Узел Гл. 9

9

 «Я оставлю в живых твоё дитя, если ты покоришься»,- сказал Кубугул светловолосой. Скорее по жестам и интонации, чем по словам его поняла женщина, положила ребёнка в зыбку, красиво расписанную синими и красными цветами.
 От светловолосой пахло молоком. Она не плакала, была покорной...
 … От телесной близости ожило сердце молодого татарина. Растворился Кубугул в синих глазах, подобных вёдрам, полными воды. Захотел он, чтобы эти глаза глядели на него с любовью, как смотрит женщина, намалёванная на доске, что он подобрал в том доме. Как степь весной, когда лучи нового солнца её пробуждают, очнулся Кубугул, вновь заговорили с ним Священная Земля и Вода.


 «Рюски, беги!»- Джептай тронул коня. Натянулся волосяной аркан. Нанизанная на шест связка пленников со спутанными позади руками, пришла в движение, за ней следующая, ещё и ещё одна. Татары на конях окружили ясырь, плетями подбадривая замешкавшихся.
 Светловолосая женщина несла у груди младенца, завернув его в плат. Ребёнок заходился в пронзительном крике.
 Кадыр-Берды догнал своего десятника:
- Почему у гяурки щенок? В пути сдохнет, и мать погубит!
- Твой побратим приказал,- дёрнул губой Джептай.
- С каких пор мой саклау вами распоряжается?- потемнел лицом мурза, напирая на слово «саклау».
- Ты сам из всех его выделил,- укорил Кадыра Джептай.
Мурза ожёг плёткой мерина. Конь прижал уши, помчал, вскидывая гладким крупом к церкви, где Кубугул седлал коня. Подъезжая к своему телохранителю, Кадыр-Берды заметил, что нукер поспешно прячет в седельную суму размалёванную доску. «Зачем ему доска с ликами?- подумал мурза,- Её не продашь».
- Почему щенка не убил, как я велел? Отвечай прямо, не виляй хвостом, как вороватая сука!- Кадыр попытался совладать с охватившим его гневом.
- Я геурке обещал...- отвёл глаза Кубугул.
- Ты? Обещал?- каменея скулами, протянул Кадыр-Берды. Чем больше разгоралось сердце татарского мурзы, тем бесстрастнее становилось его лицо.
- Брат, пусть гяурка будет моей частью добычи,- попросил Кубугул.
- А если она не дойдёт до наших кочевий?- с жалостью посмотрел на молодого саклау мурза: «Золотые волосы опутали сердце друга».
- Значит так Аллаху угодно. Я потеряю свои деньги. Это мой выбор и моя к тебе просьба, вождь,- Кубугул с надеждой заглянул в бесстрастное лицо Кадыра.
- Смотри, не пожалей. Женщина делает воина слабым. Деньги вернуть трудно, мужество ещё трудней,- предостерёг молодого ногая мурза. Обращение «вождь» порадовало его сердце.


 На русских стрельцов чамбул наскочил нежданно. Вышли из Волчьего лога к Каменному броду, где недавно только камыш шумел. У берега светло светится основание новой башни, пахнет свежим деревом. Гяуры в одних портках и рубахах копают ямы. Там всех и повязали, ни один не ушёл.

 Предпочёл бы Кадыр пройти мимо стрельцов незамеченным, но Аллах рассудил иначе. Теперь русские из городка его в покое не оставят. Подожгли татары башню, чтобы людям царя московского было чем заняться. Оставил Кадыр-Берды Джептая с двумя десятками воинов у брода, погнал ясырь знакомым шляхом. Через три дня догнал Джептай чамбул Кадыра, сказал: «Сбили гяуров со следа. Поостерегутся неверные без оглядки за нами гнаться. Потерял я Касыма и Мехмета, но казаки больше потеряли».


 Голова была, как чугунная. Матерясь и кусая губы от ярости, с татарским арканом на шее бежал Мошкин. Волосяная верёвка, задубевшая от пота, грязи и чужой крови терзала кожу связанных за спиной рук. В пару к Ивану татары привязали долговязого Алексашку Караулова. Разница в росте добавляла мучений стрельцам.
 Повязали их, словно кутят беспомощных, никто даже за оружие схватиться не успел. Ванька попытался сбежать, но молодой, красивый татарин на рослом жеребце, такой стати, какой Мошкину ещё не доводилось видеть, нагнал его, бросил аркан. Волосяная петля обхватила плечо и шею.
 Татарин на полном скаку промчал мимо. Верёвка на мгновенье ослабла. Ванька попытался её сбросить, но аркан натянулся, дёрнул. Земля больно ткнула в лицо, трава полезла в глаза и рот, верёвка сдавила горло.
 Из травы выскочил камень, ударил по голове…

 Татары торопились. По спинам пленных то и дело гуляли плётки. «Ничего, ничего,- говорил Мошкин Алексашке,- с ясырём татарам от казаков не уйти. И в наше оконце заглянет солнце».
 Однако когда у татарина, из нагнавшего их отряда, Иван узнал приметную саблю Калмыка, уверенность в скором освобождении поубавилась.
 Кормили пленников сырой кониной и болтанкой из муки. «Ешь, Алексашка, не кривись,- яростно шептал Иван Караулову,- нам силы нужны с нехристями поквитаться!»

 Кубугул подкармливал «свою» полонянку сушёными пенками, выменивая их у товарищей. Нукеры смеялись: «Ты ей своего коня отдай!»
 Кадыр-Берды, потеряв людей, стал злой как собака, гнал полон без остановки. Джигиты из заслона говорили, что русские от преследования не отказались. Ослабевших пленников приходилось убивать.
- Так скоро без ясыря останемся!,- сказал Кубугул мурзе Кадыру.
- Потери всегда бывают,- пожал плечами мурза. Про себя подумал: «Знаю я, о ком ты беспокоишься».
- Дай мне воинов,- попросил Кубугул,- я остановлю русских!
- Набирай охотников,- согласился мурза.
- Мне нужны люди на хороших конях,- попросил Кубугул.
- Сам им скажешь.


 Словно оводы крутились воины Кубугула вокруг русского отряда. Любое дерево, любой овраг мог встретить преследователя стрелой. Сторожко, с опаской шли русские стрельцы, однако как пёс, взявший след, с него не сходили.
 Три раза Кубугул отправлял шустрого малого к Кадыру за стрелами. Когда мальчишка вернулся третий раз, сказал: «Мурза тебе передал — если каждая вторая стрела забрала жизнь, русские должны кончиться, как кончились у меня для тебя стрелы. Это последние, что я могу выделить». Потом добавил, глядя в сторону: «Твоя гяурка младенца потеряла».
 Гнев охватил Кубугула: «Почему русские не отстанут? Смертей было бы меньше».

 Татары ясырь всё гнали и гнали. Гнус выедал глаза, ремни терзали кожу, словно море колыхались травы, орлы кружили в небе. На привалах пленники бессильно валились на землю. Не все могли с неё потом подняться.
 Когда у светловолосой умер ребёнок, силы её покинули.

 Расстреляв все стрелы, вернулся Кубугул.
- Вождь,- сказал Кубугул Кадыру,- я потерял пятерых. Дай мне ещё людей!
- Нет у меня больше людей, и стрел лишних нет,- - рассердился мурза,- лучше ясыря лишиться, чем воинов.
- Тогда я один пойду!- вспыхнул лицом Кубугул.
- Иди,- пожал плечами Кадыр, -только вначале убей свою гяурку. Она не может идти.
- Почему я?- вскинулся Кубугул.
- Мужчина отвечает за всё сам. Ты не убил её щенка. Он забрал все её силы. Иди и зарежь гяурку, пусть её кровь будет на твоих руках!

 Сделал Кубугул, что от него мурза требовал, а ночью бросил в огонь доску с ликами женщины и ребёнка, на ней намалёванными. Не мог он больше на неё смотреть. Но навсегда слились в его памяти, взгляд женщины, которую убил, и взгляд женщины с доски.

 Ушли татары от преследования, оставив в степях след кровавый.


 Как прошли Дикое поле, пленникам вышло облегчение. Кормить стали лучше. Алексашка сказал, торопливо глотая мучную болтанку: «Откармливают как скот, чтобы дороже продать». У Ивана зажили, сбитые в кровь ноги.
 Над степью плыли изжелта-белые, грудастые облака. Цвели цветы. Воздух гудел от мириадов насекомых. Из травы вылетали невиданные долгохвостые птицы. Татары били их из луков и весьма ценили за нежный вкус.
 Встречались редкие кочевья Казыевской орды. Татарские дети кидались комьями сухой глины, оставляющей на спинах невольников следы, похожие на пятна запекшийся крови. Джептай грозил неслухам нагайкой.
 Мошкин потерял счёт дням, вечор, как закрывал глаза, видел только бесконечную дорогу пред собой, слышал стоны и хриплое дыхание товарищей.


 Пригнали их через Перекоп в страну под названием Крым, со всех сторон водой окружённую, где многие люди русские живот свой мучили, в крепость каменную за двойной стеной. А высота первой стены тридцать аршин, а второй пятьдесят. Круг всей стены идёт ров глубокий, лишь со стороны воды рва нет. Укреплена стена многими зубцами и башнями. Сложены те стены и башни из каменьев великих, цветом тёмных, а величиною, как иной дом на Руси бывает.
 Врата в той крепости железные, и живут за ними разные люди: магометане — турки и татары, черкесы, таты, аланы и прочие, латиняне многоязыкие, верующие в непогрешимость папы римского, греки и армяне православные, а так же люди веры иудейской; и всех тех людей числом много боле, чем во всей Калуге, а может даже в самой Москве великой. Стоит та крепость, называемая Каффа или Малый Истамбул, на берегу моря. А вода в том море солёная, так что пить её невозможно.
 В том граде занимались невольниками уже совсем другие люди. Поклали им на руки железа вместо пут кожаных, почали кажный день на торжище водить: из одёжи — тока кусок материи, чтобы срам прикрыть, да войлочный колпак на голову от солнца лютого. Держали в загонах словно скот — отдельно мужчин, отдельно детей и женщин. Кормили, правда, хорошо. Давали хлеб и мясо, зелень разную, ягоды и плоды неведомые, вкусом сладкие, кои в садах местных в обилии произрастают.

 На торжище крик до неба, люди в диковинных одеждах, а иные с лицами чёрными, как головешки, кричат так, будто убить друг дружку сбираются. Это купцы заморские за каждую монетку торгуются.
 Боле всего ценятся у магометан девки и ребятишки безвинные, да ремесленники умелые. Мужиков же полонённых на каторги и на другие работы тяжёлые продают.
 Плачут бабы и детишки, по воле новых хозяев навсегда разлучаемые. Средь толпы в сопровождении слуг и служанок важно выступают богатые татарки в мешках на головах, так что лиц их не видно. Шныряют разносчики воды с длинноносыми кувшинами за спиной, барышники-евреи, фигляры-фокусники, цыгане. Трясут лохмотьями нищие и увечные, заунывно, тонким голосом поёт, будто плачет, бородатый слепец, сопровождая выступление игрой на многострунной цитре.
 Первым из их партии продали кузнеца, который шибко по жонке своей, татарами замученной, сокрушался. А потом Мошкина и других стрельцов всех чохом забрал какой-то турок.
 С рук пленников сняли одне железа, чтобы заковать в другие. Загнали их на лодию большую, называемую каторгой, приковали к вёслам-опачинам. Несколько раз перепродавали Мошкина, разлучив со товарищи, пока не оказался он на галеасе турчанина Апты-паша-Марьева, где семь лет до Азовского взятия живот свой мучил.


 Тёплый ветер от Чёрного моря согнал настовый снег, пробудил степь. По рытвинам и падинам побежали ручьи, вода напитала землю. Вздулась мать Эдиль-река, потекла вольно и свободно к Каспийскому морю. Очнулось Дикое поле, оборотилось зелёно-золотым океаном, по которому огнями рассыпались миллионы цветов. Воздух наполнился мириадами птичьих свистов, безостановочным стрекотом сверчков и кузнечиков.
 Потревоженный юго-западным ветром, взмыл в небо желтоглазый ястреб, повис в прозрачном небе на распластанных крыльях. Вобрали в себя глаза птицы тройку лёгких челнов, плывущих по синей воде, плоский как стол левый берег Эдиля, многоцветные, прихотливо изогнутые кручи правобережья с пещерами в меловых скалах, ногайское кочевье, его многочисленный скот, вольно пасущийся на вековечных просторах, крохотную фигурку человека, лежащего в духмяной траве средь цветов.
 Пять лет волками рыскали по землям своей униженной и растерзанной родины Кадыр и Кубугул. Поделили юрт Едигея между собой хитрые московиты и жадные калмыки. Грабили побратимы и тех, и других.
 Устало сердце Кубугула от крови. Решил он зажить мирной жизнью. По-доброму расстались побратимы. На прощанье сказал Кадыр Кубугулу: «Езжай на Эдиль к моему отцу Юсуфу. В степи говорят: «Его люди живут благодатно — в день едят троекратно». Хитёр старик — сидит в трёх сёдлах: присягнул на верность московскому царю, дочь выдал за Сюнке-Багатура сына тайши калмыков, я служу крымским Гиреям. Со всех сторон отец войлок постелил, со всеми договориться смог. Может рядом с ним ты найдёшь своё счастье?»
 Не с пустыми руками пришёл Кубугул к мирзе Юсуфу: много вещей из фарфора и кости, железа и меди привёз с собой, табун прекрасных коней с ногами сильными, как у верблюдов, пригнали его люди. Сыном стал Кубугул мирзе Юсуфу и мужем его младшей дочери.
 Ветер, поднявший в небо ястреба, взъерошил волосы Кубугула. Утром сказала ему юная Лалэ — у них будет ребёнок! Закружил Кубугул жену на руках, не в силах сдержать радости вскочил на жеребца, умчался в степь, упал в траву. Возблагодарил будущий отец Аллаха, поблагодарил старых богов, дал клятву щедрой Умай принести богатый дар, коли Лалэ подарит ему сына.
 Перевернулся на живот Кубугул, потянулся к красному как кровь цветку лалэ, в честь которого мирза Юсуф назвал свою дочь. Степь до горизонта, где голубые от дали холмы встречаются с небом наполнила всё его существо. Все травы, звери, птицы, само всё это пространство - это был он Кубугул сын мурзы Косая, внук Шабана, рождённого по молитвам праведного Коджа Ахмата, и даже если он сейчас исчезнет, род, основанный Кадыр-Каем, не прервётся. И тот ястреб, висящий в небе, и смешной суслик у норы, и прекрасный цветок лалэ — это он Кубугул, самый счастливый человек на земле. «Кабы Аллах дал мне возможность повелевать красками, запечатлел бы я этот цветок, и мою жену, и эту степь, чтобы всегда они жили»,- подумал Кубугул.
 Долго помнил внук Шабана доску, с намалёванными на ней ликами, и гяурку, которую своими руками убил. Поначалу тревожила мёртвая его сон, но Боги милостивы. Больше не приходит к нему светлоликая с младенцем, другие смерти заслонили её, но сейчас в момент счастья неожиданно увидел Кубугул те глаза.
 Словно холодная рука сжала сердце.


 Веет ветер вдоль Волги матушки, подгоняет ветер струги к Персиянскому морю. На переднем струге лежит вольный человек Ивашко Попок. Нет над атаманом начальников, кроме Бога одного. Весеннее томление наполнило сильное тело казака. Сладко потянулся атаман, так что косточки захрустели.
- Чаво как кобель тянешься?- сплюнул в воду старый казак Кулак. Помнит Кулак своего атамана ещё сопливым мальчишкой.
- Бабу бы,- зажмурился Ивашко.
- Завернём к ногаям, будет тебе и баба, и баранина,- усмехнулся Кулак,- от пустых сухарей ужо в брюхе бурчит, и робяты заскучали. Смотри, каки рожи кислые.
- Я Астраханскому воеводе обещал мирных не трогать!- нахмурил белёсые брови Попок.
- Ты кто — царёв слуга, или вольный козак? Не мы ли от ево стрельцов с Яика утекли? Али может ты тайком от обчества царёво жалование получил?- подначил атамана Кулак.
- Ты атаман, где мирного татарина видал?- встрял в разговор Матюша Ус,- обряди волка овцой, он волком останется! Матюшка потрогал твёрдый рубец над бровью, оставленный татарской саблей.
- Если всё по-уму, да по-тихому спроворим, кто узнает о наших проказах?- сдвинул брови Кулак,- Твой отец смелее был!
Знал старый Кулак чем атамана расшевелить.

 С выси неба увидел желтоглазый сокол, как лёгкие челны скользнули к берегу.

 Вволю потешились воровские казаки над беззащитным ногайским кочевьем. Нашёл Кубугул вместо своего юрта место пустое.

 Повернулось колесо судьбы. Пришёл мир в равновесие. Справедливы древние боги. Только желтоглазая птица видела, как в бессильной ярости грызёт землю и воет маленький человечек, вообразивший себя хозяином своей жизни.