Ничей современник. Глава 9. Приговор

               И упало каменное слово
               На мою ещё живую грудь.
                А. А. Ахматова
— Входите, — отчеканил народный комиссар.
 В кабинет Ежова вошёл Ставский — генеральный секретарь Союза Писателей СССР. Он, по старой памяти, был одет в военную форму, которая у него осталась со времён революции, в руках он держал какие-то рукописи — небольшую пачку бумаг. В то время как Ставский подходил к столу Ежова, они не переговаривались, даже не поздоровались. Ставский знал, что нарком любит сразу перейти к делу.
 В кабинете была тишина, лишь было слышно, как Ежов перебирал бумаги, что-то в них писал, весь стол был завален этими бумагами. По ужасному запаху и перегару Ставский понял, что тот всю ночь пил, отчего было тошно к нему подходить. Окно, за которым были решётки, было открыто (чего вообще-то не полагалось), но даже свежий мартовский воздух не улучшал ситуацию. За спиной наркома был портрет Дзержинского, а в самом углу стола небольшой бюст вождя, которому тоже было неуютно в этом кабинете.
— Я по делу поэта Осипа Мандельштама, — сказал Ставский, сев напротив наркома.
— Умер? — спросил нарком.
— Нет.
— Сбежал? — впервые поднял он глаза на собеседника.
— Нет, он под Москвой, всё ещё под нашим надзором.
— Так чего вы пришли? У меня вон сколько работы, а вы ко мне с поэтами. Пора вообще всю литературу запретить, хитрые твари научились изворачиваться. Всех под одну гребёнку — и с концами! — спокойно говорил он, продолжая просматривать какой-то документ.
 Ставский начал несколько дрожать: себя он, между прочим, считал писателем. Ежов, видимо, понял это, и решил перейти к делу.
— Так зачем вы пришли, я повторяю!
— Вы знаете, что Мандельштам четыре года тому назад был отправлен в ссылку за пасквиль на...
— За что? — переспросил Ежов.
— Клеветнические стихи, — уточнил Ставский. — Так вот, как бы мы ни пытались, его мы так и не перевоспитали, характер его стихов не изменился. Он даже написал «Оду» вождю, но снова своим эзоповым языком...
— Каким языком?
— Эзоповым. Это иносказательный приём, чтобы скрывать свою главную мысль. Так вот, я считаю, что «Оду» он написал лишь из нужды, а не потому, что действительно так думает. Нам известно, что он тайно заезжал в Москву и Ленинград к друзьям, они делают из него «страдальца», непризнанного гениального поэта. Он постоянно обращается с просьбой опубликовать его стихи...
— И?
— Ещё я принёс рецензию советского поэта Павленко на стихи Мандельштама. Вам, по должности, вовсе не обязательно разбираться в поэзии, но, прочитав рецензию, вы поймёте, что никакой ценности его стихи не представляют.
 За спиной наркома зажужжала залетевшая в комнату муха.
— Так чего вы хотите? — спросил раздражённо Ежов, так и не услышав самой сути.
— Чтобы вы, Николай Иванович, помогли разобраться с Мандельштамом.
 Ежов ожидал услышать что-то ещё, а так ему становилось скучно, но, чуть подумав, он решил несколько позабавиться, а заодно чему-то научить собеседника.
— Слышите, товарищ, муха летит? — сказал Ежов.
— Слышу.
— Как по мне, муха — самое бесполезное существо на этой планете. Никакой от неё пользы, лишь раздражает меня, человека, своим жужжанием. Очень много людей подобны мухам, и в нашей стране, к сожалению, тоже. Должен ли я выйти из комнаты из-за этой мухи и ждать, когда она улетит или подохнет? Или мне объявить ей войну, дать ей время опомниться, а потом принести взрывчатку и убить её? Как вы думаете?
 Ставский откровенно дрожал, хотя понимал, что говорят не о нём. Он не стал отвечать, посчитав вопрос риторическим, однако Ежов, войдя в раж, словно он вёл допрос, жаждал ответа. Муха в этот момент села на стол и как будто стала что-то искать.
— Смотрите! Я мог бы приманить её мёдом, но она и так села на стол, что лишь облегчает мне задачу. Тогда я подожду, когда муха сама ко мне подойдёт...
 Он замолчал на несколько секунд, тогда муха действительно подошла ближе.
— ...И убью её! – нарком ударил кулаком по столу. Со стола упали какие-то бумаги и бюст вождя. От удара о бетонный пол у того сломалось левое ухо. Правое же давно было сломано, должно быть во время подобного случая.
 Ставский был сильно напуган, поняв, как легко оказаться мухой. Особенно учитывая, что Ежов всё это время смотрел ему в глаза. Ставский молча поднял бюст, указав, что у вождя разбились уши. Ежов отряхнул руки и сбросил убитую муху на пол. 
 Заметив поломку, равнодушно сказал:
— Вождь давно ничего не слышит, так что невелика потеря. Дайте мне ваши бумажки.
 Ежов сразу же подписал бумажки, не прочитав их, и поставил печать. Ошарашенный Ставский уже собирался уходить, получив в руки обратно документы, как вдруг нарком решил уточнить:
— Скажите, почему его не расстреляли четыре года назад?
— За него многие вступились, в том числе Бухарин.
— Бухарина больше нет. Мандельштама, можете считать, тоже.
Ставский несколько был удивлён, решив, что Мандельштам всё же не заслужил расстрела. Поэтому Ставский сказал самое важное:
— Его сохранил вождь.
— Вот как...
Ежов не хотел портить отношения с начальником, так как он и сам мог попасть под горячую руку. Поэтому нарком попросил вернуть бумаги, разорвал их, а потом написал другое постановление.
— Руки нам понадобятся, а он не такой старый. За пять лет в лагере опомнится. Не через пять, так через десять. Можете идти.
Ставский, побоявшись сказать хоть что-то, взял бумажку и молча вышел из кабинета.



----------------------
Ежов — один из главных «героев» самого ужасного года в истории России, обманом добравшийся до власти, имеющий незаконченное низшее образование. В 1937 году под его руководством было арестовано свыше 1,5 млн граждан, около половины из них расстреляно. В 1938 году, потеряв доверие Сталина, снят с должности народного комиссара МВД, а после арестован. Зная все хитрости и приёмы влияния на подсудимого, сразу сознался во всём. На допросе заявил: «Я почистил 14 000 чекистов, но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил». Расстрелян.