом уронил эту штуковину прямо ей на голову. Ууух... Точилка полетела вниз и рухнула на землю с ужасным грохотом, поднимая в воздух клочья земли, куски метала и человеческие жизни. На миг Ляльке показалось, что день мгновенно стал ночью. Страшной ненастоящей ночью, которой не должно быть посередине дня. Что-то сильно толкнуло Ляльку в щеку. Она споткнулась и упала лицом в мягкую траву. А вокруг все гудело, грохотало, кричало и стонало. На землю падало много небесных точилок. Они взрывали землю вокруг Ляльки, каждый раз ненадолго превращая день в ночь. Ей было страшно посмотреть в небо. Она подумала, что если только увидит хотя бы одну эту точилку, то тут же умрет. Рядом истошно визжала какая-то девочка. Еще одна подальше плакала и звала маму. А потом вдруг замерла на первом ма, словно подавилась. Лялька зажмурилась, еще сильнее вжимаясь лицом в траву.
«Перестаньте! Хватит! Хватит! - кричала она про себя. Хватит это в нас кидать! Мы же ничего вам не сделали!».
Она кричала про себя так громко, что не сразу поняла, как вокруг нее наступила тишина. Такая страшная тишина, когда вместо привычных смеха и разговоров, только слышно, как шуршат на слабом ветру листья.
- Кто живой, отзовись!
Ляля не узнала этот хриплый, похожий на стон голос. Высовываться из уютной травы не хотелось.
- Ребята не бойтесь! - Варю она узнала, хотя ее голос дрожал, словно извивался на ветру, - Самолеты улетели. Нам нужно произвести перекличку.
Ляля заставила себя поднять голову и оглядеться. Варя сидела на корточках возле Тони, прижимая ее к себе. Тоню трясло как в лихорадке. Она уже не плакала и не визжала. Она делала это про себя. Так же как про себя только что кричала Ляля.
- Хорошо Ляля, молодец, - Варя ободряюще ей улыбнулась, - Никуда не уходи. Вот, подержи Тоню за руку. Вы вместе должны остаться тут. Поняла?!
Ляля подползла к Тоне и Варя, оторвав ее от себя, вложила в руки Ляле. Тоня показалась ей очень горячей. Словно внутри у нее работал кипятильник. И, кажется, она не понимала, что происходит с ней и вокруг нее. Она как будто превратилась в куклу.
«Ничего, это даже хорошо, - подумала Ляля с облегчением, - Я куклами-то я умею обращаться. Вот с живыми людьми не очень...»
Она обхватила Тоню за плечи и, притянув к себе, принялась укачивать, слегка похлопывая по спине. И ничего сложного. Ее кукле Мане такая манера общения очень нравилась. Тоня, на время став Маней, обмякла и даже дрожать стала не так сильно. Расслабилась. 
- Петя, я пойду к дороге, посмотрю, что там... - Варя поднялась на ноги, но глянув в сторону дороги тут же снова присела.
- Может я? - Ляля поняла, что хриплый голос, который она не узнала, принадлежал Пете. Всегда веселому Пете. А сейчас из него это веселье словно выжали до последней капли. Ничегошеньки не оставив.         
- Нет, - Варя резко вскочила на ноги, - Ты не ходи. Продолжай перекличку. Важно никого не потерять, понимаешь. Всех надо найти.
- Митька... - прошептала Ляля.
- Что?! - ей показалось, что Варя рассердилась. Так резко она к ней обернулась.
Ляля прижала Тоню к себе, пытаясь в ней спрятаться.
- Ляля! - Петя тронул ее за руку, - Ты не бойся. Самолеты улетели. Все хорошо.
Так это были самолеты... Вот что. А она-то дурочка и правда поверила, что кто-то с неба швыряется в них огромными точилками для ножей.
- Митька хотел сбежать, - тихо проговорила она.
- Этого еще не хватало, - Варя решительно пошла к дороге, правда походка ее была какой-то неправильной. Словно из ног ее вытащили важные части механизма и теперь они хотят навыверт.
Ляля не очень хорошо видела, что там у дороги, ей мешал куст, за которым они сидели с Тоней. А Петя не стал раздвигать его руками.
Он ободряюще похлопал Лялю по плечу и поднялся на ноги.
- Ребята, есть кто живой? Отзовитесь. Не бойтесь. Первый класс Б. Первый класс А. Второй класс А.
- Николай Жохов, - послышалось из соседних кустов.
- Сережа Блинов.
- Витя Зеленов.
- Катя Бондарь.
- Юля Коржик.
- Молодцы, - Петя улыбнулся, - Кажется, все тут. Все, кто ушел с нами из машины.
- Митьки нет, - прошептала Ляля.
Снова повисла страшная тишина.
- Митя! - Позвал Петя, чуть громче, - Митя! Отвечай!
- Митя! Митька! - стали звать из всех соседних кустов, - Митя, отзовись, дуралей ты эдакий! Чего молчишь!
Лялька не звала Митьку. Она уткнулась в горячее плечо Тони и плакала.
Отец Ляли в тот день вернулся домой рано. Он влетел в комнату и замер на пороге, не зная, что сказать жене. Не зная, стоит ли говорить. Не зная, надо ли ее пугать, чтобы она смогла разделить с ним его собственный страх, который раскачивал его сердце в таком бешеном ритме, что то грозило сорваться со всех удерживающих его в груди вен и артерий. Его жена закрывала чемодан и замерла, навалившись на его коричневый бок, удивленно уставившись на мужа.
- Вася?! Ты чего так рано?
- Зина, грузовики в школу вернулись?
- Грузовики?
Он закрыл дверь, оставшись с ней наедине. С ней и со своим страхом.
- Да, да, грузовики. На одном из них Лялька уехала в лагерь. Эти грузовики вернулись?
- Ну... - Зина бросила чемодан и выпрямилась, - Что-то случилось?
- На Стромынском шоссе разбомбили обозы.
- На Стромынском...
- Зина!
- Да, да, прости, - Она села на чемодан, обхватила плечи руками, - Я ничего не знаю.
Спустя полчаса Василий ворвался в кабинет директора школы. Строгая дама Анна Андреевна с тугим пучком седеющих волос на затылке, с острым как у хищной птицы носом, непонимающе уставилась на него.
- Вы...?
- Ковалев. Василий Игнатьевич Ковалев. Муж Зинаиды Прокофьевны. Вашей учительницы. И отец Оли. Вашей ученицы Первого класса Б, - скороговоркой выпалил он, - Анна Андреевна грузовики, которые отвезли наших детей в лагерь, вернулись? Или нет?
Брови директора поползли вверх, собирая тонкую кожу в гармошку.      
- А почему, собственно, такой вопрос?
- Стромынку сегодня днем разбомбили. Погибло много людей.
- Я ничего такого по радио не слышала.
- Взрывы-то вы слышали! Это же недалеко! Да вся Москва только об этом и говорит! - вспылил Василий.
Брови Анны Андреевны упали на положенное им место. Нос заострился еще больше.
- Товарищ Ковалев! - сухо отчеканила она, - Я директор школы. Я реагирую на официальную информацию, а не на слухи. И я не обязана перед вами отчитываться. Вам это понятно?   
Он сжал кулаки, заставил себя успокоиться. Криком ничего не решить.
- Моя дочка в той машине, понимаете? Ей всего восемь. Я просто хочу знать, добралась ли она до лагеря.
- Завтра грузовики придут к школе за новой партией детей, - все так же сухо отчеканила директриса, - Там и узнаем.
- А если не придут?
- Товарищ Ковалев, нет никаких причин разводить панику!
- По-вашему, взрывы на Стромынском шоссе, по которому должны были ехать грузовики с вашими школьниками — это не причина для паники?   
- По-моему, паникерство одно из худших преступлений во время войны. Грузовики могли не вернуться по объективным причинам. Если Стромынку бомбили, они, скорее всего, вернуться в объезд, - Анна Андреевна пожала плечами, - До парка доберутся глубокой ночью. Это если повезет.   
- Вам что, плевать? Там три класса малолетних детей! - Василию казалось, что надо до нее докричаться. Что по-тихому она просто не понимает. Не в силу несносного характера, а  потому что до нее не доходит. И нужно вложить как можно больше эмоций в голос. Чтобы она услышала тот жуткий бурлящий страх, который разрывает его изнутри, - Вы забрали у нас дочь и отправили ее прямо под бомбы! Вам не приходило в голову, что в области не менее опасно, чем в столице?!
Анна Андреевна грохнула ладонями по столу и резко встала.
- Гражданин Ковалев! Не забывайтесь! Я отправила в эвакуацию не три класса детей, а три класса юных советских граждан! Партия и правительство заботится о будущем нашей страны. Эвакуация — это мера, направленная на сохранение максимального количества детей. Или вы считаете действия партии большевиков ошибочными?
Эта женщина умела грохотать голосом. Он был у нее низкий и тягучий, застревающий в ушах раскатистым эхом. Она могла бы толкать речь в заводском цеху без рупора.         
- Вы не партия большевиков! Вы директор школы! - он понял, что уже проиграл. И возможно больше, чем собирался поставить.
- Я рядовой член коммунистической партии, - в ее глазах сверкали отблески костров инквизиции, - Я выполняла распоряжение комитета по эвакуации. На место происшествия уже наверняка выехала медицинская бригада. Если дети попали под бомбежку нам сообщат. Ждите.
- Если попали?! Ждите?! Что у вас в голове? Распоряжение или мозги?! Как можно отправить детей под бомбы?!
- Гражданин Ковалев, - набатом проревела директриса, - Немедленно прекратите истерику!
Василий с силой колотил в дверь соседа. Дверь сотрясалась. Позади Василия, прижав кулаки к груди стояла Зина. Открыла насмерть перепуганная Клава.
- Чего ты разбуянился?! Гена спит после дежурства.
Ища ответ, она заглянула за спину Василия, и встретившись с полными ужаса глазами Зины без слов отступила, пропуская соседей в комнату. 
Никакого плана у них не было. Они просто мчались туда, где могли пострадать их дети. Двое отцов на заимствованном у соседа из третьего подъезда мотоцикле ПМЗ с коляской. В коляске торчала канистра с горючим. Еще жены натолкали в нее одеяла и бинты.  Но Василий и Гена надеялись, что ничего из этого не пригодится. Они просто проедут по предполагаемому маршруту грузовиков, которые увезли их детей. Они доедут до лагеря Зори, увидят Лялю и Митьку живыми, здоровыми и веселыми и вернуться домой. Чтобы жить дальше. Потому что, если они не увидят своих детей, как жить? Как спать, как есть, как работать? Когда голова и сердце заняты только тревогой?  Гена предусмотрительно взял удостоверение и табельный пистолет.
- На Сромынку могут патрули не пустить. Охраняют от мародеров, - пояснил он.
Они ехали пока не уперлись в кошмар. Последствия бомбежки были ужасны — разбросанные разноцветные тела, еще недавно бывшие живыми людьми, месиво из земли, песка, вещей и человеческой плоти. Среди всего этого уже ходили военные и добровольцы из ополчения. Еще живых грузили на носилки, вывозили подводами и медицинскими каретами, мертвых выкладывали рядами вдоль дороги. Василий приказал себе успокоиться. Успокоиться и быть внимательным. Ему нужно увидеть, как бы страшно это не было. Увидеть, чтобы узнать правду. Гена остановился, слез и направился к ближайшему военному, по форме офицеру. Поговорил с ним вернулся.
- Никаких грузовиков с детьми. Надо ехать дальше. Лейтенант сказал, что бомбы падали и в десяти километрах отсюда. Но ополченцы там еще не были.
Василий кивнул. Гена снова сел за руль.
Варя вернулась не скоро. Она была бледная, руки по локоть в чем-то красном.
«Это же кровь» - с ужасом поняла Ляля, и ее передернуло.
Она не боялась крови. Во дворе каждый день кто-то разбивал то локоть, то коленку, но представить себе, что кто-то потерял столько крови, что Варя испачкала все руки, и платье и даже колени было трудно.
- Где все? - она огляделась.
Ляля сидела на земле, на коленях у нее калачиком свернулась Тоня. Она спала, но каким-то странным не здоровым сном. Дышала часто, а кожа у нее была сухой и горячей. И казалась очень тоненькой.
- Митьку ищут, - прошептала Ляля, - Он один не отозвался.
Варя без сил плюхнулась рядом в траву.
- Что сказала Мария Степановна?
Варя резко повернула к ней голову, открыла рот, а потом закрыла его рукой. Глаза ее наполнились слезами.
- Ее ранили? - испугалась Ляля.
Она представила, что вся эта кровь ее учительницы. Что Варя испачкалась, вытаскивая ее из машины.   
- А что другие ребята? Им, наверное, нужна помощь? Ляля хотела подняться, но Варя придержала ее, положив руку ей на плечо. Другой она вытирала слезы, размазывая чужую кровь по щекам.
- Ты должна позаботиться о Тоне. Сейчас это твое поручение, понимаешь? Ляля пообещай мне, что вы останетесь здесь. Вот за этим кустом.
Ляля согласно кивнула. Варя тяжело поднялась на ноги. С силой втянула в себя воздух, успокаиваясь и громко позвала:
- Петя! Митя! Отзовитесь.
Из леса послышались далекие мальчишеские голоса. Варя пошла к ним. Тоня вдруг пошевелилась и открыла глаза. Ляля погладила ее по голове. Она так делала с куклой Маней. Только Тоня больше не была куклой. Она хлопнула мутными глазами, поискала взглядом точку, на которой можно сконцентрироваться, но не найдя ничего подходящего, всхлипнула.
- Я пить хочу, - прошелестела она сухими губами.
Ляля растерялась. Про воду ей Варя ничего не сказала. Она огляделась, вокруг никакой воды.
- И к маме, - добавила Тоня.
Ляля еще раз погладила ее по волосам. Они тоже показались ей горячими. Словно нагретыми на батарее. Такими горячими, что у Ляли мурашки по спине побежали.
- Потерпи, Тонечка. Сейчас придет Варя, она знает, что делать. Она даст тебе попить...
- Я хочу к маме! - Тоня неожиданно громко разрыдалась и резко села на колени.
Откуда только силы взялись. Ляле-то казалось, что она почти умерла.
- Я пойду домой! - вдруг заявила Тоня, - Я хочу к маме.
- Да подожди ты! - Ляля испуганно схватила ее за руку, - Ты же помнишь сколько мы ехали на машине. Пешком до дома не дойти.
- А папа говорит, что, если долго идти, даже до Северного полюса дойти можно. Главное не сдаваться! - Тоня с видимым трудом поднялась на ноги, ее шатало.
- Никуда ты не пойдешь! - Ляля тоже подскочила и взяла Тоню за руку, - Варя сказала нам тут сидеть. Сейчас все вернутся и вместе пойдем!
- Я хочу к маме! - хрипло выкрикнула Тоня и, выдернув руку, шагнула в сторону дороги.
Ее тут же качнуло, занесло в сторону, как пьяную. Но она выстояла, ухватившись за тонкий ствол молодого деревца.
- Тоня! - в отчаянии позвала Ляля, не зная, что ей предпринять. Или следом за непослушной одноклассницей, или оставаться возле куста? Что важнее? Какое указание Вари надо выполнить? Остаться на месте или отвечать за Тоню? Жизнь — сложная штука. Она решила, что Тоня в ее слабом состоянии нуждается в поддержке. И в любом случае далеко от куста не уйдет. Она постарается уговорить ее вернуться обратно.
- Тоня! - Ляля пошла следом.
Останки трех трехтонок они увидели сразу. Одна из машин лежала вверх колесами на краю глубокой ямы, разорвавшей дорогу. Другая перевернулась набок, кузов разметало неряшливыми обломками по полю, третья с виду была целой, но вся черная от копоти. Гена еще ниже пригнулся к рулю. Василий изо всех сил давил в себе ужас. Но все тщетно, руки у него тряслись, а голова совсем ничего не соображала.
«Это не наши. Не наши дети, - упрямо повторял он. И это больше походило на молитву, - Не наши! Грузовиков было много. Других тоже жалко. Но все же, это не наши дети. Это не моя дочь! Только не Ляля!»
Наверное, Гена твердил про себя что-то похожее. Однако первое тело, распростертое на земле, маленькое, в грязном розовом платьице, они оба узнали. Одноклассница Ляли. Мила... Ее отец, перспективный ученый, работавший в закрытой лаборатории. Михаил Федорович Львович. На родительское собрание весной он приехал на новеньком служебном ЗИСе. Зина Василию тогда всю плешь проела разговорами, как хорошо бы Ляле дружить с такой девочкой как Мила Львович.
Василий присел рядом с телом. Перепачканное в саже личико, спутанные черные волосы, которые при жизни всегда лежали на плечиках ровными блестящими локонами, подхваченными лентой в тон платьица. Мила должна была бы вырасти красавицей. Могла бы...Василий зажмурился и резко поднялся. Он должен себя заставить внимательно осмотреть место трагедии. Тщательно, сантиметр за сантиметром. Он понимал, телу Милы повезло, его не разорвало и даже не покалечило взрывом. Девочка, скорее всего, погибла вылетев из грузовика и ударившись о землю. Другим детям пришлось умереть иной смертью. От некоторых скорее всего сохранились только клочки одежды. Василий все еще стоял, не в силах заставить себя открыть глаза и начать осмотр.   
- Митя! Митька!
Василий тут же позабыл о собственных страхах. Гена стоял возле перевернутого на бок грузовика. Сложив ладони рупором, он орал в сторону леса.
Василий быстро подошел к нему и взяв за руки, опустил их вниз.
- Давай просто поищем, - тихо сказал он.
- Он на фронт сбежать хотел, - потерянно пробормотал Гена, - Он хотел...
Василий не знал, что сказать. Да и надо ли что-то говорить. Им искать надо, а не нюни разводить. Ополченцы, конечно и сюда доберутся. Но они не знают ни как выглядели дети, ни сколько их было в трех машинах. Самое правильное им двоим начать эту скорбную работу.    
Тоня все шла и шла вперед к дороге. Ляля за ней не поспевала. Надо же, а выглядела совсем больной. Чуть ли не умирающей.
- Тоня! - Ляля попыталась изобразить голосом Марию Степановну, - А ну ка стой!
Подействовало. Тоня остановилась и медленно повернулась к ней. За спиной у нее уже виднелась дорога, а на ней... На ней творилось что-то непонятное. Ляля увидела три грузовика, которых раскидало по дороге, как игрушечные машинки в песочнице. Да и дорога была больше похожа на песочницу — ямы и горки. И по всюду разбросаны цветные комочки. Она не сразу поняла, что это люди. Люди не шевелились. Хотя нет, две фигуры переходили от одного комочка к другому. Лялька пригляделась и удивленно открыла рот, не веря своим глазам. Это были не просто фигуры.
- Папа! - выдохнула она, не веря ни глазам, ни голосу, - Папа?
А потом все случилось одним разом. Тоня вдруг закатила глаза и рухнула в траву.
- Папка! - отчаянно закричала Ляля и тут услышала знакомый страшный звук. Визжащий звук летящих заточек для ножей.
Но она уже знала, что это не какие-то сказочные заточки. Это настоящие самолеты. Плохие самолеты. Самолеты, которые снова будут их убивать.      
- Папка! Беги! - Ляля замахала руками.
Фигура вздрогнула, посмотрела не на лес, где стояла Ляля, а на небо. Фигура крикнула что-то далеким папиным голосом и очень медленно, как показалось Ляле двинулась к лесу с другой стороны дороги.
- Папа быстрее!
Страшный визг, потом оглушительный бум. И во все стороны брызнули черные комья земли, волна песка смела Лялю с ног. Она упала в грязную траву лицом. Рядом с Тоней.
«Они убьют папу!» - пронеслось в голове.
Она тут же представила, как станет пусто в этом мире без папы. Ей, маме... Как они будут жить дальше? Без него. Ей очень хотелось вскочить и побежать к нему, закрыть его собой. Но она понимала, ей не успеть. Бомбы снова падали, мешая верх с низом, воздух с землей. Вокруг стоял грохот, вой, визг. Видно ничего не было. Ляля вспомнила ночные бомбежки, которые они с мамой и всеми жильцами соседних домов вместе пересиживали в подвале. Тогда она не понимала, чего так боятся все взрослые. Подумаешь, какие-то далекие бумы. Что в них страшного? Теперь она поняла. Не страшно, если взрывы далеко. А рядом это очень страшно. Так страшно, что хочется перестать чувствовать, потому что от страха очень больно. Все тело сводит и болит от страха. Не за себя. За папу. Она вспомнила глупую бабу Нюру из первого подъезда, с ее сказками про Бога. Ляля еще сильнее зажмурилась, прижала ладошки к ушам, чтобы ничего ей не мешало и, сжавшись в траве комочком, отчаянно зашептала, стараясь перекричать визг и грохот в своей голове:
- Дорогой, уважаемый Бог. Не убивай моего папу. Ну, пожалуйста! Мой папа очень хороший. Он добрый человек и настоящий большевик! Он строит метрополитен. Он любит меня и маму! А еще его ценят на работе! Весной ему даже грамоту вручили! Я не вру! Дорогой бог, если нужно кого-то убить, то пусть убьют кого-нибудь другого. Только не моего папу! Я очень тебя прошу...
На нее упало что-то тяжелое, придавив к земле. Сильная рука обхватила ее и потянула к себе. Другая рука притянула к ней Тоню.
- Все хорошо, - прошептала Варя, - Не бойтесь девочки! Скоро все закончится.
И точно, почти сразу стало тихо. Как будто Варя добрая волшебница наколдовала тишину. Самолеты улетели.
Снова наступила та мертвая тишина, которую слушать страшнее, чем визги и грохот бомбежки. Ветер снова шуршал листьями.
- Папа... - хотела крикнуть Ляля, но выдохнуть получилось только сиплый хрип. Варя придавила ее своим телом.
Ляля попыталась пошевелиться. Ей удалось вытащить из-под вожатой левую ногу. 
- Варя, - позвала она.
Варя не ответила. Она стала очень тяжелой. Не такой, как при бомбежке. А намного тяжелее, как будто на Варю кто-то положили еще одного человека.
- Есть кто живой? - теперь Ляля уже знала, что это не чужой сиплый голос, а Петин. 
- Я.… - хотела крикнуть она, но снова получилось только просипеть.
Зашуршала трава. Кто-то замер над ними, внимательно разглядывая.
- А ну ка, ребята, осторожно повернем Варю, - скомандовал Петя.
Сверху что-то зашевелилось, неуклюже сползло вбок.
- Осторожно! - прохрипел Петя, - Коля, держи не отпускай!
Ляле стало легко, воздух хлынул в горло и прохладой осел в груди. Она выдохнула и открыла глаза. И увидела прямо перед собой перемазанное землей чужое, взрослое лицо.
- Спокойно, Ляля! – этот кто-то взял ее за руку, - Я Петя. Узнаешь меня?
Лялька передумала кричать, пригляделась. И правда перед ней на корточках сидел Петя. Его серые брюки и белая рубашка и даже красный пионерский галстук, были здорово перепачканы, а лицо стало совсем чужим. Но все-таки это был Петя. Их пионервожатый, ученик бывшего пятого класса Б. Взрослый мальчик, как говорила о нем мама.
Ляля подумала, что бы мама сказала о нем сейчас? Наверное, она сказала бы «старый мальчик». Вот именно. Петя походил на старика. Не лицом, на котором не было морщин. Он словно изнутри состарился. Запавшие, очень взрослые много повидавшие глаза и голос, как будто его сотню раз надрывали нечеловеческим криком.
«Я, наверное, такая же старушка теперь», - Ляля всхлипнула и села на коленки.
Рядом на траве лежала Варя. Очень бледная, какая-то неживая: глаза закрыты, а рот превратился в черную щелку. Это, потому что губы совсем побелели. Однако Ляля даже не поняла, почувствовала, что в ней теплится жизнь. Может быть, совсем чуть-чуть, но все-таки...
- Папка! - ужас сковал Лялю от макушки до самых носочков. Как она могла забыть про папу? Ведь он там, его тоже бомбили. Что с ним?
Этот же ужас подкинул ее вверх, поставил на ноги и понес к дороге.
- Папка! - она бежала изо всех сил. Чтобы Петя не догнал, чтобы страх не догнал. Чтобы никто и ничто ее на задержало, - Папка! Я здесь!
То, что раньше было дорогой стало вскопанным полем. Страшным полем. Она шла очень аккуратно, оглядываясь по сторонам. Из желто-коричневой земли торчали чьи-то руки, ноги, части машин и что-то еще такое же страшное. Она сделала шаг к лесу и поняла, что наступила на что-то мягкое. Под ее правым башмаком краснел бок разорванного детского мяча. Это был мяч Леры Рукавицыной. Все ребята хотели им поиграть, потому что он был большим, красным и совсем новым. Ей недавно подарили его на День рождения.
- Папка! - она больше не могла идти, - Папка! Ты где?!
- Ляля, все хорошо, - Петя все-таки догнал ее, - Пойдем, надо держаться леса. Он аккуратно взял ее за руку и потянул назад. Но Ляля уперлась ногами, словно желая врасти в землю.
- Там мой папа!
- Ляля... - Петя приобнял ее за плечо.
- Нет! - она вырвалась и побежала вперед, - Папка!
- Ляля! - она услыхала, что Петя побежал следом.
Она увидела его совсем недалеко. И сразу узнала. Он лежал на траве, лицом вверх, и глаза у него были открыты. В этих открытых глазах проплывали высокие белые облака. Можно было подумать, что он мечтает о чем-то, глядя на небо. Если бы не огромное бурое пятно на груди. Раньше Лялька никогда не видела мертвых людей. Никогда до сегодняшнего дня. Но этот мужчина был мертв. Он же не моргал.
- Ляля? - с холма бежала фигура, - Лялька! Доченька!
Ляля закрыла лицо руками. Она совсем не этого хотела! Она молила товарища Бога, чтобы он спас папу. Она просила, чтобы он забрал жизнь кого-нибудь еще. Но зачем он забрал дядю Гену? Что она скажет Мишке?! Но... кого тогда... Петю? Варю? Тоню? Мишку? Кого отдать взамен папы? Разве можно кого-то отдать? Почему же надо кого-то отдавать?! Почему все так?!
- Папа! - Ляля разрыдалась и бросилась навстречу отцу.
- Живая! Лялька! Живая! - он сгреб ее в охапку, поднял, притянул к себе, - Доченька моя! Доченька!
- Папка, я не хотела, - ревела она ему в ухо, - Папка, я не знала...
Он прижимал ее к себе все сильнее, гладил по голове своей большой ладонью. И от того, что такая же большая ладонь больше не погладит по голове Мишку ей становилось все горше и горше.
- Василий... - Петя переминался с ноги на ногу, он не помнил отчества ее отца. И ему было стыдно.
Василий оторвался от мокрых, пропахших землей волос дочери и посмотрел на растерянного мальчишку. Чуть старше его девочки, но все еще пацана. Школьника, который смотрел на него очень взрослыми глазами.
- Зови меня дядя Вася, лады?
- Лады, - тот улыбнулся. Хотя глаза его остались серьезными.
- Так... - Василий оглядел поле, тут же увидел Гену, тут же все понял, прижал голову Ляли к плечу.
Бедная девочка, она тоже все это видела. Как же ей жить теперь... Жить! Сначала надо выжить! Все остальное потом. Он снова посмотрел на паренька.
- Сколько вас спаслось?
- Двадцать два ученика из трех машин. Все целы. Из взрослых только Варя и я. Но Варя ранена. Мне кажется, тяжело.
- Понятно... - он выдохнул. Все-таки двадцать две семьи сегодня минуло горе.
- А Мишка? - Ляля резко повернулась к Пете. Теперь с высоты своего папы, она смотрела на него сверху вниз, прямо как на параде. Только это был совсем не парад. Даже наоборот.
- Мы его искали. Но он... наверное все-таки сбежал.
- Так... - Василий пытался привести в порядок мысли. Что нужно сделать? Дождаться ополченцев и сдать им тела? Опасно. Ведь налеты могут продолжиться? Бросить этих мертвых детей и увезти живых? Но как потом с этим жить? И что делать с пионервожатой?
Его размышления прервал истошный детский визг. Петя и Ляля разом вздрогнули.
- Ну вот, - Петя виновато потупился, - Я же сказал им сидеть в лесу! Не послушались.
— Это Тоня, - Леля потянулась всем телом к земле, и отец опустил ее на ноги, - Мне кажется, она заболела. Я отведу ее назад. А вы... - она посмотрела на отца, на Петю, потом бросила взгляд на лежащего с открытыми глазами дядю Гену, и развернувшись, побежала к Тоне. Она старалась не наступать на то, что не походило на землю.
Мишку нашли спустя час. Обхватив колени руками и трясясь всем телом, он сидел под кустом, совсем недалеко от того места, где Ляля баюкала Тоню.
- Чего ж ты не отзывался, дуралей?! - возмущались ребята, - Мы тебя уже сколько ищем?!
Мишка может и хотел ответить, только у него зуб на зуб не попадал. Трясло его как в лихорадке.
Ляля подошла и обняла его. Она хотела отдать ему все свое тепло. Все свои силы. Ведь она столько у него забрала. Она столько должна ему теперь. Никогда не расплатиться.
Удивительно, но из этой израненной дороги удалось выкопать пятерых живых школьников. У Кати Ивановой из первого А были переломаны руки и ноги. Она плакала, но она была жива. Витя Косоротов выглядел очень плохо — весь какой-то бело-зеленый, перемазанный бурой кровью вперемешку с землей. Но отец, оглядев его и ощупав, улыбнулся — жить будет. Хуже всех было с Жорой Бондарь. Он вроде бы дышал. Но так тихо, что иногда казалось, что уже не дышит.
Василий не хотел, чтобы дети собирали останки своих друзей и учителей. Он хотел сделать все сам. Выложить у дороги всех, кого найдет. Целиком или по частям. Он даже Петю не хотел приобщать к этому скорбному делу. Но пацан не стал спрашивать. Он молча делал то, что делал Василий — собирал руки, ноги, клочки одежды. Тех, кого узнавал, складывал отдельно. А потом к нему присоединились малыши. Дети семи-девяти лет молча, насупившись, ходили от одного клочка земли к другому, собирая куски плоти своих одноклассников. Аккуратно вытаскивали из земли каждую часть своих товарищей, аккуратно несли к обочине бывшей дороги.
- Кажется это Мила Краснова... У нее было синее платье.
- Нет, это Вера Пирогова. Видишь, узор ромбиком? У Милы другое платье.      
Василий замер. Горло его сжал спазм. Он вдруг ощутил свою полную беспомощность. Это не тот мир, в который он родил свою дочь! Он не хочет для нее такой жизни! Это неправильно! Дети не должны собирать трупы своих друзей. Что же они все наделали? Что они взрослые наделали? Как они могли такое допустить?!
- А это ручка Симы...
Василий уткнулся лицом в сгиб локтя. Его трясли рыдания. Он хватил себя зубами за мягкую плоть, но ничего не почувствовал. Он вообще больше ничего не чувствовал. Только пустоту и беспомощность. Только понимание, что он, и больше никто должен закончить все тут, и отвезти выживших детей к их родителям. Отвезти. Но как? На чем?  Ведь теперь, кроме Вари, у них с десяток тяжело раненых, которые сами идти не могут. А нести их некому. Доберутся ли до них сегодня ополченцы? Вряд ли, ведь немцы и их разбомбили. Вряд ли кто-то вообще сюда сунется до завтрашнего дня. А ночью опять будет бомбежка. И если немцев не пустят в небо Москвы, они скинут бомбы куда попало — обычная практика. Хорошая практика, если ты сидишь в Москве в бомбоубежище, и совсем наоборот, если ты в подмосковном лесу. Нет, надо уходить. И как можно скорее.
- Ах ты гад! Ах, вражина!
Василий и не заметил, как на дороге появился мужичок. Обычный колхозник. Приехал на упитанной лошадке, запряженной в добротную телегу. Он даже не понял, почему вдруг Мишка, а затем и остальные мальчишки облепили его, и лупят, кто чем достанет — кто кулаками, кто ногами. Девочки тоже столпились кругом.
- А ну, баста, пацаны! - неубедительно ревел мужичонка, - Хватит говорю, а то писюны повыдираю.
— Вот он, падла! Мародер! - звонко кричал Мишка. Как будто и не трясло его еще недавно в Лялиных объятиях.
Василий подошел к толпе. Петя растолкал ребят, но те никуда не ушли, так и остались стоять вокруг мужика. А девчонки окружили его вторым кольцом. В руках тот сжимал что-то нежное, розовое.
- В чем дело? - строго спросил Василий. Но он уже увидел ответ в руках мужика.
- А чо такого? - тот глупо ухмыльнулся, - У меня семеро по лавкам, а платье хорошее. Почти целое. Из шелка. Вам же оно не нужно.
— Это платье Милы Львович, - процедил Петя, и Василию показалось, что он сейчас бросится на сухопарого мужичка, начнет душить его и обязательно задушит. Потому что сила ненависти страшнее любой другой.   
- Положи откуда взял, - спокойно проговорил Василий.
- Ага, - мужичок сплюнул в пыль, - А то что? Натравишь на меня своих мальчиков с пальчиков?
Он кивнул на насупившихся мальчишек.
- Нет, по законам военного времени расстреляю тебя на месте как мародера.
Василий вытащил из-за пояса табельный пистолет соседа Гены, который первым делом забрал у него вместе с документами. Чтобы такие вот как этот деревенский жлоб не разжились оружием.
Мужичок замер, покосился на Петю. Мальчишка сжал кулаки. Деревенский понял, что наглость ему не поможет. И тут же переменил тактику.   
- Извини, гражданин начальник, не признал, - заблеял он на высокой ноте, - Да я мимо проезжал. Видели же ж, что дорогу бомбят. Моя и говорит, езжай, погляди, может помощь нужна. Вот я и поехал...
- И правильно поехал, - подыграл ему Василий, сжимая в руках пистолет, - Нам нужна ваша помощь. Подвода ваша очень даже кстати. Нам раненых в Москву надо доставить.
- Раненых... В Москву? - мужичок потерянно оглянулся. Дети сузили кольцо, подступив к нему на полшага. И тот неожиданно сдался, вроде бы даже с облегчением, - Ну, что ж… в Москву, как говориться, так туда и поедем.
Василий не доверял ему. Подлец физически не может стать приличным человеком, стоит ему посмотреть в дуло нацеленного на него пистолета. Он останется подлецом. Испуганным, зажатым в угол, но подлецом. А от подлеца не стоит ждать хороших поступков. Поэтому Василий глаз с него не спускал. Всех мертвых они сложили на обочине, всех раненых устроили на подводе. Исключение сделали только для Гены. Мишка настоял. Он ни на миг не отпустил руку отца, и Василий понял, что, если оставит соседа с погибшими, Мишку никакими силами будет от него не оттащить.
Всю дорогу Ляля шла рядом с Мишкой, сжимая его свободную руку. А тот все твердил скороговоркой «Папка, ты только дотерпи. Папка, я знаю, врачи тебе помогут». Руку отца он так и не отпустил.
Через полчаса подвода подъехала туда, где Василий и Гена оставили солдат и ополченцев. Раненых на подводе прибавилось. Василий рассказал военному с погонами старшего лейтенанта о том, что они смогли сделать на месте бомбежки. Тот зафиксировал все с блокнот, принял список опознанных погибших.
- Мальца возьмешь? - он кивнул в высокую траву, где на одеяле, прямо под палящим солнцем спал малыш в красной в бурых кровяных пятнах рубахе, - Родные видимо погибли, документов нет. Что с ним сейчас делать, ума не приложу. Жара, мухи, проснется, голодный орать начнет. А мы тут застряли до завтра.
- Я не... - Василий развел руками, понимая, что совершенно бессмысленно выдвигать какие-то доводы. Этого ребенка тоже надо спасти. Как и остальных.
- Я возьму его, - Ляля легко подпорхнула к спящему малышу, - Я его знаю. Он Петрушка. Мы видели его, когда ехали в эвакуацию.
Под недоуменными взглядами двух мужчин, она аккуратно взяла спящего ребенка, подняла на руках и понесла к подводе.
Лошадка тронулась. Дети повскакивали с земли и двинулись следом.
– Папка, ты держись. Совсем немного осталось, - бубнил Мишка, крепко сжимая руку мертвого отца.
Лялька шла рядом, прижимая к себе спящего мальчонку в красной рубахе. Василий поравнялся с ней.
- Лялька, давай я понесу.
Он подставил свои руки, чтобы принять у нее ребенка.
Она посмотрела на него каким-то чужим, серьезным взглядом, и прижала к себе этого пацана из другой военной жизни:
- Пап, ты зови меня теперь Олей, ладно? Мне кажется, сегодня я уже выросла…