Деревня моя, деревянная, дальняя...

Об истории возникновения, о короткой жизни и последних днях посёлка Озёрный Нефтегорского района Самарской области, о пребывании в тех краях Льва Николаевича Толстого, о секте молокан и создании новой секты «братков» (добролюбовцев) рассказывает протоиерей Сергей Александрович Усков
 
Памяти посёлка Озёрный (Братки)
и всех его обитателей посвящается
 


НА РЕКЕ ПОД ГОРОЙ
 
Добираться в 1960-е годы из Нефтегорска до нашей деревни - степного посёлка Озёрный - было непросто. Путь лежал по грунтовой дороге (фактически по бездорожью) от утёвского поворота через Трофимовку и Богдановку. Основную часть пути приходилось преодолевать «на перекладных», то есть попутным транспортом (если он был), а остальную часть пешком. Грунтовые дороги, пролегающие через поля от села к селу, поэтому и называют просёлочными, или просто просёлками. Основным средством передвижения по просёлкам был гужевой (конный) транспорт, проще говоря, лошадь с телегой. Автомобильного транспорта в те годы было немного, особенно личного. Да и ехать в дальний посёлок, за редким исключением, было некому и незачем. Надежда «поймать попутку» была невелика. И всё же я старался бывать в родном посёлке по возможности чаще, хотя иногда приходилось весь путь пройти пешком (36 км за 8 часов), не считая проезда по асфальту от Нефтегорска до утёвского поворота (ещё около 30 км). Выходил обычно в субботу после обеда часа в два. Приходил уже затемно, часов в десять вечера, уставший, но довольный.
Начинался мой пеший путь от места пересечения автотрассы на Куйбышев с дорогой на Утёвку. Доехать сначала на попутках от Нефтегорска до этого перекрёстка труда не составляло. Асфальтированная трасса была довольно оживлённой. Отсюда начинался основной нелёгкий путь по просёлкам на Трофимовку. Стоять и ждать попутку на перекрёстке смысла нет, так как её чаще всего не было, поэтому надо было сразу идти вперёд, не особо надеясь на то, что кто-то догонит и хотя бы немного подвезёт. Иногда такой удачей оказывалась подвода, то есть лошадь с телегой. Преодолевал до Трофимовки 14 км, затем нужно было идти ещё столько же до Богдановки, а от неё до посёлка - ещё 8 км.
Конечно, было нелегко, но душа радовалась предстоящей встрече с любимыми родственниками. Да и пройтись по родным просторам было приятно. Трудно найти более красивое место, чем то, где находился наш посёлок. Эта красота была разной в зависимости от времени года, но всегда радовала душу. Посёлок лежал в низине под склоном (под горой) над рекой Чапаевкой. Весной весь склон покрывался цветущими жёлтыми тюльпанами, и вся гора сияла, словно золотая. Среди жёлтых тюльпанов изредка попадались красные и белые. Они были большой редкостью. Считалось, что нашедшего волшебный цветок ждёт счастье, поэтому не только дети ходили на гору за цветами. Когда отцветали тюльпаны, наступала не менее прекрасная пора цветения алых маков (мачков). Они были везде: и на горе, и на огородах, и за огородами.
А какие красивые луга простирались вдоль реки за огородами! Как приятно было по ним прогуляться! Особенно любили здесь бывать дети. Они не только играли, но приходили сюда за диким луком и чесноком. Это было не просто детской забавой. Дети приносили домой пучки ранней зелени, которую хозяйки с удовольствием добавляли в пищу, тем более, что своя зелень к этому времени ещё не выросла.
Ранней весной, когда с полей сходил снег, за огородом дяди Вани появлялся первый просохший взгорок, куда сразу устремлялась детвора играть в клёк, лапту и чижик. Приходили сюда и взрослые, не столько поиграть, сколько пообщаться. Народу собиралось много, обсуждали события, обменивались новостями. Этот клочок земли, или «пятачок», фактически становился местом собрания жителей, или неофициального схода граждан.

Главной достопримечательностью и гордостью нашего посёлка была речка Чапаевка, на берегу которой стояли наши дома. В отличие от других домов наши находились совсем рядом с рекой, как бы возвышаясь над водой. Чистейшая вода, красивые кувшинки и лилии, изобилие рыбы разных видов – это наша речка. А такие рыбные места – мечта любого рыболова-любителя. Без улова никто не оставался. Очень любил рыбалку и мой двоюродный брат Коля. Трудно не любить её, когда речка находится почти в собственном дворе, а рыба сама в руки просится.
Интересно поведение гусей на реке, всё лето они почти безвылазно жили на воде, не приходя домой даже на ночь. Как только гусыня высиживала свой выводок, всю стаю пускали на речку. Первые несколько дней гуси вечером приходили домой, а потом перестали. Удивительно. И день, и ночь они проводили на воде, не требуя никакого корма. Там и спали, клювами под крылышко, потеснее сбившись в стайку. Как потом оказалось, они выходили на противоположный берег к пшеничному полю, клевали колосья и насыщались зерном. Здесь же могли и заночевать, не всегда спускаясь на воду. Правда, была опасность нападения лис, которым удавалось иногда утащить гусёнка или даже взрослого гуся. При наступлении осенних холодов, старшие гуси-вожаки сами приводили домой своё крепкое, сытое и здоровое потомство.
О красоте нашего края можно говорить бесконечно. Наверное, поэтому, в таком красивом и чистом месте, рождались, вырастали и жили хорошие, честные люди, добрые, умные и работящие. К числу таких можно смело отнести моих родителей, родственников да и всех жителей посёлка. А нам, их потомкам, за счастье следует почитать и радоваться, что родились и жили в таком прекрасном месте.
 
РОДИТЕЛИ
 
Отец с матерью поженились в ноябре 1946 года, через год после возвращения отца с фронта. Через год и два месяца родился я, ещё через два года сестра Валя и ещё через полтора – брат Вениамин. Всё это происходило в пос. Озёрном или наших родных Братках, где мы прожили недолго, до осени 1952 г., а затем переехали в с. Домашку, когда младшему брату исполнился год.

    Отец - Усков Александр Николаевич (24.12.1924– 29.05.1981) – участник Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Воевал в Восточной Пруссии. Награждён медалями "За боевые заслуги", "За взятие Кенигсберга", "За победу над Германией". Позже награждался и всеми юбилейными медалями, а также орденом Отечественной войны II степени. О войне рассказывать не любил. Но иногда, когда кто-то оказывался у нас в гостях, после рюмки-другой, он всё же раскрывал душу перед гостем. Некоторые из таких отрывочных рассказов мне запомнились.
До войны отец не курил. Первое время после призыва, до отправки на фронт, они рыли траншеи. Во время перекура тут же появлялся командир:
– Почему не работаете?
– Курим!
– А ты что сидишь?! – поворачивается он к отцу.
– Отдыхаю…
– Марш работать!
Так, под давлением товарищей, сначала пришлось смолить папиросу для вида, а потом и всю жизнь.
У отца было слабое зрение. Он до конца жизни носил очки. Но это было после войны. А до неё такой роскоши деревенский парень не знал. Когда на фронте его зачислили шофёром, он всё же заикнулся о своём недостатке. Но там разговор был коротким:
– Вон тот столб видишь?
– Вроде, вижу…
– Побольше бы нам таких слепых. Встать в строй и отставить разговоры!
Так и колесил он по фронтовым дорогам до конца войны. Однажды даже в плен попал. Правда, всего на одну ночь. Случайно, уже под вечер, они с напарником неожиданно наткнулись на немцев. Их тут же и взяли вместе с раненым напарником. Закрыли в каком-то сарайчике, приставили часового. Вдруг среди ночи началась стрельба. Фашисты забегали, стали спешно грузиться в вагоны поезда. Вывели пленных. Поставили у поезда, но что с ними дальше делать, видимо, команды никакой не было. Тут пальба усилилась. Конвойные тоже засуетились и куда-то побежали. Наши бедолаги поняли, что немцам уже не до них. И под шу¬мок осторожно отошли в ближайший лесок. До своих добрались только через два дня. Раненому товарищу стало хуже, и последние сутки отцу пришлось его тащить на себе. Они оба были уверены в том, что немцы не могли их не видеть, но почему-то ни задерживать, ни стрелять не стали. Как бы то ни было, но плен их, к счастью, закончился быстро, без допросов и пыток, а, главное, без последствий со стороны своих спецорганов.
Через некоторое время отцу самому удалось взять в плен четверых немцев. Как-то, во время очередного затишья, он шёл по лесу в районе дислокации своего подразделения. И вдруг увидел какую-то землянку. Удивился. Осторожно заглянул внутрь и остолбенел. Там спали четыре немецких солдата. Их автоматы стояли в углу у входа. Взяв их одной рукой, отец другой навёл свою винтовку на фашистов и скомандовал: "Хенде хох!".
Легко представить удивление сослуживцев, увидевших приближающихся с поднятыми руками врагов под дулом отцовой винтовки. Все стали радостно поздравлять отца, спрашивать, как ему удалось это сделать. Он охотно рассказал, как всё было и закончил словами:
– А ведь у меня и винтовка была не заряжена...
Лучше бы он не говорил этих слов. Вскоре командир получил орден за взятие четверых вражеских разведчиков, а отцу объявили выговор за пребывание на боевой позиции с незаряженным оружием.
В мирной жизни отец до самой смерти работал электриком по ремонту электрооборудования автомобилей, тракторов и комбайнов. Сначала в Богдановской МТС (машино-тракторной станции), а с 1952 г., после переезда, – в Домашкинской МТС, переименованной затем в "Сельхозтехнику". В Домашке он через несколько лет перешёл в колхозную мастерскую на такую же работу, где и трудился до конца своей жизни.
Аккумуляторы, генераторы, тромблёры, реле, провода и лампочки постоянно окружали его не только на работе, но и дома. А ещё различные радиодетали, а также старые радиоприёмники и телевизоры, которые многие выбрасывали или отдавали ему "на запчасти". Но извлекать детали из телевизоров, хотя и из старых и неисправных, у него не поднимались руки. Он наоборот старался их восстановить. После его смерти в доме оказалось двенадцать исправных старых телевизоров.
Он был радиолюбителем и вообще умельцем на все руки. Его первый самодельный радиоприёмник приходила слушать вся деревня. Потом стал делать магнитофоны. Со всех сторон к нему обращались с просьбами отремонтировать не только приёмники, телевизоры или магнитофоны, но и мотоциклы, автомобили, холодильники, стиральные машины, сепараторы.
Играл на гармошке и занимался фотографией. Сам конструировал фотоувеличители, купить которые не позволяли средства. Мог сложить любую печку, сделать электропровод¬ку. На многочисленные просьбы всегда откликался, но плату за работу никогда не просил. Многие старались расплатиться рюмочкой. Он не отказывался, но почти никогда не закусывал. Не имел привычки есть вне дома, как будто брезговал, поэтому сразу хмелел и частенько возвращался навеселе. Зато никогда не матерился, даже не чертыхался.
Электронную технику особенно любил. Всю жизнь выписывал журнал "Радио", покупал книги такого же содержания, старательно их прорабатывал, чтобы не отстать от жизни, по¬этому всегда мог починить любой телевизор, радиоприёмник или магнитофон.
Образование имел только семь классов, хотя по тем временам это очень неплохо. Далеко не у всех было та¬кое. А ещё окончил курсы радиомехаников по обслуживанию радиостанций "Урожай", для чего в 1946 году из Богдановской МТС его направили в Безенчук на 1,5 месяца. Больше нигде и никогда не учился. Но имел огромный интерес к технике и постоянное стремление к самообразованию.
Умер на 57-м году жизни от рака лёгких, так и не дожив до пенсии. Всё произошло очень быстро. В феврале он ещё ходил на работу, а в мае его уже хоронили. Отец всегда был уверен в том, что уйдёт на пенсию в пятьдесят пять лет по вредности. Но оказалось, что на колхозные мастерские этот закон не распространялся. И это тоже, видимо, послужило для него дополнительным ударом. Последние годы он был уже слабым. Два месяца до смерти лежал дома. Боли были очень сильными. Стонал день и ночь. Мы опасались и за маму, которая не отходила от него всё время, не имея возможности поспать даже ночью…

Мама – Ускова (в девичестве Петрухнова) Раиса Петров¬на (27.06.1927–17.03.1995) родилась в пос. Кравцевском (Ворошилов или Хохлы), располагавшемся между Богдановкой и нашим посёлком Озёрным (Жданов или Братки). Позже их семья перебралась из Хохлов в Братки, где мама потом и вы¬шла замуж. Но ещё до замужества, в 1943 году, когда её отец, а мой дед, был на фронте, во время грозы убило её мать – Петрухнову Марию Степановну (1905–1943). Это произошло прямо на глазах моей мамы, когда моя бабушка (не успевшая стать бабушкой при жизни) растапливала печь. Молния ударила через трубу. Моя будущая мама в 16 лет осталась одна с пятерыми детьми. Младшей сестре был только годик, остальным братьям и сёстрам - от трёх до одиннадцати. Время было военное. Мама работала в колхозе без выходных и почти без оплаты. Трудно было всем, а ей особенно. Приходилось делать всё: и за овцами ухаживать, и на тракторе работать. А дома её ждали пять голодных ртов, масса домашних забот и полубессонная ночь со слезами в подушку. Работала она на совесть, за что и была награждена медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Мама не имела возможности учиться. Окончила все¬го четыре класса. Очень хорошо читала и считала и вполне сносно писала. Впрочем, писать ей в жизни пришлось немного. Ответственных должностей не занимала. Всю жизнь на тяжёлой работе. Сначала в колхозе, а потом в хлебопекарне. Это уже в Домашке.
Уходила она на работу к четырём часам утра, а возвращалась поздно вечером. Тяжело, но каждый день разрешалось брать домой по буханке хлеба. И это было очень здорово. Наконец-то мы могли поесть хлеба вдоволь.
Вспоминая свою жизнь, мама рассказала об одном случае, произошедшем с ней после войны:
- Зимой дело было. Работала я тогда на ферме, которая находилась в Братках, на берегу речки. Как-то у меня одна овца в прорубь угодила и никак не могла вы¬браться. Испугалась я, не дай Бог, утонет. В то время строго было, чуть что – "враг народа" – и сразу тюрьма, а то и рас¬стрел. Кинулась я спасать овцу. Но не тут-то было. Не могу ни¬как её вытащить из ледяной воды. Пришлось самой в прорубь лезть. Овцу вытолкнула на лёд, а сама никак. Стала кричать, звать на помощь. Хорошо, неподалёку ребятишки на санках с берега катались. Услышали, побежали в посёлок за подмогой. Минут двадцать пробарахталась я, пока не вытащили. Идти не могу, всю скрючило от холода. Меня на санки и бегом домой. Пока довезли, вся одежда на мне сделалась ледяным панцирем. Чулки шерстяные, вязаные, пришлось разрезать. Обморозила я тогда и руки, и ноги…
 
ДЕТСКИЕ ГРЁЗЫ
 
С детства мне не давала покоя мысль, что если где-то в степи или в лесу, или в любом другом диком месте есть хотя бы один или два дома и в них живут люди, то это очень здорово. Значит, это освоенная и обжитая территория, это - пространство, отвоёванное у дикой природы. И чем больше будет таких мест, тем лучше, тем больше будет сёл и городов, которые как раз и начинаются с одного–двух домов, тем ближе они будут находиться друг к другу, а людям в них будет проще и удобнее жить и общаться.
С тех же детских лет я восхищался тем, как церковь украшает село. Действующих церквей в детстве я не видел. Но даже старые, заброшенные храмы с потемневшими куполами и крестами издали радовали глаз какой-то необъяснимой радостью. И село, даже с глиняными избушками, покрытыми соломой, было прекрасным, если в нём была церковь.
Убеждение в том, что именно церковь украшает село, крепло во мне всю жизнь, год от года. Особенно это было очевидно во времена советской атеистической власти. Храмы разрушали, а что предлагалось взамен? Унылые, однотипные постройки из силикатного кирпича и шифера безжизненного, серо-пепельного цвета. Что магазин, что клуб, что школа, что коровник – всё под одну масть, не сразу их и отличишь друга от друга.
Жизнь шла вразрез с моими детскими мечтами. И не потому, что красота деревни по моему убеждению зависела от наличия церкви, а не от серого кирпича и  шифера. Понятие "бесперспективные деревни", введённое коммунистической партией и советским правительством, прочно овладевало умами руководителей всех рангов того времени. Считалось экономически нецелесообразным поддерживать небольшие сёла, прокладывать к ним дороги, линии электропередач и связи, строить в них детские сады и школы, дома культуры и магазины.
Колхозы в малых сёлах, как самостоятельные хозяйства, были ликвидированы и, в качестве бригад или отделений, приписаны к более крупным хозяйствам. В результате такой безграмотной политики через некоторое время многие сёла просто исчезли с лица земли. Люди вынуждены были постепенно перебираться на "центральную усадьбу", то есть в более крупные сёла, где были школы, магазины, больницы. Все посёлки, как малые населённые пункты, административно подчинялись сельскому совету, находящемуся на центральной усадьбе, и назывались по имени села. Наш посёлок Озёрный относился к Богдановскому сельсовету.
 
«ВНОВЬ Я ПОСЕТИЛ…»
 
Многим хорошо знакомо чувство, возникающее при посещении родных мест, особенно если удаётся это сделать лишь изредка, во время отпуска, да и то не каждый год. Чувство грусти, чувство безвозвратно ушедшего и утраченного, но самого дорогого времени жизни, вызывают горькие слёзы бессильной жалости.
Не случайно люди за тысячи километров едут, чтобы поклониться родной земле, "родимой матушке землице", то есть родине, что буквально родила их. И пусть не всегда сохранилось то село или деревенька, где родился, – не приехать на родную землю нельзя. Она зовёт, где бы ты ни находился. Здесь дорог каждый кустик, каждый ручеёк, поскольку всё это неразрывно связано с воспоминаниями о самой светлой поре. И неважно, сколько лет прошло и кем мы теперь стали. Мне всегда при этом вспоминаются трогательные строки А. С. Пушкина "Вновь я посетил тот уголок земли…", в которых поэт с грустью и любовью вспоминает село Михайловское, где жил он с няней Ариной Родионовной:
 
Уж десять лет ушло с тех пор – и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я – но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо…
 
Посёлок Озёрный, где я родился, располагался в восьми километрах южнее села Богдановки, почти на границе нашего Нефтегорского (бывшего Утёвского) района с Алексеевским. Да, посёлок наш действительно когда-то "располагался" здесь. Но в 1987 г. исчез с лица земли. А ведь лет за десять-двадцать до этого он был в самом расцвете, хотя размерами и не отличался. По официальной переписи 1959 г., население его составляло 134 человека, насчитывалось 50 дворов. Был в поселке собственный колхоз имени Жданова – одно из лучших хозяйств тогдашнего Утёвского района. Моя родная тётя Маруся (Мария Николаевна Ускова), работавшая на ферме, за отличные показатели была поощрена поездкой в Москву на выставку.
И вот "грянуло" укрупнение хозяйств. Колхоз имени Жданова стал шестой бригадой богдановского колхоза "Родина". И жизнь в посёлке стала рушиться прямо на глазах. Исчезли кузница и пилорама, мельница и пасека, механизированный ток и овощные (поливные) плантации. Дольше всего держалась животноводческая ферма. Но люди постепенно разъезжались, рабочих рук на ферме не хватало.
Правление колхоза "Родина" сделало отчаянную попытку спасти посёлок. Был проложен телефонный кабель и установлены два телефона (на ферме и на квартире бригадира), сооружён водопровод с колонками у домов. Но было уже поздно. В нашей деревеньке остались одни старики. Начальную школу закрыли, магазин тоже.
Ликвидировали и ферму, а вместе с ней у руководства колхоза окончательно угас и интерес к посёлку. Он стал обузой. Телефонная связь давно не работала, дороги не было, особенно зимой или в распутицу. А люди просили хотя бы раз в неделю привозить им хлеб и почту…
Да разве только наш посёлок исчез за эти годы? Лет тридцать назад рядом с той же Богдановкой были посёлки Кравцевский (150 жителей) и Знамя Труда (110 человек). В них тоже были свои колхозы, тоже бурлила жизнь. На территории соседнего, Дмитриевского, сельсовета находились посёлки Новый Быт (Казахи), Тихановка, Нарезки, Филипповка, от которых сейчас и следа не осталось. В окрестностях Утёвки располагались посёлки Лебяжий, Орловский, Ново-Троицкий, Круглинский и другие. За Зуевкой своею жизнью жили Берёзовый, Крутенький, Чилиговый. За Бариновкой – Широченский и Коммуна. Рядом с Семёновкой была Ефремовка… Только в нашем Нефтегорском, небольшом районе бесследно ушли в небытие двадцать два населённых пункта, то есть больше половины от общего количества. А сколько по всей России? Многие и многие сотни тысяч! И в каждом была своя, неповторимая жизнь, в каждом жили люди, каждый посёлок был чьей-то родиной.
Интересно, как бы мы теперь жили, если бы исполнилась моя детская мечта, если бы двадцать два посёлка нашего района не исчезли, а превратились в настоящие сёла и города? Кто теперь ответит на этот вопрос? Так в те годы решили и сделали. Конечно, разрушать проще, чем созидать. Ломать – не делать. Не пожалеть бы потом. А ведь действительно, потом спохватились…
 
«…ДЫМ ОТЕЧЕСТВА НАМ СЛАДОК…»
 
В перестроечные времена заговорили было о возрождении деревенской жизни, развитии и поддержке фермерских хозяйств. Но где там! После десятков лет планомерного уничтожения возродить деревню в короткое время невозможно, несмотря ни на какие правительственные постановления. С этим трудно смириться, очень больно это сознавать, но от этого факта никуда не денешься.
Мой родной посёлок Озёрный можно было спасти. Но, видно, не судьба. Через два–три года после переселения последних домов в Богдановку через наш посёлок (вернее, через место, где он был) проложили асфальтированную дорогу от Богдановки на Ореховку.

Эх! Если бы это случилось чуть раньше! Если бы последним жителям просто сказали о том, что эту дорогу планируется построить, – у них появилась бы надежда и хватило сил подождать. Как они сокрушались и горевали потом об этом! Некоторые даже вновь хотели вернуться на пустое место и всё начать заново. Но силы были уже не те. Годы берут своё.
В числе последних переселённых из посёлка в Богдановку были три дома Усковых. Это два моих дяди (Алексей и Иван с семьями, и тётя Маруся). Конечно, они были уже не молоды. Но если бы знали заранее о будущей дороге, – ни за что не бросили бы свой родной угол, свои дома, сады и огороды, которым отдано столько сил, пота и крови, которым отдана вся жизнь, где похоронены родители. Ведь в родных местах нам дорого всё, буквально каждая мелочь, каждый кустик – в них вся наша жизнь. Недаром сказал другой наш классик А.С. Грибоедов:
 
"Когда ж постранствуешь, воротишься домой,
и дым Отечества нам сладок и приятен".
 
В детстве я был уверен в том, что каждая маленькая деревенька – это начало большой жизни. Это небольшое пространство, завоёванное жизнью, непременно будет разрастаться , и со временем, обязательно превратится в красивый, сказочный город. Взрослея, учась в школе, я уже не сомневался, что при коммунизме будет именно так. А то, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", знали тогда все. Этот лозунг красовался всюду…
 
«...ЛЮБОВЬ К РОДНОМУ ПЕПЕЛИЩУ…»

Теперь многие из нас своей родины лишены. В широком смысле у нас есть, конечно, Родина или Отечество, то есть "страна, где человек родился и гражданином которой является", – так трактует оба эти понятия современный словарь русского языка. Но родины в более близком значении, «малой родины», то есть «деревни, места рождения, родимой земли, где родился и вырос», – как объясняет её толковый словарь
В. И. Даля – у нас уже нет.

Как завидуем мы тем, кто может сказать, что отдохнул или просто побывал на родине. Нам же остаётся лишь ежегодно посещать те места, где когда-то впервые увидели мир, впервые прошли по земле. Такое место у каждого человека есть только одно и на всю жизнь.
Чувство родины живёт в каждом. В родные места влечёт нас всё: и самые теплые воспоминания, и самые сильные впечатления. Не всегда и не все мы способны выразить эти чувства словами. Но о них прекрасно сказал А.С. Пушкин:

Два чувства дивно близки нам,
в них обретает сердце пищу,
любовь к родному пепелищу,
любовь к отеческим гробам.
 
Сложна и порой трагична история нашей жизни. И всё же, несмотря ни на что, нельзя не согласиться с бессмертным высказыванием того же Александра Сергеевича – национального гения великой России: "Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».
 
ПОД СТАРЫМ КЛЁНОМ
 
Оглядываясь на прожитые годы, вспоминая свою деревенскую жизнь, с удивлением прихожу к выводу, что вопреки распространённому мнению, та далёкая детская жизнь в деревне вовсе не была скучной. И теперь мне дорога любая мелочь из жизни того периода, вспоминаемая мною, или рассказанная кем-то из старших. При этом я, как на экране, живо представляю себе каждое событие…
Вот, мы с дедом на огороде. Он копает грядки и ровняет их граблями. Я нахожусь рядом, наблюдаю за божьей коровкой на траве. Мне три или четыре года. На дворе май. День очень тёплый, а я ещё и одет тепло, не по погоде. Вскоре мне стало душно и я прошу:
- Дедушка, раздень, мне жарко.
Дед послушно снимает с меня пальтишко и кладёт его у обочины тропинки на зелёную траву.
– Не надо класть на землю, - говорю я, - повесь на ветку.
Дед снова подчиняется и вешает одёжку на ветку большого клёна, под которым частенько вся семья собирается на чаепитие. Наш с дедом разговор происходит у этого клёна. Мне снова не нравится, куда дед повесил мою одежду:
– Не на эту ветку! – громко кричу я, - надо вон на ту…
И дед снова покорно выполняет мою «команду».
Сам я этот случай не помню. Но мне всю жизнь напоминали о нём родственники, удивляясь терпению деда и моей капризности и настырности.
У дедушки Николая (Усков Николай Сергеевич) посреди огорода стоял этот огромный старый клён с могучей кроной, под которой мы с двоюродным братом Колей часто ночевали, можно сказать жили всё лето, устроив спальные места из досок и прочих подручных материалов. Даже радио провели под клён от столба радиотрансляционной сети. Иногда с нами ночевал там и мой родной младший брат Вениамин. Под этим клёном была целая жизнь. К дедушке с бабушкой регулярно съезжались и сходились все дети, внуки и многочисленные родственники. Здесь они обедали и ужинали. Когда приезжали гости, а это было довольно часто, под клёном накрывали большой стол с самоваром для чаепития. Мы приносили туда патефон и гоняли пластинки с народными песнями, веселя гостей. Ни о каком спиртном не было даже и речи. Только чай. Всегда и у всех.
Наша бабушка Матрёна, которую мы называли бабакой, была очень трудолюбивой. Вырастила хороший сад, держала пчелиную пасеку. Под клёном у неё была небольшая кирпичная печка, на которой она варила варенье из чёрной смородины и малины. Она делала это несколько дней, по мере созревания ягод. Днём собирала ягоду, а с вечера, сварив варенье, собирала пенку в отдельную посуду и оставляла на столике для нас. Мы с Колей приходили позже, перед сном, и с удовольствием съедали это лакомство, особенно из малины, которая была большой редкостью и которой почти ни у кого не было.
Каждый день, рано утром, бабушка делала «обход своих владений», то есть огорода, сада и пасеки. Здесь она была главной, а дедушка Николай помогал, безропотно выполняя её поручения. Начинала бабака Матрёна свой обход с нас, спящих под клёном. Старалась не разбудить. Чуть приоткрыв глаза, я видел, как она с довольной улыбкой смотрит на столик со стоящей на нём пустой посудой из-под пенки от варенья.
Однажды мы «мяли глину» у дяди Вани и тёти Насти для утепления сараев. Коля верхом на лошади гонял её по глиняному кругу, а я на другой лошади, с бочкой на телеге, подвозил воду из озера у фермы. Когда вся работа была сделана, мы поехали отогнать лошадей в конюшню на ферме. И тут у меня возникла безумная идея – обогнать Колю на своей колымаге. Я разогнал лошадь так, что она «понесла», я на бешеной скорости отделился от повозки, пролетел по воздуху несколько метров и тяжело грохнулся спиной о землю.
Целый месяц пролежал в доме дяди Вани. Из-за сильных травм спины и ноги не мог ходить. Дядя Ваня и тётя Настя с утра уходили на работу, а я целыми днями лежал один, читал книжки. Первой, кто навестил меня, лежащего на одре болезни, была бабака Матрёна. Мы тогда с ней впервые, не спеша и серьёзно поговорили. Она принесла мне большую кружку свежей малины, чему я был несказанно рад, зная, что это большая редкость. А ведь у бабушки была ещё и пасека. Мы с удовольствием помогали «качать мёд», когда наступало время. При этом ели мёда сколько хотели, особенно сотового. Словом, мёд для нас не был редкостью, в отличие от малины. Чуткая бабушка уловила этот тонкий момент и сумела по-настоящему порадовать меня. И теперь, с чувством великой благодарности к любимой «бабаке», я часто вспоминаю те дни нашей «сладкой жизни».
 
НА РЕКЕ
 
До нашего переезда из посёлка в нём было пять домов Усковых. Когда наша семья переехала в Домашку, то мы с братом Вениамином и сестрой Валентиной каждое лето приезжали в свой посёлок, где  продолжали жить все наши родственники. Оставшиеся четыре дома Усковых стояли на берегу речки Чапаевки. Фактически речка была у нас во дворе, и мы целыми днями пропадали на ней. От этого у нас на ногах появлялись «цыпки», то есть на верхней стороне ступни кожа трескалась и из трещин сочилась кровь. Это от того, что ноги целый день были мокрыми, и от воздействия солнца и ветра грубели и трескались. Лечили мы ноги тем, что два дня воздерживались от купания и два раза в день смазывали больные места пеной от парного молока.
 На речке мы не только купались и загорали, но и рыбачили. Улов всегда был хорошим, на две-три огромных сковороды. Рыбачил в основном Коля. Он очень любил рыбалку, а я очень любил его как старшего брата. Он был старше на три года, и я всюду следовал за ним, как хвостик, хоть рыбу в реке ловить, хоть сусликов в поле. При этом мы оба были босиком, но Коля на это не обращал внимания, а мне было больно, я вскоре уставал и начинал ныть:
- Коль, айда домой, хватит уже, больше полведра рыбы наловили...
Но Коля, увлечённый азартом от хорошего клёва, уходил по речке всё дальше от дома сквозь заросли камыша, осоки и рогоза. То же было, когда мы шли ловить сусликов. Ходить босиком по скошенной стерне моим ногам было больнее, чем на речке. Но на моё нытьё Коля всегда говорил:
- Ты зачем за мной увязался? Я тебя не звал. Иди, пока не ушли ещё дальше…
Но я не уходил и продолжал канючить, а Коля с досадой вполголоса ворчал:
- Вот хвост-то прицепился, вот хвост-то…
Отправляясь на рыбалку надо подумать, куда складывать пойманную рыбу, чтобы её было удобно полдня таскать с собой. Если улов невелик, то достаточно сделать кукан. А что такое «кукан»? Многие затруднятся ответить. Лишь некоторые скажут, что это приспособление из прутика (ветки дерева или кустарника) для нанизывания на него пойманной рыбы. Сейчас кукан можно купить в магазине. Он, конечно, современный, цивилизованный и мало похож на древесный прутик. Но мы с Колей предпочитали ходить на рыбалку с ведром или бидончиком. Наш улов всегда был довольно серьёзным, поэтому какой-то прутик мы считали совсем несерьёзным.
А «кукан» в нашем посёлке - это детская страшилка типа «бабай,  «бабайка» или «барабашка». С какой стати и почему - непонятно. Но детей у нас именно так и пугали: «Не ходи туда, там кукан». «Не балуйся, а то кукан заберёт».
 
УБОРОЧНАЯ СТРАДА
 
Однако не всё лето мы проводили в праздности, но помогали колхозу во время уборочной страды, то есть уборки урожая, или как её ещё называют – уборочной кампанией. Отвозили зерно от комбайнов на ток. По два подростка закреплялись за одной грузовой машиной. Нашей задачей было, находясь в кузове автомобиля, принять сыплющееся зерно от комбайна, успевая разравнивать его по всему кузову, чтобы не посыпалось через края. Прибыв на ток, вручную, с помощью деревянных лопат разгружали зерно. Мы наивно полагали, что разгружать машину будет легко: открыл борта - зерно само и высыпется. Оно и высыпалось, но только у открытых бортов и очень мало. Всё приходилось разгружать самим: за день несколько машин зерна перекидать лопатой. Это было очень тяжело, а самосвалов тогда в колхозе не было.
Моим напарником был Коля Веткин - сын дяди Вани, шофёра нашей машины. Нам было по двенадцать лет. А мой брат Коля Усков был старше нас и работал помощником комбайнера со своим отцом – дядей Лёней. Работали мы бескорыстно, но были приятно удивлены позже, осенью, когда нам с Колей Веткиным заплатили по три рубля, а нашему Коле гораздо больше. Мне передали заработок через родственников. Деньги тогда были совсем другие. На три рубля можно было купить 4 кг сахара или 1.5 кг колбасы. Буханка хлеба стоила 20 коп., билет в кино 5 коп., коробка спичек 1 коп.
Уборку урожая недаром называют страдой. В это время «день год кормит». Это горячая пора, когда дорога каждая минута, когда от любой мелочи зависит результат, когда все молятся, чтобы дождь не пошёл, чтобы комбайн не сломался, чтобы комбайнер не заболел. Люди работают круглосуточно, без выходных и перерывов, наскоро перекусив, не отходя от комбайна. От результатов зависит не только зарплата или благополучие механизатора, но и могущество государства, которое по достоинству поощряет самоотверженный труд работников сельского хозяйства.
В нашем небольшом посёлке работали мои родственники, удостоенные высоких государственных наград. Это дядя Ваня – Усков Иван Николаевич, и двоюродный брат – Усков Геннадий Алексеевич. Оба они награждены орденами Октябрьской Революции и Знак Почёта. Геннадию, кроме того, присвоено звание «Заслуженный механизатор Российской Федерации» с вручением соответствующего знака. Нина Петровна Дуденцова (Бабина) награждена орденом Трудового Красного Знамени.
Конечно, награждены и другие односельчане. Думаю, их немало. Не одни только мои родственники достойны высоких наград. В нашем посёлке недостойных не было. На каждого можно было положиться, как на самого себя. В массовых кампаниях участвовали все жители посёлка. Никто не отсиживался дома, включая женщин с детьми. В таких случаях организовывали временный стихийный детсад. Всех малышей собирали в одном доме, поручая их хозяйке и назначив ей помощницу. Обычно такое бывало во время посевной, уборочной, на стрижке овец, прополке овощных плантаций, на сенокосе или при строительстве плотины, когда на работы выходили все жители посёлка, как одна семья. Все работали на совесть и вели трезвый образ жизни. Начальство всегда ценило таких надёжных работников.
К сожалению, кроме своих родственников, я не имею точных данных по другим фамилиям - кто и чем награждён. Могу только добавить, что среди наших орденоносцев вспоминаются Бабин Николай Васильевич, Стрижаков Александр Дмитриевич, Шмойлов Пётр Максимович. А наш дядя Лёня (Усков Алексей Николаевич) с сыном Колей награждены медалями «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие».
 
ПРОПОВЕДНИКИ
 
Посёлок Озёрный (Братки), расположенный недалеко от села Богдановки, был моей малой родиной. Посёлок - не село, а лишь небольшое поселение при селе – выселки из основного села на отруба, где они сначала были хуторами, а с увеличением числа переселившихся стали посёлками. Наш Озёрный, образованный в 1918 году, просуществовал около 70 лет, до 1987 года. Поселились в нём сектанты – «братки» или «добролюбовцы». Своё поселение они сначала называли «Всемирное братство».
Небольшие размеры нашего молодого посёлка не помешали его широкой известности по всей великой России. И способствовали этому два незаурядных человека, когда-то появившихся в наших краях и своими проповедями оказавших сильное влияние на жизнь обитателей села Богдановки, а потом и посёлка Братки. Один из них был великий русский писатель граф Лев Николаевич Толстой (1828-1910), который в самарских степях в 1871 году, влюбившись в этот край, купил у полковника Н. П. Тучкова имение в Бузулукском уезде Самарской губернии, близ сел Гавриловка и Патровка (ныне — Алексеевский район) и кумысолечебницу.
Вторым был русский поэт-символист и декадент Александр Михайлович Добролюбов (1876-1945) – основатель и духовный руководитель секты «братков» - дальний родственник известного поэта, критика и публициста Николая Александровича Добролюбова (1836-1861). Этих Добролюбовых иногда путают, хотя они никак не могли знать друг друга, и в жизни никак не могли встретиться, так как жили в разное время. Всем известный Н.А. Добролюбов родился на 40 лет раньше своего будущего родственника и умер в 25-летнем возрасте на 15 лет раньше его рождения. Иными словами, Николай Александрович прожил свою короткую жизнь в то время, когда основателя секты ещё и на свете не было.
В нашем повествовании далее речь будет идти только об Александре Михайловиче Добролюбове и Льве Николаевиче Толстом, прославившим  наш посёлок на всю страну. Оба они критически относились к православной вере, искали свой путь к Богу. Их взгляды по одним вопросам сходились, по другим различались. Оба часто бывали в наших краях, можно сказать провели здесь часть своей жизни. Оба имели многочисленных сторонников. Это так называемые «толстовцы» и «добролюбовцы» или «добролюбцы». Не видя большой разницы между толстовцами и добролюбовцами, их тоже часто путали между собой, а ещё называли «молоканами», так как у них было много общего с этой сектой, и в глазах простого народа все они были одинаковы. Именно поэтому молоканами в наших краях стали называть всех неправославных. Это было логично, так как основанием у них была молоканская вера. Фактически толстовцы и добролюбовцы были сектами в секте молокан.

Нет нужды подробно описывать здесь личность классика морового масштаба Л. Н. Толстого, ещё при жизни признанного главой русской литературы. Все мы учились в школе и более или менее подробно на уроках «проходили» биографию и творчество знаменитого писателя и мыслителя, член-корреспондента Императорской Академии наук, Почётного академика по разряду изящной словесности, имеющего много других регалий и почётных званий. Лев Николаевич отказался от Нобелевской премии, и в дальнейшем отказывался от всех подобных предложений.
Но здесь мы будем говорить лишь о периоде его жизни в наших краях (1862-1883), периоде духовных исканий и размышлений, результатом которых явилось новое религиозно-философское вероучение, впоследствии получившее название «толстовство». В те годы граф Толстой приезжал в своё имение десять раз и прожил здесь четырнадцать месяцев. Это были дни активных встреч и поисков.
Не менее влиятельной личностью, оказавшей своей проповедью сильное воздействие на жителей Богдановки, а потом и и нашего посёлка, был Александр Михайлович Добролюбов (1876-1945) , русский поэт-символист, и декадент, известный не столько своей поэзией, сколько жизнетворчеством. Родился он в Варшаве, где жил его отец – действительный статский советник, выслуживший дворянство. Польша в то время входила в состав Российской империи.

После смерти отца семья в 1892 году переехала в Санкт-Петербург. Александру в то время было 16 лет. Стихи он начал сочинять ещё в школьные годы. После переезда увлёкся поэзией и стилем жизни западноевропейских символистов. Учился на филологическом факультете Петербургского университета. Восхищался декадентством. Был самым дерзким из ранних декадентов-жизнестроителей. Личность весьма противоречивая, он держался как жрец, курил опиум, жил в чёрной комнате. Проповедуемый им культ смерти, по слухам, привёл его сотоварищей-студентов к самоубийству, вследствие чего он был исключён из университета. Первую книгу своих стихов издал на собственные средства.
В 1898 году порвал с богемным образом жизни, и в глубоком раскаянии начал искать опору в христианстве. Обратился к Иоанну Кронштадтскому, пошёл паломником в Троице-Сергиеву лавру, а в конце 1898 года отправился в монастырь на Соловецких островах, чтобы постричься в монахи. Летом 1899 года покинул монастырь, чтобы двинуться в паломничество по России и, противопоставляя себя государству и церкви, основать секту в районе Самары и Оренбурга.
Так, оказавшись в Богдановке, Александр Добролюбов начал проповедовать свои идеи о свободомыслии в секте местных молокан, с которыми у него было много общего. В результате, его учение увлекло часть сектантов, которые вскоре заявили, что они уже не молокане, а свободомыслящие. Через несколько лет, по инициативе Добролюбова, в 1918 году, недалеко от Богдановки образовался посёлок Озёрный, который просуществовал около 70 лет, до 1987 года.
 
БРАТКИ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ
 
Секту «братков» называли ещё и молоканами. У них действительно было много общего с молоканами, а также с баптистами и квакерами. Но они сами называли себя свободомыслящими. Не молоканами, не духоборами и не толстовцами, хотя были похожи на тех и других. Читали Евангелие, верили во Христа, но не крестились и не имели в доме икон. Не признавали креста, не носили нательных крестиков. Даже на могиле ставили не крест, а «памятник», то есть простой столбик с заострённым верхом.
Люди были очень хорошие, приветливые и гостеприимные. Друг друга называли «брат» или «сестра» и добавляли имя. Не употребляли спиртного, не курили, не матерились. Вообще не ругались, а жили очень мирно и дружно, помогали друг другу во всём, хорошо принимали гостей и привечали странников, никогда не запирали свои дома на замок. Не закрывали двери на засов даже ночью. И всё у них было приветливо и по-простому, без претензий. Случалось, что и среди ночи появлялись нежданные гости. Как то застряли в непогоду на ореховской дороге, пришли переночевать и легли в чём были прямо на голый пол. Утром дети проснулись, встали со своих лежанок и ногами попали на лежащих людей.
Основатель секты А. М. Добролюбов называл свою паству братками». Вскоре так стали называть сектантов и жители окрестных сёл. А потом  название "Братки" утвердилось и за посёлком, хотя официально он назывался Озёрный.
Мой дед по отцу - «Брат Николай» - Усков Николай Сергеевич (1891 - 1979) - со своей семьёй, как и другие пересе¬ленцы, приехали в посёлок из соседнего Алексеевского района, где у графа и писателя Л. Н. Толстого (1828-1910) в посёлке Каралык было имение и кумысолечебница. Этот посёлок находится на стыке Больше-Глушицкого района с Алексеевским, на одноимённой реке Каралык.
Жизнь общины в Братках шла своим чередом. Члены секты регулярно собирались на собрания, проводимые вместо богослужений. Читали Евангелие, вели духовные беседы, пели духовные песнопения. На таких собраниях выбирали и своего духовного наставника – старшего пресвитера округи.
Удостоился быть избранным на эту должность и мой дед Усков Николай Сергеевич, который исполнял обязанности старшего пресвитера в 1930-е - 40-е годы.
Он рассказывал, что ещё в юности, проживая в посёлке Каралык, слышал разговоры стариков о первом приезде графа Толстого в своё имение, когда Льва Николаевича ещё никто не видел и не знал. Было это правдой или только легендой - теперь установить невозможно. Вот что рассказывал дедушка:
«Приезда Л.Н. Толстого ждали как большого праздника. Собралась вся деревня, столы накрыли прямо на улице. Все с беспокойством и нетерпением вглядывались вдаль, не пылит ли по степной дороге тарантас с долгожданным и дорогим пассажиром…
Откуда ни возьмись, появился нищий в лохмотьях, очень вежливо поздоровался со всеми и попросил накормить его, уставшего от долгого пути. Все дружно и возмущённо зашикали на незваного гостя, возникшего так некстати. Очень быстро, но не очень вежливо объяснили ему, что никто его здесь не ждал, что сейчас не до него и лучше бы ему уйти отсюда, да поскорее.
Прохожему страннику пришлось повиноваться…
Спустя некоторое время приехал наконец и граф Толстой. Радость, ликование, приветствия, угощение. Почётному гостю – самое почётное место за столом.
Но что это?! Лев Николаевич берёт со стола различные кушанья и намазывает их на свой парадный сюртук. Народ онемел от удивления.
– Это угощение не мне, а моей одежде, – сказал высокий гость, обводя взглядом изумлённую публику. – А меня-то вы не только не накормили, но и прогнали…
Оказалось, что под видом нищего, он приходил сам, но его, конечно, не узнали».
Так Лев Николаевич преподал наглядный урок и пример любви к ближнему.
Некоторые считают, что Толстой неоднократно посещал и наш посёлок. Это явное заблуждение и незнание истинного положения вещей. Этого просто не могло быть. Лев Николаевич умер в 1910 году, а посёлок был основан только в 1918. На самом деле знаменитый писатель часто бывал в Богдановке, где в те годы проживали и будущие основатели Братков. Но тогда, при жизни Толстого, посёлка ещё не было.
Хоть и не называли жители посёлка себя «толстовцами», но Л. Н.Толстого очень уважали, часто о нём говорили. Рассказывали, что родственники нашей бабушки - «сестры Матрёны» - жены Николая Сергеевича Ускова (Самодуровой Матрёны Евсеевны) - работали в имении Льва Николаевича.
Основатель секты «братков» А. М. Добролюбов сам в какой-то период своих исканий увлёкся «толстовством», встречался со Львом Николаевичем. Но вскоре охладел и продолжил искания (точнее сказать душевные метания), приведшие его к мыслям о самоубийстве.
У Николая Сергеевича Ускова была самиздатовская книга (отпечатана на машинке и вручную переплетена). Называлась она "Песни сектантов Утёвского и Алексеевского районов". Там были духовные песни разных авторов, особенно много А.М. Добролюбова. Были песни и о Толстом, что свидетельствует об идейной общности «братков», «толстовцев» и других сектантов. Одна из песен о Толстом заканчивается словами:

В холодном, осеннем тумане
Навеки заснул Лев Толстой.

Так «заснул навеки» граф Лев Николаевич Толстой. Родился он 9 сентября 1828 года в имении Ясная Поляна Тульской губернии. Умер на 83-м году жизни 20 ноября 1910 года на станции Астапово Рязанской губернии. Один из величайших писателей – романистов. Участник обороны Севастополя. Создал собственное религиозно-нравственное, или религиозно-этическое общественное течение, именуемое впоследствии «толстовством», за что был отлучён от церкви. Основные принципы этого движения – непротивление злу насилием. Всепрощение. Отказ от вражды с любым народом («любите врагов ваших»). Любовь к ближнему. Нравственное самоусовершенствование. Опрощение. Духовные ценности выше материальных.
 
ПРОТЕСТАНТСКАЯ СЕКТА
 
Откуда же взялись молокане? Кто они такие? Коротко говоря – это тамбовские сектанты. Религиозное движение, основанное в середине XVIII века тамбовским портным Семёном Уклеиным, ставшее одним из направлений «духовного христианства». Иными словами – это протестантская община, объединившая людей, разочаровавшихся в православии. Официальная церковь объявила их сектой, а учение отнесла к «особенно вредным ересям».
Принципы нового вероучения во многом импонировали народу своей простотой и ясностью. Молокане не употребляют свинины и спиртного, не курят и не ругаются матом. Но при этом не почитают икон и святых, не признают креста, священников и вообще церковь, как посредников при общении с Богом. Их учение отвергает  посещение храмов, все богослужения и церковные таинства (включая крещение), молитвы и крестное знамение. Церковью у них может быть любая комната, где они проводят свои собрания. Такую комнату называют горницей. Это самая большая и светлая комната в обычном деревенском доме (зал или передняя).
О происхождении названия секты существует несколько версий. Одна утверждает, что сектанты питаются молоком даже во время постов, поэтому их называют молоканами. По другой версии, название произошло от реки Молочная в Мелитопольском уезде, куда ссылали молокан. Третий вариант происходит от предложения давать молоко сектантам, находящимся в армии и в тюрьмах, вместо свинины, от которой они категорически отказывались.
Однако сами молокане не признают подобных трактовок названия своего вероучения, считая их нелепыми, слишком приземлёнными, не духовными. При этом они ссылаются на духовное «словесное молоко», о котором пишет апостол Пётр в своём Первом послании: «Как новорожденные младенцы возлюбите чистое словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение» (1Пт. 2:2).
Молокане сектой себя не считают, однако сами тоже разделились на несколько направлений: мокрые молокане (принимают водное крещение); молокане-прыгуны; молокане -субботники; дух-и-жизники (считают свою книгу «Дух и жизнь» третьей частью Библии).
Не признавая церкви и священников, креста и икон (образов), они поклоняются «в духе и истине» только Невидимому Богу, руководствуясь при этом словами Иисуса Христа в Евангелии от Иоанна: «…настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе: Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин.4. 23-24).

Собравшись в горнице, молокане поют псалмы и духовные песни разных авторов, читают Евангелие и обсуждают духовные вопросы с пресвитером и старейшинами. Всех людей они считают равными, а военную службу – богопротивным делом. Не соблюдают постов, считая, что Богу более угодна полноценная жизнь и интенсивный труд.
Когда моего деда Ускова Николая Сергеевича в начале войны мобилизовали на фронт, он отказался брать в руки оружие. Его даже к стенке ставили для расстрела, но он не сдался. В результате, вместе с односельчанином и единомышленником Иваном Лопатиным, они по два года отсидели в тюрьме.
Запомнился мне из рассказов старших и ещё один подобный случай. А может, он был продолжением первого. Не помню, о ком в этот раз шла речь в тюрьме. Дедушка Николай, или это был кто-то из его сокамерников, на допросе уверенно заявил:
– Да, перед Богом все люди равны и относиться к ним надо как к равным.
– А как же Гитлер? – спросил следователь, - может, он по-вашему равен Сталину?
– Да, - ответил заключённый, - для нас все люди равны. Придёт в мой дом хоть Сталин, хоть Гитлер – обоих приму и чаем напою…
В детстве я безоговорочно верил в эти истории, а взрослея, стал задумываться. Всё-таки одно дело - не брать в руки оружия по религиозным убеждениям, и совсем другое дело – возвышать противника и тем самым унижать руководителя своей страны, уравнивая его с лидером фашистов. Это уже государственная измена, предательство Родины. Думаю, что в этом случае результат был другой – либо этот разговор был не со следователем и окончился без последствий, либо (вероятнее всего) закончился расстрелом. Но тогда этот рассказ был не о моём дедушке, ведь он вернулся живым.
Активное распространение учения молокан в нашей стране продолжалось до 30-х годов XIX века, когда по приказу Николая I большинство их принудительно выселили в Закавказье. В результате активность сектантов резко снизилась. К тому же несколько тысяч эмигрировали в США и Мексику. Однако к 1900 году число молокан в России всё ещё превышало 500 тысяч человек. И до сих пор молоканские общины существуют по всему миру.

Выселению в Закавказье молоканских семей подверглась и семья дедушки. Несколько лет скитаний по чужим краям не прошли бесследно. В этот период у их соседей погиб первый ребёнок – дочь четырёх лет.
А как же молокане оказались в наших местах? Спасаясь от преследования властей, они вынуждены были покидать родные места и переселяться подальше, в глухие дикие степи, как говорится, «в глушь, в Саратов». Какое-то время они действительно пожили в Саратовской губернии, затем перебрались на территорию нынешней Самарской области, где основали несколько сёл по рекам, в том числе нашу Богдановку на реке Моче, а их потомки позже образовали и наш посёлок на той же реке.
 
РОДНЫЕ «БРАТКИ»
 
Наш посёлок Озёрный образовался в 1918 году за тридцать лет до моего рождения. По рассказам старожилов, объединившиеся «мастеровые люди молоканской веры» (Белоусовы, Кумарины, Шнякины, Якимовы) ездили в Самару с просьбой разрешить основание нового поселения на месте хутора Ковригина, одного из выселившихся в своё время на отруба согласно аграрной реформе председателя царского правительства П.А. Столыпина.
Обосновавшись на новом месте, первые поселенцы стали приглашать в свой посёлок других мастеровых людей, близких по вере и ведущих трезвый образ жизни. Так, к ним присоединились односельчане Мозалёвы, Стрельцовы, Лопатины и Пестриковы. Из Утёвки перебрались Сидоровы, а из Патровки - Усковы (семья моего деда). Воодушевлённые идеей всеобщего братства, они объединились, чтобы жить и работать вместе - единой и дружной семьёй. И у них это хорошо получалось: посёлок разрастался, коммуна процветала. И когда в 1930-е годы началось раскулачивание, в Братках пострадала каждая четвёртая семья. Хозяева были сосланы на Север, а их дома перевезли в Богдановку.
После раскулачивания в посёлке осталось меньше 50 дворов, которые объединили в колхоз имени А. А. Жданова, а посёлок, сначала называвшийся «Всемирное Братство», а потом «Братки», переименовали в Озёрный. Там раньше действительно было много небольших озёр. К лету они полностью пересыхали, и эту землю использовали под огороды. Урожаи на заливных огородах были высокими. В летнее время оставалось только два-три небольших озерца, а сейчас и от них следа не осталось. Даже трудно поверить, что они вообще были в этом степном краю. Сейчас перепахали всё, что связано с посёлком, не только окрестные луга и поля, но и само место его расположения. Чистое поле, и никаких признаков поселения. Не понимаю, как можно пахать место, где стояли жилые дома? Ведь там были погреба и колодцы, от которых оставались большие ямы! Но как-то всё-таки перепахали…
Я там родился в 1948 году, жил первые пять лет, а потом каждое лето проводил в посёлке у родственников, поэтому помню многое из жизни «братков». Ведь я родился в доме своего дедушки, того самого Николая Сергеевича Ускова, который в течение многих лет был у молокан старшим пресвитером округи. Того самого Николая Ускова, на имя которого Александр Михайлович Добролюбов прислал своё последнее письмо.
И так, посёлок наш официально назывался теперь «Озёрный», а в народе всё равно «Братки». Было у него ещё и третье название – «Жданов» - по колхозу имени А. А. Жданова.

Характерная черта того времени – тройное название посёлков – официальное, народное, и колхозное. Неподалёку от села Богдановки, кроме нашего, были ещё посёлки с тройным названием: Кравцевский (Хохлы или Ворошилов), Знамя Труда, (Козий или Молотов). Как вокруг ствола дерева возникает поросль, так и в окрестностях большого и крепкого села возникали посёлки. Связи с основным селом (центральной усадьбой) их обитатели не теряли. Посёлки были частью села. Как правило, в них жили люди, выселившиеся из основного села и поселившиеся в стороне, на отшибе. Если поселившихся было не более пяти дворов, такое поселение называли хутором, а если больше пяти – посёлком.
Наш Озёрный (он же Братки, он же Жданов) тоже находился недалеко от села Богдановки, поэтому административно подчинялся Богдановскому сельсовету. А место моего рождения находилось в то время по адресу: Куйбышевская область, Утёвский район, село Богдановка, посёлок Озёрный. Теперь, после переименования области, ликвидации района, исчезновения посёлка, местом рождения в моём паспорте указано - село Богдановка, Нефтегорского района, Самарской области.
Хотя посторонние и называли секту «братков» молоканами, сами «братки» себя называли свободомыслящими и ещё как-то, но не молоканами, не духоборами, не квакерами и не толстовцами, хотя были похожи на тех и других. Я очень удивился, когда на моей свадьбе дедушка Николай Сергеевич произнёс необычный тост-поздравление, в котором прозвучали слова о свободомыслящих, о любви друг к другу. Всю его речь я не слышал, но в конце выступления он, в качестве примера для почитания и подражания, назвал Ленина. Какое дикое, наивное и обидное заблуждение! Он явно не знал о реальном отношении Ленина к религии.
Почти 70 лет тихо, дружно и спокойно жили наши Братки, но в 1987 году посёлка не стало. А ведь лет за двадцать до этого он был в самом расцвете, хотя размерами не отличался, не насчитывал даже пятьдесят дворов. Раньше их было больше. В период раскулачивания зажиточные семьи выселялись принудительно. Их добротные крепкие дома использовались под школу, правление колхоза, клуб, магазин. Иногда такие дома разбирали и перевозили в другие сёла. На освободившихся местах строились другие.
 
КОЛХОЗ И ШКОЛА
 
Был в нашем посёлке собственный колхоз – одно из лучших хозяйств тогдашнего Утёвского района. Колхоз носил имя главного идеолога коммунистической партии 1940-х годов Андрея Александровича Жданова -секретаря и члена политбюро ЦК ВКП(б). В те годы было принято называть колхозы, заводы и предприятия именами живых деятелей партии и правительства. От имени колхоза произошло и третье название нашего посёлка – «Жданов». Были в Жданове свои тракторы и комбайны, грузовые автомобили ГАЗ-51 и ГАЗ-АА (полуторка). Помню председателей колхоза 1950-х годов - Пестрикова Михаила Петровича (из местных) и Часовского Владлена Дмитриевича – «Двадцатипятитысячника», присланного для укрепления колхозного движения от имени рабочего класса.
Правление колхоза находилось рядом с нашим домом. Оно располагалось в обычной деревенской избе, занимая одну его половину.
Во второй половине была начальная школа, с 1-го по 4-й классы. Единственным учителем (и заведующим) в начальной школе был инвалид Великой Отечественной войны Стрижаков Александр Дмитриевич. Из-за малочисленного населения посёлка во всех четырёх классах было всего несколько учеников, поэтому Александр Дмитриевич нередко проводил один урок сразу для всех, вернее одновременно параллельно занимался с каждым учеником по программе соответствующего класса. Кстати, в нашем посёлке не называли его по имени и отчеству, а только «Учитель».
Поскольку мы жили рядом, я свободно заходил в школу прямо во время урока. Мне было тогда 4 года. Учитель никогда не прогонял меня. Сажал на свободное место, давал лист бумаги и карандаш, просил не мешать. Я не мешал, и с гордостью чувствовал себя учеником. А когда на Новый год учитель вручил каждому ученику маленький кулёк конфет-подушечек, я тоже вызвался рассказать стишок. Не помню, какой именно стих я начал декламировать, но тут же сбился и стыдливо замолчал, опустив голову. Однако учитель и мне дал такой же сладкий подарок, как всем ученикам. Как же я был рад,  ощутив в руках заветный кулёчек подушечек!
Так как в другой половине того же дома, где была школа, то есть рядом с нами, размещалось и правление колхоза, то я и тут успевал принять участие в колхозных планёрках. Каждое утро сюда на крыльцо сходились мужики. Курили, разговаривали, обменивались новостями, ждали разнарядку, а я постоянно крутился рядом. Потом каждый получал от председателя своё задание и уходил на работу. Отец работал в Богдановке, поэтому уходил раньше всех, не дожидаясь планёрки. А я спешил домой рассказать маме услышанные новости. Наверное, я был не очень хорошим рассказчиком. Слушая меня, мама то удивлялась, то смеялась, а то и тревожилась. В таких случаях она спешила к соседям, «кое-что уточнить».
 
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
 
Из всех председателей нашего колхоза имени А. А. Жданова самой яркой личностью был В.Д. Часовский. До приезда к нам в посёлок он работал на железной дороге, а после ликвидации нашего колхоза был председателем в Богдановке. Позже возглавлял трест «Птицепром». Владлен Дмитриевич был из числа «Двадцатипятитысячников», то есть одним из 25 тысяч представителей рабочего класса, направленных партией и правительством на укрепление сельского хозяйства и организацию колхозов в нашей стране. Его кандидатуру выдвинули на общем собрании коллектива железнодорожников. И вот молодой рабочий прибыл в наш посёлок «поднимать село».
Молодой председатель был примером в любой работе. Засучив рукава, первым брался за лопату, грабли или косу, несмотря на руководящую должность. Помню, как они с группой мужиков вручную, обычными лопатами, перегородили речку Чапаевку, соорудив плотину с целью поднять уровень воды в реке, чтобы насосом качать её на поля. Благодаря его стараниям в колхозе появился фруктовый сад и поливные овощные плантации.
Самой главной заслугой председателя была электрификация посёлка, что в те годы было неслыханным. Электричества не было даже в больших сёлах, не говоря о посёлках. Чтобы в каждом доме загорелась электрическая лампочка, надо было очень постараться. Поставить столбы по всей деревне и протянуть провода – это ещё не всё. Не было главного – электростанции. Волжская ГЭС у Жигулёвска тогда ещё только строилась. До того, как она начнёт давать электрический ток надо было ждать ещё несколько лет. Часовский обратился за помощью к железнодорожникам, с которыми работал раньше, и добился своего. Вскоре колхоз получил дизельный электрогенератор, и в наших домах загорелся долгожданный электрический свет – «лампочка Ильича».

Трудолюбивый и энергичный руководитель никогда не сидел без дела. Целыми днями гонял он по хозяйству на мотоцикле М-72 с коляской, а в свободную минуту любил катать на нём детей. Все любили его за честность и открытость. Молодой и неженатый, жил он на квартире у моих дедушки и бабушки – Усковых Николая Сергеевича и Матрёны Евсеевны. Была у него невеста в Богдановке – фельдшер Любовь Ивановна. До свадьбы он иногда привозил её в посёлок на своём мотоцикле.
Однажды, во время весеннего половодья случилось сильное наводнение. Первое и единственное за всю историю существования посёлка. Река Чапаевка вышла из берегов и затопила дома, стоявшие в низинах. Надо было срочно спасать людей. В такой чрезвычайной ситуации председатель не растерялся. Где-то достал лодку и организовал срочную эвакуацию . Благодаря его чётким и правильным действиям никто не пострадал. При этом ситуацию верно оценили и сами жители. Многие отказывались садиться в лодку, понимая, что она нужнее в других местах.
– Нам не надо, - кричали они лодочникам, - у нас не глубоко. Плывите к Бычковым, они на крыше сидят!
Вспоминается и смешной случай, связанный с молодым председателем, в данном случае уместнее сказать квартирантом. Решил Владлен Дмитриевич сам подоить корову, когда бабушка Матрёна в город уезжала. На всякий случай позвал десятилетнюю внучку Лиду. Одного не учли горе-дояры: не с того боку под корову они подсели. Ну, бурёнка и показала им, как нарушать её привычки. Размахалась рогами и копытами так, что куда ведро полетело, куда доильщики отпрыгнули, куда сама корова унеслась...
Когда колхозы объединили, наш стал шестой бригадой богдановского колхоза «Родина». Часовского перевели в Богдановку председателем, о чём дедушка с бабушкой очень сожалели. Они души не чаяли в своём квартиранте, любили, как родного сына, а он также трепетно относился к ним. Их взаимные любовь и уважение сохранялись до самой смерти стариков.
Первой умерла бабушка Матрёна. К этому времени Владлен Дмитриевич уже лет десять не жил в посёлке. Теперь у него было гораздо больше забот и ответственности. Казалось, на его месте можно было давно забыть эту постороннюю бабушку, у которой когда-то пришлось пожить непродолжительное время. Но не таким был этот благодарный человек. В день похорон он приехал проститься с бабушкой, несмотря на занятость, будучи уже большим начальником крупного предприятия. А когда через тринадцать лет после смерти бабушки умер и дедушка Николай, этот благородный человек также приехал проводить и его в последний путь.
 
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ
 
В 1960-х годах по всей стране прошла кампания по укрупнению колхозов. Как я уже упоминал, наш колхоз имени А. А. Жданова стал шестой бригадой соседнего, богдановского колхоза «Родина». И жизнь в посёлке стала умирать на глазах. Постепенно закрыли магазин и начальную школу, ликвидировали кузницу и пилораму, мельницу и механизированный ток, пасеку и овощные поливные плантации. Перестали привозить хлеб и почту. Дольше всех держалась животноводческая ферма. Но люди постепенно разъезжались, рабочих рук на ферме не хватало.
В нашей деревеньке остались одни старики. Когда осталось лишь несколько домов, жителей переселили в Богдановку, на центральную усадьбу. А через два или три года через наш посёлок (вернее через то место, где он был) проложили асфальтированную дорогу от Богдановки на Ореховку и далее. Если бы это случилось чуть раньше! Если бы последние жители знали о предстоящем строительстве дороги, у них появилась бы надежда и хватило сил подождать. Как они потом сокрушались об этом!
В числе последних переселенцев были три дома Усковых. Это два моих дяди и тётя по отцу: Алексей Николаевич с семьёй (женой Татьяной и сыном Геннадием), Иван Николаевич и Мария Николаевна (как брату и сестре им предоставили одну квартиру на двоих, хотя у каждого был добротный собственный дом).  Конечно, они были уже не молоды. Но если бы знали заранее о будущей дороге, ни за что не бросили бы свой родной угол, свои дома, сады и огороды, которым отдано столько сил и вся жизнь, где похоронены родители.
До проведения в нашей стране всеобщей переписи населения в 1959 году официальных названий улиц и переулков в сёлах не было. Но были народные названия, сложившиеся стихийно, как бы сами собой. Сельским жителям не выдавали паспортов, поэтому они не могли никуда уехать. Ведь без паспортов ни жить, ни работать нигде было нельзя, кроме своего села. Фактически это было крепостное право, отменённое ещё в 1861 году.
При подготовке к переписи решили навести порядок. Каждой сельской улице дали официальное наименование, а каждому дому – порядковый номер. Наша семья к тому времени переехала из Озёрного в Домашку (того же Утёвского района), где поселилась на улице со странным народным названием «Ежи». Говорили, будто на этой улице когда-то было много ежей. Не знаю, может, раньше их было много, но я за все годы проживания в этом селе видел только одного.
Мы очень гордились, когда нам принесли две жестяные таблички (улица и номер дома), которые отец тут же прибил к стене на самом видном месте. На табличках значилось: ул. Домашкинская, д. 62. Нам казалось, что мы теперь в городе живём. С тех пор прошло уже более 60 лет, а жители до сих пор называют нашу улицу «Ежи».
 
НАШ ПОСЁЛОК
 
Но вернёмся в родные Братки. В посёлке нашем в то время не только названий, но и самих улиц не было. Ни официальных, ни народных. Жители говорили «на том конце» или «на нашем конце». Даже к переписи им не дали названий, а только номера на дома. Посчитали, что посёлок маленький, и стройного порядка в расположении домов нет. Нечего здесь делить на улицы. Достаточно пронумеровать, то есть фактически просто пересчитать.
Мне хотелось, ради памяти ушедших земляков, досконально установить, какая именно семья и в каком доме проживала. Но оказалось, что, даже зная имена первых жителей, определить точно кто и где жил со дня зарождения посёлка, хоть он был небольшим и не старым, невозможно. Поздно! Жизнь в посёлке не стояла на месте, а шла своим чередом. Люди приезжали и уезжали. Кто-то далеко и навсегда, а кто-то в соседний освободившийся дом. Кто-то построил новый дом. В некоторых домах поочерёдно проживали несколько семей (указаны в скобках). Именно поэтому при составлении списка жителей пришлось довольствоваться тем, что осталось в моей памяти и памяти земляков и родственников. Фамилии многих жителей теперь не вспомнить. Особенно тех, кто проживал  давно или временно. Кто знал их и помнил, тех уж нет среди живых. А потом разъехались и все остальные. Так ушёл в небытие, или «канул в лету», наш посёлок, наша малая родина.
Особого порядка в формировании посёлка действительно не было. Но дома появлялись всё же не совсем стихийно. Определённый порядок был, хотя и не идеальный. Можно было различить то, как 50 домов расположились в 4 ряда.
Самым длинным был ряд, протянувшийся от речки Чапаевки до дороги на Ореховку. Он насчитывал два десятка домов, в четырёх из которых жили наши – Усковы. Это были первые четыре дома от речки:

1. Усков Илья (Мельновы).
2. Ускова Мария Николаевна
(25.05.1915 – 06.02.2009) – моя тётя по отцу.
3. Белоусовы (Усков Алексей Николаевич (21.09.1913 – 17.09.1989, мой дядя по отцу, со своей семьёй: жена – Татьяна Ивановна, дети – Лидия, Николай, Геннадий, Наталья).
4. Усков Николай Сергеевич (15.02.1891 – 19.11.1979) – мой дед по отцу, с бабушкой Матрёной Евсеевной.
5. Сидорова Пелагея Егоровна.
6. Пестрикова (Петренко) Екатерина Петровна, Пестрикова (Никонова) Анастасия Петровна, Пестрикова Мария Петровна – три сестры в одном доме.
7. Якимов Константин Павлович.
8. Воробьёва Анна Яковлевна.
9. Бабин Василий Тимофеевич.
10. Стрижаков Александр Дмитриевич.
11. Соломыкины.
12. Сотников Константин (Хомуты).
13. Пестриков Михаил Петрович.
14. Очкасова Марфа Тимофеевна.
15. Сидоровы Дмитрий и Николай Дмитриевич – отец и сын (дом из двух половин).
16. Сидорова Анастасия.
17. Бабин Николай Васильевич.
18. Ковынёв Алексей Николаевич.
19. Пестриков Василий Петрович.
20. Нечаевы Еремей (Владимир Еремеевич) – отец и сын.
21. Колесников Валерий.
Второй ряд (перпендикулярно первому) шёл от кузницы в сторону Богдановки:
1. Усков Александр Алексеевич (Шурка Глухой) с женой Раисой и детьми: Василием, Сергеем, Леонидом и дочерью Надеждой.
2. Усков Иван Николаевич(18.02.1918 – 30.05.2005) – мой дядя по отцу, с женой Анастасией Фёдоровной   
3. Володин Вениамин Андреевич.
4. Володины Екатерина Ивановна и Андрей Иванович.
5. Бабина Мария Ивановна.
6. Митин Пётр Илларионович (Бычкова Татьяна Егоровна).
7. Иванникова Марфа и две дочери Анастасия и Екатерина
8. Лопатины Иван и Агафья. Сын погиб на войне. Дочь Нина замужем за Шуркой Хомутом.
9. Митроусов Иван Егорович (через прогон от Лопатина).
10. Стрюкова Анастасия.
11. Козлова Мария (дети живут в Новокуйбышевске. Сын Виктор на ул. Киевской, 88, дочь Анна Чемоданова была хирургической медсестрой)
12.Агибалов Иван (у кладбища).
 
Третий ряд, начинающийся напротив Митроусовых и Стрюковых, параллельно второму ряду, в сторону Богдановки:
1. Мозалёв Демьян Степанович (Шурка-хомут Сотников).
2.Усков Александр Николаевич (24.12.1924 – 29.05.1981) – мой отец и мама Раиса, дети: Сергей, Валентина и Вениамин. Здесь мы жили, а после нас «Хомуты» и их бабка.
3. Школа и правление.
4. Якимов Николай Михайлович.
5. Пузикова Анна Степановна.
6. Яковлев Пётр Гаврилович.
7. Лысиков Николай Петрович.
8. Кумарин Василий Михайлович с женой Саррой Михайловной, и её сестрой Анной Михайловной (бабой Оней).
9. Митроусов Валентин Егорович.
10. Стрижаков Александр Дмитриевич.
11. Будаев Александр Васильевич
12. Мажновы (Митины - Пётр, Бычковы)
Четвёртый ряд домов находился в стороне у оврага:
1. Стрелкин Андрей.
2. Мозалёв Василий Степанович.
3. Веткин Иван Николаевич.
4. Никонов Иван Петрович (позже на его месте построился Колесников Александр).
5. Шмойлов Пётр Максимович.
6. Бычкова Татьяна Егоровна (позже переехала на другой ряд).
 
ЦЕНТР МОЛОКАНСКОЙ ВЕРЫ
 
Автор книги «По земле Нефтегорской» Людмила Мельниченко так описывает жизнь молокан и развитие села Богдановки:
«Поселившись в конце XVIII века у степной реки Моча, молокане «для избежания преследования» со стороны начальства старались совсем не делать дороги к своему селению, и самые жилища поставили в овраге в далеком друг от друга расстоянии». Но совсем спрятаться им и тут не удалось. В основном из-за того, что к ним активно начали перебираться земляки из Моршанского уезда Тамбовской губернии, и вскоре Богдановка стала не только «видна начальству», но и превратилась в одну из самых крупных деревень Хвалынского уезда Саратовской губернии. По данным на1900 год, в селе Богдановка Дмитриевской волости Николаевского уезда (в это время она уже входила в Самарскую губернию) было 520 дворов, в которых проживали 3178 человек.
На рубеже XIX и XX веков в степных российских деревнях, где строительный лес стоил очень больших денег, деревянные дома встречались довольно редко. В Богдановке же, наоборот – почти не было саманных. Более того, дома здесь были крыты тёсом, некоторые – даже железом, обнесены заборами из добротных сосновых и дубовых досок. На хороших лугах вокруг села паслись многочисленные стада. Так что Богдановка входила в число не только самых больших сёл уезда, но и – благодаря существовавшему у молокан культу труда – в число наиболее богатых.
Молокане считали, что залог спасения человека – его добрые дела, и упорный, добросовестный труд играет в этом главнейшую роль. Трудолюбие, рачительность и презрение к праздному времяпрепровождению обеспечивали им достаток и преуспевание во всех делах. А богатство воспринималось ими как дополнительное испытание, накладывающее определенные моральные обязательства. Они заключались прежде всего в благотворительности. Причём молокане часто помогали не только своим единоверцам, но и всем нуждающимся».
Следует ещё заметить, что Богдановка была одним из главных центров молоканской веры в России. Здесь на собрании выбирался старший пресвитер округи. В разное время пресвитерами были Андрей Николаевич Якимов (в конце XIX века), Николай Сергеевич Усков (в 1930-е - 40-е годы), Трофим Михайлович Будаев (с 1950 по 1980 год.), Василий Степанович Сафронов (в последние два десятилетия XX века).
Несмотря на то, что «брат Николай» (мой дед Усков Н. С.) сложил свои полномочия старшего пресвитера, ещё долго в его доме продолжались собрания «братков». Помню, как в назначенный день к нему приезжали не только «братья», но и «сёстры», и не только из окрестных сёл Утёвского и Алексеевского районов, но и из Самары (Куйбышева). Приезжие гости проходили в горницу, садились вокруг стола, читали Евангелие и пели духовные песнопения. При этом обязательно пили чай. Вообще, у молокан, братков и других сектантов, чай – культовое, можно сказать ритуальное действо. Они пьют чай в любое время при любых обстоятельствах. Слова «чай» и «Братки» ассоциируются друг с другом. Они стали нераздельными. Услышав слово «чай» сразу вспоминаются Братки. И наоборот. Причём, вместо чая, или вместе с ним, это может быть мята, душица, чабрец и другие травы. Некоторые любят приглашать просто на чаепитие, без собрания. При этом два слова «чай» и « пить» превратилось в одно – «чайпить». Нередко слышится чей-то голос:
– Айдате к нам чайпить!
– А мы уже почайпили – раздаётся в ответ.
 
МОЛОКАНСКИЙ «РАССОЛ»
 
Трудно отличить молокан от братков, а братков от толстовцев. Не говоря уж о баптистах, квакерах, духоборах, субботниках и прочих сектантах, отделившихся от протестантизма. Таких сект, в том числе молокан, существует уже не одна сотня, и все похожи друг на друга. Если и есть между ними различие, то второстепенное, несущественное и не принципиальное.
Прошло более двухсот лет со времени появления в наших краях первых молокан, основавших село Богдановку. С годами постепенно всё меняется: образ жизни, правила питания. Питались молокане сначала тоже иначе, чем православное население нашего края. Интересно сравнить. Если у православных основным продуктом питания был хлеб, а мясо и тем более овощи были не в чести (хотя на рынке они стоили копейки), то молокане питались, с сегодняшней точки зрения, более правильно. Их традиционными продуктами питания, наряду с хлебом, были и блюда из молока и мяса. А также, в отличие от большинства здешнего населения, они выращивали на своих огородах овощи и фрукты.
Исследователь раскола Русской православной церкви, старообрядчества и сектантства А. С. Пругавин писал о том, как голод 1899 года повлиял на рост числа молокан в Самарской губернии. Он сам наблюдал этот процесс:
«После того, как засуха убила урожай и начался голод, грянула цинга. Власти сначала скрывали масштаб бедствия, но когда число больных превысило 100 000 человек (и это только по земской статистике), пришлось что-то делать. На помощь властям пришла Самарская епархия, которая разослала по приходам указание говорить прихожанам, что это кара за грехи и надо больше молиться. В Самаре и уездных городах организовали крестные ходы. План отличный и должен был сработать, но помешало одно «но»: молокане не болели совсем. У них были большие сёла и общины в Бузулукском уезде и внушительная диаспора в Самаре. Соседи выплевывали зубы, а эти ничего. Церковники пытались распустить слухи о всяких зловещих происках сектантов, но не помогло: народ потянулся к сектантам. Оказалось, что непьющие молокане вместо самогонки, как все нормальные люди вокруг, делали всевозможные рассолы и хранили их в огромных количествах. Соседи прониклись. Многие перешли к молоканам. Кто не перешёл – всё равно взяли рассолы на вооружение».
«Рассолами» молокане называли всё, что мы сейчас именуем «домашними заготовками» - то есть соленья-варенья и прочие разносолы. Самое известное – это, конечно, молоканская квашеная капуста (и она до сих пор остается у молокан всего мира фирменным блюдом). Но на самом деле они солили практически всё, что выращивали. Всевозможные ягоды и фрукты молокане еще и сушили в огромных количествах, а потом пили с ними чай всю зиму, поэтому и цинги у них не было совсем, и жертв от голода – значительно меньше.
 
ВОТ ТАКИЕ ПИРОГИ!
 
Выросший в молоканской среде, я никогда не задумывался о том, соответствовало ли питание нашей семьи правилам молокан. Мне кажется, что никто уже строго не соблюдал эти правила. Тем более, что мама была православной, а я нигде и никогда вообще не слышал разговоров о вере. Даже не знал, что это такое. Не подозревал, что отец родился и вырос в семье молокан. Сам он «ни к кому не относился» и ни во что не верил, и вряд ли задумывался о пользе и правильности питания. Думаю, что мы питались как все, обычными продуктами. В том числе обязательно к зиме откармливали поросёнка. Держали корову. На зиму солили  огурцы, помидоры и капусту. Сначала в деревянных бочках (кадушках), а позже мариновали в трёхлитровых банках, которых было больше сотни. Сажали картошку, лук и чеснок. Пожалуй, единственным отличием от всех было то, что мы сажали довольно много тыквы, свёклы и моркови. В доме, под каждой кроватью и в других укромных местах, лежали тыквы. Их было много. Половину погреба занимала свёкла и большой отгороженный угол с морковью. Её было не меньше двадцати вёдер. Мама всегда пекла сладкие пироги с этими овощами. Предварительно парила их в трёх чугунах (каждый овощ в отдельном чугуне), добавляла сушёный паслён вместо изюма и немного сахара. Получалось три вида вкуснейших сладких пирогов – с пареной свёклой, с тыквой и с морковью.
Сладкий паслён официально именуется «паслён чёрный». В народе он имеет неблагозвучное название, которое стараются смягчить словом «поздника». Я называю его народно-огородной ягодой. Некоторые нашли хороший выход из ситуации в названии «вороняжка». Эта очень сладкая ягода растёт на каждом огороде, а ещё на колхозных бахчах. Мама приносила два ведра этой сладости и сушила на зиму. Ели мы её и в свежем виде прямо с куста на огороде, или за домашним столом, ложками, с сахаром и хлебом. А ещё взрослые варили с ней сладкие вареники и пекли пирожки, которые у нас назывались начинками, то есть у нас буквально начинкой называлось не то, с чем пирожок, а сам пирожок вместе с тем, чем он начинён. По этой причине в некоторых местах пирожки называют чинёнками. А у нас вот так… начинками. Величина наших начинок – не меньше ладони.
Кстати, у нас не было слова «вареники». Мы даже не знали его. Только пельмени, даже если они с картошкой, творогом или ягодой. Но такие пельмени нам не нравились. Мы любили настоящие, с фаршем из пропущенных через мясорубку свиного сала, сырой картошки, лука и чеснока с добавлением соли и чёрного перца.
Тоже недоразумение и с пирожками. Это слово у нас имело другое значение. Пирожок у нас – это пирог у нормальных людей, то, что пекла мама. А пирогами у нас называли большие караваи хлеба. В те годы хлеб в сельских магазинах не продавался. Каждая хозяйка пекла его в своей домашней печке. Обычно выпекали сразу несколько караваев (по нашему пирогов), чтобы семье хлеба хватило на неделю и больше. Накануне хозяйка «ставила пироги», то есть насыпала в дежу (квашню) муку, размешивала тёплой водой, добавляла дрожжей и ставила в тёплое место (на печку) К утру эта опара вскисала и поднималась через край – самое время «месить тесто», отделять его частями, помещать эти части на противень и «сажать» в печку. Соседки при этом обычно разговаривают между собой:
– Я пироги поставила,- говорит одна из них вечером.
– А я завтра затею, - отвечает другая, - хватит пока хлеба ещё на день…
Если же разговор происходит утром, то вопросы уже другие:
– Ну что, замесила тесто?
– Нет, что-то опара плохо поднимается. Дрожжи что ли слабые или укрыла плохо, да и печка остыла - вот тесто и переохладилось.
Если же всё нормально, то на вопрос «замесила тесто?» слышится довольный ответ:
– Не только замесила, но уже и в печку посадила.
– Ну, а у меня нынче пироги не удались…
Выпекать хлеб – дело серьёзное, хлопотное и трудоёмкое. В этот день хозяйка имела безоговорочное право не выходить на работу. Накануне она обычно предупреждала:
–Завтра меня не ждите, у меня пироги…
Позже, вместо противней (у нас говорили - листов) появились хлебопекарные формы, в которых выпекали не караваи, а буханки хлеба, как в магазине. Слово «буханка» у нас долго не приживалось. Вместо него говорили «кирпичик». Даже покупая хлеб в магазине, просили: «Дайте мне, пожалуйста, два кирпичика хлеба»…
 
«КРАЙ ЗДЕСЬ ПРЕКРАСНЫЙ…»
 
В книге «По земле Нефтегорской» Л. Мельниченко описывает степную жизнь Льва Толстого, уделяя особое внимание его интересу и связям с молоканами: «С 1862 года Лев Николаевич Толстой побывал в самарских степях десять раз и в общей сложности прожил здесь 14 месяцев. Он приезжал сюда с пошатнувшимся здоровьем, измученный проблемами. А солнце, кумыс и степной воздух потихоньку восстанавливали силы и делали его счастливым. Он был совершенно очарован всем: и серебристым ковылём – «травой во всех отношениях бесполезной», и сухим, необыкновенно здоровым воздухом, и кумысом, который понравился ему с первого глотка и который он усердно пил, и бросающимся в глаза богатством края – целыми морями пшеницы и бесчисленными табунами лошадей и гуртами овец.
Всё это время граф Толстой сознательно избегал людей «из общества». Живя сначала в башкирской кибитке прямо в степи, потом – на небольшом собственном хуторе, он общался исключительно со своими близкими да со степняками (кочующими башкирами и русскими переселенцами), к которым сразу же почувствовал глубокую симпатию. «Край здесь прекрасный, – писал он А. А. Фету. – Ново и интересно многое: и башкиры, от которых Геродотом пахнет, и русские мужики, и деревни, особенно прелестные по простоте и доброте народа».
Изучая новую для себя – «другую» – жизнь, он купил лошадь и много ездил по окрестным селам. Есть свидетельства, что бывал Лев Николаевич и в нашей Дмитриевке, и особенно часто – у молокан в Богдановке, где граф Толстой сблизился с Андреем Николаевичем Якимовым – в его доме он и останавливался. Тесно общался Толстой и с другими богдановскими молоканами: Михаилом Беловым, Михаилом Стрельцовым, Максимом Трусовым. Трусов даже некоторое время учил детей в имении Толстого на хуторе Субботин. Из-за своих передовых взглядов Максим Иванович находился под наблюдением полиции. Но пострадал в итоге не за чтение и распространение запрещенной литературы (это не смогли доказать), а за… переписку с Толстым! За это его сослали на два года в казахский аул на Кутуруше.
К жизни местных крестьян Лев Николаевич проявлял живой и разносторонний интерес. Известно, что он помогал людям, особенно в голодные годы. Но еще больше его интересовала их духовная жизнь, и здесь самое пристальное внимание привлекали самарские сектанты, прежде всего – молокане: и своим образом жизни, и своей философией. В одном из писем жене Софье Андреевне Лев Николаевич пишет:
«Интересны молокане в высшей степени. Был я у них на молении, присутствовал при их толковании Евангелия и принимал участие, и они приезжали и просили меня толковать, как я понимаю; и я читал им отрывки из моего изложения; и серьезность, и интерес, и здравый, ясный смысл этих полуграмотных людей – удивительны».
«...Нынче… долго беседовал с молоканами, разумеется, о христианском законе…».
«...Нынче я провел целый день в Патровке: на молоканском собрании, обеде, и на волостном суде, и опять на молоканском собрании. В Патровке мы нашли Пругавина (он пишет о расколе). Весь день провел очень интересно. На собрании была беседа о Евангелии. Есть умные люди и удивительные по своей смелости».
А в дневнике он делает такую заметку об этом дне, в том числе и об обеде: «Воскресенье. У молокан моленье. Жара. Платочком пот утирают. Сила голосов, шеи карие, корявые, как тёрки. Поклоны. Обед: 1) холодное, 2) крапивные щи, 3) баранина варёная, 4) лапша, 5) орешки, 6) баранина жареная, 7) огурцы, 8) лапшинник, 9) мёд».
Зная, что за ним установлен негласный надзор, Толстой всё же продолжает в каждый свой приезд общаться с молоканами (о чём бузулукский исправник усердно докладывает губернскому начальству). Он постоянно посещает их собрания, беседует с ними о вере. Очевидно, их взгляды на веру и церковь были близки ему. И, может быть, в этих беседах он получал поддержку своим собственным духовным исканиям?
В июне 1883 года Лев Николаевич приехал в Самарское Заволжье в последний раз и только лишь для того, чтобы ликвидировать свое имение. Скот, лошадей, постройки он решил продать, а земли бесплатно раздать крестьянам. В тот же год писатель окончательно формирует свое религиозно-философское учение, которое вскоре стало известно под названием «толстовство». В его основу мятежный граф положил христианскую любовь к людям, а стержнем всего учения стало «непротивление злу насилием».
Несмотря на то, что Лев Николаевич больше не приезжал в самарские степи, его связь с молоканами не прервалась: в Ясную Поляну и обратно шли письма. А в мае 1897 года молокане сами (В. И. Токарев и В. Т. Чипилев) пришли к Толстому в Ясную Поляну – просить совета и помощи. Местная власть, выполняя предписания правительства о том, что все люди обязаны воспитываться в православной вере, забрала 16 детей из нескольких молоканских семей, чтобы поселить их в монастыре. Толстой сразу начал действовать. Он пишет высокопоставленным особам, в том числе и царю, прося вернуть детей родителям. Бороться пришлось долго и упорно, но в феврале 1898 года все дети были возвращены в свои семьи.
До конца жизни Толстой мечтал вернуться в эти степные края. Он постоянно говорил и писал: «Очень живо представляются картины из жизни самарской… Очень тянет».
 
ДОБРОЛЮБОВ И БОГДАНОВКА
 
Вторым проповедником, оказавшим значительное влияние на население Богдановки и Братков, был Александр Добролюбов (1876-1945), оставивший значительный след в русской культуре и философии. Студент филологического факультета Петербургского университета, Добролюбов учился у самых известных профессоров; был поклонником французских символистов и – по отзыву Валерия Брюсова, хорошо знавшего его в студенческие годы– «крайним эстетом».
По словам Л. Мельниченко кроме Валерия Брюсова, Добролюбов дружил с Фёдором Соллогубом, был знаком с Александром Блоком, Андреем Белым, Дмитрием Мережковским и всем остальным поэтическим бомондом. Вёл богемный образ жизни, мечтал стать настоящим поэтом. Издал две книги своих стихов, а потом (в 1898 году) взял – и круто изменил свою жизнь. Его странствия начались с желания проповедовать «дьявола и свободу», но очень скоро он изменяет декадентскому атеизму и становится человеком религиозным, (отказывающимся от всех материальных благ). Дальнейшие духовные поиски приводят его к монахам на Соловки, но вскоре он покидает и их, понимая, что церковные формы православия стремятся прежде всего «связать» личность, направить её в русло сложившейся религиозной традиции, а он не готов был с этим мириться. Вскоре Добролюбов отправляется в оренбургские и самарские степи, в самый рассадник раскола! Странствуя в поисках истинного знания, он учился и учил, зарабатывая себе на хлеб батрачеством. Проповеднический дар Добролюбова оказался сильнее поэтического, и через несколько лет он создал в Поволжье (и не где-нибудь, а у нас в Богдановке!) секту «добролюбовцев», основанную на отрицании собственности, исповедующую «нищее житие» и простой ручной труд.
Как сообщала Самарская духовная консистория Самарскому губернскому правлению, «секта квакеров, которые сами себя любят называть «братьями», появилась в 1903 году в селе Богдановке Николаевского уезда. Пропагандистом этого лжеучения является некто «брат Александр» (Добролюбов) – толстовец».
Надо сказать, Добролюбов не просто пропагандировал свое учение, но и собственную жизнь выстроил сообразно этому учению. «Есть художество жизни, по значению своему превышающее всякое художество мысли», – с восхищением писал о Добролюбове Николай Бердяев.
Мережковский в своей программной статье «Революция и религия» расценивает опыт Добролюбова как едва ли не единственный, после Чаадаева, позитивный пример революционно-религиозного синтеза. Андрей Белый, охарактеризовав его жизнь как подвиг, поставил Добролюбова в один ряд с великими своими современниками: Блоком, Брюсовым и Соллогубом.
Интересуется Добролюбовым и Лев Толстой. После первой встречи, состоявшейся в сентябре 1903 года, Толстой записывает в дневнике: «Был Добролюбов, христиански живущий человек. Я полюбил его». И с тех пор Лев Николаевич следит за жизнью Добролюбова, переписывается с ним, отправляет к нему в общину своих посланников. Из того, что проповедует Добролюбов, Толстой соглашается не со всем, они часто спорят, но всё же они – попутчики в поисках истины.
Очень интересные воспоминания оставил житель Куйбышева, один из последних толстовцев в нашей стране, Илья Петрович Ярков, в двадцатые годы лично принимавший участие в жизни богдановской общины: «Сколько я ни перевидал к тому времени сектантов, но выходило так, что интереснее, свободомысленнее, чем эти, так называемые «добролюбовцы», я не встречал. Добролюбовцы как бы вобрали в себя всё лучшее в сектантстве, весь его аромат. Главная заслуга Добролюбова, на мой взгляд, состоит в том, что он увлёк за собою многих людей из народа, из самых его низов. Увлёк – и преобразовал их. Добролюбовцы, или, как сами они предпочитали себя называть, «братья» или «братки», удивили меня необычайной в сектантах широтой и свободой в понимании и трактовке многих вопросов веры; широтой социальных стремлений: подавай им, так же, как духоборам, ни много ни мало, а – «всемирное братство»... Всех людей – и добрых, и злых – добролюбовцы одинаково называли братьями. Различий между сектами, между религиозными взглядами никаких не делали. Для них все «ищущие» были равно близки и дороги как «искатели света»: «Все народы, все секты, айдате в наш храм! Храм любви всемирной – есть единственный храм...»
«Братки» не терпели никакого насилия над живым существом. Они не ели мясо и рыбу, потому что считали, что нельзя лишать жизни никакое живое существо. Питались они только молоком, овощами, яйцами, фруктами, хлебом. Тем более, по их убеждениям, грешно было воевать, брать в руки оружие (ведь все люди – братья!) и убивать себе подобных. Став убежденными пацифистами, они, естественно, вызвали недовольство и преследования со стороны государства. Многие, в том числе и сам Добролюбов, «претерпевая за веру», оказывались в тюрьме. В 1901 году Александр Михайлович был арестован за подстрекательство к отказу от военной службы, но вскоре, при содействии матери, отпущен на свободу, как душевнобольной.
Добролюбов имел около себя большое число последователей. Бывшие соратники по литературе считали его сектантскую деятельность началом чуть ли не новой эры в истории культуры, сравнивали его с Франциском Ассизским. Но и эта идея – идея создания собственной церкви – начала исчерпывать себя. Очень скоро Добролюбов ощутил, что такая, на первый взгляд, податливая сектантская среда не могла находиться вместе с ним в вечном поиске истины, она хотела ее обрести. Сектантам нужна была остановка на путях искания, которая помогла бы им обрести жёсткую форму, подобно другим сектам. Новые и новые откровения, заставлявшие изменять обряды, вызывали уже прямые недовольства. Надо было подчиниться этим требованиям и стать одним из «заволжских пророков», но для Добролюбова, который всю свою жизнь не прекращал поиска истины, это было смерти подобно. Вот почему в 1915 году Добролюбов покидает Заволжье: он вырывается из плена прежних своих идей, как сумел в свое время оставить декадентство, исчерпав его для себя.
Тем не менее, после отъезда из Богдановки Добролюбов не прерывает связи с «братками», которые продолжали проводить в жизнь его идеи. Они постоянно переписывались, и, более того, с 1923 по 1925 год Добролюбов вновь живет «у своих» в Богдановке, в организованном ими поселке Всемирное Братство. Таким образом, в общей сложности Александр Михайлович прожил в Богдановке более 14 лет!
Умер Добролюбов в Уджаре (Азербайджан), намного пережив свою славу, почти всеми безнадёжно забытый. Но перед смертью он направляет в Богдановку на имя «брата Николая» (моего деда Ускова Н.С.) интересное письмо, в котором подводит итог своим исканиям: «…Извещаю вас вкратце о главных своих, то есть о внутренних, изменениях. Я откинул всякое признание высшего существа свыше личности человека. …То есть бога я признаю только как добро. Всякое другое понятие для меня рабство».
Таков был итог жизненного пути этого незаурядного человека.
 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
 
Противоречивые чувства возникают, когда пишешь, а затем читаешь и перечитываешь написанное на непростую тему, охватывающую сразу несколько аспектов или даже отдельных тем. Противоречивость заключается в том, что вольно или невольно оправдываешь и уважаешь что-то или кого-то вместо того, чтобы раскритиковать и осудить. Первое противоречие - горькое сожаление об исчезнувших посёлках – о той малой родине, которой нас лишили. Но нельзя не признать, что в большом селе с развитой инфраструктурой жить переселенцам стало надёжнее и безопаснее, хотя это никак не уменьшило их мучений и переживаний, связанных с переездом.
Нельзя не заметить и другое противоречие. Мы вправе гордиться тем, что в наших краях часто бывали и даже жили незаурядные личности Л. Н. Толстой и А. М. Добролюбов, которые не только словом, но и делом доказывали свои убеждения, сами жили по тем принципам, которые проповедовали. Но не завидна судьба поддавшихся сатанинскому искушению и уклонившихся от истинной веры. Они обречены на страдания и муки, как в жизни земной, так и в вечности. Не спасут их ни положение или известность в обществе, ни заслуги, ни богатства, если они не откажутся от своих заблуждений и не покаются. Даже если они очень порядочные и замечательные люди, но заблудшие, сбившиеся с истинного пути. Опасно и страшно впасть в ересь, да ещё и увлечь в неё других.
Всемирно известный, отлучённый от Церкви, писатель Л. Н. Толстой до конца дней своих страдал душевно от собственной ереси. Пытался примириться с Церковью, хотел покаяться, но так и не решился, не сумел разорвать дьявольских цепей.
Также и организатор секты «братков» А.М. Добролюбов в поисках своей правды дошёл до пропаганды суицида. Не случайно обстоятельства его смерти остались неизвестными.
Таких людей Церковь называет «ересеначальниками» или «ересиархами». Они не только сами погрязли во грехе, но и соблазнами собственного лжеучения увлекли за собой массу народа. Они взяли на себя смелость отменить православную веру, отыскать «истинного» Бога и создать свою церковь. Но зачем искать Того, кто давно найден. Ведь Господь Сам сказал: « … Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Мф.28,20).
Обидно за исчезнувший посёлок Озёрный, или Братки. Обидно за простых членов секты. Все они вызывают сочувствие и уважение. Это замечательные люди, но одурманенные ложной «истиной» лишили себя настоящей Истины. Умерли без покаяния и некрещёными. На все предложения креститься и принять православную веру многие отвечали отказом, мотивируя тем, что согласившись, они предадут своих родителей.
Слава Богу, всё постепенно становится на свои места. Посёлка «Братки» и населявших его «братков» давно нет. Остальные крестились в православную веру и через это обрели надежду на спасение. Так секта «свободомыслящих» молокан-братков прекратила своё существование. Хотя в Богдановке проживают потомки прежних сектантов, они не собираются на собрания, не ведут духовных бесед, и вообще живут «как все».
Жизнь полна противоречий…