Глава 1

                Посвящается Юсе!

Марфа, завидев патрона в столь плачевном виде ещё во дворе начала театрально в голос причитать, а патрон на это только что и вскидывал руками, всё приговаривая с растерянной улыбкой – «Ну и бог с ними (иезуитами)». Марфа же не унимаясь продолжала – «Ой, бедный патрон, бедный патрон!»

-Ништо! Сейчас мы с тобою, МАрфушка иначе заживем! Домик отца моего, недостойно отвергнутого, поправим, а то и в Баку поедем!

Марфа лишь удивлённо лупнула глазками и зарделась.
Под сапогами Патрона предательски хрустел песок. В помятом цилиндре покоились увядшие лепестки бегонии.

Гистория же сия случилась следующим образом:

3-его дня велел он Марфе в бакалейной лавке у ростовщика Проскурина ленточек атласных и сахара пуда на 3 накупить. Уж больно ему на ту пору, дорогой читатель, дочка главы земского собрания, его превосходительства господина Арцыбашева люба была. Искал он к ней всяческий подход презентами там особыми, да комплимандами.

Характером был робок, но порывист. В знаниях и так и сяк. Сам себе на уме, да частенько маменькою ведом. Жалел, что не богат, но как из забытья выходил слыл педантом.

Часто в двуколке своей близ усадьбы арцебашевской проезжая, приостанавливался он и для пущего вида, томно так, в даль глядел, да ноздри пучил. А потом, давал на водку околоточному и прочь укатывал. А сам-то в чинах кабинетских регистраторов уже засиделся, да и годы идут, знаете ли. Merci, ваше высокоблагородие!

Значит, вечером того же дня явился он во двор их имения и аудиенции просить стал. Волосы напомажены, над воротничком накладные бакенбарды, усики по сторонам, а в руках кадка с бегонией. Цилиндр на модный манер с Парижу на тот случай себе даже справил.

Прислуга от этакого вида в раз оторопела и приняв за гостя почётного, тотчас голубчика в мансарду через сад провела.

А к слову сказать, в тот же день гостили у его превосходительства купец Фофудьев, игумен Никодим и ротмистр Синица с выводком своих борзых. Вдоволь откушавши щей с куриными потрошками, почивали они в гостиной зале, что на первом этаже. Патрона же из вида упустили и вниманием обделённый, направился он прямиком на второй этаж.

Как предмет воздыханий своих на тахте увидел, так будто и помутилось в нём что! Издалека начал. Любезничает значит – «Вы, душа моя,»- говорит, «Ангелина Андреевна! Жить без вас мочи нет. Исстрадался весь без взаимных чувств, аки Самсон. Кабы мы с вами, да и …» - а сам краснеет, тужится, словно его вот-вот апоплексический удар хватит. Но при всём при том, Каплунчиком этаким дальше воркует: «Не извольте беспокоиться о моём Status quo, я ведь тоже, не бог весть что, и вес кой-какой в обществе имею! Мне его Сиятельство губернского секретаря обещали в следующем году дать. Соразмерно достатка, при общем непротивлении сторон, так сказать! А сие пусть будет вам моим задатком вольготного жития со мною!» -  и со словами этими принялся сахар из-за пазухи горстями по светлице раскидывать, да руками в самовар за пёстрыми ленточками лезть. Покамест он на такой манер «сладостию» момент скрасить пытался, Ангелина Андреевна в конец оторопела и кадку супротив воли своей задела, а та вместе с самоваром на его англицкий картуз ненароком грохнулись. Шуму-то было! Караул!

Тут и батюшка с гостями проснулись, и те что по дюже, приняв патрона за насильника, его за руци белые, да по физиономии съездить норовили-с. Особливо ротмистр ярился, говорит: «Разъяснить подлеца надобно! Растянуть не как-нибудь, но в строгих правилах искусства!» Да, игумен его урезонил, и к батюшке в кабинет на праведный суд велел вести.

Патрон ни бэ, ни мэ! Одно твердит: «Благословите, ваше сиятельство, дайте знак! Аллилуйя!» А Его Превосходительство - мерин перхотный, злопамятны были и такогу коленкора не признав, дюже осерчали припомнив в частности, что, когда ещё мальцами Патрон с покойным дядюшкой его и хранцузским гувернёром, паклею и дёгтем на заборе усадьбы Арцыбашевых непристойности писали. Весь фасад изнахратили. Камедь!

Приказчик тогда Антипку- анафему для порядку высек, а дядюшку всё грозился в солдаты отдать.

Только протекция маменьки, как всегда, помогла. Божилась она отправить нерадивого отрока на воспитание отцу-настоятелю, а покамест только контрибуцию оплатить возможно, дабы расходы за конфуз покрыть.
По прошествии лет забылось всё, а тут, помилуйте, опять двадцать пять!

Вот во двор хотят его вывести расправу чинить. Шумят все и Батюшка негодует руками машет и бесчинствует! Сама Ангелина Андреевна, в шаль кутаясь, значительно так намекает, что вы, мол, Филипп Яковлевич, конопаты и несмотря на то, что хоть и принадлежите к разорившемуся дворянскому роду, но рылом зело не вышли и мне даже противны, особливо после всего, что учинили сегодня вечером. Кошмар!

Чует Патрон экзекуция неминуема, то есть текать надо. Кинулся он голубем сизым в открытое окно с говорящим шкварцом в клети. Треснулась клеть об пол, пискнул шкварец «Дуррак!» и упорхнул через прореху, а Патрон под общее улюлюканье и лай ротмистровских собак перемахнул через изгородь, да только его и видели.

Долго бежал, по окраинам, мимо болот в лесок, аж дух перехватило. Умаялся. Ходил-бродил по болотам, как неприкаянный. Светил серебром сырный месяц, кусали комарики и чвякало под сапогами. Тяжело на душе ему стало от дум и топиться захотелось. Думает: возьму вот сейчас этот камень под пеньком, привяжу к портам, да и брошусь в омут. Не снести мне позора! Эх, Пропадай всё!

Схватил, да не камень то был, а чугунок какой-то. Тренькнуло в нём что-то и посыпались оттуда жёлтые кругляши по сторонам. То, как оказалось Екатерининские червонцы были, счетом 23. Присмотрелся Филипп Яковлевич, а чугунков таких ещё 2 возле пенька притулено!

Ой, как закружилась голова у Патрона, а по телу нега разлилась. Это что же получается, был себе мелкий человечишка, мушка незаметная, а тут раз и сама госпожа Фортуна ему улыбнулась. Весь сплин за раз, как рукой сняло, да и рассвет уж брезжит. Сунул он тогда за пазуху тройку-другую червонцев, сокровище своё перепрятал, место приметил и к реке спешно пошёл онучи мыть.

Близ той реки, пёстрыми шатрами цыганский табор расположился и было видно, как вдали у костра мелькали силуэты и доносилось нестройное ай-нэ-нэканье. Уже приближаясь, особо приметил Патрон бородатого старика в шляпе и косматом овчинном тулупе поверх рваной красной рубахи. Тот восседал на табурете, и грозил нагайкой медвежке.

-А что, ромалы – было робко начал Филипп Яковлевич, но тут же приосанился, достал одну монету и для важности надул щёки, - поедемте кутить!

И понеслось всё, и закружилось, как в ярком калейдоскопе! Помнил он, как на разудалой тройке, да под звон бубенцов, мчались оне по степной дороге, как жид-процентщик, с опаскою косясь то на цыган, то на франта, по первОй, недоверчиво принял ещё два золотых, а через некоторое время, выйдя из-за конторки, по-отечески облобызал Патрона и услужливо улыбаясь протянул толстую пачку ассигнаций.

Как же приятно жгли карман деньги, когда шумная толпа с и испуганным Потапычем ввалилась в ресторацию братьев Зайцевых и полилось рекою шампанское, и так томно запела под гитару Мадам Гдлевская:

Этой ночью я вам доверилась
Подарила ключ от души

Как уже несколькими чарками позже было так жаль себя, Россию-матушку, и так сладко плакалось. Как в уже в разбитном кураже, позабывшись Патрон кричал петухом и пускался в пляс под Камаринскую, а оказавшись на рыночной площади, орал он непотребства и приняв жандарма за полового, дал ему пятиалтынный, и уж после провалился в тягучий мрак.

Снилось ему, как гонятся вслед за ним борзые в цветастых платках, и будто не он это вовсе, а граф Монтекристо ложицею оловянной тайные знаки на стенах пещеры выскабливает, а Аббат Фариа с лицом цыганского барона, взирает на это и одобрительно качает головой…