Сон инженера Василькова

Васильков спит. И снится ему сон. А снится ему, что не инженер он вовсе, а муравей. И что сидит он на огромной весенней поляне, а вокруг собрались всевозможные твари. Галдят все, перерыкиваются, шепчутся, толкаются. И вдруг – тишина. И кроме шелеста травы да поскрипывания заблудшего облака ничего не слыхать. Удивился поначалу муравей Васильков. Никак не поймет, что случилось. А ощущения у него, как у тли под микроскопом. Почему? Да потому что все на него вдруг уставились и словно ждут от него чего-то. А он будто им сказать что-то должен. Причем что-то важное, - недаром же все на него смотрят. И чувствует Васильков, что не знает он, что и сказать-то. Да какое там сказать – не знает он, что и подумать. Ужасно глупое положение.

УЧЕНЫЙ (прерывая затянувшееся молчание): Насколько известно науке, муравей способен поднимать тяжесть, в несколько раз превышающую его собственный вес.

ЛЕВ: Силен, брат! Наверняка хищник и питается мясом.

УЧЕНЫЙ: Да, насколько известно науке, муравьи частенько питаются и мясом.

ЛЕВ: Ну вот, что я говорил!

БАБОЧКА: Он такой изящный и утонченный! Он, наверное, хорошо летает.

ЛЕВ: Дура! Тому, кто ест мясо не до твоих идиотских полетов.

КОРШУН: А я? Вы забыли обо мне, уважаемый.

УЧЕНЫЙ: Науке, действительно, известно, что некоторые виды муравьев снабжены крыльями и способны совершать перемещения по воздуху.

БАБОЧКА: Ну вот, что я говорила! И вообще, он такой изящный и утонченный, что сразу видно возвышенную натуру. Он наверняка питается пыльцой и нектаром. У тех, кто ест мясо всегда такие неприятные складки на коже и приземленные формы.

КОРШУН: А я? Вы забыли обо мне, уважаемая. Однако у этого…нет никаких крыльев.

ЛЕВ: Я же говорю, он питается мясом!

ВАСИЛЬКОВ: Вы знаете, мне кажется, я, действительно, никогда не ел мясо.

ЛЕВ: Тьфу! Слабак! В таком случае, я отказываюсь верить, что он вообще способен что-либо поднять.

ГИЕНА: Хи-хи-хи! Пусть поднимет меня.

ЗАЯЦ: Брат! И правда, подними что-нибудь. Покажи этим всем кто мы с тобой такие!

ВАСИЛЬКОВ: Вы знаете, я никогда не пробовал…

ПРОСТО МУРАВЕЙ: Конечно! Куда тебе! Это просто развращенный тунеядец! Мы, миллионы, всю жизнь, день за днем, таскаем, трудимся, муравейник свой возводя, а он, видите ли, никогда не пробовал!

БЕЛКА: Кстати, а зачем вы его возводите? Муравейник свой. Ведь это ужасно – жить в такой тесноте. Куда уютней в кругу семьи.

МУРАВЕЙ: А мы все и есть одна семья. Все муравьи – братья. А муравейник – великая вещь!

МУРАВЬЕД: Чудесная вещь.

ПРОСТО МУРАВЕЙ: Когда-нибудь мы достроим свой муравейник до неба, спустим его на землю, и тогда устроим всем наш муравьиный рай!

СОЛОВЕЙ: Это как же? А звезды?

ПРОСТО МУРАВЕЙ: И звезды спустим.

ГИЕНА: А вы их хоть видели?

ПРОСТО МУРАВЕЙ (гордо): Нет. Мы, в отличие от некоторых, по ночам спим, нам и днем хватает работы. Но о небе мы осведомлены не хуже вашего.

ГИЕНА: Хи-хи-хи. Конечно, конечно! Разве я спорю?

КОРШУН: А почему этот…не строит?

ВАСИЛЬКОВ: Я…я…я не хочу.

ПРОСТО МУРАВЕЙ: Скажи лучше, что лень.

ЧЕРВЯК: Он правильно делает. Не нужно никому вашего муравьиного рая. Это же надо придумать! Хотя, конечно, стройте, если хотите. Только, все равно, все по-нашему будет. Мы, черви, настоящие властелины всего. С нас все начинается, нами все и кончится. Все вы со дня своего рождения принадлежите нам. Вы живете, пока мы вам это позволяем. Динозавры тоже говорили что-то о своем господстве, пока нам не надоело слушать их бредни. Природа никогда не создавала ничего более совершенного, чем мы. Взять хотя бы наши формы. Разве они не идеальны? Без нас ничего не обходится. Человек душу себе придумал, чтобы превосходство свое доказать, но даже здесь без нас не смог обойтись. Угрызения совести, черви сомнения – что ваша душа без них? Простой пфук! Лишь мы придаем всему вечный и необратимый смысл! Вам не к чему больше стремиться – предел совершенства достигнут! Мы - настоящие хозяева земли, а если хотите и неба! Даже облака подражают нам!

Облако в смущении уползает.
 
ПРОСТО МУРАВЕЙ: Ну-ка, хозяин! Пойдем, расскажешь это своим подданным!

Хватает червя и тащит его к муравейнику, над которым сосредоточенно застыл Муравьед.

БОГОМОЛ (доедая личинку): Вот так всегда кончается, когда начинают смешивать земное с небесным. Богу - богово, кесарю - кесарево.

Молчание. И снова все смотрят на Василькова и чего-то ждут.

БАБОЧКА: А жаль, все-таки, что вы не летаете. Вы такой изящный и утонченный…

ЛЕВ: Идиотка! Сказано же тебе - нет у него крыльев.

СВЕРЧОК: Летать можно и без крыльев. Для этого достаточно быть музыкантом.

СОЛОВЕЙ: Или поэтом. Может быть он - поэт.

ГИЕНА: Хи-хи-хи. Или прозаик.

ПОПУГАЙ: Попка-поэт, Попка-поэт!

ПТИЦА-СЕКРЕТАРЬ: Поэт, поэт, поэт!

РАЗБУЖЕННЫЙ ЛЕНИВЕЦ: Ну, разгалделись!

СВЕРЧОК: Что может быть выше музыки?

СОЛОВЕЙ: И поэзии?

ЛЕВ: Заткнитесь уж. Мало вам доклада о червивом рае?

БОГОМОЛ (незаметно пожирая сверчка): Каждый сверчок знай свой шесток.

Внезапно откуда-то сверху спускается Чайка.

ЧАЙКА (Василькову): Вы - поэт? Как странно. Я - тоже поэтесса. Я написала одно стихотворение и с тех пор ничего не пишу. Я просто обливаюсь слезами, как только вспомню о стихах. Послушайте! Может быть, оно натолкнет вас на какие-нибудь мысли?


БАЛЛАДА О БЕДНОМ КАРАСИКЕ.

Жил в озере тихом, прозрачном
Маленький скромный карасик.
Имел он свой домик невзрачный
И полосатый матрасик.

Но вот как-то раз на рассвете
Случилось ужасное горе -
По воле слепых обстоятельств
Карась оказался в море.

И был он ужасно испуган -
Он раньше не знал печали,
Он жил, забиваясь в угол -
Теперь его волны качали…

Так прожил он там два года
И полюбил, словно в сказке,
Таинственный шепот моря,
Простор его, бури и ласки.

Он этой любви так верил,
Что все был отдать готов…
Пока не встретил однажды
Дельфинов и грозных китов.

Он понял, что здесь не нужен,
Что вера их больше, важней,
И что для великого моря
Любовь их большая нужней.

В тоске он метался повсюду
С ненужной любовью к морю.
Нигде он не встретил забвенья,
И выброшен был прибоем.

И умер печальный карасик
В конце этой грустной сказки…
А море слезу его смыло
Последней жестокой лаской.

(Чайка рыдает).

ЛЕВ: Истеричка.

ЛЕНИВЕЦ: Как я люблю рыб. Они, по крайней мере, молчат.

ВАСИЛЬКОВ: Извините меня, но я не летаю… То есть, я хотел сказать, что я совсем не поэт.

ЛЕВ: Это с самого начала было ясно. Он такой же, как все, только строит из себя много.

ЧАЙКА (Василькову): Как вы верно заметили. Поэты - это те, кто летает. Как жаль, что карасики не умеют летать!

ГИЕНА: А то из воды их так неудобно вылавливать. Хи-хи-хи.

ЧАЙКА: Вы - не поэт. Поэты - это те, кто летает!

Чайка, рыдая, улетает. Коршун внезапно срывается с места, настигает Чайку, налету сбивает ее и с добычей возвращается назад.

КОРШУН: А я? Вы забыли обо мне, уважаемая.

Коршун ест. Длительное молчание. Из-за деревьев выплывает прятавшееся там до этого времени облако и тихо плачет дождем. Из земли пробивается росток.

ЛЕНИВЕЦ: Ну вот! (К облаку). Эй ты, не могло бы испражняться где-нибудь в другом месте?

Облако, плача, уплывает.

ГИЕНА (Василькову): Ну как, натолкнуло вас это творение на какие-нибудь мысли? Хи-хи-хи.

СОЛОВЕЙ: Пожалуй, поэзия не много потеряла в ее лице.

ВАСИЛЬКОВ: Это не важно. Почему вы все время говорите не о том? Она же умерла! Кому она мешала? (К Коршуну) Что вы сделали?

БОГОМОЛ: Нельзя никого винить. На все воля провидения.

Коршун бросает на Василькова взгляд, полный достоинства и одновременно самого неподдельного непонимания. Наткнувшись на спокойствие Коршуна, Васильков моментально остывает и становится почти апатичен.

ВАСИЛЬКОВ: Наверное, каждый сам придумывает все: и себя и всех… Так что все это я сам…

Непонятно откуда возникает вдруг профессор психиатрии Браусевич.

БРАУСЕВИЧ: Какая удивительная самость! (Что-то записывает в блокнот). Это уникальный случай!

Исчезает также внезапно, как и появился.

БЕЛКА: Глупости. Что значит сам? Поразительное самомнение! Все есть, как есть. Нечего ерундой голову забивать и никаких вопросов не возникнет. Есть определенные законы, и кто их нарушает - всегда плохо заканчивает. Вот эта, например, сама себя довела! (Показывает на останки чайки).

БАБОЧКА: Тише, прошу вас! Не надо говорить плохо о покойниках! Никогда не знаешь, умерли ли они!

БЕЛКА: Глупости! Птица - значит вей гнездо и яйца высиживай, нечего там всякое это… Дом - превыше всего! Если у тебя есть дом и куча детишек в придачу, то забот на всю жизнь хватит. Некогда будет пустяками заниматься! Вот что я вам скажу!
С возмущением прячется в дупло. Муравьи тащат останки Чайки в муравейник.

МУРАВЬЕД: И, все-таки, каждый должен жить для других.

Раздается треск и шум. Из-под кучи валежника вылезает Медведь.

МЕДВЕДЬ: Здравствуйте! Извините, что я вторгаюсь. Вы все так интересно рассуждаете. Я даже не смог уснуть.

ЛЕНИВЕЦ: Это точно. Заснуть в этом гаме невозможно!

МЕДВЕДЬ: Извините, если я что не так. Я ведь не чтобы упрекнуть… Я никогда, знаете, в диспутах не участвовал… Просто мне вдруг пришла в голову мысль…

ГИЕНА: Как ей там, бедняжке, наверное, было одиноко. Хи-хи.

МЕДВЕДЬ: Я, конечно, говорить не умею умно… Но вот… Я ведь, вы знаете, всю зиму сплю. И иногда такие сны странные снятся. Что вот будто я пчела, и меду у меня полный улей, и я ем, ем… А потом, знаете, разморит, и я, пчела то есть, засыпаю. И снится мне, ну, то есть пчеле-то, что я - медведь, и в этот улей залезть пытаюсь, это за медом-то. А потом, когда проснусь, ну, по-настоящему, то долго понять не могу: то ли я и правда медведь, то ли пчела, а то, что я медведь, мне снится только… Ну, так вот я и думаю, что все мы другое что-то, ну, то есть, может нам кажется, что мы - то, что нам кажется, а на самом деле нам только кажется, что нам кажется, что это мы …

ЛЕВ: Бр-р-р! Ну, загнул!

ЗАЯЦ: А я его понимаю. Мне тоже думается иногда, что я рожден быть львом. Только что-то не получилось, не вписался я во льва.

ЛЕВ: Молчи уж, косоглазый, а то как раз впишешься в мой живот!

МЕДВЕДЬ: Я, конечно, мысль свою, наверное, плохо выразил… Я ведь совсем другое хотел сказать…

ЛЕВ: А ну, цыц! Воротит уже от ваших мудрствований. Городите черт знает что! Права Гиена, что смеется над вами над всеми. В этом она - единственный между вами мудрец!

ПОПУГАЙ: Попка - мудрец, Попка - мудрец!

ПТИЦА-СЕКРЕТАРЬ: Мудрец, мудрец, мудрец!

ЛЕВ (К Соловью): Ну-ка, брат, слыхал я, что поешь ты хорошо. Спой, друг, утешь душеньку, а не то всех здесь разорву на кусочки.

СОЛОВЕЙ: Вообще-то я, как настоящий поэт, творю лишь по ночам, но раз публика просит…

Откашливается, раскланивается, поет.

БАБОЧКА: Это волшебно! Это так изящно и утонченно…

ВАСИЛЬКОВ: Спасибо, мне очень понравилось.

МЕДВЕДЬ: Эх, жаль, что у меня нет слуха!

ЛЕНИВЕЦ: Это точно - ни слуха, ни чувства такта. Только я, спасибо соловью, вздремнул…

ЛЕВ: Да, брат, поешь ты здорово. Тебе бы с нашим павианом встретиться да поучится, - цены бы тебе не было!

Соловей падает замертво. Тут же подбегают муравьи и тащат его в муравейник. Муравьед пытается съесть муравьев, случайно заглатывает соловья, давится, умирает.

БОГОМОЛ: От суеты все. Мементо мори.

Некоторое время - молчание.

МЕДВЕДЬ (осмелившись): А я ведь вот что хотел сказать, Что неизвестно никому, кто мы на самом деле. То есть мы-то, вроде, мы, но только кто его знает, мы ли это…
Все смеются.

МЕДВЕДЬ: Да что ж вы понять-то не хотите. Я, конечно, говорить не умею умно… Я, знаете, потому и летом стал часто спать, - в мыслях своих хочу разобраться…
Снова все смеются.

МЕДВЕДЬ: Э-эх!
Залезает обратно под кучу валежника. Все смеются. Смех постепенно стихает.

ВАСИЛЬКОВ: Зря вы так. Ведь каждый имеет право быть таким, каков он есть.

РОСТОК: И таким, каков он будет. Вот я совсем недавно был всего лишь зернышком, а теперь я надеюсь когда-нибудь стать деревом. Или цветком. Я еще не знаю.

БАБОЧКА: Ах, какой вы изящный и утонченный… Как я вас понимаю. Я сама когда-то была гусеницей, потом куколкой… А сейчас мне кажется, что я скоро стану чем-нибудь таким…таким изящным и утонченным! (Взлетает, потом, словно что-то вспомнив, садится на росток). Я чувствую, что скоро умру. Но, когда я была куколкой, мне тоже приходили мысли о смерти, а я просто превратилась в бабочку. Я всех вас страшно люблю. Вы все такие изящные и утонченные. И знаете, что я вам скажу. Смерти нет!

В это время Ученый с сачком подкрадывается к Бабочке, ловит ее и прикалывает булавкой к листу бумаги.

УЧЕНЫЙ: Посмотрите! Совсем как живая! Кажется еще чуть-чуть, и она заговорит.

ВАСИЛЬКОВ: Она только что была живая и говорила!

УЧЕНЫЙ (искренне удивлен): Да? Что вы говорите! Ну, все равно, прекрасный экземпляр!

ЗАЯЦ (в досаде грызя росток): Везет же: то куколка, то бабочка, то экзем…экземпляр! А тут мучайся всю жизнь и все равно, как родился, так и умрешь зайцем. Одно утешение: летом - серый, зимой - белый.

БОГОМОЛ: Каждому овощу свое время.

ЛЕНИВЕЦ (засовывая Богомола в рот): Как вы меня все достали!

ЛЕВ (схватив зайца): Знаем мы, о чем ты мечтаешь. Я тебя предупреждал. (Съедает его).

УЧЕНЫЙ (обращаясь почему-то к Василькову): Вы простите нас. Естественный отбор. Круговорот воды в природе.

ЛЕВ: Что-то я не наелся.

Обводит глазами толпу всевозможных тварей, выбирая жертву. Вдруг сверху падает камень. Лев валится замертво. Все поднимают головы вверх и видят обезьяну.

ОБЕЗЬЯНА: Ура! Я избавила вас от тирана! Я принесла вам добро! А добро, запомните это, должно быть с кулаками. Только следуя этой истине можно чего-нибудь добиться. Стать человеком, например. (Ученому) Что скажешь?

УЧЕНЫЙ: Любтус-губтус. (Растворяется в воздухе).

ОБЕЗЬЯНА: А сейчас я буду учить вас пользоваться палкой.

Спускается с дерева. Тут ее хватает Гиена и разрывает.

ГИЕНА: Я, кажется, правильно усвоила ее мудрость? Как это? Добро должно быть в сапогах - так что ли? Хи-хи-хи. Или кому-нибудь из вас хотелось стать обезьяной?
Гиена с добычей удаляется. Все молчат. Постепенно нарастает гвалт. Все одновременно что-то говорят, кто-то кого-то ест.

ВАСИЛЬКОВ: Я часто ловлю себя на странном ощущении. Мне кажется, что меня нет. Что я наблюдаю за всем происходящим, но меня никто не видит и не слышит. Потому-то я так и удивляюсь и даже теряюсь, когда меня о чем-то спрашивают. Все то, что я вижу очень интересно и, бывает, даже красиво, но я не могу, я не в состоянии ничего понять. Смотреть на это все мне бывает смешно, ужасно смешно, до слез. А если сопоставлять то, что я вижу, с тем, что я слышу, то можно умереть от смеха. Это похоже на исполнение под чужую фонограмму. Единственное, что смиряет мой смех, это чувство юмора. Я силюсь, и все равно не могу понять ничего, кроме того, что это все не мое. Я оставляю за собой право быть таким, какой я есть. Право не быть поэтом, не летать, не питаться ни мясом, ни нектаром, не строить муравейник и все-таки быть муравьем. И еще право быть невидимым и немым. Если я говорю, так только потому, что каждый имеет право сказать так же, как я.

Все смотрят на Василькова, явно его не слыша, и чего-то ждут. Васильков растерян.

ВАСИЛЬКОВ: Вы чего-то хотите от меня? Почему вы все на меня смотрите?

КОРШУН: А кто тебе сказал, что  на тебя кто-то смотрит? На тебя не смотрит никто.

ЛЕНИВЕЦ: Чего на тебя смотреть-то? Ты ведь такой же, как все. И болтовня твоя такая же, как у всех.

Васильков просыпается. Приподнимается с кровати, оглядывается. Видит, что никого нет.

ВАСИЛЬКОВ: Никого…

ГОЛОС КОРШУНА: А я? Вы забыли обо мне, уважаемый.



КОНЕЦ.