Положение позвоночника

"Надо сказать, что общее состояние здоровья зависит также
от преобладающего положения позвоночника".
(из медицинской радиопередачи)


Инженер Васильков вряд ли смог бы вспомнить, с каких пор он начал сутулиться.
Возможно, это случилось еще в глубоком детстве, когда весь его мир, маленький и понятный лишь ему, мог уместиться на небольшом сумеречном пространстве его собственной тени. Тогда ребенок, очарованный существованием этого миниатюрного, но для него всеобъемлющего мира, пытался закрыть его своей спиной от мира большого, мира все расставляющих на свои места взрослых.

А может быть, привычка эта закрепилась в нем уже в школе, на уроках физкультуры. Васильков никогда не был сильным. Но зато всегда был самым высоким, и непомерная длина заставляла его становиться впереди выстроившихся по росту одноклассников. Особенно мучительно ему было бежать кросс, постоянно ощущая за спиной подгоняющее дыхание и подталкивающие руки. Для медлительного Василькова такое положение дел было невыносимо, и  он старался ссутулиться, чтобы стать как можно меньше и при построении пропустить вперед своих более ловких и сильных товарищей.

Шло время, Васильков рос. Но росли и его одноклассники. И вскоре рост его перестал быть столь непомерным и превратился в средний. Но Васильков сутулился все больше. Правда, теперь уже по другой причине. Вещи, люди и понятия, окружавшие будущего инженера, казались ему чужими, и он стремился уменьшиться и стать совсем незаметным, чтобы не раздражать мир своей нелепой инородностью. Словом, как бы то ни было, но инженер Васильков, сколько он себя помнил, всегда был сутулым.

Ему самому такое положение позвоночника не доставляло никаких неудобств. Но почему-то почти всех знакомых Василькова раздражала эта его привычка. Учителя делали ему замечания и предупреждали о неизбежно грозящем Василькову сколиозе. Одноклассники подшучивали над ним и придумывали разнообразные прозвища. Мать, каждый вечер видя своего сына раздевающимся перед сном, всплескивая руками ахала и пугала его и себя тем, что к двадцати годам Васильков превратиться в горбатого старика. Отец же ограничивался словами: "Ничего, армия сделает из него человека". Позднее, когда Васильков женился, супруга постоянно стучала его по спине, заставляя выпрямиться, и говорила, что хочет видеть рядом с собой настоящего мужчину. На службе вечно склоненного над бумагами Василькова считали чудаком и трудягой, хотя в действительности все обстояло иначе. Инженер Васильков любил свое дело, но не на столько, чтобы все мысли направлять на работу. Начальство, поначалу снисходительно относившееся к г-образной спине своего подчиненного, принимая ее за признак уважения к себе и усердия в работе, в конце концов замечало, что Васильков попросту, что называется, витает в облаках, и неодобрительно качало головой. Если бы Васильков не был постоянно занят собственными мыслями и не научился придавать очень мало значения мнению окружающих, у него уже давно выработался бы комплекс неполноценности...

Такое сосуществование его с миром могло продолжаться еще долгие годы, и все было бы хорошо, если бы однажды ссутуленная спина не стала, действительно сказываться на здоровье Василькова. Сначала наступила близорукость. Потом стали появляться боли в пояснице и  быстрая утомляемость. Правда, горб у него таки не вырос, но когда стало давать о себе знать сердце, инженер Васильков понял, что нужно срочно принимать меры.

Он долго думал, и наконец, решился на отчаянный поступок. Конечно, никакие заботы о физическом здоровье не заставили бы его пойти на такой шаг, но его согбенная душа страдала от тех же недугов, что и ссутуленная плоть. И инженер Васильков отважился на то, чтобы в корне изменить свою жизнь. Он стал внимательно следить за собой и, в конце концов, ему удалось целый месяц проходить с гордо выпрямленной спиной.

Как же поражен был Васильков, когда обнаружил, что тот мир, от которого он так старательно отгораживался собственным позвоночником, наполнен красками, чудесами, звуками и красотой не меньше, чем мир его грез и мечтаний. Но тем больше был удручен идеалист Васильков  тем, насколько мало была реализована заложенная в этом мире гармония... Раньше он лишь исполнял навязываемые ему обществом законы. Теперь он решил непременно стать органичной частью этого большого и прекрасного мира. Но пытаясь достичь гармонии хотя бы в малом, инженер Васильков добился лишь того, что был уволен с работы и окончательно испортил отношения с близкими. Как выяснилось, несовершенному миру и не хотелось совершенствоваться, а уж до прозрений Василькова ему не было вообще никакого дела. Васильков стал задыхаться. Он снова ощущал себя бегущим впереди более быстрых, сильных и ловких, но и более низкорослых своих собратьев. Тогда Васильков попробовал найти свое место в мире, не изменяя его. Но вскоре понял утопичность и этой затеи. Самому длинному здесь всегда полагалось быть первым. Он почувствовал, что начинает терять что-то настолько дорогое и важное, что потеря этого чего-то будет равносильна смерти. Для Василькова не было предусмотрено места.

И он снова вернулся к сутулому образу жизни. Только теперь позвоночник его загнулся настолько, что, когда Васильков кланялся или нагибался, возникало ощущение, что он сворачивается в трубочку. Но его вскоре перестало удовлетворять и это. Тогда инженер Васильков разбил очки, перестал читать и даже разговаривать и перешел на лежачее положение. Отныне он почти всегда спал, свернувшись калачиком. И даже сны его восходили к идеалу сутулости – зародышевому состоянию. Поначалу они были кошмарными – ему снилось, что он в утробе, а кто-то там, снаружи, пытается выскрести его огромной ложкой. Но постепенно сны его стали превращаться в сладкие завораживающие грезы.

Конечно же, как издавно принято в подобных сюжетах, Васильков кончил тем, что попал в сумасшедший дом. Когда его привели в одиночную палату, инженер, всю дорогу буйствовавший и вырывавшийся, сразу же бросился к кровати, свернулся на ней калачиком и, блаженно улыбнувшись, уснул.

Искушенный в своем нелегком ремесле "врачевателя душ" почтенный профессор Браусевич поначалу принял Василькова за романтика, этакого персонажа гоголевских петербургских повестей, который возненавидел мир за то, что тот не является воплощением его идеалов. Но все, почти гениальные попытки этого заслуженного мужа "вернуть вселенной ее песчинку", "вылечить" Василькова, не увенчались успехом. Но неудачи не приводят истинного ученого в отчаяние! И профессор только с новой силой и удвоенным интересом углубился в исследования.

И ему открылись прелюбопытные вещи. Васильков, оказывается, не только не ненавидел мир, но любил его так, как не снилось даже Бабушке Горького. Он различал все его нюансы, и обладал неким тайновиденьем не хуже Достоевского или графа Толстого. Нет, Васильков не был банальным идеалистом. За этой формой неприятия, отпочковывания от мира, Браусевичу грезилось нечто иное. Непонятное, неразгаданное содержание, раскрыть тайну которого предстояло ему, бескорыстному жрецу науки. Он немедля оседлал Фрейда и пустился вскачь по необозримым полям специальной литературы. Браусевич счел также необходимым ознакомить с мыслью первоисследователя подсознания и своего пациента. Но тот, ознакомившись лишь с первым абзацем, употребил труды гения не совсем так, как рассчитывал профессор. Огорченному Браусевичу удалось спасти лишь несколько страниц статьи "Тотем и табу". Тогда одна из нянечек попросила позволения дать Василькову Библию, на что разочарованный профессор лишь махнул рукой.

Со священным писанием Васильков не стал обходиться столь жестоко. Более того, он настолько углубился в чтение Библии, что не прерывался даже на еду и благословенный им же самим сон. Три дня и три ночи Васильков штудировал самую популярную в мире книгу. И все это время из его палаты доносился беззастенчивый радостный детский смех. На четвертые же сутки дочитанная Библия упала на пол, а смех сменился уютным посапыванием.

С тех пор Васильков уже не просыпался. С каждым днем он съеживался все больше и больше, пока наконец однажды профессор Браусевич, совершающий очередной обход клиники, не обнаружил на кровати вместо Василькова небольшой шар, размером с резиновый мячик. Шар, завидя профессора, скатился с кровати, вскочил на подоконник и, протиснувшись сквозь прутья решетки, исчез.

Последнее, что услышал Браусевич, была беззаботная песенка новоявленного колобка: "Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от вас ото всех и подавно уйду"...